Текст книги "Госпожа (ЛП)"
Автор книги: Тиффани Райз
сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 23 страниц)
– Вы хотите успокоить меня из-за ненависти к вам. – Уесли развернулся. – Вы самый странный человек на этой планете.
Сорен замолчал, после чего уставился в потолок, и, казалось, обдумывал слова.
– Ты так говоришь, потому что до сих пор не знаком с Гриффином.
– Я знаю, что она согласна с тем, что вы делаете с ней. Это единственная причина, почему я ни разу не вызвал копов, и, надо сказать, я серьезно намеревался сделать это один или два раза. Я даже сказал ей, что сделаю это в ту ночь вашей... годовщины. Она сказала, что это так же глупо, как и вызывать копов на двух боксеров на ринге. «Извращения – это кровавый спорт», – добавила она.
– Не совсем ошибочное определение.
– Я ненавижу кровавый спорт. Охота, петушиные бои, собачьи бои, все эти ужасные вещи, которые люди делают с животными. Наши лошади, они бегут ради бега. Они не бегут, потому что преследуют лисицу, которую разорвет стая собак.
– Элеонор не лиса, преследуемая собаками. Она и охотник, и жертва. И если она бежит, это только потому, что хочет, чтобы ее преследовали. Когда ее ловят, значит, она желает быть пойманной. И когда она устает от преследования, она садится на лошадь и находит лисицу сама.
Уесли покачал головой.
– Вы говорите, что жалеете о том, что делали с Кингсли. Вы жалеете о чем-нибудь, что делали с Норой? Я собрался с духом и извинился перед вами за мысль о том, что вы избили ее до такого состояния, что она попала в больницу. По крайней мере, вы можете признать, что сожалеете о чем-то, что сделали с ней.
Сорен усмехнулся.
– Хорошо. Если ты так настаиваешь.
Сорен встал и поставил пустой бокал на каминную полку. Он откупорил еще одну бутылку вина и налил новую порцию. Уесли никогда не думал, что Сорен может быть таким открытым, разговорчивым. Это из-за страха за Нору? Или из-за вина? Как бы то ни было, это не важно. Может он, наконец, получит ответы, в которых нуждался.
– Этот дом, – сказал Сорен, подняв бокал, обозначая комнату, – принадлежит мужчине по имени Дэниел Колдвелл. Ты видел его мельком.
– Да, вроде бы хороший парень.
– Он еще лучше. Он умный и благородный мужчина. Я всегда уважал его. У него была жена по имени Мэгги. Старше его почти на десять лет, когда они встретились и поженились. Когда она и Кингсли были любовниками. После свадьбы с Дэниелом они остались друзьями. Дэниел Доминант. Мы дружили, все мы – Дэниел и Мэгги, Кингсли и я.
– Я видел фотографии в доме – он с женой и детьми. Она выглядит намного моложе его.
– Это Аня, его вторая жена. Мэгги спустя несколько лет совместной жизни умерла от рака. Дэниел был моложе, чем Элеонор сейчас, и уже овдовел.
– Черт. Это ужасно.
– Так и было. Он был опустошен. Для таких как мы сложно найти кого-то, с кем мы будем совместимы, найти кого-то, кто понимает наши желания и даже разделяет их. Он был не просто мужчиной без жены, он был Доминантом без сабмиссива, хозяином без раба. И он был потерян. Он впал в такой глубокий траур после похорон, что вернулся в этот дом и не покидал его несколько лет.
– Несколько лет?
– Несколько лет. Мэгги умерла, и он решил, что тоже хочет умереть. Он похоронил себя заживо в этом доме. Мысль, что кто-то столь молодой и энергичный сдался, задела меня за живое. Католики ненавидят самоубийства не за смерть, а за отчаяние. Я не мог смотреть на это дальше. Я думал, что Дэниел просто нуждался в напоминании о том, что в мире есть ради чего жить. И если он вспомнит, что именно он упускает, оставаясь в своем прекрасном гробу, то сможет снова вернуться к жизни. Поэтому я отдал ему Элеонор.
– Вы что?
Сорен сделал глоток вина. Уесли был готов запыхтеть.
– Я позволил ему оставить на неделю Элеонор в этом доме. Ему было дозволено делать все, что пожелает, – секс, доминирование, причинение боли и наказания в определенной степени. Я рассказал ему о табу и предпочтениях Элеонор, и пока он не нарушал их, она принадлежала ему семь дней, пока я был на конференции в Риме.
– И Нора согласилась на это... почему? – Уесли поднял руки в полном замешательстве.
– Я приказал ей подчиняться мне, подчиняясь ему. Она сделала то, что ей приказали. Сначала она была не рада, мягко говоря.
– Даже не могу представить почему.
– Не пойми меня неправильно. Я не извиняюсь за то, что отправил ее на неделю к Дэниелу. Она была моей собственностью, и она знала, что ей лишь нужно сказать стоп-слово, и я отвезу ее домой. Я знал, что ей понравится здесь. Знал, что она ему пойдет на пользу. И как ты можешь сказать по всем этим фотографиям Дэниела с его женой и детьми, можно с уверенностью сказать, что я был прав.
– Значит, вы не желаете о том, что отдали Элеонор на неделю какому-то парню, тогда о чем жалеете?
– У меня был скрытый мотив одалживания Элеонор Дэниелу. Ты можешь этого не знать, но когда Элеонор было девятнадцать, в ее жизни был кое-кто еще.
– Кое-кто еще? – спросил Уесли. Нора никогда прежде не рассказывала о другом парне.
– Да. Ты не первый ее роман с нотками ванили. В то время я был далеко, работал над диссертацией, когда она и этот молодой человек начали дружить. И это быстро переросло в нечто большее. Они были одного возраста, много общего, и он обожал ее так, как и должен был. Тем не менее, она выбрала меня. Едва ли равный бой – мне было 32, ему девятнадцать. Но Дэниел – теперь он мог противостоять мне. И уверяю тебя, он так и поступил. Я никогда полностью не доверял любви Элеонор ко мне, лишь потому, что это казалось слишком хорошо, чтобы быть правдой. Я так мало мог дать ей по сравнению с тем, что мог другой мужчина. У нас было наше время, и оно было ограничено моим призванием. Мы с ней не могли появляться вместе на публике. Самые простые вещи, которые ты понимаешь, как само собой разумеющееся – гулять по улице держась за руки, поцелуи украдкой под фонарем, замужество и дети – ничего из этого я не мог дать ей, если только не откажусь от церкви. Она клялась, что не хотела этого, не скучала по этому, не хотела, чтобы я отказывался от себя ради нее. Я боялся, что она так говорила из вежливости. Если бы ей выпал шанс, я думал, она бы воспользовалась им. Я боялся этого. Но потому как я любил ее и ценил ее счастье выше своего, дал шанс быть с кем-то, кто может дать ей все, что я не мог. Я одолжил Элеонор Дэниелу. Я отдал Дэниела Элеонор.
– Это звучит... «мило» не совсем то слово. Тяжело, – сказал Уесли, наконец, найдя нужное слово. – Это звучит тяжело.
– Было очень тяжело отпускать ее сюда, к нему. Было тяжело приехать куда-либо поблизости от этого дома, где я вырос. Я не хотел сюда приезжать. Очевидно, она тоже. Она была рассержена, раздражена. В ответ я был с ней жесток. Жесток намеренно. Я хотел дать веское основание оставить меня. Когда я оставил ее в этом доме, даже не поцеловал на прощание.
– Вы меняли расклад, – сказал Уесли, сразу же поняв его.
– Менял не в свою пользу. И, конечно же, Элеонор удивила меня. Дэниел просил ее остаться. Какой бы мужчина не просил? Хотя был соблазн остаться с ним, она вернулась ко мне. И когда я сказал ей, что удивлен ее возвращению, она посмотрела с такой болью в глазах... – Сорен замолчал, поднимая бокал вина, но, казалось, не мог заставить себя выпить. – Она сказала «я люблю тебя, глупый ты человек. Не смей забывать об этом». Вот о чем я сожалею – я без причины заставил ее пройти этот жестокий и бессмысленный тест на любовь. Были и другие способы помочь Дэниелу. Мне не нужно было ее так использовать. Я сомневался в ее любви... об этом я сожалею. Сожалею настолько, что пошел на исповедь. Когда я сказал Элеонор, она тоже простила меня.
– Вот почему вы поняли, когда Нора упала той ночью, когда вернулась ко мне, когда она упала нарочно – вы поняли, что она сделала это потому, что любила меня.
– Именно. Она оттолкнула тебя по той же причине, что и я оттолкнул ее. Этот преднамеренный акт жестокости, как и мой преднамеренный акт жестокости по отношению к ней, был из-за любви.
Сорен уставился на бокал, жидкость стекала со стенок, словно кровь.
– Я ненавидел вас лишь потому, что хотел, чтобы она была в безопасности, – пояснил Уес. – Не хочу, чтобы вы думали, что у моей ненависти есть другие причины. И не хочу, чтобы она была со мной, потому что я считаю вас злом или чем-то в этом роде. Больше нет. Вы мне не нравитесь. Но должен признать, что вряд ли мне понравится кто-то, в кого была влюблена Нора. Нет того, кто достаточно хорош для нее, понимаете? Даже я.
– Понимаю. У меня проблема с представлением того, кто будет хорош для Лайлы.
– Рад, что вы понимаете. Это не личное. Думаю, я защищаю ее. Так, как и вы защищаете Лайлу.
– «Защищаю» – одно слово из определения. Второе – «по-отцовски». – Сорен многозначительно посмотрел на него.
– Да, можно и так сказать, – неохотно признался Уес.
– Я тоже хочу, чтобы Элеанор была в безопасности. Мы хотим одного и того же для нее.
– Благодарю. За то, что не отправили меня в тот день в больницу. – Сегодня он извинился перед Сореном, и даже сказал спасибо. Ему лучше убраться подальше от этого места, пока не принял католичество.
– Элеонор никогда не простила бы меня за то, что я сломал ее любимую игрушку.
Уесли начал спорить, но заметил блеск веселья в его глазах.
– Вы делаете это специально, верно? – спросил Уесли. – Подстрекаете людей?
– Только достойных противников.
– Тогда я приму это как комплимент. – Уес замолчал и зевнул, прикрываясь ладонями.
– Иди, Уесли. Тебе нужно поспать. Уже поздно.
– Не думаю, что смогу. Слишком много вижу, когда закрываю глаза.
– Элеонор хотела бы, чтобы ты позаботился о себе.
– Она хотела бы того же для вас.
Сорен не ответил. Он снова поднял крышку рояля. Несколько нажатий, и прекрасные ноты растеклись по комнате – знаменитая колыбельная Брамса. Уесли никогда не слышал, чтобы кто-то с таким сарказмом играл на рояле.
Уесли направился к двери. Сон... эта идея не кажется хорошей. Может, он поспит, и, когда проснется, все закончится. Кингсли вызволит Нору из дома, и он увидит, как она сидит на краю постели и наблюдает за его пробуждением.
– Уесли? – голос Сорена остановил его на пороге.
– Да?
Сорен положил пальцы на клавиши, но звука не последовало.
– Эта последняя неделя, когда она была с тобой у тебя дома... она была счастлива?
Вопрос возник так неожиданно, что сначала Уесли не мог ответить. Была ли Нора счастлива с ним? Вся неделя, которую он провел с Норой, промелькнула в его голове, как фильм на быстрой перемотке. Совместные ночи, утра, сексуальные открытия... Затем, воспоминания пронзили голоса. Он слышал, как его отец называл ее «шлюхой». Он слышал собственный разъяренный голос, требующий узнать, почему она отворачивается каждый раз, когда они обнимаются во сне. Он видел мертвую лошадь Талела на полу стойла и горе в глазах Норы. Ссора о том, почему он не мог делать в постели то, в чем она нуждалась. Но секс был потрясающим. Затем умирающая Скаковая Красотка и только Нора способная ее поднять на ноги... и всхлипы Норы в душе, когда она поняла, что сделала.
– Да. Она была счастлива со мной.
Сорен смотрел на свою руку, которая лежала на клавишах.
– Хорошо.
– Кингсли... вы доверяете ему, верно? – спросил Уесли, не уверенный в том, что сам ему доверяет.
– Я бы доверил ему свою жизнь, – ответил Сорен, по-прежнему не смотря на него.
– А ее ему доверите?
– Тот же ответ, – ответил Сорен. – На тот же вопрос.
Не говоря ни слова, Уесли оставил Сорена наедине с вином и музыкой. Он поплелся вверх по лестнице, ощущая себя намного старше своих двадцати лет. Последние два дня забрали несколько лет его жизни. Как люди могут это: переживать ужасы похищения и войны, не теряя рассудок? Все казалось тусклым, другим, небо стало неправильного цвета. Даже сон казался врагом. Но, возможно, если он поспит, то проснется и поймет, что все это был сон. Он проснется, и Нора будет рядом в его постели, жива и прекрасна. Он бы отдал все за то, чтобы, когда он откроет дверь, в его кровати лежала красивая женщина. Осудит ли Бог его за такую молитву? Ему было наплевать. Он все равно молил об этом.
Он открыл дверь в спальню, которую ему выделили, и включил лампу. Он увидел две самые длинные, изящные ноги, которые когда-либо видел в своей жизни, выглядывающие из-под пары белых коротких шортов.
Сегодня Бог был в настроении отвечать на молитвы.
Глава 25
Королева
К тому времени как Сорен и Кингсли вернулись в комнату, Элеонор заснула, лежа на животе. Она проснулась от ощущения, что кто-то проник в нее сзади. Как рука обхватила ее запястье и вдавила в матрас. Она не говорила, не протестовала, не переживала Кингсли это был внутри нее или Сорен. Она получала самое большое удовольствие, находясь здесь, симулируя сон и позволяя кому бы то ни было брать ее. Не удержавшись, Элеонор, наконец, открыла глаза и мельком увидела оливковую кожу предплечья, усыпанную старыми шрамами и свежими синяками. Один взгляд, и все стало понятно, все встало на свои места, все вопросы нашли свои ответы. Она не знала ни единой детали, но ей была известна вся правда. Кингсли и Сорен так и не выпили вина.
Она сильнее уткнулась лицом в подушку, чтобы заглушить себя. Они определенно что-то заподозрят, когда услышат ее смех. Неудивительно, почему Сорен так легко возбудился сегодня. И неудивительно, почему Кингсли, с самого начала очаровательный и соблазнительный, всегда подозрительно и настороженно смотрел на нее. Завтра они поговорят, и она скажет, что ей все равно, она не против, не будет им мешать. Она думала, это было забавно, думала, это было сексуально. Черт возьми, она не могла перестать смотреть на яркий синяк на запястье Кингсли, идентичный синяку на ее руке. Сорен и Кингсли? Любовники? Может, если она вежливо попросит, в следующий раз они позволят ей наблюдать.
Когда Кингсли закончил с ней, кончив в нее, наступила очередь Сорена. Он довел ее до оргазма ртом и пальцами, прежде чем укусами подняться вверх по ее телу и проникнуть. Когда он поцеловал ее, она ощутила вкус себя и Кингсли на губах Сорена.
Спустя час или два она не произнесла ни слова, впервые. Она полностью отдалась им, превращаясь в сосуд, используемый лишь для их желаний. Она снова заснула и проснулась за несколько минут до того, как ночь сдалась рассвету. Ей понадобилось мгновение, чтобы привыкнуть к темноте, но, когда это произошло, она увидела очертания обнаженной спины Сорена. Он сидел на краю кровати, одна рука располагалась позади него для равновесия, вторая... Она увидела вторую руку, не Сорена, ухватившуюся за край кровати. Сорен запрокинул голову в очевидном удовольствии, и негромкий вздох слетел с его губ.
Элеонор закрыла глаза и снова уснула.
Вскоре она ощутила ладонь на плече и проснулась, увидев глаза Сорена.
– Пора идти, малышка.
Она оделась в лучах восходящего солнца и поцеловала на прощанье спящего Кингсли.
Выходя из комнаты, она обернулась и увидела, как Кингсли лежит на боку, простыни обвили его бедра, его обнаженная спина была выставленная напоказ. На его плече она увидела иссиня-черный синяк размером с ладонь Сорена и еще один след, похожий на укус. Она посмотрела в глаза Сорену, и он прижал палец к своим губам.
– Почему? – прошептала она.
– Ради его блага, не моего.
Как только они благополучно устроились на заднем сидении «Роллс Ройса», Элеонор расположилась на коленях Сорена. Он гладил ее по волосам, скользил кончиками пальцев по изгибу ее губ.
– Значит вы и Кингсли? – она усмехнулась, перевернулась на спину и посмотрела на него.
– Кингсли и я, – ответил он. – Это очень долгая история, малышка.
– У нас есть час. Как насчет краткого содержания?
Он улыбнулся и щелкнул ее по носу.
– Сегодня, – начал он, – впервые за шестнадцать лет мы прикоснулись друг к другу. И пройдет еще столько же, прежде чем мы все повторим, если мы вообще решим все повторить.
– Почему нет? Мне все равно. То есть, мне не все равно, но не в этом плане.
– Это к лучшему, – ответил он, и улыбка покинула его глаза. – Поверь, это к лучшему.
* * *
– Что он имел в виду своим «это к лучшему»? – спросила Мари-Лаура, ее глаза светились старой ненавистью.
– Из-за того, кем является Кингсли, лучше, чтобы он и Сорен не спали вместе. И не играли. Наедине.
– И кто Кингсли? Кто мой брат?
Нора выдохнула через нос. Несмотря на все сложности, она любила Кингсли и ненавидела себя за то, что предает его этой чокнутой. Но, возможно, если она узнает о нем, может, она поймет, и ее месть станет чуточку слабее.
– Я была профессиональной Госпожой несколько лет, и тебе лучше поверить мне на слово, я знаю, о чем говорю. Я все это видела. Все, буквально все. Поэтому, когда я говорю об этом, я не преувеличиваю. Твой брат экстремальный мазохист. Он не хочет испытать боль. Он хочет, чтобы его уничтожили. Сорен рассказал мне тем утром, пока мы ехали домой. Признаюсь, я думала, это было немного эгоистично. Как удобно для садиста сказать, что партнер, которого он избил, хотел получить еще больше боли, чем он намеревался дать? Затем я стала Госпожой, Госпожой Кингсли, и поняла, что Сорен отнюдь не преувеличивал.
Мари-Лаура встала с кровати и подошла к окну. Как только она отвернулась, Нора вытащила лезвие из заднего кармана. Сегодня Деймон связал ее только веревкой. Она не могла упустить этот шанс. Энергия, адреналин бурлили в ней. У нее был шанс. Наконец-то.
– Экстремальный мазохист... бедняжка, – сказала Мари-Лаура, ее голос был отстраненным. – Если бы он был здесь, я бы дала ему всю боль, которую он хочет.
– Тогда я рада, что его здесь нет.
Нора вспомнила ту раннюю поездку в Коннектикут, мягкий и мрачный голос Сорена, пока он рассказывал историю его ночей с Кингсли, когда они были подростками...
– Мы больше не могли быть вместе, малышка, экстремальный мазохист и экстремальный садист? Мы были похожи на двуглавого змея, чьи головы пожирали друг друга. Я знаю, что наши столкновения пугали его. Они и должны были. Они пугали и меня.
– Вас? Пугали?
– Ты представить себе не можешь, каково держать в своих руках чью-то жизнь. Особенно самую драгоценную жизнь, жизнь единственного во всем мире человека, которого ты когда-либо любил... до тебя, конечно же.
Голос Сорена затих, и ее сердце сжалось от боли за него.
– Вы все еще любите его, верно?
Сорен на мгновение замолчал, прежде чем ответить. Он смотрел на утренние огни города.
– Да.
Она немного вздрогнула от открытой честности в одном слове.
– Но ты должна знать, это у нас ничего не отнимет, не отнимет моей любви к тебе, как и моя любовь к тебе не отнимет чувств к нему. Хотя, вряд ли он понимает это.
– Я понимаю. Правда. Кингсли знает, что вы до сих пор чувствуете?
– Нет. И это к лучшему.
– Вы не хотите, чтобы он знал, верно?
– Сказать ему, что я все еще люблю и затем отказаться быть с ним? Этот вид садизма даже я не буду применять. Пожалуйста, не говори ему. Даже сегодня я зашел слишком далеко. – Она услышала странную новую нотку в его голосе, что-то, что она не распознала. Сожаление, возможно? Раскаяние?
– Я не скажу. Никогда не скажу.
– Это к лучшему, что он и я... мы должны быть друзьями. Ему больно, но будет еще большее сказать, что я люблю его и удерживаю себя от него. По крайней мере, так он, вероятно, будет свободен и сможет найти еще кого-то.
И затем Сорен поблагодарил ее. Она даже не знала, что ответить кроме как, – За что?
– Потому что не злишься, что я люблю кого-то еще.
Она лишь могла смотреть на него, полностью сбитая с толку.
– Конечно, вы любите Кингсли. А кто бы не любил?
В конце концов, она любила его тоже, но немного иначе. Особенно после сегодняшнего, она любила его. Он и Сорен подарили ей наслаждение, о котором она и мечтать не могла. Она ощутила глубокое родство с Кингсли, словно они были одним человеком, или, по крайней мере, одной природы. Она не совсем понимала, не могла подобрать слова, но однажды она поймет.
* * *
– И что же это? Что за тайная природа вас объединяет? – спросила Мари-Лаура.
– Мы свитчи. Нас не много. Другие нам не доверяют, не понимают нас. Только мы понимаем друг друга.
– Свитчи? – Мари-Лаура прижалась щекой к окну. – Думала, у него наклонности Доминанта, если использовать терминологию твоего мира.
– Определенно. Большую часть времени он Дом. Но это не весь он. Он Доминант и сабимиссив, садист и мазохист. Можно быть всем из перечисленного. Редкое явление, но оно существует, особенно в тех из нас, у кого невероятно сильное либидо. Мы хотим все и хотим этого постоянно.
– Другими словами – шлюхи, – поддела Мари-Лаура.
– И гордимся этим, – ответила Нора без намека на стыд или раскаяние. – Понимаешь, Кингсли любит доминировать, любит причинять боль. Но иногда, когда у него просыпается зуд стать получающей стороной, ты просто не можешь причинить ему достаточно боли. Если я прикую его к полу и буду пинать ботинками со стальными носками, он даже не попытается остановить меня. Кингсли я причиняю больше боли за ночь, чем Сорен мне за месяц. Слава богу, у Кингсли не часто бывает такое настроение. Боль, которую он любит, требует нескольких недель для восстановления. Сорен любил Кингсли... любит Кингсли, – поправила она. С Сореном не бывает прошедшего времени. Когда он любит, что он любит, кого он любит, он любит бесконечно. – Иногда единственный способ показать кому-то, что ты любишь его, это позволить ему уйти. Хотя это и тяжело. Чертовски тяжело.
Нора закрыла глаза, и перед ней всплыло лицо Уесли в тот день, когда она вернулась к Сорену. Выставив Уеса из дома, она испытала больше боли, чем Сорен когда-либо причинял ей, больше чем она сама себе причинила. Она хотела знать, что Уес осознавал это.
– Значит, ты видела своего любовника с другим... и это не взбесило тебя?
– Нет, – просто ответила Нора. – С чего бы это меня волновало? Он не бесился, видя меня с Кингсли. Это было сексуально.
– Это извращение.
– Не критикуй, пока сама не попробуешь.
Мари-Лаура прищурилась и изучала Нору, будто она связанный и сидящий на ее кровати пришелец. Нора смотрела в ответ бессовестно и бесстрашно.
– Ты сидишь и говоришь мне, что мой муж приказывал тебе заниматься сексом с другим мужчиной... и после того, как ты подчинилась, узнала, что он тоже его трахал. Они использовали тебя ради своих извращенных желаний, били тебя, передавали из рук в руки, словно ты шлюха... и ты еще защищаешь их?
– Нет, я не защищаю их. Я трахалась с ними и наслаждалась этим.
– Они трахали тебя.
– Не принципиально.
Нора почувствовала, как одна из веревок ослабла на запястьях. Ее сердце колотилось о грудную клетку. Она должна оставаться спокойной. Сейчас, наконец, может быть, ее шанс. У нее не было плана, ни намека. Если она сможет вырубить Мари-Лауру, то сумеет выбраться через окно. Не каждое же окно в доме было наглухо закрыто.
– Мари-Лаура, дорогая, котеночек, иди сюда. Я расскажу тебе еще одну сказку. И я хочу, чтобы ты смотрела мне в глаза, пока я рассказываю ее тебе, чтобы ты знала, что я говорю правду.
– Хорошо. Я люблю твои сказки. Похоже, я должна быть благодарна за то, что мой муж не хотел меня. В противном случае из-за меня твоя судьба была бы под вопросом.
– Ох, да, бедная я. Пришлось заниматься сексом за одну ночь с двумя самыми потрясающими мужчинами на земле. Меня пытали оргазмами. Всеми, я точно не помню, пять или шесть.
– Сколько тебе было, когда ты познакомилась с моим мужем?
– Пятнадцать.
– Неудивительно, что ты оказалась такой. И мой брат.
– Ты ведь знаешь, что Сорен не вампир, верно? Он садист. Ты не превращаешься в извращенца лишь потому, что он бьет тебя.
– Ты все превращаешь в шутку.
– Только то дерьмо, с которого можно посмеяться. И ты думаешь, Сорен сделал из меня извращенку? А вот это смешно.
– Ты отрицаешь это?
Мари-Лаура отошла от своего поста у окна и подошла к Норе. Нора крепко держала запястья и молилась, чтобы Мари-Лаура не заметила разрезанные веревки или лезвие, которое она сжала в ладони.
– На самом деле, да. Вот в чем дело, и будь внимательна. Я произнесу это медленно, чтобы ты смогла понять каждое слово.
Мари-Лаура стояла рядом с Норой, ее руки были скрещены на груди и на лице маска чистейшей снисходительности.
– Сорен, – начала Нора, – садист и Доминант вот и все. Точка. Он не практикует пони-плей или эдж-плей. Не занимается кросс-дрессингом или хочет, чтобы поклонялись его ступням, и не ощущает никакой потребности заставлять утюжить его рубашки, стоя в одном лишь фартуке и на высоких каблуках. У него нет фетиша на волосы или ступни, или туфли, или надувные шары, или зоофилию, или на что-либо еще, кроме боли. Он не хочет играть в доктора. Он не хочет, чтобы я была его щенком на поводке. Он не хочет гарем. Не хочет, чтобы за ним на четвереньках ползал мужчина в латексном костюме. Его желания чисты и просты. Он хочет причинять боль партнеру-сабмиссиву, который любит принимать эту боль. Его потребности скромны и чисты. Но я...
– Что ты?
– За три года до знакомства с Сореном я начала обжигать себя плойкой. Да я бы воткнула в себя иголки ради веселья. После того, как я ушла от Сорена и стала Госпожой, начала играть с Кингсли. После работы и бесплатно, я играла. И играла жестко. У меня была полная конюшня пони-мальчиков, я устраивала медицинские игры с самой сексуальной сабочкой, о которой ты и мечтать не смеешь, я обожала, когда поклонялись моим ступням. Я практиковала все виды эдж-плея, которые ты знаешь и даже изобрела несколько своих. У меня был гарем, у меня были оргии. Я делала то, о чем Сорен и не мечтал. Я фантазировала об извращениях задолго до него. И продолжала после расставания с ним. Фантазировала с ним, без него, на суше, в море и в воздухе. Я делала это при каждом выпавшем шансе и с любым, с кем могла. Я делала это за деньги, ради удовольствия, ради боли и боли от удовольствия. Он занимается этим, потому что должен. Я – потому что хочу. И каждый раз я делаю это ради себя. Все еще думаешь, что это Сорен сделал меня такой?
Нора выбросила руки вперед так быстро, словно атакующая кобра и схватила Мари-Лауру за шею.
– Дорогуша, я извращеннее него.
Она резко и глубоко впилась пальцами в ее кожу и толкнула женщину на пол. В попытке прижать Мари-Лауру, лезвие выскользнуло из ее пальцев. Уже было не важно. Она могла убить ее голыми руками. Нора держала Мари-Лауру за горло, сжимая так крепко, как могла. Она будет без сознания через несколько секунд. Нора не могла, не станет, отступать... все время молясь, чтобы ни один из парней не услышал, как они дерутся на ковре.
Лицо Мари-Лауры стало красным, и ее сопротивление ослабло.
– Досье Кингсли... – Мари-Лауре удалось прохрипеть слова.
– О чем он? – хриплым шепотом потребовала Нора.
– Говорит не недооценивать тебя.
– Хороший совет.
– Мы им воспользовались.
И мир погрузился во тьму.
