Текст книги "В ожидании счастья"

Автор книги: Терри Макмиллан

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 23 страниц)

– Почему?

– Я уже сказала.

– Но нас никто не заставляет что-нибудь делать, Саванна!

– Мы уже все сделали, Кеннет.

– Я хочу, чтобы ты побыла со мной. Я столько ждал этого момента. Столько хочется тебе рассказать. О стольком спросить.

– Рассказывай и спрашивай. Прямо сейчас.

– Слушай, ты же говорила, что туда очень красивая дорога?

– Так мне говорили. Правда, Кеннет, я не могу. Я опять поступлю с собой жестоко.

– Я не хочу ехать без тебя.

– Я не могу. Честное слово, не могу.

– Ну можно мне остаться с тобой на день? Я обещаю не дотрагиваться до тебя.

– Нет. – Я изо всех сил старалась притвориться, что действительно не хочу этого. – По-моему, тебе надо встать, принять душ, сесть в машину и катить в Седону, как ты собирался. А завтра поедешь домой, к жене.

– Как ты думаешь, почему я здесь? – спросил он.

– Не знаю. А почему ты здесь?

– Потому что не хочу возвращаться домой.

– Но ведь возвращаешься.

Он ничего не ответил. Я накинула халат и пошла на кухню заварить крепкий кофе. Он помылся, оделся, и я налила ему чашку кофе. Пить он не стал. Я проводила его до дверей.

– Скажи все-таки, Саванна, что случилось этой ночью?

– Слишком много, Кеннет. Ступай.

Я закрыла за ним дверь, но знала, что он еще стоит там, потому что шагов не было слышно. Хоть бы он уже ушел! Когда наконец раздался звук удаляющихся шагов, мне стало легче. Но, признаюсь, я еще долго-долго сидела у двери и ждала, что он вернется.

РИКОШЕТ

Включив автоответчик, я услышала голос Троя: „Робин, я осознал свою ошибку и хочу с тобой увидеться. Это серьезно. Позвони мне".

– Жди, – ответила я.

Майкл тоже решил оставить сообщение: „Привет, Робин. Где это ты прячешься? Ты что, никогда не перезваниваешь? Хотелось бы встретиться на выходные. Я очень скучаю. Пожалуйста, позвони".

Ты все еще не научился заниматься непристойностями, Майкл? Все такой же скучный и такой же толстый?

Но то, что я услышала дальше, было просто ударом: это был Рассел. Я звонила ему несколько раз, но с той самой ночи от него не было никаких вестей. „Робин, сделай одолжение, – начал он, – и мне и себе. Пожалуйста, перестань звонить мне домой! Это создает мне много сложностей, и жене не нравится, что моя бывшая подруга запросто набирает наш номер. Извини, что приходится это выкладывать. Надеюсь, у тебя все хорошо".

В ушах появилась боль и какой-то скрипучий звук. Сердце, казалось, остановилось на несколько минут, а потом заныло, будто кто-то засунул мне в грудь руку и сильно надавил на него. Я чувствовала пульсацию во всем теле, в каждом сосуде и каждом мускуле. Он, кажется, сказал „жена"? Я ставила запись снова и снова, и с каждым разом рыдания разрывали меня все сильнее и сильнее. Устав слушать, я стерла всю кассету и в изнеможении упала на кушетку. Мне казалось, что я нахожусь в этом состоянии уже несколько часов. Сердце перестало бешено стучать – в какой-то момент я вообще его не ощущала, – тело совсем онемело. Наконец я увидела как моя рука тянется к пачке с почтой. Там было по крайней мере шесть каталогов. Надеюсь, они когда-нибудь перестанут присылать мне всю дребедень. Женат?

А ты ведь по уши в вонючей грязи, Рассел. Это уже слишком подло. Помнишь, что ты говорил мне в прошлый раз? Что до сих пор любишь меня, что стыдишься за свою ошибку, что попробуешь все исправить. Ты тогда сказал, что мне надо „только чуть-чуть подождать", разве не так? Сволочь. И куда я смотрела все эти проклятые два года, когда предполагалось, что ты без ума от меня?! Как тебе удалось так долго морочить мне голову? Что же такое есть в Каролин, чего нет во мне? Она дает тебе что-то, что не могу дать я? Как можно быть таким жестоким? Звонить сюда, говорить такие вещи! Значит, твоей жене не нравятся мои звонки. Знаешь, а я тебе не верю. Слишком долго была дурой. Но ты преподал мне хороший урок, Рассел. Хуже этого ты ничего не мог сделать.

Я знаю, что надо наплевать на все это, но ничего не могу с собой поделать. То, что перестаешь с кем-то встречаться, еще не значит, что ты больше его не любишь. Похоже, тебе-то не слишком трудно было пережить расставание со мной. Тебе не кажется, что ты хладнокровно нанес подлый удар той, с которой всего год назад жил вместе. И подумать только, что я позволяла тебе жить за мой счет все это время? Разрешала пользоваться своими кредитными карточками, оформила тебе приличную страховку, помогла купить эту чертову машину! Ты все еще должен мне триста восемьдесят шесть долларов, сукин сын. Интересно, будет ли у нее ребенок, как все только и судачат об этом. У меня могло быть двое твоих детей, скотина, но ты сказал мне, что еще не готов стать отцом. Сказал, что тебе еще нужно утрясти свои дела, упрочить финансовое положение перед тем, как думать о женитьбе не говоря уже об отцовстве. Что же она такое сделала чего не смогла я? Почему ты просто не мог сказать, что я делаю не так, я могла бы все исправить. Что со мной не так, Рассел? А? Что?!

Я отбросила каталоги и попробовала вскрыть конверт. Поняв, что это счет от „Шпигеля", я швырнула его об стену и поднялась. Музыка. Вот что сейчас нужно. Я включила радио, где Лиза Стэнсфилд жаловалась на то, что „обошла весь свет и не может найти любимого". Сейчас мне это совершенно ни к чему, поэтому я включила магнитофон. Я не знала, что за кассета в нем стоит, но это не имело значения. Это был Принц, с песней „Воры в храме". Классная вещь, но только не сегодня. Тогда я поставила Полу Абдул.

Я уже шла в спальню переодеваться, когда зазвонил телефон.

– Алло, – сказала я.

– Алло, – ответил мне какой-то механический голос, – мы проводим исследование…

Я бросила трубку. Телефон зазвонил снова.

– Да! – рявкнула я, решив, что это снова „исследователи", но ошиблась. Это была моя „любимая" женщина, сучка из агентства по студенческим кредитам.

– Привет, Кэрол, – сказала я.

– Робин, мы не получили от тебя перевод за этот месяц.

– Я знаю.

– В чем дело?

– В том, что у меня нет денег.

– И когда они у тебя будут?

– В следующем месяце.

– Какого числа?

– Не знаю точно. Я сказала, в следующем месяце.

– Мне нужно число.

– Выбирай его сама.

– Робин… – Она вздохнула.

– Что?

– Ты знаешь, как долго мы уже тянем кота за хвост?

– Можешь рассказать.

– Тебе еще не надоели мои звонки?

– Нет. Я люблю, когда мне звонят и требуют денег, которых у меня нет. Я серьезно.

– Почему бы тебе не начать думать об оплате кредита самой, и ты никогда не услышишь больше моего голоса.

– Ты что, не слышала, что я сказала? Я сказала, у меня нет денег.

– Робин, ты ездишь на такой хорошей машине и никак не можешь выплатить долг в тысячу сто долларов? Тебе все равно придется это сделать.

– Тебя не касается, какая у меня машина.

– Нет, дорогуша, очень даже касается. Ты должна решить, какие у тебя приоритеты, и сделать это прямо сейчас, Робин.

– Послушай, мой отец полупарализован, мне нужно платить сиделке, а это поважнее, чем твой дурацкий студенческий кредит.

– Мне очень жаль, я сочувствую тебе, Робин, но кто будет следующим? Твоя мать? Какую смертельную болезнь ты придумаешь для нее?

– Следи за тем, что несешь.

– Следить надо тебе. У тебя кредитная карточка „Виза", ты ведь можешь снять деньги оттуда?

– Все-таки у тебя определенно плохо со слухом, Кэрол.

– Слушай, мне это надоело. Мой клиент тоже устал. Или ты называешь число, или я передаю бумаги в суд.

– Как насчет пятнадцатого?

– Желаю приятного вечера, Робин.

Я швырнула трубку. Вот дрянь!

Сняв и повесив одежду, я совершенно не знала, чем заняться. Не могла найти себе места, все было так противно, и я чувствовала себя такой несчастной и жалкой. Зачем было звонить и вываливать все это дерьмо на меня? Женат? Что же со мной не так? Может, я недостаточно красива для него? Недостаточно чувствительна, умна? Никуда не гожусь в постели? Что со мной не так? Почему ты не захотел на мне жениться, Рассел? Почему?

Надев какие-то старые леггинсы и какую-то совершенно безразмерную футболку, я вернулась в гостиную, выключила Полу Абдул и включила телевизор. Я уселась перед телевизором, смотрела все подряд, но спросите меня что – не ответила бы. Сходила на кухню, палила себе вина и залпом выпила весь бокал. Потом поплелась к зеркалу в ванной – лицо опухло, глаза стеклянные, губы дрожат. Каждой клеточкой тела я испытывала боль и, хотя я не хотела плакать и очень старалась сдержаться, снова разрыдалась. А что еще можно ожидать от человека, когда он узнает такие вещи? Как можно притворяться, что тебя это не волнует? Как приказать сердцу не болеть? Как?

В туалете я просидела долго. Силы совершенно оставили меня. Голова была такая легкая, будто бы я совсем не здесь, а где-то в другом месте. Но в следующую секунду я ощутила, что выжата как лимон и не могу встать. „Это неправильно, – подумала я, – то, что он может вот так звонить и говорить гадости. Он, что же, решил, что я чемпион по выдержке и спокойствию? Что меня совсем не затронет его небольшое заявление? Он, видите ли, женат". И тут я начала смеяться. Ничего другого больше не оставалось.

Наконец я встала, вернулась на кухню и налила еще бокал. Раскрыв один из каталогов, я неожиданно для себя стала набирать номер „Виктории сикрет". Когда на том конце провода ответили, до меня дошло, что я не знаю, что хочу заказать. Я положила трубку. Майкл. Вот кто мне сейчас нужен.

Я набрала его номер. К телефону подошла женщина. Я решила, что нас неправильно соединили, положила трубку и набрала снова. Она опять подняла трубку.

– Это дом Майкла Дэвенпорта? – спросила я.

– Да, а кто говорит?

– Робин.

– Какая Робин?

– Робин Стоукс.

– Вы знаете, Майкла сейчас нет. Но я передам, что вы звонили, когда он придет.

– А вы знаете, когда он должен прийти?

– Около десяти.

– Спасибо.

– До свидания.

Я не знала, что подумать. Я же знаю, что Майкл живет один. Может, это его родственница, она ведь была довольно приветлива. Сестра или еще кто-нибудь. Кто знает? И какая, к черту, разница?

Саванна не могла поверить в то, что сделал Рассел и как он это сделал. Бернадин сказала, что в любом случае он всегда был низкой тварью и, может быть, теперь я наконец выкину его из головы. Глория заметила, что от Рассела можно всего ожидать. Они хотели вытащить меня куда-нибудь пообедать и хоть немного развеселить, но мне не хотелось разговоров на эту тему. Все мои мысли были заняты тем, что я старалась перестать об этом думать.

Майкл не звонил. Прошло уже два дня, с тех пор как я звонила ему. Наверно, это все-таки была не родственница. Не думаю, что она что-нибудь передавала ему. На работе он тоже не появлялся, и я решила снова позвонить ему домой.

– Майкл?

– Робин, здравствуй, как ты? Я думал, ты исчезла с лица земли.

– Тебе передали, что я вчера вечером звонила?

– Нет, ничего не передавали.

– А что за женщина разговаривала со мной?

– А, это Джина. Моя старая приятельница, она у меня остановилась. Ей пока негде жить, впрочем, это длинная история. Я сейчас как-то стараюсь помочь ей встать на ноги.

– Значит, она сейчас живет у тебя?

– Временно. Она просто подруга, Робин.

– А где она спит?

– Робин, ты ли это? Если я правильно расслышал, могу поклясться, что ты ревнуешь.

– Я не ревную. С чего мне тебя ревновать? Я никого никогда не ревную.

– Я знаю.

– И сколько она собирается у тебя оставаться?

– Возможно, до конца месяца.

– Целый месяц?!

Он уже хихикал.

– Робин, успокойся. Знаешь, ты доставляешь мне массу удовольствия.

– Я звоню не для того, чтобы доставлять тебе удовольствие. Я думала, ты хочешь меня увидеть.

– Ужасно хочу.

– А она будет в это время у тебя?

– Она спит в комнате для гостей, если это может тебя успокоить.

– Ночью женщины могут ползать не хуже мужчин.

– Послушай, разреши пригласить тебя в пятницу пообедать, и я объясню тебе весь расклад.

– Во сколько?

– В семь ты сможешь?

– Да.

– Тогда я подъеду к семи, – сказал он. Было слышно, что он все еще потешается.

Не знаю, зачем я согласилась с ним обедать, мне совсем этого не хотелось. Может быть, чтобы как-то себя занять, нарушить этот монотонный ритм. И тогда я перестану думать о Расселе…

В пятницу в семь часов я просматривала последний каталог „Шпигеля" и ждала Майкла. К половине восьмого уголки страниц с картинками сексуального нижнего белья и шифоновых ночных рубашек были уже похожи неизвестно на что. К семи сорока пяти я уже заказала все понравившиеся мне вещи по кредитной карточке „Америкэн Экспресс", хорошо сознавая, что ничего из них не могу себе позволить. Но в восемь я была уже вне себя. Он что, пальцы себе сломал, не может позвонить, что опаздывает?

Я подняла трубку и набрала его номер. Та же женщина ответила мне снова.

– Здравствуйте, это Робин. Майкл дома?

– Да, одну минутку, – сказала она. Это было невероятно!

Майкл подошел к телефону.

– Ну? – сказала я.

– Что „ну"? – ответил он.

– Уже восемь часов.

– Я знаю, Робин. А в чем дело? У тебя такой нервный голос.

– Майкл, сегодня в семь ты должен был быть у меня.

– Черт! Я чувствовал, что что-то забыл. Извини, пожалуйста, Робин, извини. На работе такая лихорадка, совсем вылетело из головы. На какой день перенесем?

– Перенесем? Ты хочешь сказать, что не можешь прийти?

– Я обедаю.

– С этой твоей… как ее?..

– Ее зовут Джина.

– Неважно, – сказала я.

– Послушай, Робин, она приготовила мне еду, некрасиво так все бросить и уйти.

– Я понимаю, да. Но что же мне-то делать, пока ты обедаешь со своей приятельницей.

– Я же извинился, чего ты еще хочешь от меня услышать?

– Ладно, забудем это.

– Как насчет конца следующей недели?

– Конца недели?

– В понедельник мне надо съездить в Лос-Анджелес дня на два, а после этого у меня намечены сплошные встречи с клиентами. До четверга никак не освобожусь.

– Так какой день тебе подойдет?

– Может, в пятницу?

– Приятного аппетита, – сказала я. – Увидимся в пятницу.

Просто не могу поверить, что ревную его к этой женщине. Видно, я в полном отчаянии, если так отношусь к этому? Однако следующая неделя это следующая неделя. А что же сегодня? Сегодня мне просто необходим кто-нибудь.

Трой поднял трубку еще до того, как я осознала, что набрала его номер и что вообще собиралась ему звонить.

– Робин, – обрадовался он, – как приятно тебя слышать. Я все время о тебе думаю. Как дела?

– Что ты сейчас делаешь? – спросила я.

– Смотрю бейсбол. Расслабляюсь. А ты можешь что-нибудь предложить?

– Не хочешь посмотреть этот матч у меня?

– Уже еду.

УБИВАЯ ВРЕМЯ

Сидеть одной в огромном доме стало невыносимо. Бернадин думала, что обрадуется тишине и покою, но всякий раз, возвращаясь с работы, не могла отделаться от мысли, что в доме слишком пусто. Как в гробнице. Дом купили ради детей, да и она жила, в сущности, ради них. А теперь, пока дети гостят у Джона, Бернадин никак не могла придумать, чем бы себя занять. В выходные было попроще, но целых четыре недели школьных каникул – она уже и забыла, когда в последний раз у нее оставалось время для себя. Попыталась припомнить, что делала в таких случаях до замужества, но безуспешно.

Герберт. Он ее просто достал. Уж лучше было сразу его отшить, было бы спокойнее. По три раза на день звонит, выясняет, где она, с кем. Надоело уже напоминать, что у него есть жена, вот о ней пусть и заботится. Он был нужен, чтобы доказать то, в чем Бернадин разуверилась: что она по-прежнему желанна, сексапильна, что еще может заставить мужика стонать в постели. Через две недели Герберт признался ей в любви. Чем очень ее позабавил. Она лежала в его объятьях, улыбаясь и разглядывая сидевшую на подоконнике птичку. Герберт что только для нее не делал, но она не на все его фантазии соглашалась. „Попроси жену. Или еще кого", – сказала она, и Герберт не настаивал.

– Но я же люблю тебя, – в очередной раз заявил он на прошлой неделе, после того как Бернадин твердо сказала, что пора немного поостыть.

– Ты любишь не меня, Герберт, ты любишь свое ощущение охотника.

Он, конечно, сказал, что это не так, и изо всех сил старался убедить ее, что жена ему надоела, что он разведется сразу, как сын закончит школу, то есть через два года.

– Послушай, Герберт, все было замечательно, но я тебя не люблю. А даже, если бы любила, замуж бы не пошла.

Он, разумеется, не поверил. Бернадин подумала, что он допускает ошибку, обычно свойственную женщинам: путает физическое удовлетворение и любовь.

– Почему не пошла бы? – решил выяснить он.

– По двум причинам. Во-первых, ты, Герберт, обманываешь жену, значит, ты и меня, скорее всего, станешь обманывать.

Конечно, Герберт запротестовал: этого не случится, он-де ее любит, а жену уже нет.

– Во-вторых, – продолжала Бернадин, – я не хочу выходить замуж. Точка.

Герберт не поверил.

С точки зрения Бернадин, ему вообще не на что жаловаться: хорошо провели время, что ему еще? Ей от него нужно было нечто совершенно конкретное. А он, видимо, решил, что у них серьезней, чем просто секс. Может, он даже возмечтал, что она влюбится в него по уши, голову потеряет? Не тут-то было. Герберт даже не догадывался, что всего-то навсего, когда ей становилось слишком холодно и одиноко в постели, Бернадин знала кого ей позвать. Она его использовала. Ну и что? Они с женщинами тысячу лет так обращаются, думала она. А мы добрые, позволяем.

Но Герберт оказался не из тех, кому можно сказать нет, и все. Он знал, что дети ее уехали, и продолжал названивать. Бернадин это надоело, и потом, пора ему уяснить, что она не собирается сдаваться в минуту слабости, поэтому она включила автоответчик и перестала отвечать на его звонки на работе.

Бернадин сидела на диване и читала журнал. На это у нее ушло тридцать пять минут. Потом, чтобы хоть чем-нибудь заняться, пошла в ванную; увидев на раковине следы зубной пасты, достала моющее средство и принялась чистить раковину. Затем, незаметно для себя, вымыла зеркала ванну, панели душевой и унитаз. И ни капельки не устала: нерастраченную энергию просто некуда было приложить. Заметив на стене грязные пятна, подумала, что надо бы сходить купить краски, но сообразила, что магазин был уже закрыт.

Бернадин почти пожалела что от отдали Чэмпа. Этот ротвейлер, как и прочие восемь или девять домашних питомцев, типа хомячков, кроликов, белых крыс, кошек и ящерицы, побывавших в доме до него, не прижился. Бернадин говорила Джону, что детям нужна собака, а не медведь, и эта порода собак – не совсем то, что нужно.

– Боже мой, Бернадин, это же не бешеный бык, – сказал он тогда. – Они, конечно, здоровые, но дружелюбнее коккер-спаниеля, вот увидишь.

В четырехмесячном возрасте Чэмп своими „детскими зубками" укусил Джона-младшего. Весил он тогда уже девятнадцать килограмм. Оника всякий раз, когда он норовил лизнуть ее, лупила его наотмашь: они друг друга не переносили. Из ревности. Если Чэмп видел, что Бернадин чем-нибудь занята с Оникой – рисует, читает, помогает убирать комнату, – он подскакивал к окну снаружи и начинал скрести лапами. И лаять. Лаял он без устали. А потом Джон-младший отказался его кормить, потому что, хотя пса и водили на дрессировку, он по-прежнему постоянно наскакивал на мальчика, сбивая его с ног.

В восемь месяцев Чэмп весил уже больше сорока килограммов. Бернадин он любил. Ведь именно она его кормила, выгуливала, трепала за уши и почесывала под подбородком. Но Чэмп терпеть не мог поводок. И однажды, после обычной игры на воле просто не дал его снова надеть.

– Чэмп, ко мне! – скомандовала Бернадин.

Пес обернулся, посмотрел на нее и побежал дальше.

– Ко мне, – повторила она но строже.

А Чэмп как ни в чем не бывало резвился на чужих лужайках, метил деревья в чужих дворах и топтал чужие цветы.

Уперев руки в бока, Бернадин крикнула:

– Чэмп, я сказала, ко мне!

Но он всего лишь остановился и сел, оглядываясь по сторонам со скучающим видом. Она подошла к нему. Пес не шевельнулся. Она потянулась к ошейнику, и тут Чэмп вдруг резко дернул головой, так что Бернадин едва успела сунуть ему глубоко в пасть кулак: еще чуть-чуть, и его зубы сомкнулись бы у нее на запястье. Бернадин схватила собаку за ошейник, тряхнула шлепнула по морде и, пристегнув ошейник, сказала:

– Плохая собачка.

На обратном пути повторять Чэмпу „Рядом!" необходимости не было. Подойдя к гаражу, Бернадин скомандовала „Сидеть!" и он сел.

– Ты, похоже, даже небольшие свои мозги растерял, раз решил укусить меня, – сказала она. Пристыженный Чэмп лизнул ей руку, словно прося прощения. – Убери пса, или мы с детьми уйдем, – сказала она Джону.

– Не болтай ерунды, – был его ответ.

Дожидаться его согласия Бернадин не стала. Прошло целых три дня, прежде чем Джон заметил исчезновение Чэмпа. Разозлился он ужасно. Еще бы, ведь за собаку заплачена жуткая сумма – тысяча двести! Но дети были довольны; у них появилась новая забава – морская свинка Эта прожила три недели, а потом умерла от переедания.

Бернадин заглянула в спальню Оники. Кровать с тех пор, как ее убрала горничная, еще не расстилали. Бернадин опустилась на краешек, погладила рукой покрывало с картинками из диснеевских мультиков. Оника вот барахольщица, никогда ничего не выкидывает, не комната, а склад. В углу за столиком сидели мягкие игрушки. Перед каждой зверюшкой стояло блюдечко с угощением. На комоде поместился огромный деревянный кукольный дом, обставленный миниатюрной мебелью. Рядом стояла игрушечная кухня с плитой и раковиной и маленький белый пылесос. Платья для кукол лежали в специальных пластмассовых коробочках. Очень аккуратная комнатка И Оника всегда знала, где у нее что лежит. Заявила, что она художница и ее рисунки были повсюду: на стенках, над столом над входом, на двери в ванную. Под столом стояла большая коробка от рождественских подарков. Здесь Оника держала бесчисленные карандаши и фломастеры, накопившиеся неизвестно за сколько лет. Мольберт и краски хранились в гараже.

На кровати перед подушками Оника рассадила кукол. Бернадин взяла одну и стала рассматривать ее. Кроме этой, все остальные – черные. А это – дурацкая Барби. С самого начала Онике покупали только черных кукол. Бернадин уже очень давно объяснила дочери, что светловолосых и голубоглазых покупать не станет, потому что ей совсем не нужно, чтобы Оника выросла с убеждением, будто Барби – идеал красоты. Но на прошлое Рождество Оника выпросила-таки себе Барби, потому что у всех девочек в классе есть такая. Ну, пусть у нее будет хоть одна белая куколка можно? Бернадин сдалась.

Она повертела в руках маленький набор расчесок, которыми Оника причесывала кукол, а иногда и себя. Бернадин подумала: хорошо, что она перед отъездом сводила девочку в „Оазис", и Синди заплела ей „колосок".

Бернадин встала и пошла в комнату сына. Зазвонил телефон. Она прислушалась к автоответчику – ошиблись номером. Комнатка Джона-младшего была полной противоположностью комнате сестры. Домработница заявила что больше его игрушки собирать не будет, и сдержала слово. Мальчишка уже не первый год увлекался электронными играми, и Бернадин купила за это время не меньше двух десятков, хотя и понимала что это, пожалуй, многовато. С другой стороны, он вроде бы стал вести себя получше и оценки вполне приличные, а кроме новых игр, ему никакие подарки не нужны. Сейчас его игры валялись повсюду, вперемешку с машинками, черепашками Ниндзя, разноцветными фигурками индейцев, ковбоев и кусочками головоломок, к которым он очень пристрастился в последнее время. Картинку из двухсот мелких кусочков он умудрялся собрать за какой-то час. Бернадин поражалась, как это ему удается, – она несколько раз попыталась посидеть с ним вместе, помочь, но у нее быстро начинала болеть голова.

Она собрала разбросанные игрушки, сложила в ящики под кроватью и осмотрелась: делать тут больше было нечего. Она вернулась в большую комнату, потом пошла на кухню, поставила разогревать ужин и снова села на диван. От такой пустоты можно с ума сойти. Сколько раз, бывало, она молила об этом?! Не слышать бесконечное „мам, а мам", хотя бы день. Желание исполнилось, но Бернадин даже не представляла что ей будет так одиноко. Словно она совсем никому не нужна. Можно есть что угодно и когда угодно, но получилось, что она живет в основном на бутербродах из „Макдональдса", хотя это не еда а мусор. Можно было бы сходить куда-нибудь, но вот куда? В кино? Но сколько фильмов можно посмотреть? За последние несколько недель они с Саванной пересмотрели все, что было на экранах. Новый же фильм Спайка Ли, который они так ждут, выйдет не раньше будущей недели. От Робин сейчас никакого проку. Ей самой тошно – у бедняжки депрессия с тех пор, как она узнала, что Рассел женится. Бернадин одного не понимала: чему Робин так удивилась? Все кругом давно знали, что он дерьмо, кроме Робин, похоже. Про Глорию тоже сказать нечего. Напоить бы ее какими-нибудь стимуляторами, давно пора, потому что у Гло энергии всего-то на „Оазис", да еще на своего шестнадцатилетнего обормота.

Датчик духовки запищал, и Бернадин вынула курицу с пюре – еще один гамбургер она бы уже не выдержала. Села за длинный стол, взяла нож, вилку, обвела взглядом комнату. Слишком, слишком тихо. Невыносимо. Она попыталась съесть кусочек цыпленка, но занятие оказалось не по силам, потому что теперь она еще и заплакала. Падая, звякнули о тарелку вилка и нож. Почему она здесь одна, без мужа, да еще и дети уехали? Зачем этот развод? Почему ее мужу взбрело в голову найти себе белую? Почему она должна торчать весь день в белой конторе, помогая этим идиотам наращивать свои капиталы, а потом возвращаться домой, нервничая в пробках: „успею – не успею за детьми к шести", и беспокоиться, оплатил Джон закладную или нет? Почему она должна спать с чужим мужем, если у нее был свой? Почему она вообще оказалась в этом, извините, дерьме? Но ведь оказалась же. Она вытерла глаза. Так себя жалко, аж тошно. Она снова взяла приборы и заставила себя съесть ужин, безвкусный, как в сиротском приюте.

Почитать книжку, что ли? Но ничего конкретного не хотелось. Пора вообще-то заняться ногтями, маникюр не помешает, но все равно у нее никогда не получается так, как надо. Позвонить кому-нибудь? Но Саванне она уже звонила. А жалобы Робин сегодня совершенно не кстати, а если она еще раз услышит имена Рассел или Майкл, то начнет громко кричать. Который час? Двадцать минут восьмого. Глория, вероятно, смотрит что-нибудь очень для нее захватывающее по „ящику", и беспокоить ее не хочется.

Бернадин взяла со стола сигареты и зажигалку и вышла на террасу. Было тепло, но немного ветрено. Она спустилась к бассейну, немножко постояла, пока не поймала себя на мысли, что считает волны. Она вздрогнула и посмотрела вдаль. Заросли мескитовых деревьев словно шагнули навстречу, но потом картина снова стала привычной. Гребень гор напоминал тело нагой отдыхающей женщины и почти совсем закрыл розовато-алый горизонт, но солнце оранжевым краем словно зацепилось за вершины и медлило уходить. Бернадин закурила сигарету и просидела в шезлонге до темноты.

– Кончено! – в восторге визжала Бернадин в трубку.

– Что кончено? – недоумевая, спросила Саванна.

– Развод! Что же еще!

– Постой, ты же говорила, что вам еще раз в суд нужно, из-за раздела.

– Да, нужно, но адвокат Джона попросил о частичном слушании, так чтобы мы могли развестись еще до решения о разделе. Я так рада, хоть кричи.

– Я о таком даже не слышала.

– Я тоже, но хорошо, хоть с этим покончено. Ладно, короче, ты не сможешь со мной куда-нибудь сходить? Пообедать или что-то вроде этого? Надо отметить такое событие, я ведь теперь свободная женщина, представляешь!

– Я бы с радостью, Берни, но, знаешь ли, Кеннет приехал.

– Вернулся?

– Да, что удивительно. Говорит, приехал за новым оптометрическим оборудованием.

– Смотри, как серьезно.

– Ерунда.

– Ладно, мне-то все равно надо отметить. Жизненно необходимо. Ненавижу этот дом.

– А Робин ты звонила?

– Нет еще. Она все по Расселу тоскует. И потом, мне сегодня нужна другая компания. Словом, удачи тебе. Повеселись хорошенько и плюй на неприятности.

– Неприятностей не будет. В крайнем случае, обойдусь с ним, как ты с Гербертом: пересплю и домой отправлю, к жене.

– Ты что такое говоришь?

– Он женат.

– И что?

– А то, что я не хочу связываться с женатым.

– Но пока он здесь-то, ты с ним встретишься?

– Выбирать, кажется, не приходится.

– Когда у тебя последний раз был кто-нибудь?

– В апреле. Когда он приезжал.

– Черт, да уже июль.

– Знаю, и мне страшно.

– Почему?

– Я ведь рассказывала, как его любила, Берни.

– Вот и замечательно, добивайся своего.

– Я в прошлый раз добилась. Только еще хуже стало.

– Ну и что? Он же вернулся?

– Да, но не развелся.

– Ты разве по мне не видишь, развод – дело долгое.

– Знаю, но я не знаю, что он намерен делать.

– Так подожди и выясни. В постели-то он как?

– Очень и очень.

– Тогда плюнь на все, после разберешься. Надолго он?

– На два дня.

– Значит, пусть у тебя будет два хороших дня. Чтобы до следующего раза хватило.

– Посмотрим, как дело пойдет. Извини, что я тебя бросаю. Сама тебя праздновать вытащу, когда он уедет.

– Ладно, пока, я ушла.

Она позвонила Робин, но той не оказалось дома. Бернадин не слишком расстроилась. У Глории ответил Тарик, сообщил, что мать на очередном заседании комитета и не вернется раньше девяти. Сейчас без пятнадцати семь, и если идти, то уже пора. А куда? Большинство заведений, куда они иногда ходили с Джоном, позакрывались, что в Финиксе не удивительно. Как только появляется место, где черные могли бы хорошо провести время, пообщаться среди своих, через пару месяцев непременно что-нибудь случится и его закроют. Потом откроется новое, и опять та же история. Но Бернадин решила, что сегодня ей все равно, увидит она черные лица или нет. Ей нужно уйти из этого проклятого дома.

Она приняла душ, накрасилась, примерила розовую блузку и синий шелковый брючный костюм. Придирчиво осмотрев себя в зеркало, поняла, что выглядит слишком скучно, и принялась рыться в шкафу в поисках чего-нибудь поживее. И нашла – белое льняное платье без рукавов и с низким вырезом. То, что надо.

В конце концов она очутилась в ресторане „Скоттсдейл Принцесс" – пансионата, расположенного на живописных полях для гольфа, – но было уже темно и ничего не видно. Она, в сущности, сюда не собиралась, но это место оказалось ближе всего от дома. Бернадин села за столик у окна и огляделась. Только пожилые люди. Женщины с идеально уложенными серебряными или белоснежными волосами. А столько искусственных бриллиантов и прочего мишурного блеска Бернадин не видела с прошлой новогодней вечеринки. Они, наверное, собирались куда-нибудь пойти попозже, подумала она, потягивая земляничный коктейль „дайкири". Подошел официант, и она заказала грудинку, картофель в сметане и зеленые бобы с миндалем, хотя есть не хотела. Размешала соломинкой взбитые сливки и вдруг подумала: глупо. Тот еще праздник. Что она доказывает, кому? Вот сидит тут, а кому до нее дело? Кто знает, что сегодня она развелась? Никто, а тогда какой смысл? Она подозвала официанта и попросила узнать, не поздно ли еще отменить заказ. Оказалось, поздно. Бернадин сказала, что ей все равно, расплатилась и ушла.