Текст книги "Госпожа (ЛП)"
Автор книги: Тиффани Райз
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 23 страниц)
Тиффани Райз
Госпожа
Серия: Грешники – 4
Перевод:Skalapendra
Сверка:helenaposad
Редактор: Amelie_Holman
Оформление:Eva_Ber
«– Притом знаем, что любящим Бога, призванным по Его изволению, все содействует ко благу».
Послание Римлянам 8:28
«Дама или тигр?»
Фрэнк Стоктон
Часть первая
Взятие
Глава 1
Королева
Когда Нора очнулась, она снова почувствовала себя пятнадцатилетней.
Иначе как еще объяснить холодный стул, на котором она сидела, неумолимый металл наручников на запястьях и страх в сердце?
Внутри своего ноющего разбитого сознания, Элеонор Шрайбер открыла глаза и подняла голову. Напротив нее в комнате допросов в полицейском участке сидел новый священник «Пресвятого Сердца» – в 3 часа утра в субботу, и он здесь оказался раньше нее. Ему было всего лишь двадцать девять лет, судя по лицу, но глаза казались настолько мудрыми, что, вероятно, он видел Христа во плоти. Она надеялась на это. Ей всегда было интересно, какого роста был Иисус.
Священник – Отец Стернс для церкви, но для нее Сорен – ничего не говорил. Он просто смотрел на нее с легкой, затаившейся на губах улыбкой. По крайней мере, хоть кто-то наслаждался ее мучением. Где ее отец? Он должен быть сейчас здесь. Ей нужен её отец, а не святой отец. Ее отец был причиной, почему она оказалась под арестом на Манхэттене в предрассветные часы. Но нет, у нее был только ее священник и желание стереть улыбку с этого идеального лица.
– Итак, я хотела у тебя спросить... – она решила взять контроль над моментом, быть первой, кто нарушит тишину. – Ты один из тех священников, которые трахают детей из прихода?
На какую бы реакцию от священника она не надеялась, она ее не получила.
– Нет.
Элеонор глубоко вдохнула и шумно выдохнула через нос.
– Жаль.
– Элеонор, возможно, нам стоит обсудить то затруднительное положение, в котором ты оказалась.
– У меня серьезные неприятности, – кивнула она, надеясь взбесить его.
Бесполезный план. До этого они уже встречались дважды, и оба раза она из кожи вон лезла, чтобы досадить ему. Ни в какую. Оба раза он относился к ней с почтением и добротой. Она не привыкла к такому.
– Ты была арестована по подозрению в угоне авто. Предположительно, пять автомобилей класса «люкс» общей стоимостью в четверть миллиона долларов исчезли на Манхэттене сегодня. Ты ведь ничего не знаешь об этом, верно?
– Я апеллирую к пятой поправке [1]1
Пятая поправка в Конституции США является частью Билля о правах. Как и другие поправки, составляющие Билль о правах, она была внесена в конгресс 5 сентября 1789 года и ратифицирована необходимым количеством штатов 15 декабря 1791 года. Она гласит, что лицо, обвиняемое в совершении преступления, имеет право на надлежащее судебное разбирательство, не должно привлекаться к ответственности дважды за одно и то же нарушение и не должно принуждаться свидетельствовать против себя, а также, что государство «не имеет права изымать частную собственность без справедливого вознаграждения»
[Закрыть] . Это я должна сказать, правильно?
– Суду – да. Мне ты всегда будешь говорить только правду.
– Не думаю, что ты хочешь знать обо мне правду, Сорен, – ответила она, ее голос был не громче шепота.
Она не была глупой. Ей стоило лишь посмотреть на него, чтобы понять, что между ними нет ничего общего. Он был похож на деньги, говорил, как деньги. У него были самые белые ногти, которые она когда-либо видела, и руки, которые принадлежали статуе или что-то типа того. Все в нем выглядело как произведение искусства – руки, лицо и губы, рост и красота... И она, с облезшим черным лаком на ногтях, мокрая от дождя, под которым ее арестовали, волосы ниспадали тонкими волнами на ее лицо, школьная форма в мокром беспорядке, без денег, без надежды, а вся ее жизнь – спущенный под откос поезд.
– Нет ничего, чего я бы не хотел знать о тебе, – ответил Сорен и, казалось, был серьезен. – И я уверяю тебя, что бы ты не рассказала мне, это не вызовет у меня ни шока, ни отвращения. Ничто не заставит меня изменить мое мнение о тебе.
– Изменить свое мнение? У тебя уже сложилось обо мне мнение? И каков вердикт?
– Вердикт прост – я готов и способен помочь тебе выбраться из этого бедлама, в который ты себя втянула.
– Мы можем это называть «неприятностью»? Неприятность звучит менее пугающе, чем бедлам.
– Это катастрофа, юная леди. Ты с легкостью можешь провести несколько лет в колонии для несовершеннолетних за то, что совершила. Одна из машин, которую ты угнала, принадлежала кое-кому важному и влиятельному, и он определенно настроен на то, чтобы ты не увидела солнечного света до тех пор, пока тебе не исполнится двадцать один. Освободить тебя от колонии несовершеннолетних потребует от меня немало работы. Или, если быть точным, у меня есть некто со связями. Время и расходы будут значительными, – сказал он таким тоном, будто ему нравилось тратить время и нести расходы, что было полной бессмыслицей.
Хотя все в этом мужчине и его интересе в ней было бессмыслицей.
– И ты пойдешь на это ради меня... зачем? – Элеонор подняла голову немного выше и посмотрела ему в глаза.
– Потому что нет ничего, чего бы я не сделал, чтобы защитить тебя, Элеонор. Я сделаю все, чтобы помочь тебе. Чтобы спасти тебя. Все.
Через тело Элеонор прошел озноб. Кто-то прошелся по ее могиле, как сказала бы ее бабушка. Она никогда не понимала эту фразу и эти чувства ранее. Теперь поняла.
– Но моя помощь не безвозмездна.
– Ну да, – усмехнулась Элеонор. – И теперь мы возвращаемся к моему первому вопросу и траханию детей в церкви. Ох, ну ладно, если ты так настаиваешь.
– Ты считаешь, что твоя ценность как дитя Божьего настолько мизерна, и думаешь, что единственное, что я могу взять от тебя, только секс?
Вопрос так поразил Элеонор, что она вздрогнула. Но она не позволит ему увидеть, что он добрался до нее. Ее мать, скорее всего, отречется от нее за этот поступок. Ее отец, наверное, был в восьми штатах от нее. Ее бабушка и дедушка были в семи минутах от смерти. Все ее будущее было мертво и похоронено. И, тем не менее, она не собиралась позволять кому-либо забирать ее гордость. По крайней мере, хоть гордость у нее осталась. Пока что.
– Это значит «нет»?
Сорен изогнул бровь, и она едва не захихикала. Ей начинал нравиться этот парень. Она уже влюбилась в него – безвозвратно, до беспамятства, до конца света и даже больше. Кто бы мог подумать, что он ей, в конце концов, понравится?
– Это значит «нет». Но я, так или иначе, буду требовать от тебя кое-что в обмен на мою помощь.
– У тебя со всеми такая манера общения?
– Ты имеешь в виду членораздельная?
– Да.
– Да.
– Странно. И какую цену мне придется заплатить? Надеюсь, это не мой первенец. Не хочу детей.
– Моя цена проста – в обмен на мою помощь я прошу отныне делать лишь то, что я говорю тебе.
– Делать то, что ты говоришь?
– Да. Я хочу, чтобы ты подчинялась мне.
– Отныне? Как... как надолго?
Затем он улыбнулся, и она знала, что должна была испугаться, но что-то в этой улыбке... Впервые за эту ночь она ощутила себя в безопасности.
– Навсегда.
* * *
– Проснись, Спящая Красавица.
Она услышала голос с оттенком французского произношения и попыталась проигнорировать его, как всегда старалась игнорировать голоса с французским акцентом. Последнее, что Нора хотела, это просыпаться. В ее сне она была с Сореном, и ему было двадцать девять, а ей пятнадцать, и их история только начиналась. Она знала, если откроет глаза, то вполне может увидеть конец их истории. Она хотела остаться в своем сне, остаться там навсегда, но по ее лицу порхали холодные, тонкие, как ножки паука пальцы.
Нора открыла глаза.
Глава 2
Король
Кингсли Эдж стоял перед зеркалом в своей огромной гардеробной и изучал раны, пока менял разорванную рубашку на другую. Слои мраморных синяков, которые Сорен оставил на нем после их совместной ночи, уже превратились из красных в черные. Он мог ненавидеть священника за напоминания на его теле о ночи, которая, как он боялся, никогда не повторится. Тем не менее, сейчас он лелеял синяки с тем же трепетом, как и тогда, когда они были мальчиками в школе. Намного сильнее, чем шрамы на груди – подарки от врагов с пистолетами, их он носил как знаки доблести.
Он прикоснулся к самой страшной из его ран – шраму на левой стороне груди, в нескольких дюймах от сердца. Странная травма скорее выглядела так, будто его терзали, а не стреляли. Кто знает? Может, так и было.
О миссии, которая оставила ему этот шрам, и две из четырех огнестрельных ран, он практически ничего не помнил. Его разум погрузился в воспоминания при полном отсутствии желания в них возвращаться. Кинг пришел в сознание в парижском госпитале... Этот момент он никогда не забудет. Он, вероятно, подумал, что лежит на смертном одре. Больничная койка... она должна была стать его одром, могла стать...
Если бы не тот его посетитель.
Он приходил в сознание медленно, с трудом, выползая из мрака на свет. Он вытаскивал себя через ров лекарств и боли, горькой боли и провала его миссии. Почувствовав белый свет в комнате, он держал глаза закрытыми, не в состоянии привыкнуть к солнцу.
За плечом он услышал голоса – один женский, хриплый и осторожный, второй мужской, авторитетный и непреклонный.
– Он будет жить, – сказал мужской голос на французском. Он не спрашивал женщину, а отдавал приказ.
– Конечно, мы делаем все, что в наших силах, – ответила она. Bien sûr. Но Кингсли услышал ложь в ее голосе.
– Вы сделаете все для него. Все. Отныне, он – единственный ваш пациент. Он – единственная ваша обязанность.
– Oui, mon père. Mais... – Mais... но... Ее голос выдал страх. Mon père? Затуманенный разум Кингсли пытался проникнуть в смысл слов. Его отец умер много лет назад. С чьим же отцом она говорила?
– Считайте, что его жизнь такая же ценная, как и ваша собственная. Это вы понимаете?
Вот оно что. Кингсли улыбнулся бы в своей полудреме, если бы не трубки в горле. Он распознавал угрозу смерти, когда слышал ее. Считайте, что его жизнь такая же ценная, как и ваша собственная... Этот язык был понятен каждому. Он живет, и ты живешь. Он умирает и...
Но кто о нем так заботился, чтобы напрасно угрожать? Когда он вступил в Легион, он написал одно имя в графе ближайшие родственники. Одно имя. Единственная семья, которая у него осталась. И все же, он не был семьей, вовсе нет. Почему же он приехал к нему сейчас?
– Он будет жить, – пообещала женщина, и в этот раз она не произнесла никаких "mais".
– Хорошо. Не жалейте средств для его комфорта и здоровья. Все будет оплачено.
Медсестра или, возможно, она была врачом, снова поклялась, что сделает все возможное. Она заверила, что пациент выйдет отсюда целым и невредимым. Она пообещала, что сделает все что может и даже больше. Умная женщина.
Кингсли слышал, как ее каблуки стучали по плитке, звук был таким же четким и размеренным, как и ее голос. Звук стих и Кингсли знал, что он и посетитель остались в палате наедине. Он попытался открыть глаза, но не смог найти силы.
– Отдыхай, Кингсли, – снова раздался этот голос. И он ощутил на лбу ладонь, нежную, будто у любовника, заботливую, как у отца.
– Мой Кинсгли... – выдохнул голос, и Кингсли услышал разочарование, смешанное с весельем. Веселье или что-то вроде того. – Прости меня за эти слова, но, думаю, тебе пора найти новое хобби.
И даже с трубками в горле, Кингсли удалось улыбнуться.
Ладонь покинула его лицо, и он ощутил что-то под пальцами. Темнота снова поглотила его, но в этот раз не мрак, едва провалился в сон, и когда проснулся, трубок не было, он мог видеть, говорить и снова дышать. И то, что он трогал пальцами, оказалось конвертом с документами из швейцарского банка, в котором кто-то открыл на него счет – на счету швейцарского банка находилось целых тридцать три миллиона долларов.
Он взял деньги и воспользовался советом своего единственного посетителя. Он вернулся в Америку, страну, где уже однажды испытал настоящее счастье.
И в Америке он сделал то, что ему приказали.
Нашел новое хобби.
* * *
Кингсли закончил одеваться. Он заправил рубашку, натянул и застегнул свой вышитый черно-серебристый жилет. Он снова выглядел энергично и дерзко. Экономка поняла, что произошло нечто из ряда вон выходящее, но ради их же блага он будет играть роль бесстрашного лидера, как и всегда, чтобы успокоить их. По правде говоря, он никогда не был так напуган, даже в тот день в госпитале.
Он накинул жакет и отошел от зеркала. Ему еще не доводилось иметь дело с кризисом такого масштаба в его мире. Как только он построил Преисподнюю, его Империю СМ клубов, которые обслуживали самых богатых и влиятельных, а также напуганных и пристыженных, он начал собирать компромат на всех начальников полиции и политиков, медиаперсон и мафию, на любого, кто мог угрожать его границам. Сейчас он больше всего боялся ущерба, настоящего ущерба жителям его королевства, которое постигло их. И он мог винить в этом только себя.
Как только он покинул свою спальню, его встретила в коридоре ночная секретарша София. Она тут же сообщила ему о полудюжине встреч и куче сообщений.
– Отмени все встречи, – приказал он, когда они дошли до лестницы. – Игнорируй все сообщения.
– Oui, monsieur. Мастер Фиске в вашем кабинете.
Хорошо. Сегодня Гриффин пришел вовремя.
Он отпустил Софию и направился в личный кабинет на третьем этаже. Войдя в него, он увидел Гриффина, который стоял у окна и разговаривал на пониженных тонах с молодым человеком. Кингсли мгновение наблюдал за ними, ожидая, когда они заметят его. Но их зрение было ограниченно новой любовью. Гриффин поднял руку и прижался ладонью к щеке Микаэля, его нового возлюбленного. Один поцелуй перерос во второй, сопровождаемый шепотом. Микаэль кивнул и приблизился к Гриффину, и когда серебристые глаза Микаэля, наконец, посмотрели на что-то кроме Гриффина, Кингсли увидел в них страх.
Он мог только посочувствовать.
– Ты должен был оставить свою зверушку дома, – сказал Кингсли, не в состоянии отказать себе в издевке над Гриффином.
Гриффин поднял подбородок и властно обнял Микаэля за плечи, крепко прижимая его к груди.
– Кинг, кто-то похитил Нору. Я не оставлю Микаэля без присмотра, пока мы не вернем ее.
– Твоя зверушка вне опасности. И думаю la Maîtresse тоже. Пока что. – Он произнес слова с уверенностью и надеялся, что они поверят в эту полуправду.
– Мне все равно. Мы защищаем свою собственность. Ты и Сорен научили меня этому.
– C’est la guerre, – ответил он. У Кингсли не было контраргументов. Не потому ли он отослал Джульетту подальше? Чтобы защитить свою собственность?
– Эй, где Сорен? – спросил Гриффин.
– В данный момент он занят. – Кингсли решил не вдаваться в подробности истинного значения этого заявления.
– Что мы знаем?
Кингсли пожал плечами.
– Длинная история. Слишком долго рассказывать. Пустая трата времени. У нас со священником есть один старинный враг, которого мы считали умершим. Оказалось, она жива. Я не знаю, что за игру она затеяла, но будьте уверены – это игра.
– Нору похитили. Что это, блять, за игра такая?
– Очень опасная. К счастью я в некотором роде эксперт в опасных играх.
– Если ты скажешь, я переломаю ноги кому угодно, – предложил Гриффин, и Кингсли усмехнулся.
– Я ценю твое предложение, mon ami. Думаю, с этим противником необходим более тонкий подход. Но мне вот что нужно от тебя... – Кингсли сунул руку в карман и вытащил серебряное кольцо для ключей, украшенное fleur de lis [2]2
геральдическая лилия
[Закрыть]. На нем было восемь ключей – по одному на каждый из его клубов и особняка. – Некоторое время я буду занят этим противным делом. Кто-то должен присмотреть за Империей вместо меня.
Темные глаза Гриффина округлились. Он протянул руку, и Кингсли положил ключи тому на ладонь.
– Ключи от Королевства, – сказал Гриффин. – Я бы сказал «спасибо за оказанное доверие», но знаю, что ты отдаешь их мне только потому, что у тебя нет другого выбора.
– В моей платежной ведомости около дюжины работников, так что у меня есть выбор. Я доверяю тебе. Ты сможешь держать всех в узде, пока я не вернусь.
– Ты знаешь, где Нора? Мы хоть что-нибудь знаем? Думаешь, нам стоит позвонить...
– В полицию? Я знаю, с кем мы имеем дело, и уверен, что знаю, чего она хочет. Я бы не стал обращаться в полицию, если ты не хочешь смерти la Maîtresse.
Микаэль ахнул при слове «смерть», и Кингсли пришлось остановить себя и не закатить глаза. Бедный мальчик, такой юный и невинный. Недолго ему оставаться невинным под этой крышей.
– Если кто-то навредит Норе... – Грифин оставил эти слова висеть в воздухе, невысказанная угроза была мощнее, чем любые речи.
– Если кто-то навредит Норе, тебе придется отстоять очередь, чтобы отомстить. Я знаю парочку людей, у которых на нее больше прав.
– Все понял.
– А теперь иди к Софии. Она знает все, что тебе нужно знать. Помни, в этом мире лучше бояться, чем любить. Держи всех в узде. Будь жестким. Можешь остаться в доме, если захочешь. Твоя зверушка тоже. Но что бы ты ни делал, не заходи в мою комнату.
– Мне стоит задавать вопрос, почему?
– Non.
Гриффин кивнул и засунул ключи в карман.
– Я присмотрю за Империей. А ты найдешь Нору, хорошо?
– Таков план.
Гриффин с Микаэлем направились к двери. На пороге Микаэль остановился и развернулся.
– Мистер Эдж?
– Что такое, Микаэль?
Молодой человек мгновение молчал, и Кингсли ждал. Обычно он бы выругал того, кто обратился к нему «Мистер Эдж». Месье Кингсли, Мистер К, или вообще никак. Но сегодня у него были другие проблемы.
– Только... – снова начал Микаэль, и Гриффин в успокаивающем жесте положил руку на спину Микаэля. – Нора одна из моих друзей.
– Я знаю.
– У меня немного друзей.
– Я найду ее, – пообещал Кингсли. – Мы вернем ее домой.
– Спасибо. То есть... merci.
Кингсли улыбнулся Микаэлю, и они с Гриффином оставили его одного в кабинете. Один из его псов, Макс, подошел и ткнулся ему в руку. Поглаживая пса, Кингсли вспоминал о Сэди, единственной суке в его своре ротвейлеров. Она умерла от удара ножом в сердце. Его собственная сестра сделала такое? Всадила нож в грудь животному? Определенно ей помогали в ее играх. То же можно было сказать и о Норе Сатерлин, но женщина была борцом, сильной и стойкой, и с легкостью могла одолеть другую женщину. Она была рождена сильной, и железо превратилось в лезвие. Подчинение садисту сделало ее нерушимой. Став Доминатрикс, она превратилась в безжалостную. Она даже один или два раза сломала его. Но это все было игрой. Мужчины платили за привилегию, позволяющую ей сломать их. Сейчас она была в реальной опасности. Это не садизм или какая-то ролевая игра между двумя взрослыми. Это насилие, настоящее насилие и опасность, самая подавляющая опасность. Он наблюдал, как она исполосовывала до кровавых отметин тело клиента-мазохиста, используя свои навыки порки, но еще он видел ее застывшей от ужаса, когда какой-то фанатичный псих набросился на нее с ножом во время автограф-сессии.
Тяжело вздохнув, Кингсли провел рукой по волосам и потер лицо. Если бы только зазвонил телефон, если бы пришло письмо с требованиями и угрозами. Эта опасная игра только началась. Мари-Лаура разложила доску. Каким будет ее первый шаг?
– Мари-Лаура... – прошептал он себе. – Чего ты ждешь?
– Monsieur?
Кингсли развернулся и посмотрел на свою секретаршу.
– София, все, что тебе понадобится, теперь решай с Гриффином.
– Но, Monsieur, кое-кто хочет увидеться с вами.
– Он может встретиться с Гриффином.
– Он говорит, что пришел, чтобы увидеться именно с вами.
– Ему лучше быть кем-то важным. – Кингсли подошел к двери. Возможно, Мари-Лаура переместила свою первую пешку.
– Думаю так и есть, – ответила София с широко распахнутыми, напуганными глазами. – Он говорит, что он жених Норы Сатерлин.
Глава 3
Конь
Этого не могло произойти. Это не произошло. Как вообще такое могло случиться? Вопросы кружились в голове Уесли, словно испуганный жеребец, растаптывая все остальные мысли, все остальные вопросы. С того момента, как он закончил телефонный разговор с Сореном, он ощущал себя роботом. Он перестал чувствовать руки. В ушах не переставало звенеть. Слова гудели белым шумом, и единственный вопрос в его голове был «почему?»
Он очнулся вчера на полу одного из стойл. Кровь, шум в голове и нигде нет Норы. Он позвонил Сорену, который повесил трубку сразу же, как Уесли сообщил, что Нора пропала и о словах «Я убью суку», написанных на двери конюшни. С пульсирующей головой Уесли забросил пару вещей в машину, оставил сумбурное сообщение родителям о том, что решил с Норой навестить друзей, и отправился на север. Он не посмел лететь самолетом. Он не мог рисковать и быть недоступным в течение четырех часов. Что, если Нору похитили с целью выкупа? Он отдаст все, что у него было, или украдет, чтобы вернуть ее. По пути из Кентукки в Нью-Йорк Уесли останавливался на заправках, только чтобы принять обезболивающее для своей раскалывающейся головы. Наверняка от удара он получил сотрясение мозга. Но сейчас это волновало его меньше всего.
Все, что было важно – это вернуть Нору. Любой ценой.
Прийти в дом, порог которого он никогда не переступал, но уже его ненавидел, такова была цена. Нора, по меньшей мере, раз десять говорила, как любит и ненавидит его, Кингсли был ее надежным человеком, который мог решить любую критическую ситуацию, которую она не могла решить самостоятельно. «Я доверяю Кингсли, и на то есть весомая причина». Даже Сорен ходил к Кингсли во время дерьмошторма, сказала она. А дерьмошторм всегда связан со мной. Уесли сразу же решил никогда не встречаться с этим Кинсгли, которого он воспринимал только как сутенера Норы. Кингсли постоянно звонил на ее чертов красный телефон и отправлял во всевозможные опасные ситуации, из-за которых Уесли находился на грани панической атаки до тех пор, пока она не вернется домой.
Но он не мог не признать, что это дерьмошторм всех дерьмоштормов. Он придет к Кингсли просить помощи только ради Норы.
В ожидании Уесли нервно ходил по комнате, понимая, что если через пять секунд никто не появится, он лично отправится на поиски Кингсли. Кингсли Эдж – кем, черт возьми, был этот парень? Уесли осмотрел комнату в поисках подсказки и не нашел ничего кроме хорошо обставленной музыкальной комнаты с дополняющим ее роялем, антикварной мебелью и разнообразными черно-белыми рисунками. И ни единого намека на то, каким человеком был хозяин этого дома, кроме того, что он обладал чувством стиля и кучей денег. Нора не часто говорила о Кингсли, кроме жалоб на то, что он слишком загружал работой, когда она была Госпожой. Хотя однажды она немного перепила и выдала пару секретов о нем, о которых она, вероятно, и не вспомнила на следующий день. Но, кроме того, Уесли ничего не знал о нем за исключением того, что он был французом. Он представлял, что Кингсли был старше, намного старше Норы, и вероятно не очень привлекателен. Если же он был привлекательным, Нора должна была более лестно отзываться о нем, а не язвить. Если она не звала его «Кингсли», то звала его «Лягушкой» или чаще «гребаной Лягушкой». Она часто называла его так, и при каждом упоминании Норой Кингсли он представлял лягушку в берете. Уесли надеялся, что его фантазия не далека от реальности.
– Будущий мистер Нора Сатерлин решил нанести визит, – позади него раздался голос, голос с безошибочным французским акцентом.
Уесли повернулся и увидел на месте лягушки красивого до неприличия принца с темными волосами длиной до плеч, оливковой кожей, сапогами для верховой езды и сюртуком. В жизни Норы вообще были уродливые мужчины?
– Думаю, Нора Райли звучит лучше. – Уесли выпрямился настолько, насколько мог, и посмотрел Кингсли в глаза.
– Попрошу секретаря начать подписывать приглашения. – Кингсли медленно вошел в комнату. – Надеюсь, мы успеем найти невесту до начала торжества.
– Ты знаешь о Норе? – сердце Уесли подпрыгнуло в надежде.
– Я знаю, что ее похитили. Я знаю, у кого она. Но не знаю, где ее держат.
– Сорен знает что-нибудь?
– Сорен знает больше, чем мы вместе взятые. К сожалению, он не знает, где она.
– Но ты знаешь, у кого она?
– Oui.
Кингсли развернулся и начал уходить из комнаты. Уесли побежал за ним и схватил за полу сюртука. Прежде чем он осознал, что произошло, Уесли оказался прижатым к стене, а лицо Кингсли находилось в дюйме от его.
– Молодой человек, я бы на вашем месте не делал этого. – Кингсли обездвижил Уесли. – Я убивал людей ради выживания. Так и не ушел официально в отставку.
– Ты не напугаешь меня. – Уесли надеялся, что его колотящееся сердце не выдаст его. Кингсли был одет так, будто сошел с обложки любовного романа, но Уесли увидел подлинную опасность в глазах француза. Нора работала на этого человека? Называла его Лягушкой в лицо? Она была храбрее, чем он себе представлял.
– А в жизни ты симпатичнее, чем на фотографиях, – сказал Кингсли, изучая лицо Уэсли. – Но я до сих пор не понимаю, что она нашла в тебе. Разве что она лгала мне о желании завести собственного ребенка.
– Я не ребенок.
– Но еще и не мужчина. Не волнуйся. В этом доме ты быстро вырастешь. Peut-être... – Кингсли на дюйм ближе приблизился к лицу Уесли и пристально посмотрел в его глаза. – Она видит в тебе то же, что и я.
– И что же это?
Уесли попытался вырваться из хватки Кингсли. Но тот не отпустил его.
– Все, что она не видит в себе, когда смотрит в зеркало, – с этими словами Кингсли отпустил его, и Уесли отскочил. Он ощутил волну тошноты, словно его мозг раскололся о череп. Но он не поддался порыву. Он дышал через нос и твердо стоял на ногах.
– Я хочу увидеть Сорена. Сейчас же, – сказал Уесли.
Кингсли поправил сюртук и разгладил жилет.
– Ответь сначала на два вопроса. Тогда я позволю увидеться с ним.
– Ладно. Как скажешь. Что за вопросы?
– Вопрос первый: правда, что ты помолвлен с ней?
Уесли прищурился на Кингсли, который в ожидании постукивал носком своих дурацких сапог по полу.
– Да. Прямо перед тем, как ее похитили, мы отправились на конную прогулку. Я попросил ее выйти за меня. Когда мы вернулись, она ответила «да».
Кингсли кивнул и потер нижнюю губу кончиком пальца, после чего поднял два пальца вверх.
– Второй вопрос. Ты попросил ее выйти за тебя до или после травмы головы?
– Тебе кто-нибудь говорил, что ты мудак? – спросил Уесли, снова приближаясь к нему. Однако, на этот раз, более осторожно. Если Кингсли снова прижмет его к стене, Уесли знал, что его точно стошнит.
– Oui. Но только однажды. И я убедился, что больше этого никогда не произнесут. Пойдем. Хочешь увидеть священника? Я покажу тебе священника.
Кнгсли начал поднимать по лестнице, и у Уесли не было выбора, кроме как следовать за ним. Он заметил, как Кингсли слегка поморщился, когда они свернули за угол и направились на третий этаж. Он был ранен? На Кингсли тоже кто-то напал?
– С тобой все в порядке? – спросил Уесли, его ненависть временно уступила место лучшим чувствам. Кингсли мог быть мудаком всей вселенной, но Уесли не мог видеть чью-то боль.
– Можно с уверенностью сказать, бывало и лучше.
– На тебя тоже кто-то напал?
– Я бы не назвал это нападением.
– Тогда как бы ты это назвал?
– Я бы назвал это одной из лучших ночей в моей жизни.
Кингсли больше не проронил ни слова, пока они шли по коридору и свернули в комнату справа.
– Боюсь, le prêtre будет не так добр с тобой.
– Меня это мало волнует. Мне нужно поговорить с ним.
– Если ты настаиваешь. – Кингсли открыл дверь в комнату в конце коридора. Глаза Уесли распахнулись, когда он увидел представшую перед ним сцену. На полу, у ножек самой огромной красной кровати, которую он когда-либо видел, сидел Сорен, его блондинистая голова была склонена, глаза закрыты. – Говори. Хотя он может не ответить.
– Какого черта…?
– Он угрожал позвонить в полицию, – как ни в чем не бывало, ответил Кингсли. – Полиция, церковь и весь город, штат и федеральные власти. Я не мог этого допустить. Ради его же блага.
– Так ты...
– Накачал его. И заковал в наручники. По крайней мере, еще час он будет в отключке под той дозой, что я ему дал.
– Ты накачал наркотиками Сорена?
– У меня очень хорошо укомплектован медицинский кабинет на случай чрезвычайных ситуаций.
– Ты сумасшедший.
Кингсли так небрежно пожал плечами, словно так мог сделать только француз.
– Думаешь, честная игра? Теперь его очередь походить в наручниках.
Уесли мог только пялиться на Сорена на полу. Даже в бессознательном состоянии он сохранял величие в своей черной сутане и белом воротничке. Единственный раз, когда Уесли разговаривал лицом к лицу с мужчиной, на нем была обычная одежда.
– Он священник, – сказал Уесли, когда реальность профессии Сорена, наконец, проникла в его сознание. Он знал, конечно же. Он знал это с самого начала. Нора никогда не скрывала это от него. Но видеть воротничок...
– Да. И, вероятно, самый лучший священник в Америке, если не во всем мире. И если он хочет оставаться священником и вернуть свою любовницу, тогда лучше не обращаться к властям. Только я могу защитить его секреты. Он мне потом еще спасибо скажет.
Кингсли закрыл дверь и начал идти по коридору.
– Кингсли, мы должны позвонить в полицию. Мне наплевать, что произойдет с Сореном, с тобой или даже со мной. Мы тратим время впустую. Мы даже не знаем, где она.
– Если твою машину угоняют, ты звонишь в полицию. Но ты не обращаешься туда из-за по-настоящему серьезных проблем. Я знаю, кем была твоя невеста, и поверь мне, если тебе дорога жизнь твоей возлюбленной, ты доверишься мне – обращение к властям равносильно смерти для нее.
Истинность слов подтверждалась взглядом Кингсли. Несмотря на то, как сильно не хотел Уесли верить ему, что-то подсказывало, что что бы ни произошло с Норой, ее похитили не с целью выкупа, не ради шутки или игры.
– Женщина, которая удерживает Нору, способна на убийство. Она уже делала это. Так же она готова умереть сама. Что-то подобное она уже проделывала. Опасная комбинация. Мы поднимаем тревогу, ревут сирены, и Нора погибает.
– Откуда ты знаешь, что этот человек готов умереть?
– Потому что, mon petit prince, она меня разозлила. А это явный показатель того, что она намерена умереть.
Резкие слова Кингсли никак не успокоили.
– Они ведь не убьют Нору? Слова на стене... – прошептал Уесли, его сердце сжалось, когда он вспомнил тот страх, увидев слова на французском, даже не понимая их значения. – Сорен сказал, они переводятся как «я убью суку».
– Если это тебя успокоит, «сука» – не твоя Нора. Эту историю тебе расскажет священник.
– Нет. Ты накачал его, так что теперь ты должен мне все рассказать. – Уесли уставился на Кингсли. Кингсли мог быть сильным и опасным, но ему тоже было больно, и боль делала его уязвимым. В этот раз Уесли не отступится. – И ты сделаешь это сейчас.
Кингсли тяжело выдохнул через нос и снова пожал плечами.
– Эти слова «Я убью суку» были произнесены тридцать лет назад женщиной, на которой священник женился, когда тому было восемнадцать. Его жена, Мари-Лаура... моя сестра.
– Тридцать лет назад... Сорен был женат на твоей сестре?
– Да. Брак по расчету. Таким он должен был быть. Сорен сказал ей, что он будет таковым. Но она хотела большего, больше, чем он мог дать.
– Она была влюблена в него?
– Oui, или все, что у нее было в сердце, что могло сойти за любовь. «Наваждение» будет более подходящим словом. Когда она узнала, что он любит другого, она сказала эти слова как угрозу. По какой бы то ни было причине, она ждала тридцать лет, чтобы воплотить ее.
