Текст книги "В ожидании счастья"
Автор книги: Терри Макмиллан
сообщить о нарушении
Текущая страница: 21 (всего у книги 23 страниц)
В РАЙ И ОБРАТНО
– Саванна?
– Да, мама!
– Ты спишь?
– Спала. – Я села в постели. – Что случилось?
– Да ничего особенного.
– А чего так поздно звонишь, раз ничего особенного? – Я потянулась за сигаретами. Когда с ней разговариваю, всегда курю.
– Мне неспокойно.
– По какому поводу? У Сэмюэла что-то не так?
– Да не-ет. Звонил вчера. Война, говорит, будет, наверно. Но у него такая должность, говорит, что на передовую не пошлют, ничего опасного. Говорит, чтоб я не нервничала.
– В чем же тогда дело?
– Да вот, маленькая неприятность.
– Какая неприятность, мам?
– Да так, небольшая, ничего страшного.
– Ну скажи же наконец! Что, Пуки?
– Не-е, он молодец. Живет с какой-то девчонкой. Работает там же, на заправочной станции.
– Шейла родила? С ней плохо?
– Не-е, еще рано. Еще несколько недель ждать.
– Так в чем дело, я дождусь или нет? Что звонить среди ночи, будто что-то стряслось, и ходить вокруг да около?
– Надо, чтобы ты еще письмо прислала.
– Теперь какое?
– Про талоны на питание.
– Я уже писала. Где оно?
– Я им отдала.
– Так зачем снова писать?
– Понимаешь, Саванна. Я им заполняла какие-то бланки несколько месяцев назад. Как раз закончила заполнять бумаги для страховки, чтоб получить чек и пойти прямо в банк, и у меня уже все в глазах мелькало. Так вот, я по ошибке зачеркнула не ту клеточку. И вот тебе на, – она глубоко вздохнула, – они урезали талоны.
– Сколько осталось?
– Двадцать семь долларов.
– Что, в месяц?
– Ага.
– Не может быть.
– Представь себе…
– Когда это случилось?
– Еще в августе.
– Как, в августе?
– Вот так.
– Ты что, получаешь талоны на двадцать семь долларов в месяц с самого августа?
– Ну да – пробормотала она.
– Что же ты молчала? Уже ноябрь, мама!
– Я знаю, дочка. Да тебе же тогда положили меньше, чем в Денвере, и квартира там не продается. У тебя тоже лишние денежки не водятся.
– А ты откуда все знаешь? – Хотя я прекрасно понимала откуда.
– Шейла сказала.
– Трепло твоя Шейла.
На самом деле это я трепло. Я же ей сама рассказала еще в апреле, когда узнала от мамы, что сестра беременна. Зачем, сама не знаю.
– Мам, скажи, ты там нормально питаешься? Тебе Пуки помогает? А Шейла знает?
– Ох. – Она вздохнула. – Пуки вначале понемножку мелочь приносил. А потом хозяин стал расспрашивать, кто он такой. Я испугалась, что там, в пенсионном обеспечении, узнают, тогда-то Пуки и переехал к своей девочке. Ем я нормально. Все больше суп. А Шейла, что? Ей и так забот хватает: скоро рожать. Ты слышала, Поля их уволили.
– Да ты что?
– А ты не знала?
– Никто мне ничего не говорит.
– Теперь компьютеры его работу делают. Он нашел временное место, но там и половины прежнего не получает. Это на время, пока чего получше не присмотрит. Спад теперь, говорят. И вправду поверишь, что спад. Всем худо. Ты бы Шейле позвонила, а то ей не сладко.
– Черт возьми! – Я пошла с переносным телефоном на кухню и налила себе вина. – Так, мам, все-таки, как ты живешь? Только честно. У тебя деньги есть?
– Есть немножко.
– Немножко – это сколько?. – Восемнадцать долларов.
– Восемнадцать?! Завтра я тебе пришлю по телеграфу.
– Двадцати мне вполне хватит.
– Мам, ради Бога!.. – Я отхлебнула из стакана и затянулась. – Так. Теперь скажи: что нужно сделать, чтобы тебя снова ну, ввели… как это?..
– Восстановили в правах. Нужно только письмо от тебя такое, как ты в прошлый раз писала. Что ты платишь за мою квартиру триста девяносто шесть долларов в месяц. Они там уже знают, что остальное платит Восьмая программа.
– Кому отправлять?
– Отправь мне.
– Завтра утром пошлю с курьерской почтой. Или надо раньше?
– Не-е. Куда еще раньше? Мне назначили только на той неделе прийти. Спасибо тебе, детка. Не хочется тебя расстраивать. Честное слово. Думала, сама справлюсь. А то все прошу у тебя и прошу. Надоело. Да вот продукты такие дорогие, а денежки у меня летя-ят. Хорошо, хоть на телефон хватает. А ведь уже холода скоро, а здесь все на электричестве.
– Да, я знаю, мам. Не переживай. Значит, завтра с утра первым делом идешь получать перевод, поняла?
– Поняла.
– Можно тебя попросить?
– О чем?
– Никогда и ничего такого от меня не скрывай.
– Не буду, – пообещала она.
– И еще, раз и навсегда, кончаются у тебя деньги – подними трубку и позвони мне. Надо что-нибудь – позвони мне. Курсы вязания, новый пояс, тостер – мне наплевать, что именно! Это ложная гордость. Ты же моя мама. А я тебе дочь и не хочу, чтобы ты сидела в этой проклятой квартире без света или без тепла или ходила голодная только потому, что тебе неловко попросить! Ты меня слышишь, мам?
– Да.
– Нет, это ж надо, двадцать семь долларов в месяц! Им там просто наплевать, что делается со стариками. А если бы ты с голоду умерла? Теперь понятно, как можно оказаться на улице. И ты хочешь прожить на четыреста долларов в месяц.
– Четыреста семь.
– Все равно, мама. Главное, они чихать хотели, или скажешь, нет?
– Похоже, да.
– Ладно, ты не волнуйся. Все будет в порядке. Обещаю. Письмо я напишу. Но этим засранцам пора и меру знать. – „Засранцы" у меня ненарочно вырвались. Просто я здорово разозлилась. Но даже мама пропустила это словечко мимо ушей, а иначе обязательно бы заметила.
– Ну хорошо, а ты-то как, детка?
– Прекрасно, мам. Все прекрасно. Может, будет новая работа.
– А с этой ты что, ушла?
– Нет. Я тебе все расскажу через несколько недель. Это на той же самой телестудии. Скорее, как повышение.
– Ох уж эти твои повышения!
– В любом случае завтра встаю чуть свет. В Лас-Вегас еду.
– Как интересно!
– Там будет конференция. Сомневаюсь, что так уж интересно.
– Брось там за меня доллар в какой-нибудь игральный автомат, а если выиграешь, сразу пришли, – и засмеялась. Хорошо, что она смеется.
– Обязательно, мам Я тебя очень люблю.
– И я тебя люблю, детка.
– На Рождество увидимся.
– Жду не дождусь. Ну, засыпай теперь.
– Сейчас засну.
Но пока я уснула, прошла целая вечность.
Наутро я отослала по почте свой бюллетень, чтобы проголосовать за День Кинга, поскольку буду в отъезде, получила деньги по последней пятитысячной облигации, из которых отправила маме пятьсот долларов и письмо по поводу пенсии, и почувствовала себя в тысячу раз лучше, когда села в самолет. Этой новой работы я добьюсь. Я чувствую. Я ее заслужила, она должна быть моей. Я не сомневаюсь. Сам Бог хочет, чтобы я смогла в состоянии помогать маме. Жутко подумать, что вдруг когда-нибудь я не смогу. Потом, это мой долг. Она всю жизнь работала. Именно она, как лошадь, чтобы прокормить всех нас. Теперь она старенькая, у нее никого нет, и без помощи ей не обойтись. Я старшая дочь и сделаю все, что смогу, чтобы ей было легче. Хочу, чтобы остаток ее жизни был приятным. Счастливым Не желаю, чтобы она дергалась, думая, как заплатить за то и где взять на другое, чтобы на это тратила силы.
У меня уже есть одна идея. Первую программу я предложу сделать о пренебрежении к старикам. О том, как с ними плохо обращаются, как государство о них не заботится, как иногда от них отказываются собственные семьи и о том, что можно сделать, чтобы изменить такое положение. Всех ответов у меня нет, зато есть кое-какие соображения. Через три недели станет известно, удастся их обнародовать или нет.
Лас-Вегас меня взбодрил. Возникло ощущение, что должно произойти что-то необыкновенное. Там, наверное, так себя чувствуют все, но что же тут поделаешь! Огни мигают, тысячные толпы переливаются из одного казино в другое, машины сигналят, щелкают сотни рычагов игральных автоматов в холле „Цезарь Палас" (именно там я остановилась), кругом дребезжат звонки, и игроки вскрикивают, как сумасшедшие, когда им выпадает лучший результат, – целое море звуков.
Едва развесив вещи в шкафу, я кинулась на первый этаж, бросила первую двадцатку в прорезь автомата и стала ждать, чтобы выпал выигрыш. Не выпало ничего. Час поиграла в очко и выиграла четырнадцать долларов, вернулась к двадцатицентовым автоматам и отыграла свою двадцатку. К этому времени я уже устала и решила подняться наверх и залечь в знаменитую ванну в этом отеле, с пузыриками, что и сделала.
Семинары проходили в Конгресс-центре минутах в десяти езды от гостиницы. На следующее утро к ее входу за участниками подкатил специальный автобус. Я вошла. Первое свободное место было как раз рядом с молодым черным человеком. И, конечно, красивым. Таким красивым, как мне нравится – немного грубоватым. Мне было неловко сесть с ним рядом, но пройти мимо нельзя, было бы слишком очевидно. Я села. Он тут же повернулся ко мне.
– Привет, – произнес он баритоном – Чарльз Тернер, телестудия Сан-Франциско. Приятно познакомиться!
– Очень приятно, Чарльз. Саванна Джексон. Телестудия Финикса.
Не знаю, как выглядели остальные, но у этого все, казалось, на месте.
– Э, да это наш филиал. – Я кивнула, улыбнулась, не зная, что дальше делать или говорить.
– Я в этом центре первый раз. А ты?
– Четвертый, – ответила я.
– Стоящее дело?
– Как сказать? Многое, что будут рассказывать, тебе наверняка известно. Встретишься с выскочками с других станций. Они будут пытаться тебя переманить, но сначала, конечно, изучат во всех подробностях твою биографию. Потом будут полдня ходить вокруг и высматривать на значке, как тебя зовут. Увезешь домой тонну визиток, ко никто никогда не позвонит.
– А зачем же ты приехала?
– Правду сказать?
– Ничего, кроме правды.
– Хотела отдохнуть. А поездка бесплатная.
– Понятно, – он улыбнулся.
– Самое веселье здесь вечером.
– Значит, ты собираешься сегодня на вечеринку?
– Я еще думаю.
– Может, здесь еще чем-нибудь можно заняться? Я просто не знаю. Или ты собираешься махнуть в казино? – Он притворился, что смотрит с презрением.
– Это зависит от того, насколько я измочалюсь за день.
– Понятно, – повторил он. – Ты сегодня на какие семинары пойдешь?
– Во-первых, наметила посмотреть выставку Центра Новостей.
– Я тоже.
– Да ну? – усмехнулась я саркастически. – Потом пойти на семинар для журналистов национальных меньшинств.
– И я.
– Правда?
– Я не шучу. Вот, смотри, я пометил в программе.
Я взглянула. Он говорил правду.
– Ты здесь еще и режиссерский семинар пометил. Ты этим занимаешься?
– Да. А ты?
– Я пока в рекламе, но, может, буду делать в соавторстве программу по новостям общины. Недели через три точно буду знать.
– Что ж, ни пуха!
– К черту.
– Значит, получается, что нам друг от друга весь день не отделаться. – Он попытался вытянуть ноги.
– Да, похоже… – ответила я и добавила про себя: „И слава Богу!" Я не знала, что еще сказать, и немного нервничала.
Автобус проезжал мимо рекламы лотерей штата Невада. Мужчина на плакате размышлял, что ему делать, если он выиграет. Внизу было написано: „Я бы все равно потел каждый день… на пляже!" Я фыркнула.
– Чего смеешься?
– Видел рекламу?
– Нет, а что?
Я пересказала. Он рассмеялся.
Мы подъехали к Конгресс-центру. Из нашего автобуса вышло человек сорок, а перед входом стояло уже шесть или семь других автобусов. Мы зарегистрировались, получили все материалы и значки с именами и отправились на выставку. Там мы с Чарльзом все время проговорили. На режиссерский семинар пришло столько народу, что негде было сесть. Он оказался еще скучнее, чем второй – для журналистов национальных меньшинств. Большую часть того, что говорили, мы уже знали, и половину времени потратили на взглядывание на часы.
Чарльз наткнулся на кого-то со своей станции, кто хотел представить его кому-то с другой станции. Они отошли на другой конец зала и простояли там минут двадцать. Я нарочно отвернулась, а когда посмотрела в ту сторону, Чарльз смотрел на меня и кивал на дверь. Я встала и вышла. Он появился через несколько минут.
– Думал, он никогда не замолчит, – объяснил он. – Так, что там дальше по плану?
– Мне, наверное, на сегодня семинаров хватит.
– Мне тоже, – Согласился он. – Теперь скажи, что ты делаешь остаток дня?
– Честно говоря, хотела искупаться. Жарко.
– В бассейне гостиницы?
– Ага.
– А можно с тобой?
– Пожалуйста, – ответила я. Прямо сон какой-то.
– Отлично. Я сбегаю к себе наверх, быстренько переоденусь и буду ждать у бассейна. Ладно?
– Хорошо. – Я сдерживалась, как могла.
Автобусы еще не приезжали, и мы взяли такси. Чарльзу я сказала, что мне нужно полчаса. Но не сказала на что. Надо было сбрить уродливую поросль в паху и подмышками. Я поднялась в номер. Какой купальник лучше надеть: тот, в котором грудь больше, или тот, в котором попа меньше?
Я чувствовала, что меня несет. Не помню, чтобы кто-нибудь так меня волновал. Нет, помню – Кеннет. Только этот парень не женат. Он мне еще на выставке сказал. Так что вполне можно поволноваться. Наплевать, что будет, чего не будет. Люблю, чтобы получалось непредсказуемо. Кроме того, мне хотелось развлечься.
Я вымылась, подкрасила губы. Остановилась на желтовато-зеленом раздельном (но не бикини) купальнике. Он очень яркий, зато в нем у меня попа не такая толстая и не видно растяжек на бедрах. Потом, у него лифчик плиссированный, так что кажется третьего размера. Сверху я натянула большую майку и всунула ноги в шлепанцы. Лифта не было целую вечность.
Хорошо бы, он мне понравился. Я вошла в бассейн. Надеюсь, я ему тоже понравлюсь. Вот ведь будет смешно: ехала по делу, на конференцию, а встретила мужчину своей мечты. Здравствуйте! Опять размечталась, Саванна! Ну так что же? Один раз живем. Холщовая сумка осталась между шезлонгами. Я отправилась за полотенцем. Стягивая майку, услышала его голос: „Прямо ослепнуть можно!" Я обернулась. На нем были длинные гавайские плавка похожие на боксерские трусы И слава Богу. Я бы не выдержала увидев все остальное при свете дня. Грудь его была покрыта обильной порослью. Наверняка он поднимал гири: на руках вздувались твердые мышцы. А бедра и икры, как у бегуна. Кожа отливала аппетитным коричневым оттенком.
– Потрясающая погода! – Ничего умнее не пришло мне в голову.
– Жарче, чем в Сан-Франциско. Там такая жара только в октябре.
– Ты родом из Сан-Франциско?
– Никто не может быть родом из Сан-Франциско. Я родился в Чикаго.
– И колледж тоже там кончал?
– Да. Северо-западный. Когда кончил, работал репортером шесть лет. Потом занялся режиссурой. В Чикаго я выдохся, решил попытать счастья на Западном побережье. Но Лос-Анджелес паршивое место – только год выдержал. Предложили работу в Сан-Франциско – и я уцепился. Уже – сколько же это? – почти два года там.
– Можно полюбопытствовать, сколько тебе лет?
– Тридцать три. А тебе?
– Тридцать семь.
– Я думал, самое большее, тридцать один – тридцать два. – Он удивленно вскинул брови.
– А мне тридцать семь, – упрямо и даже с вызовом повторила я.
– Ты в самом деле здорово выглядишь.
– Спасибо.
– Знаешь, утром, когда ты вошла в автобус, я надеялся, что ты не поступишь, как некоторые наши девушки, делающие вид, будто вместо тебя пустое место.
– А с чего вдруг мне так поступать?
– Другие черные женщины, если видят меня одного, почему-то не только не заговаривают, но и глазами встретиться избегают.
– Многие черные мужчины, по моим наблюдениям, поступают так же.
– Не может быть! Ты же такая красивая.
– А ты – нет?
– Если это комплимент, спасибо. Но я серьезно. Ты не представляешь – от меня постоянно отворачиваются.
– А знаешь, в ресторане, в баре, в клубе да везде наши парни мало того, что не заговаривают со мной, даже не поворачивают голову в мою сторону.
– Трудно поверить. Как это может быть? Ведь ты такая привлекательная, красивая, и такая соблазнительная, и явно умная.
– Спасибо, Чарльз. Откуда ты знаешь, умная или нет?
– Раз ты справляешься с рекламой на телестудии и тебе предложили ставить свою программу, значит, ты незаурядность.
– Я не говорю, что заурядность. Но нельзя же на взгляд определить, насколько человек умен.
– Здесь мы расходимся во мнениях.
– Пожалуй, ты в чем-то прав. – Я вздохнула.
– Хочешь что-нибудь выпить?
– Спасибо. Чай со льдом.
Он поднялся и пошел в бар на улицу, а я тем временем намазала свою „тридцатидвухлетнюю" кожу кремом для загара. Чарльз вернулся с двумя стаканами чая со льдом и поставил их на столик.
– Ну что, окунемся?
– Да, только один глоточек сначала а то в горле пересохло.
Он тоже отпил глоток, и мы пошли к глубокому концу бассейна Чарльз нырнул не хуже Грега Луганиса. Потрясающая выправка и грация. Было видно, как его смуглое тело скользит, словно торпеда под водой. Он вынырнул в мелком конце бассейна встал на ноги и стал смотреть на меня. Я ныряю так себе, но сегодня, не знаю почему, получилось отлично. Я плыла под водой среди пузырьков воздуха, пока не показались его ноги. Я встала там, где воды было чуть больше метра, а он чуть ближе к борту, так что вода едва доходила до пояса.
– Можешь подойти поближе, – сказал он. Сумасшедший. Солнце играло у него в усах, на плечах – ух, да он весь сверкал. Я не шелохнулась. Мы стояли, словно примериваясь друг к другу. Он улыбнулся. Я ответила. Было очевидно, что-то между нами начиналось. Интересно, что же будет дальше?
У бассейна мы проболтали почти до темноты. Чарльз сделал уйму предложений и рекомендаций для моей программы. Посоветовал не робеть, а просто работать. Рассказал кое-что о своем опыте – и о провалах, и об удачах. Сказал, что черным в режиссуру пробиться нелегко. Но он не хныкал. Заметил, что белые не любят черных постановщиков и что это отвратительно. Он поставил перед собой задачу – стать одним из лучших черных режиссеров страны. Задумок у него была масса. Я заводилась уже от того, что он сам заводился, объясняя мне некоторые из них. Такое впечатление, что раньше его никто не слушал. Еще Чарльз сказал, что его заметная внешность часто служила ему дурную службу. Насколько возможно, он старался не выделяться и именно поэтому предпочитал оставаться как бы за сценой там, где внешность не играла большой роли.
Провожая меня до лифта (в номер я его пока не хотела приглашать), он заметил, что приятно встретить черную женщину, „настроенную на те же частоты". Я откровенно сказала, что мне тоже приятно. Кроме того, меня приятно удивило, что он такой здравомыслящий и серьезный. На все готов философский ответ. Он ответил, что хочет подарить мне одну книжку и прихватит ее с собой на вечеринку.
В данный момент я соображаю, в чем бы таком на этот чертов вечер пойти. Со мной всегда так, если я возбуждена. Вот почему одним некоторым мужчинам это дано, а другим нет? Бог знает. Ну, да ладно. Так я размышляла, пока выкладывала все вечерние наряды из чемодана на диван, кровать и кресло. Хотела ведь взять черное платье с кружевами. Как раз бы кстати. Я в очередной раз огляделась. Надену белое. Оно такое, в стиле Дианы Китон, только еще забойнее. Длинное, талия занижена, золотая вышивка по пышному подолу, а на груди небольшой вырез. Не очень, конечно, открыто, да и открывать-то особо нечего. Я разглядывала себя в зеркале, когда зазвонил телефон. Это он. Ни у кого больше нет моего номера. Хотелось дождаться третьего звонка – но зачем?
– Алло? – Я схватила трубку после первого.
– Ты готова к буги? – начал он.
Вот это напор! Мне нравится такой стиль! Какой он живой! Все черные, которых я встречала, то есть те, у кого есть специальность, всегда такие напыщенные, а он – нет. Хотя отлично помнит, что он сам черный. Послушать, что он днем говорил, ясно – он родства не забывает.
– Сейчас спускаюсь, – ответила я.
Он ждал меня напротив лифта. Вид у него был ослепительный: великолепно сшитый синий костюм, желтая сорочка и галстук с желто-оранжевым узором. Я улыбнулась, как старшеклассница. Он оглядел меня и покачал головой:
– Такие вещи надо запрещать!
– Ты и сам порядочный франт!
Он подхватил меня под руку. Неужели мы только с утра знакомы? Отчего же мне так хорошо? Так, будто я его сто лет знала. Как стремительно все происходит. Не понимаю. Но в эту минуту я и не искала ответов. Какая разница, как все случилось? Главное, что случилось хоть что-то, и я рада.
Мы вышли из гостиницы. На улице Чарльз спросил, поедем ли мы на такси или пойдем пешком. Туфли я надела на низком каблуке, так что могла и пройтись.
– Отлично, – согласился он, – я чувствую, что я могу гулять с тобой хоть всю ночь.
– А что ты ел на обед? – спросила я.
– Ничего. А ты?
– То же самое.
– Ты-то отчего не ела?
– Не хотелось.
– Мне тоже, – добавил он. – Это ты мне весь аппетит перебила, Саванна. Я совершенно потерял душевное равновесие. Представляешь, у меня всего с собой два костюма, так я битый час голову ломал, какой надеть. Если я здесь ничему на семинаре не выучусь, только ты будешь в этом виновата.
– Перестань, Чарльз. Смутил вконец.
– Вот и славно. Я и добиваюсь, чтоб у тебя голова, как и у меня, кругом пошла.
– Кажется, уже добился.
Мы взялись за руки и двинулись по дорожке. Рядом, тоже рука об руку, шагали другие пары. Мне наконец показалось, что я понимаю, что происходит. Наверное, Чарльзу передалось мое чувство. Он крепко сжал мою руку, а я пожала его.
Наконец мы добрались до нужной гостиницы. В зале, где устраивался вечер, было полным-полно белых. Наших легко можно было пересчитать по пальцам. Мы нашли свободный столик, но не сразу сели: Чарльз предложил потанцевать. Я радостно согласилась. Он двигался уверенно. И наблюдал за мной. А я за ним. Он улыбался, глядя на меня. А я – в ответ. Не знаю, под сколько песен мы протанцевали, но наш столик оказался уже занят. Мы не огорчились.
– Ты мне нравишься, – сказал он.
– Что?
– Я говорю, ты мне нравишься. Мне нравится, кто ты. Мне нравится, какая ты Мне нравится, как ты думаешь, нравится, что ты делаешь, нравится все, о чем ты говоришь. Мне ужасно нравится, как ты двигаешься. Сегодня великолепный вечер.
– Да ты и сам в моей жизни как что-то освежающее, – ответила я.
– Значит, поболтать еще мы можем?
– Я вся внимание, – поддразнила я.
– Ты могла бы потанцевать со мной еще один раз? – Он сделал умоляющее лицо.
– Только один и последний.
– Ой, знаешь, я голодный, как волк. А ты?
– Ты не слышал, как у меня в животе бурчало?
– У-у. Ты была слишком далеко. Еще несколько минут потерпишь? Уже час сплошной рок-н-ролл. Следующая, наверно, будет что-то помедленнее. Сил нет, так интересно, какая ты на ощупь.
– Чтоб узнать, какая я на ощупь, не обязательно ждать медленного танца.
– Это правда? – Он вздернул брови.
– Конечно.
– Не хочу спешить, – ответил Чарльз, – я бы прямо сейчас тебя схватил и покрыл поцелуями. Но есть одно „но". Если уж на то пошло, я хочу вести себя как джентльмен. Поэтому еще весь ужин придется сходить с ума от любопытства. Договорились? – Он подставил мне руку.
Я подала свою, и понеслось!
За ужином я почти не ела. На обратном пути мы зашли в казино при „Цезаре". Чарльз спросил, люблю ли я азартные игры.
– Я уже в игре, – ответила я.
Он странно взглянул на меня. Не знаю, что вдруг на меня нашло, что толкнуло на такую смелость. Да какая разница, просто сердце неслось на автопилоте, и я наслаждалась каждой секундой.
– Что же у тебя за игра?
– Это не игра, – ответила я.
– Я рад. Для меня тоже.
Тут справа кто-то вскрикнул. Я обернулась и увидела, как зажегся красный фонарь на одном из автоматов.
– У кого-то джек-пот[11]11
Выигрыш.
[Закрыть]! – закричала я.
– Кажется, у меня тоже, – ответил он.
– Погоди, это можно понимать двояко, Чарльз.
– Ты отлично знаешь, как надо понимать. Уж в это ты со мной не играй. – Он опустился на табурет у игрального автомата.
– Ладно. Тогда серьезно. Скажи, ты чувствуешь, что тебе выпало счастье, или просто пришла хорошая карта?
– Ты не поняла, Саванна. Если ты думаешь, что я только хочу с тобой переспать, ты ничего не поняла.
– А, так, значит, не хочешь? Я правильно поняла?
Он достал из кармана двадцать пять центов, бросил в прорезь и опустил рычаг. Подождали. Он выиграл вишню. Из автомата выпало два двадцатипятицентовика.
– Вот это везение. – Он протянул монетки мне. – Разумеется, я хочу спать с тобой. Я совру, если скажу нет. Было бы странно, если б я не хотел. Наш выигрыш в твоих руках. Тебе и решать когда.
– Пойдем, – сказала я и повела его к лифту. Вместе с нами поднималась пожилая пара. Не успела дверь закрыться, как Чарльз прижал меня в угол и посмотрел сверху вниз.
– Как хорошо, что сегодня я тебя встретил, – произнес он и поцеловал меня в губы. Я едва удержалась на ногах. – Как хорошо, – повторил он.
Пожилые спутники не подали вида, что заметили, чем мы занимаемся. Когда мы вышли из лифта, вслед нам донеслось: „Счастливого медового месяца!"
Я извинилась за беспорядок в комнате и кинулась собирать раскиданные вещи. Чарльз действительно был джентльменом. Он не перешел, что называется, сразу к делу, а сел на диван, вынул из внутреннего кармана пиджака маленькую красную книжечку, нашел нужную страницу с отогнутым уголком и стал смотреть, как я заканчиваю уборку.
– Когда в последний раз вы пели в одиночестве?
– Что?
– Когда в последний раз вы пели в одиночестве?
– Не знаю. Эту книжку ты хотел показать?
– Да. Я тебе ее оставлю. Забавная книжечка. Заставляет думать о вещах, которые никогда бы не пришли в голову.
– Как называется?
– „Спроси себя", – ответил он. – Что бы вы изменили в мире, если бы вам было дано изменить что-нибудь одно?
Я отложила купальник, который складывала.
– Я бы кучу всего изменила.
– Мне надо что-нибудь одно.
– Ну, одно из моих самых горячих желаний, это чтобы люди, особенно с разным цветом кожи, относились друг к другу доброжелательно и уважительно. Но еще мне бы хотелось иметь такую власть, чтобы уничтожить нищету, и особенно наркотики.
Он кивнул.
– Если бы вы могли поселиться в любой точке земного шара, где бы вы предпочли жить?
– Не знаю.
– Выберите, к чему стремитесь в жизни больше всего: первое – к безопасности, второе – к любви, третье – к власти, четвертое – к удовольствию, пятое – к деньгам.
– Ко всему. Но прежде всего – к любви. Она, надеюсь, дала бы ощущение безопасности, силы, радость жизни еще больше, чем я чувствую теперь. И, надеюсь, я не была бы бедной.
– Если бы вы могли проснуться утром совершенно другим человеком, какое качество вы бы выбрали?
– Силу воли. Чтобы бросить курить.
– Я не знал, что ты куришь.
– К сожалению.
– Ваш самый приятный сон?
– Не скажу.
– Ваш самый ужасный кошмар?
– Приснилось, что убила человека. Только было так жутко, что я скорее проснулась и заставила себя снова заснуть, чтобы увидеть тот же сон, но с другим концом; и во второй раз все изменила.
– Если бы вам предложили каждую ночь видеть страшные сны, а через год получить в награду несметное богатство, что бы вы ответили?
– Нет.
– Если бы у вас была возможность напустить порчу на кого-нибудь, вы бы это сделали?
– Нет.
– Завидуете ли вы кому-нибудь настолько, чтобы хотеть поменяться с этим человеком местами?
– Нет.
– Стоит душный летний день. Вы идете через стоянку автомобилей у огромного магазина. Вдруг видите, что в запертой машине собаке сделалось плохо от зноя. Ваши действия?
– Разобью стекло и выпущу собаку.
– Что вы цените в мужчине?
– Это тоже из книжки?
– Нет, – ответил он и захлопнул книжку.
Я помолчала секунду.
– Уважительность, порядочность, искренность, чувство юмора, чувство собственного достоинства, чувственность, ум, активность и… Здесь я остановлюсь.
– Ты веришь в Бога?
– Конечно, я верю в Бога.
– Ты веришь в любовь с первого взгляда?
– Что ты имеешь в виду под „первым взглядом"?
– Неважно. И последний вопрос. Какой вечер ты бы считала для себя самым лучшим?
– Этот, – ответила я.
Наконец этот мужчина поднялся, подошел к кровати, где я сидела, и поцеловал меня. До него со мной так никто не играл. Такое вступление мне понравилось.
– Твои губы – самые сладкие, – произнес он.
– А ты так хорошо целуешься, – выдохнула я.
Он целовал кончики моих пальцев. Каждый по очереди. Потом провел рукой по платью, по ногам и стал ласкать губами пальцы моих ног. Я была рада, что не надевала чулки, что приняла душ перед уходом и, больше всего, что насыпала душистого талька в туфли.
Я буквально парила в воздухе. Мне захотелось доставить ему такое же удовольствие. Я потянулась к нему, но он прижал мою руку к постели:
– Не шевелись.
Тогда я предоставила ему делать свое дело.
Я и не поняла, как он одним мягким движением снял с меня платье. Когда он закончил целовать мой живот, я размякла окончательно. Почти растворилась. Что же это, если не рай. Чарльз ошибся: он так медленно и долго целовал мою грудь, что я перестала владеть собой. Я выкрикнула его имя каким-то чужим голосом.
– Что ты со мной делаешь?
– Что делаю? – Он поцеловал меня в губы. – Что делаю? – повторил он.
Но ответить я не могла. Я перевернулась, расстегнула его рубашку, потом брюки. Я поцеловала его в грудь. Мне хотелось сделать ему все. Но я не могла. Еще не могла. Я стала гладить его. Проводить языком по его бедрам, целовать колени, скользить по нему своим телом, целовать его спину сверху донизу.
– Саванна, иди ко мне.
Он крепко сжал меня и отпустил. Опять сжал и отпустил. Весь приник ко мне, как будто боялся, что я исчезну. Я вскрикнула снова, когда почувствовала его внутри. И он танцевал. А я вторила. И я танцевала. А он вторил. Пока оба не обессилели.
– Боже мой, – проговорила я наконец.
– Вот тебе и боже мой. – Он обхватил меня и так крепко прижал к себе, что я лежала, как под электрическим одеялом. Я мечтала вернуться в рай. Еще хоть раз. Но мне не хотелось жадничать.
– Как бы сделать так, чтобы ты навсегда была моей. – Он провел ладонью по моим волосам.
– Может быть, ты и сможешь. – Я закрыла глаза.
На следующее утро мы вместе долго принимали горячий душ. Чарльз заказал круассаны и два кофе „капуччино" на счет своего номера. Со вчерашнего дня я не выкурила ни одной сигареты, да мне и не хотелось. На семинары мы не поехали. Вместо конференции осматривали город, завтракали, потом обедали, лежали у бассейна, и я задавала ему вопросы из той книжки. Мне нравились его ответы. Следующую ночь мы провели в его комнате, а еще две – в моей. В последнюю ночь мы пришли к выводу, что это нелепо. Невозможно было и думать о том, чтобы расстаться, но выбора не было.
– Когда ты можешь приехать в Сан-Франциско? – спросил он.
– Как только узнаю, дают мне работу или нет, – ответила я. – А ты приедешь ко мне в Финикс?
– Как смогу и когда смогу.
Прямо от двери я бросилась звонить Бернадин, Глории и Робин. Выложила им всю эту историю. Шаг за шагом. Робин очень старалась показать, как она за меня рада, но на следующий день ее папу отправляли в интернат для престарелых, так что она была не в лучшем настроении. Другое дело – Бернадин. Она жила в своем новом мире. Джеймс оставался все еще с ней. Так что она и сама была на седьмом небе. И только Глории, единственной из всех, хватило наглости сказать, что сосед напротив с каждым днем становится все дружелюбнее и чинит все, что в ее доме можно починить. У меня чуть не вырвалось, что надо было начинать с нее самой, но я, конечно, сдержалась.
