Текст книги "Госпожа (ЛП)"

Автор книги: Тиффани Райз

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 23 страниц)

Глава 26
Король

Кингсли припарковал машину далеко от дома и бесшумно пробрался через лес, выбрав другое направление, чем в прошлый раз. Этой дорогой приехали, Мари-Лаура и ребята, которых она взяла с собой. Под ногами он заметил взрытую землю, следы на болотистой почве. По меньшей мере, с ней двое мужчин. Может быть, трое. Но не больше. Она была налегке и старалась не рисковать. Чем больше людей вовлечено, тем больше вероятность, что один из них облажается или предаст ее. В некоторых операциях чем меньше, тем лучше. В свое время, работая на правительство, когда его одного отправляли на операции, он знал, что тогда ставки были самыми высокими. И они не могут стать выше этой.

Поэтому он пошел один.

Подойдя к краю леса, он остановился. Ему нужно пересечь акр открытой лужайки, чтобы добраться до дома. Лучше держаться в тени и избегать обнаружения. Он ждал, когда подует ветер. Когда это произошло и зашелестели деревья, Кинг закинул винтовку за спину, забрался на дерево и уселся на толстую ветку. С помощью бинокля он осмотрел дом. Одно окно и только одно окно было освещено изнутри – спальня на втором этаже. Мари-Лаура могла бы стать садистом мирового класса. Она определенно овладела мастерством мозготрахания. Она дала ему намек на свое местоположение, и все же требовала их присутствия, если они не хотели умереть.

Казалось, никого не было снаружи. Он изучил каждый дюйм земли и не заметил ни единого патруля. Они были внутри, все. Хотя только одному Богу известно, где именно в этом огромном доме. Нора была целью, единственной пленницей. Где бы Нора не была, там же будет и Мари-Лаура. Скорее всего, в комнате охрана, но нет ни единого шанса, что он сможет пристрелить их отсюда. Если только они удачно не окажутся в одной комнате и не решат встать у окна. Он должен попасть внутрь.

Снова поднялся ветер, и Кингсли спрыгнул на землю. Стоя в самой темной части леса, он сделал глубокий вдох и побежал по открытому полю к дому. Но не быстро – слишком опасно. Он должен передвигаться медленно, чтобы видеть куда ступает. Он добрался до дома и прижался спиной к стене с западной стороны, которая оставалась в тени даже в лунном свете. Если бы это была его миссия, Кингсли бы нанял вора, чтобы отключить все сигнализации и фонари с датчиками движения. Кажется, он и Мари-Лаура думали одинаково.

Теперь находясь рядом с домом Кингсли вспомнил инструкции Сорена.

У входа для прислуги есть окно. Скорее всего, так будет безопаснее всего. Как только пролезешь в окно, окажешься в кладовой, которой больше никто не пользуется. Из кладовой дверь ведет в коридор для прислуги. Он тянется вдоль спален на втором этаже. Не во все спальни есть двери, но в большинство. По крайней мере, можно услышать их, услышать, где они ее прячут.

Кингсли спросил, уверен ли он. Коридор для прислуги мог быть их чудом. Если он сможет прослушать комнаты, не выдав себя, у него появится преимущество.

Я уверен. Слуги никогда не пользовались коридорами. Но я и Элизабет пользовались ими. Мы прятались в этих коридорах, когда слуги были поблизости.

Кингсли оставил винтовку в лесу. Она бесполезна на близком расстоянии. Покидая машину, он взял пару пистолетов. Он молился, что ему не придется их использовать. Первый выстрел убьет одного из них. Второй – Нору.

Кингсли использовал угол рубашки и грубую силу, чтобы сломать замок на окне. Без колебания или паузы, чтобы осмотреться, Кинг проник в кладовую. Лестница была не на много шире, чем размах его плеч, а коридор достаточно широк лишь для одного взрослого. Одного взрослого или двоих детей.

Кингсли достал ручку-фонарь из кармана и посветил себе под ноги. Ему не нужно было видеть, только слышать, но, если в коридоре были крысы, он хотел быть готовым. Один посторонний звук мог означать смерть и ему, и Норе.

Никаких крыс в коридоре, только пыль. Он прикрыл нос и рот ладонью, пытаясь не дышать спертым воздухом.

Через каждые несколько футов была узкая дверь, тайный вход в большие комнаты. В Англии отец Сорена была мелким аристократом – бароном без денег и бесполезным титулом. Но его женитьба на миллионах американских долларов дал ему высокомерие царя. Он не мог жить в нормальном имении. Нет, у него должна была быть усадьба такая же, как и в Англии, дополненная слугами и тайными ходами.

Кингсли остановился, когда заметил, как пол изменил цвет с темного на грязно-белый. Он остановился и присмотрелся. Обычная белая простынь на полу. Но откуда она? Затем он заметил ржавые пятна на белой ткани – старая кровь. Кингсли встал и переступил через простынь, оставляя ее на полу, забытую тень тайной игры двух сломанных детей, в которую они однажды играли.

Приближаясь к концу коридора, Кингсли начал слышать голоса. Его сердце оживилось при звуке, а шаги замедлились. Когда голоса достигли максимальной громкости, он остановился, прижал ухо к стене и слушал.

– Я сразу же поняла. Я знала, что это Сорен оставил такие синяки. Они выглядели как мои. Мне пришлось уткнуться в подушку, чтобы сдержать смех. И затем, вскоре после того как Кингсли трахнул меня, Сорен поцеловал меня. Они пошли выпить вина, как они сказали. Но я не ощутила привкуса вина на губах Сорена. Я ощутила Кингсли. Я ощутила кровь.

Кинг закрыл глаза и прислушался внимательнее. Он знал историю, которую рассказывала Нора – первая ночь, которую они втроем провели вместе. Почему она ее рассказывала? И кому?

– Чья это была кровь? – послышался голос, который Кингсли не слышал тридцать лет, но все же знал его как собственный. Легкий, женственный, всегда кокетливый... но акцент почти пропал. Несколько десятилетий она где-то жила. Где? Вероятно, в Австралии, идеальное место для беглянки, чтобы начать новую жизнь. Возможно, в Южной Америке. С ее оливковой кожей она с легкостью могла смешаться с латиноамериканцами. Она могла поехать куда угодно кроме Франции, куда летал Кингсли, или Италии, где Сорен учился после Святого Игнатия.

– Кингсли, я полагаю. Не видела след укуса на губах Сорена, но на спине Кингсли был.

– Кровь моего брата на губах моего мужа... подходит. И моя кровь на их руках.

– Ты так и будешь перебивать или дашь закончить рассказ? Это ты заставила меня его рассказать. Хочешь узнать концовку или нет?

– Продолжай... не отвлекайся, пожалуйста.

Вот оно. Мари-Лаура заставила Нору рассказать о своей жизни. По крайней мере, Нора могла играть в эту игру и выиграть. Она могла оставаться живой еще тысячу ночей лишь на одних историях.

Он закрыл глаза и слушал рассказ Норы, вопросы Мари-Лауры, которые прерывали ее на каждом шагу. Было странно слышать о той ночи из уст Норы. Он никогда не обсуждал ее с ней. В конце концов, она принадлежала Сорену, и именно Сорен контролировал поток информации, и кому было дозволено знать секреты его малышки. У Кингсли так же был секрет об Элеонор, который он скрывал. Даже в возрасте пятнадцати, шестнадцати лет, он видел признаки. Он пытался сказать Сорену, но Сорен никак не отреагировал. Он запретил Кингсли сообщать Элеонор о своих подозрениях.

– Если она действительно такая, то сама об этом узнает, – сказал Сорен, приняв твердое решение.

– Здесь нет «если», mon ami. Рыбак рыбака, и я знаю, кто она. Твоя зверушка не сабмиссив, а ты лжешь себе, думая, что это так.

– Ты пытаешься определить неопределимое. Она та, кем и является.

– Ты пытаешься надеть ошейник на тигра. Он не превратится в домашнего кота.

– Думаешь, почему я так люблю ее?

– И ты называешь меня мазохистом.

– Если она та, коей ты ее считаешь... мы пересечем этот мост, когда настанет время.

– Она пересечет его, когда уйдет от тебя. Затем она сожжет его за собой и оставит тебя на другой стороне.

– Значит хорошо, что я умею плавать.

– Плавать? При той скорости и расстоянии, на которое она убежит, молись, чтобы у тебя выросли крылья.

Когда они еще были мальчишками в школе, у них была мечта. Мечта найти девушку безумнее, чем они вместе взятые. Но была ли это мечта? Или кошмар? Ни один истинный Доминант не сможет вечно подчиняться цепям. Кингсли узнавал Доминанта, когда видел его, и он увидел его в ту же секунду, как впервые повстречал юную Элеонор Шрайбер. Шестнадцатилетняя девушка, которая заставила его нервничать? В восемнадцать он впервые отвел ее в СМ клуб. Теперь это стало настоящей любовью. Он никогда не видел, чтобы зрачки так расширялись от мгновенного желания. Перед ними стояла женщина, прикованная к Андреевскому кресту. Позади нее мужчина порол ее кнутом, флоггером, тростью.

– Я хочу так же Кингсли, – сказала Элеонор, и широкая улыбка чеширского кота расплылась на ее лице.

– Чего именно? Девушку на кресте или мужчину с кнутом?

– Всего.

«Не сабмиссив она. Возможно, свитч. Может, нечто большее».

Он продолжал слушать историю, которую рассказывала Нора. Она помнила ночь так же хорошо, как и он. Он испытал облегчение, наконец прикоснувшись к ней. Месяцами Сорен держал ее лишь для себя, и Кингсли начал бояться худшего – он полностью потеряет Сорена в ней. Моногамия была врагом для им подобных. Он снова и снова видел это, Доминант и сабмиссив влюблялись, женились, становились жертвами давления со стороны общества, чтобы они отказались от этого образа жизни, который свел их вместе. К счастью, Сорен не мог от него отказаться. Он нуждался в причинении боли, словно в воздухе для дыхания. Но Кингсли не мог вынести мысли о том, что Сорен может любить ее так сильно, что хранит ее только для себя. Когда она провела первую ночь в его постели, Кингсли пировал Элеонор. Он радовался каждый раз, когда трахал ее. Сорен позволил Кингсли быть с ней, и это что-то значило, значило, что Сорен считает его достойным. Не из-за любви, которой он жаждал, но и этого было достаточно. И по правде говоря, он никогда прежде так не наслаждался женщиной в своей постели. До Джульетты.

– Сорена почти ничего не пугает, – продолжила Нора. – Только любимые им люди, оказавшиеся в опасности, поэтому он отпустил Кингсли. Даже Сорен боялся быть с Кингсли. Последнее, чего он хотел, это чтобы с Кингом или со мной что-то случилось.

– Как удобно. Надеюсь, сейчас он в ужасе.

– Клянусь, никогда прежде он не был так напуган.

– Хорошо, – ответила Мари-Лаура, смеясь. Кингсли зажмурился. Смех его сестры... он совсем не изменился.

– И он любит Кингсли. Глубоко. Глубже, чем Кингсли осознает, глубже, чем Сорен скажет ему.

Глаза Кингсли распахнулись.

– У моего мужа интересный способ проявления любви.

– Это единственный для него способ. После нашей совместной ночи, я свернулась на коленях Сорена на заднем сидении «Роллс Ройса» Кингсли. Я спросила Сорена, любит ли он все еще Кингсли. Он ответил да.

– Вы все еще любите его, верно?

– Да. Но ты должна знать, это у нас ничего не отнимет, не отнимет моей любви к тебе, как и моя любовь к тебе не отнимет чувств к нему. Хотя, вряд ли он понимает это.

– Я понимаю. Правда. Кингсли знает, что вы до сих пор чувствуете?

– Нет. И это к лучшему.

– Вы не хотите, чтобы он знал, верно?

– Сказать ему, что я все еще люблю и затем отказаться быть с ним? Этот вид садизма даже я не буду применять. Пожалуйста, не говори ему. Даже сегодня... я зашел слишком далеко.

– Я не скажу. Никогда не скажу.

– Это к лучшему, что он и я... мы должны быть друзьями. Ему больно, но будет еще больнее сказать, что я люблю его и удерживаю себя от него. По крайней мере, так он, вероятно, будет свободен и сможет найти еще кого-то.

Так вот оно что. Правда. Горькая и прекрасная правда. Сорен все еще любил его, всегда любил его, всегда будет любить его. Но он боялся нанести непоправимый вред и поэтому все это время держал Кингсли на расстоянии вытянутой руки. Больно узнавать правду, и все же этот вид боли больше всего пришелся ему по вкусу – боль от любви. Теперь в его сердце правда, и он никогда не чувствовал себя таким свободным.

– Можешь себе представить, как тяжело быть садистом с совестью, – продолжила Нора. – Сорен переживает, что если будет с Кингсли, то причинит ему боль. И переживает, что если он с Кингсли, то причинит боль мне.

– Он и должен переживать. Я живое тому доказательство. – Мари-Лаура рассмеялась, холодно и с издевкой. Кинг надеялся, что она будет смеяться так же, когда он всадит пулю ей в сердце. А он сделает это. Все это время он знал, что Сорен все еще хочет его, все еще стремится использовать его, как делал это во время учебы в школе. Он думал, что священник сдерживался из-за любви и преданности к своей малышке. Кингсли никогда не думал, что Сорен не прикасается к нему из-за любви к нему, из-за страха причинить ему больше вреда, чем он смог бы вынести.

Не мог до конца поверить в это, но знал, что Нора не лгала. У нее не было причин лгать, и были все основания говорить правду.

Сорен любил его. Все еще любил его. И любил его все это время. Сердце екнуло, голова закружилась. Мечта, которая, как он думал, умерла и была похоронена, снова ожила. Надежда воскресила сама себя. Он знал, что должен что-то сделать, что угодно, чтобы почтить это знание.

Он вернет Сорену его собственность. Вот что он сделает.

Мари-Лаура выбрала хорошую комнату. В нее не было входа для слуг.

Он вернулся по коридору для прислуги и вошел в кухню через кладовку. Добравшись до коридора, он заглянул в него, выжидая подходящего момента, чтобы продолжить путь. Кинг вытащил пистолет из наплечной кобуры и проверил предохранитель в последний раз. Сорен сказал не делать ничего, что привлечет смертельную опасность, не делать ничего, что привлечет смертельную опасность для нее. Хорошая мысль, но у каждого рожденного есть свой смертный приговор. Зачем бояться неизбежного?

В конце коридора он услышал какой-то шум. Один мужчина, затем и второй исчезли в комнате. Быстро и тихо он побежал по коридору и спрятался в тени за дверью. Вот она, его сестра стоит спиной к нему. Спустя столько лет, у нее была все такая же грациозная шея, то же тонкое тело танцовщицы. На полу кто-то лежал, тело. Мужчина стоял рядом с Мари-Лаурой, тоже спиной к двери, загораживая Кингсли обзор.

– Дикая сука, – сказал мужчина. – Она сильнее, чем выглядит.

Другой мужчина опустился на колени у головы Норы и проверил пульс. Определенно он у нее был.

– Вы двое слишком долго добирались сюда, – сказала Мари-Лаура, ее голос был хриплым и напряженным. В руке был пистолет. Как и у мужчины. На кровати лежал электрошокер. Они оба целились в Нору, которая лежала без сознания на полу.

– Вы хотели остаться наедине с ней.

– Я думала, ты связал ее. Как она перерезала веревки?

– Без понятия. Мы обыскали ее.

Кингсли посмотрел вниз и увидел блеск серебра на полу – обычное лезвие. Так вот что Нора использовала, чтобы разрезать веревки. Оно, должно быть, вылетело из ее руки во время драки и приземлилось у двери. Он присел, подобрал его и спрятал в кармане. С его низкого поста он наблюдал и слушал.

– Когда она очнется?

– Скоро.

– Свяжи ее. И на этот раз правильно.

Три выстрела – все, что нужно было Кингсли. В затылок охранников. В затылок Мари-Лауры. Мужчины, кем бы они не были, выглядели как наемники – наемные киллеры, вполне устранимые. Но вот... вот она, его сестра, в десяти футах от него, и она даже не догадывается, что он стоит у нее за спиной.

– Есть идеи, почему мы еще должны держать ее здесь? Мы больше не должны тут находиться. Семья может вернуться в любой день.

Кингсли начал поднимать пистолет.

– Еще один день, затем мы уедем.

– Чего мы ждем?

– Его?

– Вашего брата?

Кингсли замер.

– Конечно, нет. Моему брату наплевать, жива я или мертва. Ему было наплевать тогда, наплевать и сейчас.

– Вы уверены, что он знает, где мы?

– Он знает.

– Хотите убить ее сейчас? Покончим с этим и оставим тело на его пороге.

Кингсли ровно держал пистолет. Сначала мужчины, затем Мари-Лаура. Он мог это сделать, делал тысячу раз. Хотя все они были чужаками. Враги государства. Монстры, рядом с которыми отец Сорена был бы кандидатом на канонизацию. Наемников он мог с легкостью убить. Но Мари-Лаура... она была его сестрой, несмотря на все произошедшее. Они были одной крови. Он провел тридцать лет, утопая в чувстве вины, потому что думал, что убил ее. Он не переживет еще одно ее убийства, не такого хладнокровного, стоя к нему спиной. Но он должен, должен ради Сорена. Он мог это сделать. Три выстрела. Больше не понадобится. Ничего... лишь три пули.

Он смотрел на пистолет и заметил, как трясется дуло.

– Non. Я не хочу ее убивать. У меня идея получше. Мы подождем.

Мужчина у головы Норы начал вставать. Как только он выйдет из комнаты, они обнаружат Кингсли за дверью в тени. У него была лишь доля секунды на принятие решения. Он мог пошуметь, заставить их повернуться и увидеть его. Сначала они выстрелят в него, затем он бы отстреливался без угрызений совести.

Как странно... впервые в жизни он понял, что Мари-Лаура выросла и стала похожа на мать.

Он опустил пистолет и исчез в комнате напротив. Мог ли он вернуться, попробовать снова? Но было слишком поздно. Он упустил свой шанс, потерял хладнокровие. Кингсли оставался сидеть на корточках в комнате, в темноте. Когда в доме снова воцарилась тишина, он открыл окно и спрыгнул на землю. Он бежал через лес к машине. Как только оказался внутри, взял телефон и набрал номер.

– Кингсли. – Голос Сорена казался таким успокаивающим для Кинга, что ему пришлось подавить навернувшиеся слезы.

– Я не вернул ее, – признался Кингсли.

– Она жива?

– Oui. Жива. Но... я не смог выстрелить. Я не смог убить свою сестру. Она стояла спиной ко мне. Я бы выстрелил ей в спину. И она сказала, что не хочет смерти Норе. Поэтому я не смог... я уже убил ее. Я не смог сделать это снова. – Он наклонился к рулю. – Прости.

Он слышал тишину на другом конце линии. Он умер в этой тишине, умер тысячью смертей.

– Возвращайся. Уже поздно. Она жива. Тебя не за что прощать.

– Я верну ее. Я найду способ. Там, по крайней мере, двое, но может быть больше. Я могу выждать и...

– Кингсли... послушай меня. Возвращайся. Делай, как я говорю.

С трудом кивнув, Кингсли ответил.

– Да, Сэр.

Часть четвертая
Рокировка

27 глава
Пешка

Лайла ощутила, как прогнулась кровать. Она распахнула глаза и тут же их закатила. Не отводя от нее взгляда, в изножье сидел Уес, опираясь на столбик.

– Привет? – сказал Уес, смеясь над ее внезапной настороженностью. – Ты потерялась?

– О, нет, прости. – Она схватила подушку и притянула ее к груди. – Мы с Грейс делим комнату. Она плакала. Я хотела оставить ее наедине. Я хотела лишь на несколько минут тут спрятаться.

– И заснула. Все в порядке. Ты можешь остаться. Я посплю в другом месте.

Она начала вставать, но Уес махнул рукой.

– Оставайся. Серьезно, – сказал Уес. – В этом доме куча комнат. Я только вещи свои возьму.

– Нет, я пойду к Грейс. Сомневаюсь, что она хочет сегодня спать одна. Должно быть, ей тяжело быть вдалеке от мужа.

Уес скинул ботинки и сел на кровать, скрестив ноги.

– Ага, тоже так думаю. Они женаты почти двенадцать лет.

– Но она такая молодая. – Лайла думала, что Грейс не больше тридцати.

– Она вышла замуж в твоем возрасте. И, кажется, у них получается. Они до сих пор вместе.

– У тебя есть девушка? – спросила Лайла. Она хотела, чтобы на ней было чуть больше одежды, чем белая футболка и шорты для сна. Последнее, что она планировала, это спать в постели Уеса.

Уес оперся на руки и потянулся к ней, чтобы включить прикроватную лампу. На секунду он был так близок, что она могла поцеловать его руку. Лайла на две секунды представила, как целует его руку, изгибы мышц на локте, поднимаясь к плечу.

– Не совсем, – ответил он, садясь на кровать. Казалось, он не мог смотреть ей в глаза. – И парня. Чувствую, что должен это прояснить.

– Почему?

– Надо мной подшучивали в колледже. Побочный эффект отсутствия девушки и беспорядочных связей.

– Меня так же высмеивают.

Уес потянулся к прикроватной тумбочке и вытащил небольшой кожаный чехол.

– Нет парня?

– Никогда и не было.

– Не извиняйся. Поверь. Мне знакомо это чувство.

– Я не извиняюсь, – ответила Лайла.

– Ты так густо покраснела, что это видно с космической станции.

Лайла уткнулась лицом в подушку.

– Я все еще вижу тебя. – Уес прищурился. – И румянец.

– Сдаюсь. – Она повернула голову и посмотрела на него.

– Если тебе хоть чуточку станет легче, я был девственником в твоем возрасте. Боже, я говорю, как Нора. Она тоже была «старой девой». Ее слова, не мои. – Он расстегнул кожаный чехол и вытащил глюкометр.

– Ты плохо себя чувствуешь? – спросила она, и румянец начал исчезать.

– Немного голова кружится. Не знаю из-за уровня сахара в крови или из-за разговора с твоим дядей.

– Он может так влиять на людей.

Улыбаясь, она ближе пододвинулась к нему и взяла спиртовой тампон.

Лайла взяла его за руку и потерла подушечку среднего пальца.

– Не против? Никогда не делала это с людьми.

– Нет, продолжай. У тебя, наверняка, получится лучше, чем у меня.

Лайла взяла ладонь Уеса в свою и сжала палец, заставляя кровь прилить к фаланге.

– Почему ты не используешь помпу?⁵ – Лайла взяла ланцет и проткнула палец Уеса. Он даже не вздрогнул.

– Пробовал несколько раз. Не работает. Я езжу верхом, бегаю, плаваю. Не могу, когда в меня что-то воткнуто постоянно.

– Ты ездишь верхом?

– Постоянно.

– Я люблю лошадей. Мы иногда выезжаем на вызов, лечим их на дому. Но в Копенгагене не много лошадей.

– Приезжай в гости в Кентукки. Я покажу тебе столько лошадей, что тебе и не снилось.

Лайла вставила полоску в глюкометр и подождала сигнала.

– Все хорошо, – ответила она. – Сто пять.

– Хорошо. Спасибо.

Она взяла чехол и аккуратно сложила в него инструменты.

– Значит, нет парня? – спросил Уес, и она заметила, что он смотрит на ее руки. – Серьезно?

– Неа. Это его вина.

– Твоего дяди?

– Он продолжает говорить, что я отправлюсь в монастырь. И уже подобрал мне один.

– Как мило с его стороны. Ты хочешь стать монахиней?

– Нет. – Она усмехнулась. – Думаю, что и он не хочет, чтобы я становилась монахиней. Просто не хочет, чтобы я ходила на свидания. Он очень серьезно относится к сексу. Он считает его священным.

– А ты?

Лайла отползла назад, испытывая потребность в личном пространстве. Она была в постели с самым красивым парнем, которого когда-либо видела, и они говорила о сексе. Кто-то должен проверить уровень сахара в ее крови. И ее жизненные показатели. Кажется, ей угрожает сердечный приступ.

– Да, но не так как он. Мы с тетей Элли говорили об этом. Она тоже верит в сакральность секса, но иначе. Он говорит, что людей, с которыми он был, он любил. Тетя Элли считает секс... – она расстегнула медицинский чехол Уеса и проверила инструменты, затем протянула ему ампулу инсулина.

– Инсулином? – спросил Уес.

– Медициной. Она думает, что он помогает людям.

– Но и может сделать больно.

Лайла кивнула и застегнула сумку Уеса, затем положила ее на тумбочку.

– Она знает. Она сказала, что надеется, что мой первый раз будет таким же особенным, как и ее. И что я займусь сексом, когда захочу и по правильным причинам.

– И что это за причины?

– Когда я захочу.

Уес рассмеялся и перекатился на спину.

– Конечно. В этом вся Нора.

Лайла вытянула ноги и оперлась на локоть.

– Тебе не нравятся ее причины?

– Думаю, «хочу» не самая лучшая причина делать что-то. Похоже на рецепт к созданию хаоса.

– Иногда слово «хаос» лучше всего описывает ее жизнь.

– Не буду с этим спорить, – ответил Уес, и она заметила нотки горечи в его взгляде. Горечи и страха. Он мог улыбаться и разговаривать с ней, но она видела, что под всем этим прячется страх. Что еще он скрывал? Она бы все отдала, чтобы узнать. Даже свое тело. Особенно свое тело.

– Не уверена, согласна ли я со своим дядей, что должна ждать настоящей любви, чтобы заняться сексом. Даже не уверена, существует ли настоящая любовь, хотя он в нее верит. Но и не думаю, что стоит заниматься сексом лишь потому, что тебе хочется. Думаю, он, по крайней мере, должен что-то значить.

– Что ты подразумеваешь под «что-то значить»? – Уес перекатился на бок и посмотрел на ее.

– Это сложно объяснить. Когда умерла бабушка, дядя и тетя приехали на похороны, и я слышала их в гостевой спальне.

– Что ты слышала?

– Разговоры. Только разговоры, – солгала она.

– Конечно. Ага. Я безоговорочно верю тебе. Продолжай.

– Сначала, я должна спросить, куда ты обычно вводишь инсулин?

– В живот. А что?

– Теперь знаю, куда тебя лучше бить, когда ты меня дразнишь.

– Живот. Определенно лучшее место для причинения боли мне.

– Спасибо. – Она выбросила руку, притворяясь, что бьет его. Он дернулся и скрутился в позу эмбриона.

– Притворщик, – сказала она.

– Ты сильнее, чем кажешься.

– Ты, должно быть, дерешься с шотландским дирхаундом.

– Эти собаки как лошади.

– Но их не так просто оседлать.

Уес начал что-то говорить, но закрыл рот, когда услышал голос Сорена в коридоре.

– Nesichah?

Лайла подскочила и подбежала к двери.

– Я здесь, – сказал она, выходя в коридор. – Уес проверял рану на моем лице.

Дядя обхватил ее подбородок и повернул его к свету от лампы в коридоре.

– Она хорошо заживает. Тебе стоит поспать. Как и Уесли.

– Посплю. Обещаю.

Он поцеловал ее в лоб и пошел дальше по коридору.

Лайла вернулась в комнату Уеса.

– Как он тебя назвал? – спросил Уес. – Nesichah?

– Это иврит. Значит «принцесса». Он всегда так меня называет.

– Принцесса? Мило. – Он усмехнулся над шуткой, которую, как показалось, понял только он.

– Когда Гитта хорошо себя ведет, он называет ее Malcah. Значит «королева». А когда ведет себя как дикарка – Behemah.

– Behemah?

– На иврите «зверь».

Уес рассмеялся, и Лайла легла на постель. Казалось, он не торопился избавляться от нее, и со своей стороны она вроде как хотела провести вечность с ним в кровати. Плохая идея. Через несколько недель у нее начнут атрофироваться мышцы. Вероятно, им придется тренироваться в постели, если они решат остаться здесь. У нее было несколько мыслей насчет упражнений, которые им могли подойти.

– Гитта немного гиперактивна. Мы надеемся, она это перерастет.

– Я бы хотел, чтобы у меня были близкие родственники. Братья и сестры.

– Ты единственный ребенок в семье?

– Ага. Много двоюродных. Куча двоюродных и ни одного родного. Мама была на шестом месяце, когда случился выкидыш, а мне было четыре. Она долго восстанавливалась. И думаю, что так не восстановилась. Больше она не хотела пытаться.

– Я люблю Гитту, когда не хочу убить ее. Ты можешь жениться и завести детей.

– Так и планирую. Заполнить ими дом. А ты хочешь детей?

– Детей, животных, всех. В Дании больше никто не заводит большие семьи. Маленькая страна, маленькие дома, маленькие семьи. Поэтому я всегда хотела переехать в Америку. Большая страна, большие дома. У меня большие мечты.

– У тебя хорошие мечты. Мне бы тоже не помешала парочка.

– Это намек на то, что я должна уйти и дать тебе поспать?

Уес покачал головой.

– Можешь остаться. Мне надо поспать, но я не хочу. Мне лучше, когда я говорю с тобой.

– Мне тоже нравится с тобой разговаривать. Хотя мы продолжаем уклоняться от темы.

– Я даже и не помню тему.

– Секс, – напомнила ему Лайла. Уес снова рассмеялся.

– И как я мог забыть? Мне двадцать, и я парень. Обычно проще угадать, что у меня на уме.

– Мне восемнадцать, и я девушка.

– Я не куплюсь на это. Что творится в твоей голове, не может идти ни в какое сравнение с моими мыслями.

– Так не честно. Мы не можем соревноваться, не обменявшись мозгами.

– Этого не произойдет. Никому нельзя проникать в мой мозг. Там не красиво. Постоянно один секс. Во всяком случае, по большей части.

– Должно быть, это утомляет.

– Ты себе даже не представляешь насколько.

– По крайней мере, у тебя он был. А для меня все в теории.

– Был. Но ты его слышала, – поддразнил он. Лайла подняла кулак, и Уес прикрыл свой живот.

– Я не хотела подслушивать.

– Ты закрыла уши? Ушла из спальни? Начала слушать музыку? Постучала по стене и попросила говорить потише?

– Нет.

– Тогда ты подслушивала.

– Я не хотела слушать, как они занимаются сексом, честно. Я хотела знать, что происходит. Тетя Элли странно себя вела, когда приехала на похороны. Я слышала, как они говорили о ее уходе.

– Она сказала почему?

– Я знаю почему. Я не знаю, как ей удается оставаться с ним. Я люблю его больше чем кого-либо другого на этой планете, и буду любить, даже если мне с ним будет тяжело.

– Она заслуживает большего, чем быть секретом.

– Он тоже так думает. В ту ночь он сказал то же самое.

– Что он сказал?

Лайла вздохнула и притянула колени к груди. В комнате становилось прохладно, но казалось неправильным забираться под одеяло. Они только разговаривали, а не спали вместе.

– Он сказал, что ему жаль, что единственное место где они открыто могут быть вместе, это в Дании. И что он хотел, чтобы повод приезда сюда был приятнее, чем похороны.

Уес встал с постели и открыл шкаф. Он вытащил одеяло и вернулся в постель.

– А что Нора ответила?

– Она ответила... – Лайла замолчала, и Уес накрыл ее одеялом и снова растянулся на кровати. Должно быть, он заметил, как она дрожит. – Она сказала, что ее чувства – это последнее, о чем ему стоит волноваться. Умерла его мать. Он приехал на похороны, и она была там ради него.

– Спасибо, – услышала Лайла через стену. – Спасибо за то, что приехала. Я знаю, как ты занята. Я знаю, у тебя есть другие...

– Ничего. У меня нет ничего важнее вас, – сказала тетя Элли, и Лайла представила, как она накрывает ладонью губы дяди, чтобы игриво заткнуть его. Она так же часто делала это с ним, как он с ней.

– Элеонор, пожалуйста, позволь мне поблагодарить тебя за то, что ты делаешь для меня. И мне станет легче.

– Не за что благодарить. Отказ от поездки даже не рассматривался. Вы уже должны были понять это.

Последовала долгая пауза, долгая мучительная тишина. Лайле пришлось прикрыть рот, чтобы заглушить рыдания.

– Она любила тебя, Малышка. Ты знаешь это, верно?

– Да. Я тоже ее любила. Думаю, я ей даже нравилась. Больше, чем своей собственной матери, хотя, в любом случае это не много.

– И я ей нравился больше, чем твоей матери.

– Опять же, это не много.

Тетя Элли рассмеялась, и это воодушевило Лайлу. Такой смех... он пробуждает ангелов.

– У моей мамы ужасный вкус на мужчин. Она любила моего отца. А тебя ненавидит.

– Ты ушла от меня. Что это говорит о твоем вкусе?

– Над ним еще нужно поработать.

– Вернись ко мне, – сказал он, и Лайла услышала агонию в его голосе. – Тебе больше не нужно быть вдали от меня. Ты никогда не была одна.

– Это рискованно, Сорен. Теперь нас могут застукать в любую секунду. В газетах каждый день новые истории, очередной священник сбился с пути истинного.

– Ты стоишь этого риска, и ты мой путь.

– Я не могу брать на себя ответственность за разрушение твоей жизни. И не стану.