Текст книги "В ожидании счастья"

Автор книги: Терри Макмиллан

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 23 страниц)

– Я же вроде несколько месяцев назад что-то подписывала.

– То были талоны на питание. Помнишь? Тогда велели, чтоб ты написала, сколько именно ты за меня платишь. А теперь другое – теперь они просят подтвердить, что ты все еще платишь часть ренты за меня. Вот и все.

– Достали они меня своими бумажками!

– А мне тут каково заполнять все это? Путаница одна. И ведь одно и то же пятьдесят раз по-разному переспросят. Ну, так я тебе завтра это отправлю. А ты пришлешь поскорее назад?

– Ладно.

– А уж Пуки наш скоро меня совсем съест с потрохами.

– Тебе деньги нужны?

– А кому они нынче не нужны? Но нет, мне не надо. Ты и так вон сколько для меня делаешь. Тут от Сэмюэла весточка пришла. Знаешь ли, он теперь в Германии служит.

– Нет, мама. Я ничего не знаю. Мне вообще никто ничего не говорит. Как у него дела? Его когда-нибудь еще на побывку отпустят? Уже два года, как я его не видела. Вообще даже забываешь иногда, что второй брат есть!

– Не знаю, про побывку в письме ничего не говорится. Что ж я могу тебе сказать? А что твоя новая служба?

– В порядке.

– Работается как?

– Нормально.

– Я рада. Кстати, порадуй-ка меня еще: ты там познакомилась с кем-нибудь?

Я ждала этого вопроса.

– Нет.

– А бываешь где-нибудь?

– Да.

– Что ж ты ни с кем не познакомишься? Ведь целый месяц уже прошел.

– Не все так просто, мам.

– Тоже мне, большое дело – с мужчиной познакомиться.

– Ладно, я стараюсь. Раз ты заговорила о мужчинах, зачем Кеннету дала мой телефон?

– Он попросил. Что же мне было притворяться, что я не знаю номера телефона родной дочери?

– И что ты ему обо мне наговорила?

– Что ты живешь в Финиксе.

– А еще?

– Что ты еще не нашла свою половину.

– Так я и знала.

– Да он сам возьми да и спроси: „Она замужем?" А что такое, он приезжает, что ли?

– А ты не знаешь?

– Через месяц, сказал, двадцать шестого приедет. Или ты не рада? Он же тебе, кажется, по душе был?

– Это тебе он был по душе, мам.

– Что правда, то правда. Если мне память не изменяет, с тех пор, как вы расстались, много воды утекло. Он был то, что тебе надо. А у тебя гулял ветер в голове и никакого терпения. Да ты и сейчас такая же. Он к тебе с умом относился, а тебе все плохо.

– Мам, у него есть жена.

– И, видно, хорошо ему с ней живется, если он из кожи вон лез, чтобы у меня твой номер узнать?

– Просто разыскивал старого друга, никакого другого смысла я тут не вижу.

– Ага, знаю я таких „старых друзей". Когда переспишь, это уже не дружба.

– Мама, какой год сейчас?

– Я знаю, какой год. Есть вещи, которые не меняются с годами. И это тоже. Скажешь, ты ничего к нему не чувствуешь?

– Я же говорю, мама, что отношусь к нему как к старому другу. Да я этого Кеннета четыре года в глаза не видела.

– И что? Да хоть пятьдесят лет! Если уж полюбила человека, так уж и будешь продолжать любить.

– Мне пора.

– Позвони Шейле.

– А что она не позвонит?

– Они пристраивают новую комнату к дому, ей надо экономить деньги.

– Дешевый трюк. А когда она с Полом разводится, ей не надо экономить? Скажи ей, чтобы сама позвонила.

– Она за тебя тоже переживает.

– Да чего вдруг все так за меня переживают?

– Ты там одна, сама по себе, своих никого, ничего нет. Друзья это другое. Я не про то. Семья – иное дело, своя кровушка. Ты так давно одна. Саванна. Мы так беспокоимся, что тебе одиноко.

– Ладно тебе, мам!

– Мне-то, может, и ладно. Да я вот не дождусь, пока ты гордыню-то свою смиришь, а то никого и ничего-де ей не надо. Каждой женщине нужен муж, и ты не исключение.

– А я и не говорю, что не нужен. Но сидеть и рыдать, что у меня его нет, не стану.

– Так делай же что-нибудь! Если б ты так старалась найти мужа, как печешься о карьере, – или как там это, – ты бы уж давно замужем была.

– Пока, мам.

– Погоди!

– Что?

– Ты пришлешь мне снимки места, где теперь живешь?

– Пришлю.

– И пустыню снимешь?

– Сниму.

– Кактусы не забудь.

– Не забуду.

– А когда мне можно приехать самой посмотреть?

О Боже! Каждый мой переезд она приезжает посмотреть.

– Я тебе скажу, мам. Я же только перебралась. Даже города еще не знаю. Может, ко Дню Благодарения. Посмотрим, как с деньгами будет.

– В Финиксе дороже жизнь, чем в Денвере, да?

– Нет, мам.

– Если трудно с деньгами, ты мне столько не посылай. Пуки найдет работу и сможет тоже мне помогать.

– С деньгами у меня все в порядке. Скоро буду новую машину покупать.

– Ты же эту только четыре года как купила.

– Да, но я уже наездила почти сто тридцать тысяч километров. Надо от нее избавляться, пока она не сдохла совсем. Она и так ничего уже не стоит.

– Вот бы мне машину!

– Если б я могла тебе купить!

– Ты же знаешь, я водить не умею, – рассмеялась она. – Так тебе, значит, там больше нравится, чем в Денвере?

– Мам, мне правда надо идти. Честно.

– Ты только быстренько скажи.

– Еще не знаю. Пока ничего. Но не самое лучшее место, где я жила.

– Это часть твоей проблемы, Саванна. Все-то тебе надо лучшее. Надо тебе смириться с тем, что все и все не должны быть лучшими, чтобы тебе было интересно. Поживи, посмотри. И, пожалуйста, через полгода не говори мне, что тебе уже надоело, и ты снова переезжаешь.

– Пока, мам. Скажи Шейле, чтобы звонила. Пуки привет, и пусть тоже звонит, если что-нибудь нужно. На каком месяце Шейла?

– На третьем.

– Хочется выругаться!

– Лучше не надо. – Она повесила трубку.

КОНТРОЛЬ

– Эта мразь считает, что всех провел, – сообщила Бернадин Глории, когда они пили кофе, сидя во внутреннем дворике дома. Было воскресенье, Джон забрал детей до шести. У Бернадин оставалось еще пять часов свободы, пять часов безделья – редкий случай.

– Ты хочешь сказать, у него прямо здесь в городе жилой дом, а ты ничего об этом не знала? – переспросила Глория.

– У него еще и „тайм-шер", две недели в Лейк-Тахо, чтоб он подавился.

– Не может быть.

– Может. И это еще не все. Выяснилось, что у него большущая ферма в Калифорнии и виноградник прямо тут, в Аризоне. Я и не знала, что в Аризоне вообще вино делают! Виноградник он в прошлом году продал. Думал, очень умно поступил, но это все разно считается совместной собственностью. Ты только представь! Этот сукин сын приобрел акции торговой сети метрополитена. Это он не продал. Да я теперь эти их сандвичи с крабьим салатом в рот не возьму. А страховые полисы! Каких только у него нет! И разные пенсионные вклады. Знать-то я о них знала, но и понятия не имею, сколько он в них денег вкладывал, а затем забирал. Сегодня инспектор сказал, что Джон купил еще дом или два на мамочкино имя.

– Ну, прямо как в этом сериале „Даллас".

– И как я себя при этом должна чувствовать?

– Полной дурой. Я тебя понимаю.

– Но ничего. Налоговый оценщик его компанию по косточкам разберет. Они собираются проверить налоги за последние пять лет, телефонные счета, квитанции, отчеты – все, каждую бумажку. Мой адвокат одну отсрочку уже получила: суд у нас тринадцатого апреля. Но теперь Джейн говорит, что, возможно, понадобится еще одна отсрочка. Крепко взялись. Я тебе говорила, за сколько он продал свою часть компании?

– Да. Просто не верится.

– Любому идиоту понятно, что это грязная махинация. И судья так считает. А инспектор уверен, это не все, нужно дальше копать. Как тебе такая „паутина"? Джон, скотина, долго над этим работал. А за акции, ценные бумаги и прочую мелочь инспектор еще даже не принимался. А после полной проверки им нужно будет оценить реальный капитал Джона, и только тогда можно будет что-то делить. И сколько эта хренотень еще протянется…

– Надеюсь, недолго. От такого с ума сойти можно, – сочувственно протянула Глория.

– Да уж. Вот так эти мужики нас дурят, – резюмировала Бернадин.

– Точно.

– Я тебе одно скажу: больше я в такое дерьмо не вляпаюсь.

– Очень надеюсь.

– Я тебе говорю. С сегодняшнего дня я за своими деньгами слежу сама. Хватит играть вслепую.

– Да, Берни, конечно.

– Впрочем, мне и беспокоиться не о чем. Со мной такого больше точно не произойдет.

– Это почему?

– Потому что я хорошенько все обдумала, времени у меня было предостаточно. Кто бы он ни был, что бы ни делал и что бы я к нему ни испытывала, замуж я больше не пойду. Ни за что.

– Это ты сейчас так говоришь, потому что разводишься, Берни. А едва все закончится, вот увидишь, сразу начнешь думать по-другому.

– Нет уж, уволь. Не настолько я сошла с ума. Ну, может, я и не совсем в себе, но отвечаю за каждое свое слово.

– Ладно, но, честно говоря, я бы не отказалась.

– Замуж выйти можно. Но получается как-то не то, что должно быть. И поверь, Гло, может, это к лучшему, что ты не замужем. Ты просто не знаешь, что это такое.

– Не все браки плохи.

– Я и не говорю, что все. Только с такой дрянью приходится возиться, что, уж я-то знаю, поэтому не стоит ввязываться.

– Просто некоторые замуж выходят не за тех.

– Ну, да ведь черт его разберет. Пока за него, поганца, замуж не выйдешь, никакой правды не узнаешь!

– Верно, – подтвердила Глория.

Кофе был выпит.

– Не пройтись ли по магазинам? Ты как? – спросила Глория.

– Почему бы и нет, – ответила Бернадин и убрала чашки.

Они побывали уже в восьми или девяти магазинах. Глория выложила сто пятьдесят долларов на кроссовки „Эйр Джорданс" Тарику в награду за полный табель приличных оценок. К тому же он эти кроссовки выпрашивал месяцами. Бернадин выбросила на тысячу долларов чеков „Америкэн Экспресс", накупив кучу всякой ерунды: еще косметики, еще одну черную сумочку, еще один костюм горчичного цвета, неизвестно для чего, и дешевые часы. Детям купила разные безделушки, без которых они наверняка могли обойтись: очередью электронную игру для Джона-младшего и какой-то говорящий компьютер для Оники.

– Смотри-ка, кто идет, – сказала Глория Бернадин, увидев выходившую из галантерейного магазина Робин. На ней была облегающая ярко-красная блузка с очень низким вырезом, как обычно, и сильно облегающие синие джинсы с широким красным поясом и красные туфли на низком каблуке: Робин ни за что в жизни не выйдет „на люди" в кроссовках.

– Ты только посмотри на нее! Горбатого могила исправит, – вздохнула Бернадин и взглянула на часы: без десяти пять. – Сегодня я не дам ей заговорить меня до смерти. Мне надо домой. Дети приедут через час, Джон, будь он неладен, всегда точен.

– Эй, привет! – воскликнула Робин, заметив Глорию и Бернадин. Она несла крошечный белый пакетик. – И что это вы тут делаете?

– Догадайся, – сказала Глория.

– Нет, вы посмотрите на эти сумки! Ну, кому что, а мы, бедные труженики, не можем позволить себе роскошь покупать все, что вздумается.

– Мы уже домой, – предупредила Бернадин. – Как жизнь?

– Ой, вы не поверите. Со мной такое произошло, такое!..

– И что же? – спросила Бернадин.

– Пойдем посидим где-нибудь чуточку.

Бернадин и Глория переглянулись.

– Да ладно вам, на минуточку. Я ж вас месяц не видела, только по телефону и общаемся. Пошли, а?

– Ладно, Робин, – вздохнула Бернадин. – Но учти, что через полчаса я должна быть дома.

Они спустились в галерею, где маленькие продуктовые киоски предлагали пиццу, замороженный йогурт, горячие сосиски, греческие и китайские блюда, шоколадное печенье. Рядом находились столики, где можно было посидеть. Бернадин выбрала один в отсеке для курящих, и они сели.

– Я встретила одного человека, – сказала Робин, запустив руку в волосы. Когда она наклонилась, груди у нее чуть не выскочили из блузки, словно им было тесно.

– И? Еще что нового? – поинтересовалась Глория.

– Гло, заткнись. В общем, он… Он такой… Богом клянусь, я даже описать его не смогу.

– Попытайся, – предложила Глория.

Бернадин закурила.

– Его зовут Трой, – начала Робин. – Одно имя чего стоит. Ни о чем вам не говорит?

– Мне оно Троя Донахью напоминает, – сказала Бернадин. – Только не говори, что он белый.

– Да ну тебя, Берни… Нет. Никакой он не белый. Вполне коричневый и вообще находка: и преподает в колледже, и тренирует футбольную команду, и, кроме того, он из Атланты, и, слава Господи, он Водолей.

– Короче, ответ на твои молитвы, а? – поддела ее Глория.

– Отвяжись, Гло!

– А что он преподает? – спросила Бернадин, стряхивая пепел.

– Естественные науки.

– Хорошо, – кивнула Бернадин. – У него есть мозги, и, значит, ты уже серьезно настроилась.

– Хороший? – поинтересовалась, вставая, Глория.

– Хороший – не то слово. Последние три дня я просто как пьяная. Ты куда?

– Я, наверное, попробую вот тот замороженный йогурт, – ответила Глория. – Принести кому-нибудь?

– Мне нет, – отказалась Робин.

– И мне нет, – сказала Бернадин.

Глория повесила на плечо сумочку и отправилась за йогуртом.

– Значит, целых три дня, да? – хмыкнула Бернадин. – Что это с тобой, Робин, хочешь попасть в книгу рекордов Гиннесса?

– Ну тебя к черту, Берни.

– И где же ты это чудо встретила?

– Не поверишь. В бакалейной лавке. Мы туалетную бумагу покупали, представляешь! – сказала она, постукивая ярко-красными ногтями по столику.

– А с Майклом у тебя как?

– Звонит иногда. Помнишь женщину, которую мы с ним видели?

– Да.

– Это так, говорит, ничего серьезного. Он и пригласил-то ее, чтобы не сидеть дома. Ну и пусть его. Старина Майкл сказал, что не намерен сидеть у телефона сложа руки, дожидаясь, когда я позвоню и скажу, что ему делать дальше.

– Молодец, Майкл.

– Да я и не хочу с ним встречаться, пока.

– Никогда не сжигай мосты, Робин.

– В любом случае Трой – прямо дар Божий. То, что нужно.

– И чем же вы занимались, или лучше не спрашивать?

– Ой, Берни, перестань. Ты прямо как Глория.

– Стало быть, ты с ним уже трахнулась.

– Ну и что?

– Робин, ну, когда ты научишься управлять своей слишком активной секс-машинкой? Ты совсем не умеешь говорить „нет"?

– А зачем?

– Да чтобы сначала узнать человека получше, бестолочь.

– А ты подумай, вот не переспала бы я с этим неумехой-трахальщиком Майклом сразу, что тогда?

– Может быть, поняла, что на самом деле он тебе по-настоящему нравится.

– Он мне нравится, но он меня просто не удовлетворяет. Если чему-то меня жизнь и научила, так это тому, что нельзя научить мужика трахаться.

– Не спорю.

– А знаешь, как тяжело сосать маленький член?

Бернадин засмеялась.

– Не знаю и не горю желанием узнать.

– Ладно, подруга, этого красавца я намерена удержать.

– Да как ты вообще можешь такую чушь нести, Робин? Ты же с ним только три дня назад встретилась!

– Есть такая штука, взаимное притяжение, понимаешь? Ты слишком долго была замужем, Берни, вот в чем твоя беда.

– Наверное, ты права.

Глория вернулась с пустыми руками и садиться не стала.

– Готова, Берни?

– Да, – сказала та, собирая пакеты с покупками.

– Ты придешь на собрание? – спросила Глория у Робин.

– Наверное, – ответила она, – а когда, кстати?

– В четверг, пятого апреля. Ты же, кажется, записывала.

– Да, но блокнот-то я с собой не ношу, мисс Оазис.

– Пока, Робин. Надеюсь, там увидимся.

– Пока, – отозвалась Робин.

По дороге к машине Бернадин посмотрела на Глорию и вдруг расхохоталась.

– Чему это ты? – спросила Глория.

– Робин. Она безнадежна.

– Я думала, ты это давно поняла, – хмыкнула Глория и достала из сумочки баночку взбитого йогурта с карамелью.

Пальцы Бернадин так и летали по кнопкам счетной машинки. Перед ней лежало штук десять, если не больше, папок с разными контрольными листками. На следующей неделе аудиторская проверка, и если к этому времени в цифрах порядка не будет, ее ждут неприятности. И большие. Сама, конечно, виновата, что так долго тянула, но сразу столько всего навалилось, что просто не знаешь, с какого конца взяться. К тому же одна секретарша ушла, и они отстали из-за этого тоже. Бернадин просила найти ей помощника, но начальник слишком большой жмот, чтобы нанять еще кого-то. Часть ее работы состоит в оплате счетов клиентов. Ей приходится выписывать чеки по индивидуальным пенсионным счетам, по налогам на зарплату, по расходам на содержание недвижимости, на непредвиденные обстоятельства. Кроме того, Бернадин вела учет всех сделок и операций и должна была проверять, все ли доходы и расходы учтены. Одной из компаний, которую представляла Бернадин, принадлежала сеть домов престарелых. Сегодня утром Бернадин сообщили, что на компанию подали в суд: пища на одном из объектов оказалась недоброкачественной, и даже были случаи отравления. Два человека умерли. Можно не говорить, что в офисе с утра царила паника. К тому же именно на сегодня у нее назначен прием у врача, который никак нельзя отменить.

От дыма в ее кабинете уже нечем было дышать. Затрещал селектор.

– Герберт звонит, вторая линия, – сообщила секретарша.

Интересно, а теперь что ему нужно? Он уже звонил утром. Да и сейчас еще только одиннадцать. Бернадин взяла трубку:

– Да, Герберт, я слушаю.

– Я хотел спросить, что ты делаешь в обед.

– Я занята.

– А поужинать сходить?

– Я очень занята. А дома ты когда-нибудь ешь?

– Нет, если меня не вынуждают. Я бы хотел с тобой куда-нибудь сходить.

– Послушай, Герберт, у меня просто гора работы. Скорее всего, мне придется просидеть здесь допоздна, и я вообще не знаю, когда освобожусь.

– А вечером сегодня, когда дети спать лягут, можно, я к тебе зайду ненадолго?

– Ты в своем уме? Знаешь, Герберт, по-моему, наши отношения зашли несколько дальше, чем мне бы хотелось.

В дверь заглянула секретарша:

– По первой линии звонят из школы. Оника заболела.

– Черт! Герберт, все, мне надо бежать, что-то случилось с дочкой. Я тебе позвоню на следующей неделе. – Бернадин переключилась на другую линию, сердце колотилось как бешеное. – Что с моей девочкой? – спросила она.

Школьная медсестра сказала, что у Оники температура 39,3, и ее нужно поскорее забрать и, если температура не упадет, немедленно отвезти к врачу. Забрать? Господи, не могу я вот так все бросить, и ехать за ней. Первым желанием было позвонить Джону, но она вспомнила, что он в Мексике. В отпуск уехал. Она закурила сигарету, не замечая, что недокуренная все еще дымится в пепельнице. До школы минут двадцать – двадцать пять на машине.

– Выезжаю немедленно, – сказала она и повесила трубку. Она глубоко затянулась и закашлялась: дым попал не в то горло. Посмотрела на стол. Потом на календарь. Если всю неделю работать допоздна и в выходные, может, и успеет с цифрами, подумала она. Дело дрянь. Придется брать няньку, но и это не выход. С тех пор, как у нее началось это подобие романа с Гербертом, на детей времени почти не оставалось. Пора заканчивать: дети важнее, да и Герберт уже начинает на нервы действовать.

Она смяла сигарету и схватила сумочку. На ходу бросила секретарше:

– Если получится, постараюсь вернуться. Если позвонят из банка, скажи, я им завтра перезвоню. Если будут звонить из Юты, скажешь, что чеки я отправила. Ой, да, в миссии „Палмз" в восемьдесят втором номере должны менять ковер. Позвони, проверь, сделали или нет. Что еще?

– Поезжайте, – сказала секретарша. – Если что, я вам домой позвоню.

– Да, чуть не забыла. – Бернадин бросилась назад в кабинет, вытащила из журнала чек и вернулась в приемную. – Это за кондиционер. Должны прийти с часу до двух.

Уже в дверях Бернадин подумала, что надо было оставить секретарше еще кучу подобных указаний, но что конкретно – не могла сообразить. Ей было не до этого. Когда она приехала в школу, температуру Онике уже сбили до 37,2. Дома Оника немножко кашляла, из носа текло, но температура не поднималась. Утром, до школы, никаких симптомов простуды у девочки не было. Бернадин дала Онике чайную ложку детского жаропонижающего, уложила в кровать и прилегла рядом, каждые пятнадцать минут проверяя лобик, и встала только, когда жар спал и Оника задремала.

Бернадин сидела на кухне и разговаривала по телефону с секретаршей, когда на пороге, вся дрожа, появилась Оника.

– Что случилось? – испугалась Бернадин.

– Мне жарко, – пробормотала девочка, обхватив себя руками и не переставая дрожать.

Бернадин пощупала дочке лоб. Жар. Сказала секретарше, что перезвонит, и вызвала „скорую". Ей ответили, что машина будет через десять минут. Но дом-то на холмах, будь они неладны, значит, времени точно уйдет гораздо больше. Нет, ждать нельзя, девочке совсем плохо. Она подхватила Онику на руки и понесла в машину.

– Все будет хорошо, детка, все будет хорошо. Где болит?

Оника прижалась к ней:

– Мама, теперь мне холодно.

– Сейчас, солнышко. – Бернадин бегом вернулась в гараж, схватила первое, что попалось под руку – банное полотенце из корзины с нестираным бельем и завернула в него Онику.

– Так лучше?

Оника кивнула и прислонилась головой к стеклу. Бернадин захлопнула двери и так быстро вывела машину, что опрокинула урну с мусором. Неважно, останавливаться некогда. В шести кварталах от дома она заметила „скорую" и засигналила. Машина тут же развернулась, и из нее к ним бросился врач. Вдвоем с Бернадин они вынули Онику из „Черроки", уложили в „скорую", и, завывая сиреной, машина рванула вниз по холму. Бернадин ехала следом, теряясь в догадках, что же случилось с девочкой. Закурила. По радио Джанет Джексон пела: „Что ты сделал со мной", Бернадин с остервенением нажала на „стоп" и буркнула: „Ничего, сучка".

Когда они подъехали к приемному покою больницы, Бернадин и вовсе перестала соображать от волнения. Она подскочила к дверцам „скорой" раньше, чем врач успел их открыть:

– С ней все будет в порядке? Что с моей девочкой?

– Не волнуйтесь, мэм, просто ушная инфекция, все будет в норме. Сейчас понизим температуру, пока у нее 40. Вы сейчас пройдите в приемный покой, зарегистрируйте девочку, а мы вам через несколько минут сообщим, как дела. И, пожалуйста, не волнуйтесь.

В регистратуре Бернадин ответила на миллион и один вопрос и подписала кучу бумажек. Очень хотелось курить, но, разумеется, это запрещено. Прождав пятнадцать минут, она вышла на улицу, выкурила сигарету и вернулась обратно. Прошло еще пятнадцать минут. Она снова вышла на улицу и закурила вторую. Наконец к ней вышла медсестра и сказала, что Онике лучше и Бернадин может пройти к дочери.

Бросив сигарету, Бернадин почти побежала внутрь здания. Оника лежала на каталке и выглядела гораздо лучше, чем полчаса назад.

– Как ты, моя маленькая? – наклонилась к ней Бернадин, целуя щечки, ручки и гладя девочку по головке.

– Хорошо, – сказала она. – Мама, я домой хочу.

К ним подошел врач.

– Очень хорошо, что вы нам вовремя позвонили. Ушные воспаления могут быть очень опасными, чего многие не понимают. Как только температура у ребенка поднимается до 40,5, могут появиться судороги и произойти необратимые изменения мозга.

Бернадин встала.

– Но я не понимаю, как и когда она могла заболеть. Утром, когда я отвезла ее в школу, все было в порядке. Потом мне позвонила школьная медсестра и сказала, что у Оники 39,3. Домой мы приехали, у нее было 37,2. Каждые пятнадцать минут я проверяла лоб, а температуру мерила каждые полчаса и все время было 37,2. А потом смотрю, она стоит передо мной и дрожит как осиновый лист.

– Болезнь развивается буквально в считанные минуты. Но похоже, сейчас опасность позади. Скажи маме, что мы тебе дали, – обратился он к Онике.

– Попсикл.

– Попсикл? – переспросила Бернадин.

– У нее нет аллергии на антибиотики? – спросил врач.

– Нет, по-моему.

– Я выпишу ей амоксицилин, проследите, чтобы она приняла полный курс. – Он написал что-то на бумажке и отдал ее Бернадин. – Горло немного красное и небольшой насморк, но в целом с ней все в порядке. Но завтра ей лучше посидеть дома.

– И это все?

– Все.

– Значит, я могу забрать ее домой прямо сейчас?

– Конечно.

У Бернадин словно гора с плеч свалилась. И выходит, что не из-за чего было так сильно переживать? Банальный попсикл? Ну и ладно. Главное, с Оникой все в порядке. Теперь надо решить, кто посидит целый день с больным ребенком. Кому можно доверить дочь? Бернадин на секунду задумалась. Джиниве, конечно.

Бернадин перенесла свой визит к врачу на следующую неделю. Доктор осталась весьма недовольна, но ничего не поделаешь. Пять дней подряд Бернадин практически совершала невозможное. Во вторник с Оникой посидела Джинива, и в конце концов Бернадин решила няню не брать. Она сама отвозила детей в школу, ехала на работу и изворачивалась как могла, чтобы успеть за детьми до шести. И сумела. Слишком часто ее дети оставались в классе последними, и она ужасно на себя злилась, всякий раз, когда заставала их, скучающих в одиночестве, да и учительница, которой из-за Бернадин приходилось задерживаться, уже не скрывала своего недовольства.

Из школы Бернадин везла детей к себе на работу. Они вместе обедали в зале заседаний: пицца в среду, „Макдональдс" в четверг и пятницу и курица-гриль в субботу. Потом дети делали уроки, и, если им требовалась помощь, она откладывала в сторону самую срочную работу. Бернадин запретила себе работать позже половины восьмого. Дома она еще умудрялась искупать Онику, прочитать ей на ночь сказку и не заснуть, слушая, как читает Джон-младший. К десяти сил оставалось только на то, чтобы добраться до постели.

Но по ночам ее одолевали беспокойные мысли. О работе: что необходимо во что бы то ни стало сделать завтра. О детях: как отвезти Онику на хореографию, а Джона на тренировку и всюду поспеть; и как вырваться, чтобы сводить их в кино или в парк? Не расстраиваются ли они из-за развода? Встречались ли с Кэтлин? Если да, значит, скрывают. Будет Джон платить по закладной в апреле или нет? И если нет? Что ей тогда делать? И когда только этот мерзкий раздел закончится! Через месяц? Через год? И что она сделает с деньгами, сколько бы там ни получилось? Открыть кафе – у нее сейчас просто сил не хватит. С этой работы она, конечно, уйдет. И что делать дальше? А теперь еще и Герберт. Роман явно выходил из-под контроля. Если сейчас порвать, будет ли ей вдвойне одиноко? Ее беспокоило все. Поэтому поспать нормально хоть четыре часа, стало счастьем. Утром она просыпалась совершенно разбитой. А впереди ждал еще один длинный день.

Бернадин закончила рассказывать врачу о последних событиях своей жизни.

– У меня силы на исходе, – сказала она. – Мне кажется, я перестала понимать, что вокруг творится. Я не могу ни на чем сосредоточиться.

Она говорила, что думает обо всем сразу. Если удается остановиться на чем-то одном, то очень ненадолго. Постоянно нервничает, расстраивается. Она страшно устала. Не знает, долго ли протянет в таком темпе. Еще ей непереносима мысль, что Джон, пропади он пропадом, живет беспечно, как холостяк. Словно у него вообще нет никаких обязанностей, кроме как присылать ей раз в месяц чек и забирать детей раз в две недели на выходные.

– Я все делаю сама. И мне это надоело до смерти, – устало сказала Бернадин.

Врач-психиатр понимающе качала головой.

– А ксанакс помогает?

– В каком смысле?

– Успокоиться, расслабиться.

– Я не пью эти таблетки днем, они меня затормаживают.

– А спите нормально?

– Чаще плохо. От всех этих мыслей не заснешь. Иногда я принимала даже по три таблетки, не помогало. И тогда я бросила.

– А если увеличить дозу?

– Не хочу.

– Может быть, попробовать снотворное? Я выпишу рецепт.

– Нет, – наотрез отказалась Бернадин. Никакого снотворного в доме. Не то чтобы она себе не доверяла. Но мало ли что может случиться, пишут же. Говорят, человек даже снов не видит от таких таблеток. А у нее двое детей. Так что отключаться ей никак нельзя.

– Что же, я рекомендую вам принимать антидепрессант. Он поможет сосредоточиться и вообще улучшит самочувствие. Но пройдет недели три-четыре, прежде чем лекарство начнет влиять на нервную систему. Я вам выпишу двенадцать для начала, посмотрим на реакцию организма. Их легко отменить, если что.

– Ладно, – согласилась Бернадин и не стала ни о чем спрашивать. Слышала она об этих антидепрессантах. Черт возьми, может, хоть они помогут.

Бернадин принимала таблетки уже пять дней и никаких изменений не ощущала. Да и не ожидала их так скоро. На шестой день, проснувшись, почувствовала тошноту, потом начался понос. Подхватила-таки грипп, которым все кругом маются, не иначе, подумала она. Но на седьмой день ощущения были уже совсем странные. Точно определить, что не так, она бы не смогла, но ее словно раздуло. Утром, разбудив детей, Бернадин сварила, как обычно, себе кофе, но пить раздумала – не хотелось. По дороге в школу заметила, что машины вроде бы стали ярче, крупнее. Светофоры просто слепили. На работе она вдруг стала раз по десять проверять каждое слово, каждую цифру, сомневаясь, правильно ли она делает, пишет, считает. Когда звонил телефон, она подпрыгивала. В полной уверенности, что все заметили, как странно она себя ведет, изо всех сил старалась делать вид, что с ней все в порядке.

Вечером, дома, готовя детям ужин, она неожиданно вспомнила, что уже два дня почти ничего не ест. И не хочется. Она приготовила гамбургеры, нажарила картошки и попыталась поесть. Мясо, непонятно почему, показалось похожим на резину.

Бернадин прочитала Онике на ночь сказку „Лиззи Лу и кричащее болото", помогла Джону с математикой и легла в постель. Спать не хотелось, но она упрямо закрывала глаза, надеясь, что сон все же придет. Она задремала, и ей приснилось, что страшная ведьма швырнула ее в котел с кипящей болотной водой, и хотя она сумела выбраться за стальной обод, тело ее растаяло; потом она оказалась в зыбучих песках. Ее пытался съесть крокодил и даже вцепился зубами в бедро, но ей как-то удалось убежать в лес, и потом она не могла слезть с дуба километра три высотой. Когда дуб стал превращаться в зеленое чудовище, она спрыгнула в заросли репейника. Ее схватила рука со скрюченными пальцами. Бернадин в ужасе проснулась. И тут же бросилась в ванную, потому что ей показалось, что ее вот-вот вырвет. Но только показалось.

Она попыталась снова заснуть, но ей все время мерещились какие-то звуки. Вздрогнув, она подумала: „Воры" – и спряталась с головой под покрывало. Но почему так холодно? Она выглянула и, никого не увидев, побежала достать из шкафа халат. Одна из ее туфель шевельнулась. А может, это вовсе и не ее туфель? Может, за одеждой вор-то и прячется? Она захлопнула дверцу, повернула ключ и бросилась вон из комнаты. В большой оказалось еще страшнее. А когда вдруг тихонько заурчал холодильник, Бернадин закричала. Прибежали дети.

– Мама, что случилось? – спросил Джон.

– Ничего, мне показалось, я видела мышь. А это просто пыль. Вы, ребятки, идите спать.

Они ушли, а Бернадин присела на диван. Наверное, она и правда перенапряглась. Может, ей стоит куда-нибудь поехать подлечиться, успокоиться. Она себя явно не контролирует, и это ей совсем не нравится. Нервный срыв это или нечто похуже?

Бернадин снова легла. Закрыв глаза, представила себя в белой палате, на белой кушетке, в белой сорочке. А над ней наклонилась белая медсестра в белом халате. „Месяц, и вы сможете вернуться к работе, – сказала она Бернадин. – Отдых пойдет вам на пользу".