Текст книги "Рыцарь ночного образа"

Автор книги: Теннесси Уильямс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 18 страниц)

Так я и сидел на кухне чуть не всю ночь, и только чувствовал – что-то этой ночью должно случиться, и не ошибся. Было, наверное половина первого, когда внезапно началась большая суматоха. Я услышал его кашель, а потом – как она побежала в коридор и начала звать меня по имени.

Я продолжал сидеть, как ни в чем не бывало, и ждать, что будет дальше.

Очень скоро она спустилась на кухню, наполнила кувшин водой.

– Ты что, не слышал, что я звала тебя, Цыпленок? – спросила она.

Я продолжал сидеть и смотреть на нее. На ней было только шелковое белье, отчего у меня в голове всплыла надпись на стене туалета на мемфисской автобусной станции. Девушки, конечно, носят чудные французские трусики, а парень, что писал там, мысленно представлял себе девушку, сложенную, как Мэртл.

Она наполнила графин водой и поставила его на стол.

– Лоту плохо, – сказала она мне.

Я не сказал ничего.

– Ему, кажется, очень плохо. Я хотела вызвать врача, но он сказал, что утром все будет в порядке.

Я опять ничего не сказал.

– Что с ним? – спросила она меня через какое-то время.

– Чахотка, – ответил я ей.

Она сделала вид, что шокирована.

– Это плохо? – спросила она.

Я рассказал ей, что в мемфисской больнице у него уже вырезали одно легкое, потому что рентген показал, что оно все съедено болезнью.

– Почему мне никто об этом не сказал? – спросила она.

Она посидела там и немного похныкала, я молчал и продолжал смотреть на нее.

– Не везет мне, – сказала она. – Вам не понять, как это бывает с нами, с женщинами. Я работала в магазине бакалеи в Билокси.

– И что вы хотите рассказать, – спросил я, – историю всей вашей жизни?

– Нет, – сказала она. – Просто хочу кое-что сказать. Я тогда была худенькая, не красила волосы и была очень привлекательна. Мне тогда было пятнадцать, и я не гуляла с мальчиками. Я была хорошенькая, как любая девочка в моем возрасте. И вы можете себе представить, что произошло. Управляющий магазином стал все время ходить мимо меня, и каждый раз касаться моего тела. Сначала руки, он каждый раз слегка щипал меня за руку, потом плечи, потом дело дошло до ягодиц. Я рассказала об этом подружке. Она мне посоветовала делать вид, как будто я ничего не замечаю, просто попытаться игнорировать это, может он потом и перестанет. Но она не знала Чарли. Он стал щипать меня сильнее и крутиться рядом все дольше. Что мне было делать? Не замечать этого? Я сказала подружке, она мне опять посоветовала отвести его в сторонку и честно поговорить с ним. Сказать ему, что к такому поведению не привыкла. Я так и сделала. Я пошла к нему в кабинет позади магазина. Была суббота, после обеда, в середине лета. Я сказала: «Мистер Портер, думаю, что вы ведете себя нечестно и некрасиво». «Что вы хотите этим сказать?» – спросил он у меня. «Мне кажется, – сказала я, – вы пользуетесь своим положением и позволяете себе вольности, которые мне не нравятся, потому что я получила приличное воспитание». Но Чарли только ухмыльнулся. Он подошел ко мне и положил свои руки мне на ягодицы. «Вы это имеете в виду?» – спросит он меня. Потом он меня поцеловал. А потом со мной было покончено. Я пыталась бежать, Чарли стал меня толкать в другую сторону. Он закрыл дверь кабинета прижал меня к большому столу и силой овладел мною. Он лишил меня девственности прямо на этом столе. Ему было около сорока, рыжие волосы были уже с проседью. Вы знаете, о ком я говорю, о типе людей, которые, как здоровые быки, и я влюбилась в него. Должна сознаться что он сделал меня счастливой в то лето, и память о нем – до сих пор самое ценное, что у меня есть. Говорят, что с девственностью теряешь и сердце. Ничего не могу сказать. Многим девушкам это сначала не нравится, но я должна сознаться, что мне понравилось с самого начата.

Она вытерла глаза кончиком скатерти.

– Это конец истории? – спросил я ее.

– Нет, – сказала она, – это не конец, это только начало. Я ему надоела в конце концов. Он сказал, что жена все узнала, и он должен меня уволить. Некоторые девочки сказали мне, что у него будут неприятности. Он не мог меня уволить, потому что мне тогда было всего пятнадцать. Но у меня было гордости в избытке, поэтому я упаковала вещи и перебралась в Пенсаколу. Потом в Новый Орлеан. Потом в Мемфис. До этого я никогда не работала в доме, а тогда пришлось, потому что мне надо было заплатить за аборт, который мне пришлось делать.

Лота я подцепила на улице. Он выглядел как ребенок. Такой худенький и немного жалкий. Меня очень тронуло, что он вел себя со мной по-детски. Он казался таким одиноким, я полюбила его, правда. Он спал в моих объятиях, как спал бы младенец, а когда проснулся, спросил не поеду ли я с ним к нему домой и не соглашусь ли стать его женой. Я сначала засмеялась. Мне это показалось смешным. А потом я подумала: «Прекрасно, раз парень говорит, то секс, в конце концов, это не только, когда два человека прыгают друг на друге, это нечто гораздо большее!» Поэтому я сказала: «Да», и мы отправились в путь на следующее же утро…

– Что мне теперь делать? – спросила она.

– С чем? – спросил я ее.

– С тобой, – сказала она. – С той минуты, как я увидела тебя, с самого первого взгляда на это мощное тело, я сказала себе: «Твоя песенка спета, Мэртл!» Так что мне делать?

– Хорошо, – сказал я, – если чья-то песенка спета, надо, чтобы она была спета в хорошей компании.

Я взял со стола лампу и стал подниматься по лестнице. Она пошла следом. У дверей комнаты Лота она остановилась, но я продолжал подниматься. Я знал, что она пойдет за мной. Я поднялся на чердак, сбросил с себя одежду прямо на пол рядом с кроватью, сам сел на кровать и стал ждать ее, я знал, что она поднимется. Наверное, еще ничего в жизни я не ждал так сильно, как того, чтобы эта женщина легла со мной в постель. Конечно, у меня стоял и рвался в бой, но дело было не только в этом. Дело было еще в том, что она была женой Лота, а имение перешло к Лоту, и он был законным сыном, а я выблядком, которого обвиняют в том, что в нем есть и негритянская кровь. Здесь все смешалось. И, тем не менее, я никого еще так не ждал в своей жизни, как эту женщину, того, чтобы она поднялась ко мне и легла со мною в постель. Не прошло и пяти минут, как я услышал ее шаги на лестнице ко мне на чердак. И тогда я понял, что молюсь. Я молил Бога послать мне на чердак эту женщину. Спрашивается, зачем? С какой стати Господь должен отвечать на такого рода молитвы? Какой такой Бог будет отвечать на молитвы, идущие от такого – вроде меня, кто продан дьяволу, когда тысячи добрых молитв, вроде молитв за страждущих, страдающих и умирающих, остаются без ответа, как будто возносятся от сверчков, стрекочущих летом на дворе. Это только показывает, как мало толку от всех этих религий и всех разговоров о спасении души. Круглых дураков на земле – тоже круглой – большинство.

Но сейчас – не об этом. Сейчас – о том, что жена Лота ложится ко мне в постель. И когда я услышал ее шаги, он встал так прямо, что на него можно было повесить шляпу или кое-что потяжелее. Я расставил и вытянул свои ноги, она подошла ко мне, встала рядом с кроватью, погладила его и поцеловала как некую святыню. Она захихикала, замурлыкала и проделала что-то заморское. Я просто лежал на спине, глядел в небо и наслаждался. Потом она раскачалась и запрыгнула ко мне в кровать. Я чувствовал ее тело. Такое большое и горячее, как гора, внутри которой – печь. Я хотел войти в эту чудесную гору. Я сорвал трусики с ее зада. Она столкнула их с кровати. Потом я влез на нее. Она вставила его головку. Я толкнул им, и она закричала: «Боже всемогущий!» Я вынул его немного и снова засадил, и она сказала: «О, Святая Мария». Она произносила свои молитвы – или то, что было похоже на молитвы – все время, пока я давал его ей. А когда я кончил, и она кончила в тот же момент, я мог поклясться, ее крики могли сорвать крышу с дома. «Мария Пресвятая, Матерь Божья», – кричала она. Я начал смеяться. Я подумал что крышу снесет. И он там, внизу, все это должен был слышать, потому что как раз в это время он начал выкрикивать наши имена.

Еще не спустившись утром с чердака, я знал, что Лот мертв. Так оно и было. Я нашел его тело лежащим поперек порога. Он сполз с кровати, смог доползти до двери спальни. Он смог толкнуть ее, открыть до половины. Его тело вытянулось через порог, а кровь, которая уже начала высыхать в горячем желтом солнечном свете, образовала ручеек, точнее, это было ручейком, пока не высохло, от ножки кровати до того пятна, в котором лежала его голова. Кровать выглядела так, как будто в ней закололи свинью. Я не удивился, потому что всю эту длинную, как жизнь, ночь я слышал его крики.

– Мэртл. Мэртл, Мэртл! – А потом он начал выкрикивать и мое имя:

– Цыпленок, Цыпленок Цыпленок!

Раз или два она сказала равнодушно:

– Может мне спуститься и заставить его заткнуться, чтобы не орал?

Но я сказал:

– Орать полезно для его легких. – И мы продолжали развлекаться на нашем чердаке. Крики постепенно ослабевали, и вскоре посте восхода солнца прекратились, стало тихо, и я подумал про себя: «Лот мертв».

Я позвал Мэртл, она спустилась вниз. Мы стояли вдвоем перед дверью и смотрели на него.

– Бедняжка, – сказала Мэртл. Она начала плакать. Но не очень сильно и не слишком долго.

– Все к лучшему, – сказал я ей, и она вскоре подтвердила, что и по ее мнению, так оно и есть.

В ту зиму мы поженились. Я думаю она давно готова была к этому, но немножко покочевряжилась, делая вид, что никак не может решить, вернуться ли ей в спортивный дом в Мемфисе или остаться здесь. Я делал вид, что мне вес равно, как она решит, поэтому она походила еще и сказала:

– Да, я остаюсь здесь.

Так мы и поженились – первого декабря. У нас есть свои трудности, но мы справляемся с ними, как справляются большинство молодых пар по стране. К концу лета мы ждем ребенка. Если будет мальчик, мы назовем его Лотом, в честь моего брата, а если девочка, мы назовем ее Лотти.

В моей жизни кажется все выправилось. Я больше не волнуюсь по поводу духовных ворот, которые проповедник велел держать закрытыми. Есть ворота, нет ворот, это никого не спасает от трудностей. А, кроме того, кто из нас знает что-нибудь о Царствии Небесном? Я ухаживаю за землей, и я честен теперь с ней, и не делаю вид, что я не такой, какой я есть – грешное существо, желающее удовлетворения, и вполне вероятно, что я получу его в полной мере.

Перевод с английского по изданию: Tennessee Williams «The Kingdom of Earth», from: «The Knightly Quest», A Novella and Four Short Stories, изд-во New Directions Publishing Corp., New York, 1966.

Однорукий

(Киносценарий)

Олли, мужчина-проститутка, довольно легко одетый для зимы, дрожит от холода на безликом углу Нового Орлеана.

Голос рассказчика: «Молодой человек на углу, очень молодой, почти мальчик, конечно, актер, и по роли, которую он должен играть по сценарию, должен быть одноруким. Он должен быть одноруким, кроме тех немногих сцен, когда показывается, как он потерял свою руку, еще до того, как он стал проституткой. В фильме вы увидите, что свою руку он не поднимает, не использует, и она всегда безжизненно висит. Считайте, что ее вообще не существует. Наш рассказ начинается…»

– Эй, Сэм! – зовет кого-то на улице Олли.

Продавец горячего тамале[48] подкатывает свою дымящуюся тележку к тумбе, у которой стоит Олли.

– Дай мне штук шесть. Хочется чего-нибудь горячего. Тот, кто сказал, что в этом городе нельзя отморозить яйца, никогда не был здесь зимой.

– А чего не оденешься потеплее? – спрашивает Сэм.

Раздается голос Вилли, слегка «педерастический»:

– Олли нужно показывать свой товар.

– Вилли, разверни мне этот, – говорит Олли, горько улыбаясь.

К ним подходит Вилли, чуть сильнее играющий женщину, чем средний педераст.

– Я видел в цирке одного безрукого мужчину, который намазывал масло на хлеб ногами, – говорит Вилли, разворачивая тамале.

– Я в цирке не выступаю. Какого черта…

– Это процент за работу, – говорит Вилли, съедая тамале. Потом он разворачивает второй тамале и пытается всунуть его Олли в рот.

– Кончай паясничать! – разъяряется Олли, выхватывает тамале у Вилли, с огромной скоростью съедает его, потом и второй. – Они кладут туда только крысятину с перцем, но желудок согревается. Остальное можешь забрать себе.

Слышен крик чайки. Олли с завистью смотрит за ее полетом большими потерянными голубыми глазами на худом готическом лице.

– Мне рассказывали, что если долго стоять неподвижно на берегу моря, – улыбается он, – над тобой обязательно пролетит чайка и насрет на тебя золотом. – Хрипло смеется. – Это правда или выдумка?

Вилли мрачно смеется.

– Что-нибудь заработал сегодня?

– Совершенно пустой день, – качает головой Вилли.

– Еще рано. Попробуй на следующем углу и посоветуй своей сестричке Кьюпи попробовать на Бурбон-стрит, пусть ходит в обе стороны, и в переулках. Ей полезно растрясти немного детский жирок на заднице и хорошо бы получить паспорт, чтобы работать в гей-барах. Если бы ей удалось отрастить себе усы, вполне сошла бы за семнадцатилетнюю. Кьюпи уже бреется?

– Раз в месяц.

– Она, может, и гермафродит, но если бы чуть-чуть постаралась, могла бы завлекать и клиентов постарше. Ей нужно получить, наконец, паспорт, чтобы ее пускали к Моне и в подобные места, купить бельишко поновее, и вам следует работать отдельно, нельзя все время торчать вдвоем и хихикать, как пара сестричек.

– Голос авторитета?

– Голос трех лет опыта, к твоему сведению.

– Мой Кьюпи еще то дерьмо. – Улыбается. – На Пер Маркет только что один мужчина хотел выброситься из окна с десятого этажа. Внизу толпа, отец Роджерс из церкви святого Иуды держит крест и в мегафон кричит ему: «Христос любит тебя. Не прыгай». А Кьюпи орет: «Христос плевал на тебя. Прыгай». – И получил по заднице от копа.

– Парни, которые прыгают из окон, очень пачкают улицу.

Вилли широко улыбается.

– Тебе надо к зубному. Из-за этой дырки ты выглядишь больным.

– Ну да, платить за зуб, который не будет твоим собственным… Ой, я вижу старого клиента – я ему за пять баксов сосала недавно…

Вилли быстро исчезает.

– Таковы правила игры, – говорит Олли. В нескольких метрах от него останавливается мужчина среднего возраста и делает вид, что весь погружен в изучение витрины. Олли не показывает ни малейшего признака, что заметил незнакомца, которого на самом деле ждал на углу. Незнакомец проходит мимо него еще раз, чтобы рассмотреть поближе, можно сказать – прицениться. Олли все еще не замечает его, вполне можно подумать, что он видит только чаек в небе. Мужчина останавливается теперь поближе к Олли и рассматривает другую витрину ничего не видящими глазами. Его оценка мальчика более чем удовлетворительная, просто отличная. Но в город его привели другие дела, вовсе не такие опасные, как охота. Охота за мальчиками. Он спорит сам с собой: «Может, мальчик работает на полицию, ловит на живца неосторожных гомиков? Нет, не похоже, нет, и у него нет одной руки». Нервный клиент все ждет, что мальчик подаст ему какой-нибудь знак. Он проходит мимо еще раз, на этот раз очень медленно. В конце концов он останавливается рядом с ним и тоже делает вид, что наблюдает чаек.

Наконец-то Олли подает ему долгожданный знак. Он по-прежнему не смотрит на него, но потихоньку звенит в кармане связкой ключей и мелочью. Мужчину среднего возраста, изголодавшегося по мальчикам, этот знак убеждает сразу же – насколько это возможно в мире, столь опасном для поисков этого вида удовольствия, такого же древнего, как и современного.

– Извините за чересчур личное замечание, но у вас прекрасная фигура, – говорит мужчина.

– Спасибо.

– Вы занимаетесь… э… спортом, или —…

– Нет, сэр, – ответил Олли со спокойной и грустной гордостью. – Когда-то я был чемпионом Тихоокеанского флота в легком весе.

– Пока вы —…

– Да. Пока не потерял руку.

Боксерский ринг.

Соперник Олли в нокдауне. Рефери считает. Сверканья фотовспышек и шум возбужденного зала.

Пять-шесть матросов в открытом автомобиле на улице в центре какого-то города с морским портом, вроде Сан-Диего. Шофер останавливает машину.

– Пить и вести машину плохо сочетается, лучше это делать по отдельности, – говорит Олли.

– У нас праздник, – говорит один из моряков.

– Хорошо, я пойду с вами, но пить буду только пепси или кока-колу, и машину потом поведу я, никого из вас я за руль не пущу.

Припарковав машину, они входят в стриптиз-бар, над которым горят надписи из лампочек: ALL NITE и GLORY BLAZE. В баре работает стриптизерша, устало, но звонко изображая духовой оркестр: «Слам, слам, бам, бам, алла казам, отправляюсь к небесам…»

Матросы возвращаются в машину.

– Глория Блейз, Глория Блейз! А сама старше моей матери, – жалуется один из моряков.

– Свинья, – вторит ему другой.

– Слам, слам, бам, бам, алла казам, отправляюсь к небесам… – напевает Олли.

– Целую ночь! Представьте себе – слушать это всю ночь! – говорит моряк и садится за руль.

– Ты не слышал, что я сказал? Я поведу, если вы напьетесь.

– А пошел ты… Садись сзади.

– Или я поведу эту развалину, или поезжайте без меня, я доберусь на такси, – говорит Олли решительно, пытаясь перекрыть буйный смех и пенье своих спутников. – Вам не нужны ваши жизни? Мне моя НУЖНА! Мне дали только одну жизнь, и я слишком ценю ее, чтобы вручать ее в руки пьяного за рулем старой развалины.

– Ну и пошел, лови свое такси!

– Такси! Такси! – отбегает от машины Олли.

– Олли воображает себя обезьяним дерьмом, пускай катится!

– Ну, где твое такси, Олли?

Такси нет. Олли возвращается на заднее сиденье машины. Ссоры не вышло, и вскоре все вместе они запевают припев: «Слам, слам, бам, бам, алла казам, отправляюсь к небесам…»

Машина на высокой скорости приближается к тоннелю. Все хором распевают: «Слам, слам, бам, бам, алла казам, отправляюсь к небесам…»

Визг тормозов, машина исчезает, накрытая грузовиком. Страшный треск в тоннеле.

Вход в больницу. Надпись «Hotel Dieu».

Олли сидит на крыше с другими, более или менее призрачными пациентами. Он в инвалидном кресле. Сияние, которое исходило от его молодого лица до несчастного случая, исчезло. Он немного зарос светлой бородкой, глаза его неподвижно направлены на солнце. Входит медсестра; она немного сбита с толку, но терпелива, больше, чем это требуется ей по профессии.

– Олли, ты что, хочешь, чтобы у тебя морщинки появились от солнца? В твоем-то возрасте? (Ответа нет.)

– У нас есть темные очки. Принести тебе?

– Спасибо, нет, мисс…

– Олли, тебе не нужно инвалидное кресло… Если у тебя не все в порядке с равновесием, лучше попробуй походить с костылем.

– Я слишком молод, чтобы ходить на костылях.

– Но инвалидное кресло хуже, можно подумать…

– И при виде костыля можно подумать то же – калека.

– Олли, ты слишком близко принимаешь к сердцу этот… несчастный случай, эту… потерю, как-то по-детски. Подумай об этом. Ты привыкнешь к этому, когда-нибудь ты даже забудешь обо всем этом…

– Подумать, привыкнуть, забыть… спрятаться под одеяло? Я спросил, что означает название нашей больницы. Сказали: «Опель Дьё» по-французски «Отель Бога». Вот уж не думал, что Он замешан в гостиничном бизнесе.

– Олли, не так громко. Многие пациенты здесь находятся при смерти.

– Я заметил, что они плохо выглядят. Ладно. Когда я покину Отель Господа Бога, мне не нужно будет ни кресло, ни костыли, я собираюсь ходить на своих двоих, вот так. Инвалидное кресло… пошло оно… извини… Знаешь, почему они усаживают меня в кресло? Чтобы возить меня туда, куда они захотят, и когда захотят.

– «Они, они»… Кто это – «они»? Олли, мы просто санитары и сестры, и пришли в медицину, потому что хотели помогать людям…

– На каком этаже эта крыша?

– На тринадцатом…

– Но вы не называете его тринадцатым, вы называете его двенадцать «а».

– Многие люди, особенно пожилые, суеверны…

– К черту суеверия… извини…

– Олли, санитар говорит, что ты не даешь ему побрить тебя, и еще он говорит, что, по твоим словам, ты не выйдешь из своей палаты, если тебя будут брить.

– Я нигде не собираюсь оставаться. Меня прикатили сюда, без моего разрешения, не спрашивая, запишите это в свой кондуит. А что касается этого санитара, то когда он купал меня, то пытался поиграть с моим —…

– Олли, пожалуйста, потише… Тебя укатить обратно в палату?

Олли качает головой.

– Мы знаем, как тебе тяжело смириться с потерей руки.

– Да?

Она заходит к нему сзади и касается его плеч.

– Я ничего не хочу.

– Не хочешь, чтобы у тебя восстановился интерес к —…

– К боксу? К жизни?

– Конечно, бокс – не жизнь для тебя, теперь. Тебе надо привыкнуть к твоей потере. Здесь каждый должен приспособиться к потере, многие – к более страшной, чем у тебя. Я могу показать тебе почти безнадежных калек, но люди приспосабливаются, позволяют себе помочь, в отличие от тебя.

– Спасибо за профессиональное терпение.

– Это – личное.

– Я буду позволять себе помогать, я как раз думало, каким образом.

– Я слышу, обед разносят. Я отвезу тебя назад.

– Спасибо, я не голоден.

– Хочешь еще позагорать?

Олли кивает. Медсестра выходит. Олли подкатывает коляску немного вперед, ближе к краю крыши. Затем быстрым нетвердым движением выпрыгивает из кресла и карабкается на низкий карниз. Крики пациентов. Он не успевает прыгнуть, его сзади хватают мужские руки. Он падает на пол. Резкий звонок. Двое санитаров тащат его, ругающегося, отбивающегося, назад в коридор.

Клубящийся туман, в котором становится виден Олли. Он сидит на скамейке на Першинг-сквер в Лос-Анджелесе и ест хот-дог. За скамейкой стоит молодой человек, немного похожий на призрака – искусственно осветленные волосы, подведенные бледные глаза, неестественно подрисованные губы. Он обходит скамейку и заговаривает с Олли.

– Я вас никогда не видел в парке до сих пор.

– Наверное, потому, что я никогда в нем раньше не был.

– Не возражаете, если я сяду?

– Вы уже сидите.

– Надеюсь, что вы не возражаете.

Молодой человек садится очень близко к Олли, Олли немного отодвигается, засовывает в рот последний кусок хот-дога и облизывает соус с пальцев естественно, как животное.

– Дать платок?

– Спасибо, не надо.

Молодой человек пугает Олли, пытаясь платком вытереть соус с его подбородка.

– Что вы —…

– Соус попал вам на подбородок, и вам нужно побриться. Мальчик с вашей внешностью не должен об этом забывать. И еще вот что. На обед лучше съесть кусок вырезки, а не жирный хот-дог. У меня такое чувство, что вы ничего не понимаете. Мне кажется, вы даже не замечаете, что четыре мужика в этом парке смотрят на вас, как кошки на мышь. – Он говорит очень быстро. – Вот этот, вот этот, вот этот и вон тот.

– Почему?

– Такой невинности не поверил бы никогда, тебе верю. Эти мужики голодны, они хотят тебя. Давай разобьем им сердца, прогуляемся вместе до фонтана?

Призрачный молодой человек встает со скамейки.

– Спокойной ночи, – говорит Олли, уходя.

– Не туда. Тебе в другую сторону. Я хочу угостить тебя пивком и обучить тайнам этого парка…

Клубящийся туман начинает скрывать их.

– Пошли. Это недолго.

Олли еще немного колеблется. Затем идет в указанном направлении. Сцена растворяется в тумане.

Интерьер бара с разношерстными посетителями – хиппи, мужчины-проститутки и охотники за ними, подвыпившие, наркоманы с серыми лицами.

Входит Олли. Его лицо гладко выбрито. На нем рубашка-поло, синие джинсы, все настолько в обтяжку, что он напоминает античную скульптуру. Он присаживается к стойке.

– Что тебе, Олли? – спрашивает бармен.

– Бурбон и кока-колу. Только открой свежую, выдохшуюся терпеть не могу. Люблю, когда кока колется. Фзз, фзз!

Мужчина, по-декадентски одетый яхтсменом, выныривает из одной из кабинок у противоположной стены бара и садится на стул рядом с Олли.

– Молодой человек, у вас удивительный голос.

Олли смотрит на него, его лицо внезапно настораживается.

– Не хотите заработать пару сотен долларов?

– Конечно. Правда, хотелось бы знать, как.

– Очень простым способом.

– Простым, как —…

– Появиться в небольшом фильме, который я снимаю на своей яхте.

– Я не актер.

– Не важно. Все, что вам надо делать, это —…

Каюта большой роскошной яхты, действие происходит где-нибудь в Калифорнии. Олли и девушка в мужских халатах.

– Идею поняли? – раздается голос яхтсмена.

– Я понял, а вы? До вас еще не дошло, что у меня только одна рука?

– Не имеет значения. Все, что нужно, у вас есть.

Слышно несколько смеющихся голосов.

– Я понял. До меня дошло. То, что у меня нет руки, и послужило причиной моего приглашения в ваш уродский фильм. Вам нужен был КАЛЕКА! Ни больше, ни меньше. Красивая девушка занимается сексом с одноруким калекой. Вам нужно унижение этой девушки. Хватит. Мне не нужна такая работа. Пускай ваша лодка отвезет меня на берег. Сейчас. Немедленно!

– Вам ничего не надо делать. Она все сделает сама. Лежите тихонечко и только постанывайте. Вам что, трудно? Тихо лежать и постанывать, как будто балдеешь? За двести баксов каждому?

Девушка помогает сопротивляющемуся Олли снять халат и снимает его с себя.

– Вы не слышали, что я сказал? Вы думаете, я шучу?

Девушка пытается подбодрить Олли.

– Так и лежите. Камера, наезд. Лила, начинай с пальцев ног.

Олли внезапно спрыгивает с койки, опрокидывает камеру, вырывает софиты.

– Наезд, камера, наезд? – шелковый халат вздымается на нем.

– Поднимитесь на палубу и остыньте, пока мы налаживаем свет. – Девушке: – Поднимитесь с ним. Объясните ему, что все просто.

– Дорогой, ты не прав. Мы можем получить по двести баксов каждый, – говорит девушка.

– Когда он заставляет тебя —…

– Я знаю, дорогой, но для меня это не имеет значения.

– Я уважаю себя. Ты себя совсем не уважаешь? Не уважаешь?

– Не настолько.

– Я уважал себя, пока не потерял руку.

– Давай не будем ни о самоуважении, ни о его потере.

– Но это очень важно. Очень важно уважать себя, и очень плохо – потерять самоуважение.

– Тебе что, было бы легче, если бы —…

Она целует его.

– Они хотят заставить нас замолчать.

– Ты преувеличиваешь.

– А как ты это рассматриваешь?

– Как способ заработать двести баксов.

– Даже одной рукой я мог бы довести эту лодку до берега. Пусть к черту катится и эта яхта, и эта грязная работа.

– Олли… мне нужны двести долларов.

– Я боюсь здесь оставаться.

– Боишься чего?

– Боюсь, что могу убить его. Для этого мне одной руки хватит.

– Знаешь что, дорогой? Ты думай об этом просто как о работе, о ночной работе, о которой утром можно забыть.

– Но можем мы хоть чуть-чуть уважать себя? Хоть чуть-чуть?

– О самоуважении можно и забыть. Ненадолго, – ее рука проскальзывает под его халат.

– Никогда не думал, что огни на берегу будут сигналить мне: «Вернись, и торопись, пока —…»

– Олли, сделай это ради меня и двух сотен долларов, и мы вернемся на берег.

– Тебе не противно?

– С тобой нет, нет, приятно, а это со мной редко бывает.

– Меня тошнит от того, что он заставляет делать тебя противоестественные вещи, и голос у него масляный, и ухмылка сальная.

– Двести долларов – это двести долларов, они мне очень нужны.

– Мы – кто?

– Не думай об этом. Я все сделаю. Мне это нравится, так что не думай.

– Я могу не думать, но не могу не чувствовать.

– Думай об этом как о том, что можно смыть с себя утром, и за что ты получишь двести баксов, а это чертовски много.

– Я не могу так легко стереть свою память.

– Ну ладно. Пожалуйста. Для меня. Давай закончим. Пошли!

Он пожимает плечами и идет за нею в кабину. Слышен звук моторной лодки, отплывающей от яхты. Олли напряженно вслушивается.

– Лодка придет за вами позже. У вас есть возможность познакомиться со мной поближе, – грязный, развратный взгляд яхтсмена.

– Могу прожить и без этого. Когда мне заплатят? – спрашивает Олли.

– На этот счет не беспокойся. Что будете пить?

Кабина кажется заполненной туманом. Становится виден Олли, стоящий над безжизненным телом яхтсмена. Он роняет тяжелую медную подставку с книжной полки и медленно, дрожа, склоняется над мертвым телом, чтобы вытащить у него из кармана деньги. Затем он выходит из каюты. На палубе Олли осматривается в густом тумане, затем прыгает в море. Он доплывает до берега и исчезает из города.

Дождь на улицах Нью-Орлеана – как в начале – и снова Олли стоит на углу, одетый совсем не по погоде. Снова мужчина среднего возраста ходит мимо него туда и обратно, затем останавливается.

– Вы не боитесь простудиться, молодой человек?

– Нет. Я никогда не простужаюсь.

– И вам не холодно?

– Мне холодно. Я тоже человек.

– Вам надо куда-нибудь пойти и согреться.

– Куда, например?

– У меня неплохая квартира и прекрасный выбор напитков.

– Где?

– Недалеко, во Французском квартале.

– Пойдем пешком, а деньги за такси вы отдадите мне.

Еще один гомосексуалист впускает Олли в свой дом. Это эстет чистой воды. Они стоят на улице у деревянной калитки, которую гомосексуалист открывает.

– Пройдя эти врата, вы попадете в иной мир.

– Мне не привыкать.

– Прошу вас в мой сад.

– А, все китайское.

– Нет-нет. Японское. Я включу освещение для вас.

Зажигаются лампы.

– Бассейн очень мил, не правда ли?

– Никогда не видел ничего подобного.

– Все дно выложено перламутром – вы знаете, из ракушек. Бассейн обогревается, в нем живут тропические рыбки.

– Это что-то.

– Вы не ожидали увидеть такой сад в городе?

– Все вы, педики – извините, гомосексуалисты – художественные натуры. Антикварные лавки, сады вроде этого – ваша стихия. Но это что-то особенное. Эй, рыбка! Как дела?

– Пройдемте в дом по мостику.

Олли соглашается, но когда они доходят до середины, мостик неожиданно рушится. Гомосексуалист вскрикивает.

– Такой мостик слишком хрупок для меня, – говорит Олли, бредя по воде.

– В выходные отремонтирую. У меня есть друзья, они смогут помочь.

– Я мокрый до колен.

– В доме я дам вам шелковый халат.

– Ага.

Они входят в дом, оформленный целиком в японском стиле.

– Каждое утро, перед уходом на работу, я создаю на этом столике новую икэбану.

– Создаете что?

– Композицию из свежих цветов, чтобы поставить ее в эту чудную синюю японскую вазу.

– Каждому надо что-то делать, помимо своей постоянной работы.

– Что вы делаете, помимо своей постоянной работы?

– По-моему, у меня нет постоянной работы, если не считать, что охота за клиентами может быть постоянной работой. Я все время занят, но и постоянной работой это не назовешь. Слишком уж она непостоянная с общественной точки зрения. Это подпольная и противозаконная работа, поэтому она должна хорошо оплачиваться. Вы меня понимаете? Я думал, никому не нужен будет парень с одной рукой. Но я ошибался. Это никого не отпугивает. – Горько: – Калеки привлекают их.

– У вас прекрасное лицо и такое великолепное тело.

– Искалеченное тело.

– Почему бы вам не забыть об этом?

– А вы бы попытались забыть об этом, если хотели бы стать спортсменом?