Текст книги "В ожидании счастья"

Автор книги: Терри Макмиллан

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 23 страниц)

Но домой ехать не хотелось. Не зная, куда направиться дальше, она просто поехала вниз по улице и свернула на перекрестке. Отель „Риц-Карлтон", роскошное здание в европейском стиле, казался розовым от заливавших его огней. Бернадин остановила машину.

– Хотите у нас остановиться? – спросил служащий на стоянке.

– Возможно, – ответила Бернадин, выходя из машины.

– Добро пожаловать. У нас наверняка есть свободные места. Межсезонье, знаете ли.

И вот Бернадин стояла в номере люкс, на седьмом этаже с видом на город. Старинная мебель, все оттенки голубого; портьеры, покрывала, занавеси кровати – все разного рисунка, очень красиво. Вот это уже ближе. Бернадин открыла буфетик – полно всяких вкусностей и даже калифорнийские вина. Но она решила спуститься в бар. Еще довольно рано, и, раз уж она сюда попала, нечего сидеть в номере.

Найдя свободное место у стойки в красивом, темных тонов, зале, она снова заказала „дайкири". Пианист играл что-то классическое, и хотя подобная музыка мало подходила к ее настроению, но не уходить же из-за этого. Она посмотрела в зал. Белые в основном.

– Здесь не занято?

Обернувшись, Бернадин с удивлением увидела рядом с собой высокого, приятного черного мужчину в темном костюме, примерно одних с ней лет.

– Нет, не занято, – ответила она и несколько смутилась: вот сидит одна, в баре, не дай Бог, еще подумают, что это ее постоянное занятие. Она надеялась, что он больше не станет с ней разговаривать, – у нее не было желания выслушивать истории из чьей-то жизни или вести светскую беседу с незнакомым человеком, каким бы он интересным не был. К мысли, что она больше не замужем, надо привыкнуть, и один вечер тут ничего не решит.

– Меня зовут Джеймс Уилер. Как поживаете?

– Прекрасно, просто прекрасно.

– А как вас зовут?

– Бернадин Харрис, – ответила она, стараясь не отрывать глаз от бокала.

Он протянул руку, и ей пришлось подать свою. Рука у него оказалась сильная И горячая. Тепло перелилось в ее ладонь, и словно ток побежал по ее руке прямо в мозг, растекаясь по всему телу. Она не поняла, что произошло, такого с ней никогда раньше не бывало. Она отпустила его руку. Пахнуло чем-то чуть сладковатым, терпким, как металл, и в то же время успокаивающе мягким. Его запах.

– А откуда вы? – спросил она.

– Кто, я?

Он улыбнулся. Бернадин заметила обручальное кольцо на левой руке[10]10
  В Америке, как и во многих других странах, женатые люди носят обручальное кольцо на левой руке.


[Закрыть] и успокоилась.

Такой ухоженый, наверное, адвокат, а может быть, работает в рекламе.

– Я здесь, в Скоттсдейле живу, – ответила она.

– И остановилась в этом отеле? – удивился он.

– Да.

– Вот оно что. – Он провел рукой по волосам.

– Что?

– Я, кажется, лезу не в свое дело. Простите.

– Ничего, – сказала Бернадин, отпивая очередной глоток. Что говорить дальше, она не знала. Похоже, у него разговорчивое настроение, а она выпила только половину коктейля, так что не встанешь и не уйдешь – глупо бы выглядело. А кроме того, неизвестно почему, но она теперь и сама не отказалась бы поболтать. – Я только что прошла через развод. Сегодня. Вот и праздную, – объявила она.

– Что ж, поздравляю. Если это уместно.

– Вполне.

– А как долго вы были замужем?

– Одиннадцать лет.

– Ого! – воскликнул он и отхлебнул пива.

– А вы? – кивнула она на обручальное кольцо.

– Пять.

– Счастливы?

– Был когда-то.

– А где вы живете?

– В Вирджинии, совсем по соседству с округом Колумбия.

– А в Финиксе вы по делам?

– Да. Изучаю обстоятельства дела, над которым работаю. Я адвокат по гражданским делам.

– Надолго к нам? – Бернадин поверить не могла, что окажется такой любопытной. Два коктейля, видно, все-таки многовато.

– Я здесь уже четыре дня. Завтра уезжаю.

– А город посмотрели?

– Городок, хотите сказать? – Он широко улыбнулся.

Улыбка у него была сногсшибательная. Очень сексуальная, если быть точной. А усы, с ума сойти, даже в полумраке бара видно, до чего хороши. И эти густые брови, и губы, такие сочные, а двигается он словно все суставы смазаны. Да нет, это ей кажется, из-за выпитого. Еще никогда ее не возбуждал совершенно незнакомый человек, и ей стало вдруг очень неловко от собственных мыслей. С Джоном, даже когда они первый раз встретились, она такого не испытывала. И ни с кем другим тоже.

– Вы правы, – сказала она, пытаясь думать о его словах, а не о нем самом. – Хотя в Финиксе и живет миллион человек, большим городом его не назовешь.

– Я посмотрел достаточно, чтобы понять, что жить мне здесь не захочется. Слишком жарко, и потом, что здесь делать?

– Нечего.

– Сказать честно, вы – лучшее, что я видел за эти четыре дня.

– Спасибо. – Бернадин подумала, что, будь она белой, непременно залилась бы краской.

– Итак, вот и весь ваш праздник? – спросил он.

– Похоже, что так.

– Но вы ведь не одна празднуете?

– Вот теперь вы рядом сидите, – сказала она и готова была язык проглотить. Что это с ней? Флиртует? Или решила выставить себя полной дурой?

– Действительно, – улыбнулся он. – Надеюсь, не возражаете?

– Пока нет.

Он рассмеялся и предложил пересесть к столику, где посветлее. Бернадин встала, оставив коктейль на стойке.

– Заказать вам еще? – спросил Джеймс.

– Нет, спасибо. Разве что немного джина с тоником.

Джеймс заказал две порции и вернулся за столик. В последовавшие за этим три часа они узнали друг о друге больше, чем иные узнают за всю жизнь. Зачем ей эти сведения и что с ними делать, Бернадин не знала. Оказалось, Джеймсу тридцать семь, он женат на белой, что почему-то сегодня Бернадин не задело, жене тридцать два, и у нее редкая форма рака молочной железы. За этот год ее шесть раз клали в больницу. Слушая его, Бернадин ни минуты не сомневалась, что он говорит правду. Такое не выдумывают. Детей у них нет, жена не хотела, с чего и начались конфликты. Три года назад она заметила на груди большую гематому; взяться ей было неоткуда, она нигде не ударялась. Когда сделали анализ, оказалось – рак, причем в форме, при которой не спасает даже удаление груди. Еще до болезни жены они собирались развестись, но не мог же он оставить ее в таком состоянии. Дома у них стоял кислородный аппарат, а последний год она в прямом смысле жила на морфии. Теперь они просто ждут конца. Джеймс сказал, что совершенно выжат. Видеть ее страдания – самое страшное, что ему довелось пережить.

Бернадин рассказала ему о Джоне, с начала до конца, даже о таблетках, Джеймс назвал ее мужественной женщиной: одна воспитывает двоих детей, работает целыми днями. Даже чтобы прийти сюда, как она сделала сегодня, чтобы отпраздновать свою свободу, тоже нужно обладать определенной долей смелости. Он сказал, что видел, как она приехала, и признался, что очень надеялся, что не на свидание. И очень боялся, что она не спустится в бар. Но она пришла.

И ещё он сказал, что Джон – дурак, как и многие ему подобные.

– Мы слишком многое принимаем, как само собой разумеющееся, а не следовало бы. Мы обижаем тех, кого всеми силами должны были бы оберегать, раним тех, кто нас любит, а потом удивляемся, почему у нас получается не жизнь, а бардак, извини за грубое слово.

– Не стоит извиняться. Я совершенно согласна.

Интересно, но Бернадин соглашалась практически со всем, что говорил Джеймс. И с каждым словом он нравился ей все больше и больше. Бернадин удивлялась, как мужчинам удается вовремя сказать то, что нужно, и почему они от этого становятся еще привлекательнее. Как это они умеют двигаться, смотреть на тебя по-особому, и вот ты уже только о нем и думаешь. У Джеймса получалось все, и даже больше. Давно она не встречала человека имевшего собственную точку зрения по стольким вопросам. Она готова была сидеть и слушать его всю ночь.

– Давай вместе отпразднуем твою новую свободу? – Он держал ее руки в своих, и ей не хотелось, чтобы он их отпустил.

– Что ты имеешь в виду? – спросила она.

– Можно задать тебе вопрос? У тебя никогда не было желания сделать что-то подобное?

– Что?

– Встретить кого-то, кто так тебе понравится, что не захочешь терять время на условности и притворство, а захочется просто быть с этим человеком и так сильно, что махнешь на все рукой и скажешь: пусть, а потом будь что будет.

Черт, звучит хорошо, подумала Бернадин. Даже и сравнивать нельзя с ее интрижкой с Гербертом. С Гербертом они не разговаривали: секс и все.

– Знаешь, я так долго была замужем, что подобное мне и в голову не приходило, – призналась она.

– Позволь мне стать твоей защитой и опорой сегодня, – попросил он и заглянул ей в глаза. Очень серьезно.

– Да ты меня уже поддержал, своим разговором. Но, честно сказать, я бы рискнула, – сказала и тут же занервничала. Хотя почему, собственно? Нет, она должна узнать, каково это, и узнает, прежде чем опять начнет полностью соображать и передумает.

Джеймс помог ей выйти из-за стола, отошел к бару расплатиться, обернулся, снова посмотрел ей в глаза. „Вот так дела", – подумала Бернадин. Она смотрела на него не отрываясь. Какие плечи, дух захватывает. Ей безумно захотелось оказаться в этих сильных руках. Когда Джеймс обнял ее за плечи, по телу снова пробежал ток.

Они поднялись в лифте на ее этаж. Бернадин так нервничала, что никак не могла вставить ключ в замок. Понимая, что с ней творится, Джеймс взял у нее ключ и сказал:

– Успокойся, все хорошо. Давай я.

Она прижалась спиной к его груди. Ей хотелось упасть, чтобы он подхватил ее и понес, но она словно окаменела. Дверь открылась, из комнаты им в лицо дунул прохладный ветер. Бернадин положила сумочку на кровать и подошла к окну. Вот он здесь, а она не знает, что делать дальше. Страшно подойти сразу слишком близко. Но Джеймс сам подошел к ней и стал рядом. Они смотрели на залитый огнями город, и Бернадин подумала что такого она даже в мечтах не представляла.

– Как ты? – тихо спросил он.

– Страшно.

– Я знаю. Совершенно очевидно, что с тобой в жизни ничего похожего не случалось.

– Ты прав.

– Мне это нравится. Не передумала?

– Я много о чем передумала.

– Если тебя это утешит, со мной такое тоже впервые.

– Неужели?

– Правда. И это всего лишь временное решение постоянной проблемы, от которой не уйти. – Джеймс нагнулся, целуя ее волосы, щеки, обнаженные плечи. Напряжение исчезло. – Знаю, звучит банально, но мне кажется, я знал тебя всю свою жизнь, – сказал он и поцеловал ее в губы. – И знаешь еще что?

Бернадин его почти не слышала. Как хорошо…

– Что? – произнесла она наконец.

– У меня уже полгода никого не было.

Это она расслышала.

– Вот в это я не верю.

– Это правда.

– И почему?

Он не ответил.

– Я хочу, чтобы сегодня ты почувствовала себя самой прекрасной женщиной на свете, – сказал он и снова поцеловал ее.

Бернадин посмотрела ему в глаза и улыбнулась. Хорошо. Так хорошо, что она глубоко вздохнула, взглянула на стоящего перед ней мужчину и успокоилась. В конце концов она уже не замужем. У нее в сумочке предохранительное средство. Она взрослая женщина и вольна делать все, что захочет. Разве нет? Разве сердце уже не сказало „да"? Откуда же тогда все ее сомнения? Откуда мысли, что она не должна здесь находиться, что то, что она делает, – низко и грязно, и вообще такое простительно в двадцать, но никак не после тридцати. Но она истосковалась по настоящему чувству, по настоящей нежности, и ей нужен был настоящий мужчина. Она хотела, чтобы Джеймс обнял ее. Она хотела, чтобы он снова и снова повторял ей: „Ты прекрасна", пока она в это не поверит. Она хотела, чтобы он сказал ей, что все еще у нее наладится. И хотела, чтобы это сбылось.

Джеймс сказал, что уже десять лет не обнимал и не целовал черную женщину. Первый раз за десять лет он разговаривает с женщиной открыто, не стараясь казаться иным, чем он был. Сказал, что благодарен судьбе за их встречу. Он обнял Бернадин так сильно и нежно, что она заплакала. И он сказал: „Поплачь", и она плакала, и ей было хорошо.

Так они стояли у огромного окна, пока оба не нашли в себе силы дать друг другу утешение иного рода. К рассвету следующего утра Джеймс Уилер и Бернадин Харрис полюбили друг друга. Оба понимали, что это утешение лишь временное. Джеймс благодарил Бернадин за то, что она утешила его боль, за то, что доверилась ему, что была с ним честна, был благодарен за все и особенно, сказал он, прощаясь, за то, что она вернула ему веру в женщин его расы. Он уехал.

Бернадин оплатила свой номер, села в свой „Черроки" и поехала домой. Дома она уселась на диван, потянулась было по привычке за сигаретой, но ни нужды, ни желания курить не было, и она не стала. Улыбаясь, она снова и снова переживала прошедшую ночь и думала, что пусть даже они никогда больше не встретятся, пусть она никогда его больше не увидит. Неважно. Она снова почувствовала себя живой.

НОВЫЕ ГОРИЗОНТЫ

Большой грузовик натужно сопел за окном. Это была не машина мусорщика. Глория встала и выглянула через жалюзи. Многотонный фургон парковался у дома напротив, а под самыми окнами стоял „бьюик"-седан темно-синего цвета. Чернокожий лет под пятьдесят вылез из автомобиля; на нем был серо-голубой комбинезон. Судя по всему, работник транзитной автомобильной компании, кажется, это их форма. В его почти седых волосах просвечивала лысина, а кожа была красновато-коричневой. Ростом он был примерно метр семьдесят семь, точно сказать было трудно. С такого расстояния не определишь, красивый он или нет, но для своего возраста держался неплохо.

Наконец-то хоть один темнокожий по соседству. Глория была приятно взволнована: надоело быть единственной во всем квартале – не считая, конечно, Тарика. Почему раньше никто вроде них сюда не переезжал? Ведь дома здесь совсем не дороже. И удобно вполне.

Глория еще минут пятнадцать – двадцать наблюдала, как грузчики разгружали коробки и ящики. Что-то хозяйки не видно. Может, попозже стоит зайти к новым соседям, принести бутылочку вина Нет. Может, они люди религиозные и не пьют. Не хотелось бы их обидеть. Тут она вспомнила, что в холодильнике есть полуфабрикат – картофельный пирог. Можно приготовить и отнести им.

Может быть, теперь будет с кем попить кофе, посудачить. Те, кто жил здесь прежде, относились к Глории хорошо, улыбались при встрече у почтового ящика, но не были слишком дружелюбны. Говорили „привет", махали рукой из окна машины (хоть и не всегда), но никто никогда не приглашал ее ни в бар, ни к себе на обед, и она отвечала тем же. Честно говоря, Глория не чувствовала себя такой же, как они. Они были белые. Их жены – в основном домохозяйки. Вся радость в их жизни – это ездить в кегельбан, или на пикник, или в супермаркет, а то и убирать в доме весь день напролет.

Интересно, есть ли дети у новых соседей? Вроде там не было видно детской мебели, игрушек, велосипедов. Может, их дети такие же подростки, как Тарик. Или совсем взрослые. Этот дом в квартале самый маленький, единственный одноэтажный, с двумя спальнями. Его всего пять лет как построили. Вот только прежние жильцы настелили там грязно-бурый ковер, а кухню и коридор выложили кафелем ярко-оранжевого цвета. Глория знала об этом потому, что заглянула в каждое окно сразу, как они уехали. А эти новенькие заключили сделку и уплатили всего девяносто пять тысяч баксов. Глории это было известно, как и всякому другому – много раз читала условия по продаже под подписью „продается", которая висела уже целых девять месяцев. Глория так привыкла видеть табличку на окне, что не заметила, как надпись на ней сменилась на „продано".

Наконец она закрыла жалюзи и спустилась вниз приготовить себе омлет. Потом надо было идти на работу. Нет, сегодня не стоит знакомиться с новичками.

Салон был пуст, что было странно; Филип всегда приходил раньше Глории. Дезире непростительно опаздывала, а у Джозефа до десяти не было клиентов. Синди поехала записываться на курсы судебных репортеров, так что до полудня она не появится. Глория нажала клавишу автоответчика, и тут заметила записку от Дезире, в которой сообщалось, что та увольняется. Глория вздрогнула и глянула на рабочее место Дезире. Пусто. Никаких причиндалов. И когда только ей стукнуло это в голову? Но, может, и к лучшему, что эта дурочка убралась.

Загудел автоответчик.

– Глория, это Филип. Я не хотел тебе говорить, но у меня плохие новости, дорогуша. Я заболел. У меня сыпь. Называется это опоясывающий лишай. Какой-то вирус, вроде ветрянки, только это не ветрянка. Я не смогу работать месяц, а может, и больше. Не волнуйся, у меня будет все в порядке. Надеюсь, в салоне из-за этого дела на пойдут хуже Я сейчас у друга, ты мне не звони. Я сам тебе позвоню. Привет, милая.

Опоясывающий лишай? Что-то раньше она о таком не слышала. А если Филип и потом не вернется? Как же она обойдется без двух мастеров? Глория достала из сумочки таблетку. Набирая воду, со страхом думала: только бы у Филипа не оказался СПИД! Жаль, что нельзя ему позвонить. Уж она-то бы вытянула из него правду. Спросить бы кого-нибудь. А кого? Глория выключила кондиционер и музыку. Холодок вдруг пробе жал по ее спине. Пустота. В салоне было пусто. Все шло наперекосяк.

Бернадин пришла рано.

– Привет! – крикнула она с порога. На ней была красная кепка, и волосы под ней наверняка сбились в колтун. Да, настоящее воронье гнездо. Бернадин дважды отменяла свои визиты к Глории, неудивительно, что она хотела спрятать это безобразие Но выглядела она свежей, похорошевшей, чем-то возбужденной, и Глории сразу захотелось узнать, в чем дело.

Пришли клиенты Джозефа и Синди и в ожидании мастеров попивали слабенький кофе разбавляя его излишним количеством сливок. Глория хотела было попросить их не налегать на сахар, но подумала, что Филип ее не одобрил бы.

– Ну, – спросила Бернадин, усаживаясь в кресло. – Как дела?

– Нет, ты лучше скажи, как у тебя.

– Ой, здорово, я прямо поверить не могу. Видишь, какие у меня волосы?

– Вижу, – хмыкнула Глория. – И быстро же они растут! Как твой судебный процесс? Все уладилось?

– Хотелось бы, но каждый день что-то новенькое. Кажется, мой адвокат решила вызвать в суд всех и каждого. Я уж готова все к черту бросить. Сбежать с последними деньгами. Это, конечно, шутка. Но сколько приходится тратить времени, чтобы записывать все, что она требует, посылать запросы, время от времени получать неправильные ответы. Нет, я на все это уже не реагирую. С меня хватит.

– А как с домом?

– Вчера повесили табличку.

– Джон опять не заплатил?

– Я извещений не получала, поэтому решила, что он все-таки платит. Кажется, мой адвокат напугала его до смерти, сказала ему, что он может запросто оказаться за решеткой.

Услышав последние слова, все трое клиентов за кофейным столом подняли головы. Им был небезынтересен весь разговор; когда Бернадин поняла, что ее слушают, она перешла почти на шепот.

– Но я встретила такого парня!

– Знаешь, кажется, ты единственная, у кого с этим нет проблем.

– Он просто чудо!

– Значит, он моложе тебя.

– Гораздо моложе.

– На сколько?

Трое клиентов опять навострили уши.

– На десять лет.

– Ему только двадцать шесть?

– Ну какого черта так орать, Глория?

Женщина лет под шестьдесят широко ухмыльнулась, листая журнал. Ясно, что улыбку ее вызвало не содержание передовицы.

– Что это ты вытворяешь, Берни? У тебя двое детей, так тебе еще третий понадобился.

– Он настоящий мужчина. А я просто играю с ним.

– А он знает, что ты с ним играешь?

– Ну, в этом-то все и дело. Он серьезен, как катафалк. Я говорю ему, что стара, а он заявляет, что ему все равно. И дети его любят.

– Он что, уже и с детьми познакомился?

– А что в этом плохого, Глория?

– Смотри сама. Незачем детям знакомиться с каждым твоим новым другом. Что они подумают?

– Ты говоришь так, будто я собираюсь побить рекорды Гиннесса. Что они думают? Что он мой друг – кстати, это правда – и что очень милый. Что я могу сделать, если ему нравится водить их в парк, в зоопарк, в кино и запускать змей? Их отец и половины этого не делал. Значит, я должна лишать их удовольствия? Мы даже в церковь ходим все вместе.

– А чем он занимается?

– Работает. Он авиамеханик.

– Вот и хорошо, – вмешалась пожилая клиентка. – На твоем месте, девочка моя, я бы за него держалась. У молодых больше прыти, они лучше относятся к женщинам, у них не закосневшие мозги, и они никогда не бывают скупыми. – Она хихикнула и снова притворилась, что читает журнал с таким видом, будто вовсе не раскрывала рот.

Бернадин и Глория переглянулись в зеркале и прыснули.

– Пойдем к мойке, – сказала Глория. – Как его зовут?

Они ушли в угол салона, где их нельзя было услышать, не подойдя вплотную.

– Винсент, – произнесла Бернадин. – Винсент Грешем.

– Наклонись. – И Глория прижала ее голову чуть сильнее, чем следовало.

– Пару недель назад мы встретились в банке. Мы стояли в очереди, и он заговорил со мной, уж и не помню о чем. В этот момент я думала только о том, какой он, ну прямо, как новенький серебряный доллар. В конце концов он попросил у меня номер телефона, и я дала. Потом он позвонил, пригласил поужинать, ну и так далее.

– И? – спросила Глория, втирая густой шампунь в волосы.

– И все.

– А какой он?

– Какой? Мужчина, как и любой другой. Знаешь что, Глория? Если у такого „молокососа" хватило духу попросить у меня номер телефона, не могла же я не выяснить, на что он еще способен. И он свел меня с ума. Слушай, а где Дезире и Филип?

Глаза клиентов вопрошающе обратились к ним: интересно, куда подевались мастера.

– Он болен, – сказала Глория, как отрезала. – А Дезире уволилась.

– А что с ним? – спросила Бернадин.

– Не знаю. Пока его не будет.

– А Дезире, она когда ушла?

– Кажется, сегодня. Ну и хорошо.

– А ты найдешь ей замену?

– Кто знает? – вздохнула Глория.

Пришли один за другой Джозеф и Синди.

– Ты с Робин давно разговаривала? – спросила Бернадин.

– Она на прошлой неделе здесь была. А что? – Глория начала промывать ей волосы.

– Она плохо кончит, это точно. В один прекрасный день ее просто убьют.

– Так что с ней?

– Догадайся.

– Не может быть!

Джозеф повел пожилую женщину к соседней мойке. По ее лицу было видно, что она счастлива снова оказаться рядом. Она села в кресло и закрыла глаза.

– Мы с Винсентом оставили у нее детей в пятницу на ночь и пошли в кино, и меня чуть кондрашка не хватила, когда утром дверь мне открыл Рассел.

– Не может быть!

– Честное слово.

– А его… эта?

– Забудь. Они уже разбежались.

– Так они же поженились всего пару месяцев назад!

– Она свалила, подружка.

– Врешь, Берни.

– Я же только что тебе сказала, что он открыл дверь.

– Я поняла. – Глория начала ополаскивать голову Бернадин.

– Можешь себе представить?

– Если это о Робин – могу. У нее не осталось ни гордости, ни здравого смысла. Хоть ты бы ее вразумила, Берни.

– И что я ей скажу? „Перестань быть дурой и брось этого полипа"? Ей же хоть кол на голове теши. Я ее очень люблю, но только посмотри на нее! Ни тени смущения. От счастья так и светится. Как будто приз выиграла или еще что-то. С ней бесполезно разговаривать, она уже закусила удила, вот что я думаю. А ей все-таки нужно остановиться.

– Неужели она его обратно пустит к себе, Берни?

– Даже спрашивать боюсь. Но она же не умеет молчать, обязательно все расскажет. А я и виду не покажу, что я думаю. Это ее жизнь, не моя.

– Пойдем. – Глория подтолкнула Бернадин. – Я тебя высушу.

– Лучше, чем в театре, правда? – подмигнула Бернадин старушке у мойки.

* * *

Когда Глория вошла в дом, она услышала звуки саксофона. Тарик играл теперь довольно часто – Глория не помнила, когда еще он столько упражнялся. Перейдя в старший класс, он, казалось, стал серьезнее ко всему относиться. Табель успеваемости и сравнить нельзя было с прошлым. Глория при каждом удобном случае давала сыну понять, что гордится им и что верит в его способности. Он забыл о своем клубе и больше не встречался с той белой девчонкой. Но подружки, которых он приводил домой, были, как одна, красивые, светлокожие и все с длинными волосами. Глория спросила его, обязателен ли такой „джентльменский набор", на что он ответил: „Значит, у меня такой вкус, и оставь меня в покое".

Глории не хотелось попрекать его тем, что он гуляет с девушками, похожими на белых. Что это за мода? С чего вдруг? Чем ему не нравятся девушки с темной кожей и короткими курчавыми волосами? Разве они не красивые? Но Тарик упрямо повторял: он выбирает себе по вкусу.

Саксофон смолк. Глория вздохнула – ей нравилось его слушать. Вынув пирог из духовки, она принялась гладить рубашку сына. Завтра их класс будут фотографировать. Тарик опустился вниз и уселся у стола.

– Можно с тобой поговорить, мам?

Только бы это не оказалось какой-то ерундой. В последнее время они жили в таком согласии, не нарушать же его теперь.

– Я слушаю тебя. – Она расправила складку на рукаве рубашки.

– Помнишь, я говорил тебе об оркестре „Все вместе"?

– Да.

– А ты все прочла, что я тебе принес? – спросил он.

– Да.

– Ну, и каково твое мнение?

– Конечно, для молодежи это очень хорошее дело.

– Я хочу туда записаться.

– Тарик. – Глория вздохнула и отставила утюг. – Мы же, кажется, договорились, что ты поступишь в университетский колледж.

– Во-первых, я еще не готов, мам. Я еще не решил, чем потом буду заниматься. Ну, а если я и буду поступать, то только в Морхауз.

– Но это же в Атланте!

– Я хочу учиться в колледже для черных, мама. Я с самого детства ходил только в школу для белых. Мне надоело быть единственным цветным в классе. Я хочу почувствовать, что значит быть среди своих. И я все равно смогу сдать все экзамены в колледж, если меня примут в эту организацию. Подумай, мам! Я смогу объехать весь мир и круглый год буду играть!

– А ты сможешь жить с людьми, которых еще не знаешь, целый год?

– Конечно, мам. Но этого мало. Ведь есть еще то, что делаешь для общества… Ты же читала в их проспекте, чем они занимаются? Выступают в приютах для престарелых, помогают изнасилованным женщинам и детям и все такое. По всему миру! Я же пройду такую хорошую школу жизни, правда, мам?

– Конечно.

– Мне не обязательно потом становиться музыкантом, но и это не помешает. Пожалуйста, можно, я попробую пройти собеседование?

– В проспекте сказано, ты должен посмотреть хотя бы одну из их программ.

– Через две недели одна будет показана в университете, я уже проверял.

– Ты же не знаешь, сколько это будет стоить? – Но Глория уже подсчитала. Она прочла все брошюры и даже успела созвониться с администратором по поводу того, как работает организация. Честно говоря, ее размах впечатлял. Семьсот подростков от семнадцати до двадцати пяти, из двадцати пяти разных стран, делятся на пять „команд". Пять недель они проведут в Таксоне на репетициях и уроках музыки и хореографии. Картинки в проспекте выглядели на редкость привлекательно. Кроме того, дети смогут принять участие в семинарах, встретиться с известными музыкантами, политиками, бизнесменами, учителями, как в США, так и за границей.

– Наверное, восемь тысяч долларов, мам, но вроде у них там есть стипендия.

– Ах, только восемь тысяч.

– Мам, если меня возьмут, я постараюсь заработать, еще поищу спонсоров. Так многие делают. Ну, если ты хоть что-то сможешь заплатить, я постараюсь добиться стипендии.

– Кое-какие сбережения у меня есть. – Глория всегда тщательно скрывала от сына, сколько денег у нее накоплено и сколько она зарабатывает. Деньги, вырученные за дом родителей в Окленде, пришлось частично потратить, чтобы открыть „Оазис"; остальные она вложила в банк, а затем перевела в акции. Но она не хотела, чтобы Тарик об этом узнал. Ни к чему растить испорченного лоботряса, который будет рассчитывать, что получит все без труда. Когда Тарик просил ее о чем-то, она нередко отвечала, что пока они не могут себе это позволить, или сразу говорила нет. Иногда она, однако, делала ему сюрприз – так, она считала, подарок будет казаться более ценным.

– Так сколько? – спросил Тарик.

– Кое-что, – повторила она, отлично зная, что может уплатить всю сумму. – А пока будет так: если тебя примут, придется самому заработать сколько сможешь.

– Да я все сделаю, мам. – Он чуть не подскочил от радости. – Я так хочу поехать! Я все лето об этом думал. Помнишь Билла, ну, того, нашего соседа, он еще в прошлом году окончил школу?

– Да.

– Он даже петь не умеет, а его взяли. Он говорит, это круто. Он был в Финляндии, Франции, Германии, поездил по всей Америке и был в Нью-Йорке! И знаешь еще что? Он видел даже королеву Англии, вот!

– Не надо так убеждать меня, Тарик. – Глория водила утюгом по передку сорочки. – Все, что я хочу, это чтобы ты получил высшее образование. Можешь играть на своем саксофоне, петь и плясать, но без этой бумажки настоящего будущего у тебя не будет. Но ты и так это знаешь.

– Билл поступил в колледж.

Глория поставила утюг. Тарик продолжал:

– Когда мы вернемся, мне будет всего девятнадцать. Кроме того, нередко сначала поступают в колледж, а затем берут академический отпуск на год. И я так сделаю, обещаю.

– Ладно, поживем – увидим, не торопись.

– Спорим, меня возьмут? Ты меня всегда учила быть оптимистом.

– Конечно.

– Что я и делаю. – Тарик встал.

За эти месяцы он подрос еще на восемь – десять сантиметров и из мальчика превратился в очень рослого и стройного мужчину.

– Я горжусь тобой, Тарик, – сказала она и снова взялась за утюг.

– Чем это ты гордишься? Я же такой, как все.

– Ты не доставлял мне особых неприятностей. Во всяком случае, таких, какие имеют другие матери – наркотики и все такое. Мне повезло, что у меня такой сын.

Тарик уперся о стол, положив ладони прямо на только что отглаженную рубашку, наклонился и поцеловал мать в лоб.

– Спасибо, мама. Можно мне кусочек пирога?

– Нет. Это для наших новых соседей.

– Каких еще новых соседей?

– Черная семья переехала сегодня в дом напротив.

– Ну, ладно. Я ухожу. – Он, пританцовывая, вышел из кухни.

Через минуту снова раздались звуки саксофона. Глория не могла скрыть улыбку. Такого сына она всегда хотела иметь: ответственного, уверенного, знающего, чего он хочет. Сегодня Глория еще раз убедилась в этом.

* * *

Дверь соседского гаража была открыта, видна была машина. Глория перешла улицу с еще теплым пирогом, завернутым в фольгу. На пороге стоял вчерашний мужчина.

– Здравствуйте, – сказал он.

– Здравствуйте, – ответила она. Вблизи он оказался очень привлекательным. Очень. Все приготовленные слова вылетели из головы. Почему? Ни перед одним мужчиной она не тушевалась, будь он даже намного старше ее или совсем незнакомый. – Я Глория Мэтьюс. – Она вдруг вспомнила свое имя. – Я живу напротив и хотела сказать вам и вашей семье:.Добро пожаловать".

– Спасибо. – В его голосе был заметен южный акцент. – Очень приятно. Зайдите, пожалуйста, хоть на минутку. – Он приглашающе повел рукой.

– Я не хочу к вам вторгаться вот так. – Глория все стояла на пороге. – Мне просто хотелось представиться. А ваша жена дома?