Текст книги "Рыцарь ночного образа"

Автор книги: Теннесси Уильямс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 18 страниц)

– Ну, я никогда не пытался быть спортсменом.

– Я так и думал.

– Вам надо выпить.

– Я предпочитаю быть абсолютно трезвым, когда работаю.

– Я бы не хотел, чтобы вы относились к этому, как к работе.

– Да, но я собираюсь работать, и мне кажется, мы должны обсудить вопрос, сколько я получу за эту работу.

– Когда молодой человек уходит, я кладу в его карман чек, и поэтому тут нечего обсуждать.

– Но я хочу знать сумму чека, что в нем будет написано.

– Я так много трачу на свой сад.

– Я понимаю. Но для меня это ничего не значит.

– Ремонт мостика через бассейн обойдется мне в копеечку.

– Я не ломал его нарочно. Вы велели мне пройти по мостику.

– Я не спорю, но —…

– Здесь не о чем спорить. Я кое-что стою и не собираюсь менять свою цену, если японские мостики рушатся, и я падаю в воду. Видите ли, проституты не состоят и профсоюзе, каждый из них имеет свою собственную цену, и если не получает ее, несет убыток. Может он пойти и получить пособие по безработице, если его никто не снимет на углу или в его – где он там обретается? Может он сказать в бюро по трудоустройству – я проститут, меня клиенты не снимают? Ответ можешь произнести по-японски. Нет, у меня есть твердая цена, и я ее держусь. И я хочу знать, получу я эти деньги или нет.

– Пять?..

– Может быть, пять лет назад, сейчас я меньше двадцати не беру.

– Вы сказали – десять?

– У вас проблемы со слухом, или это от жадности?

– Вы сказали —…

– Я сказал – ДВАДЦАТЬ.

Второпях входит компаньон гомосексуалиста, суетливый мужчина лет пятидесяти.

– Мостик сломан! – замечает компаньон.

– Молодой человек прошел по нему, и он развалился.

– Мне надоело слушать о сломанных японских мостах. Штаны у меня высохли, и я ухожу.

– Но —…

– А это что за симпатичный молодой человек? – спрашивает компаньон.

– Он? Ах, да. Мы встретились в центре.

– Я как раз собирался уходить.

– Нет-нет, только не это!

– Да-да. Пойду в «Белый Замок», выпью горячего кофе и съем целую тарелку чили.

– Я через секунду приготовлю вам кофе и поджарю несколько яиц.

– Мне надо на работу.

– В жизни случаются маленькие недоразумения, – замечает компаньон.

– Короче, где у вас дверь?

– Не хочу ничего слышать о вашем уходе!

– Точно, проблемы со глухом, – Олли поворачивается к компаньону, – мне надо как-то выбраться отсюда.

– Останьтесь! Пожалуйста! Я согласен на вашу цену!

– Где дверь?

– Я отведу вас, – отвечает компаньон. Он уводит Олли из комнаты. Возвращается.

– Твой сарказм выгнал его! Ты любишь устраивать сцены. – Идет к шкафу с пластинками.

– После двадцати пяти лет ты все еще обижаешься, когда я привожу домой мальчиков.

Компаньон ставит пластинку. Это «Un bel di», очень громкая музыка.

– Тебе придется самому себе готовить ужин. Я собираюсь лечь спать и запереться в своей комнате.

Столик в кафетерии, работающем двадцать четыре часа в сутки. Ночь. За столиками сидят Олли, Вилли и Кьюпи. Олли учит их:

– Детки, вы все время жалуетесь, что мало зарабатываете. Могу сказать вам, почему. Если хотите знать, конечно. Вы слишком боязливые и слишком активные, вы как стайка воробьев на улице. Послушайте. Я работаю уже три года и могу дать вам совет. Вы замечаете, что клиент смотрит на вас. Не смотрите на него. Смотрите куда-нибудь в сторону. Все равно куда. На чайку. На витрину. Никуда. Самое важное, еще важнее, чем это – не меняйте позицию. Не двигайтесь. Вы, детки, гоняетесь за клиентом. Преследуете его. Неправильно. Пусть он подойдет к вам, если хочет вас, он подойдет. Стойте на месте, просто стойте, и это все, пока он не подойдет к вам. Тогда, если у нас есть ключи в кармане, позвените ими немного.

– У меня нет ни ключей, ничего, – говорит Вилли.

– Для этой цели совсем не обязательно иметь ключи или что-нибудь еще. Можно и без ключей, можете сходить на берег и набрать камушков, чтобы погреметь ими в кармане. И слушайте, слушайте своих клиентов. Они хорошо образованы, большинство из них. Улучшайте свое произношение, обогащайте свой словарный запас. Вы хоть знаете, что значит «словарный запас»? Что это значит?

– Они хотят заполучить твою задницу к себе в гостиницу, а когда поимеют ее, вышибают обратно еще быстрее, чем тащили туда.

– Бывает. Но, как я сказал – слушайте их, обогащайте свой словарный запас, и цена вашей задницы будет подниматься. Конечно, лучше ее вообще не продавать, но раз уж продаете, то хоть слушайте меня. Я никогда не продавал и не буду. Если они пытаются, я одеваюсь и ухожу. Вежливо.

– Она любит… – вступает Кьюпи.

– Никогда не говорите «она». Будешь говорить она, и станешь «она». Это будет написано на лице, и будете ходить, вихляя.

– Так разве они не за этим —…

– Нет, они не за этим гоняются.

– Они гоняются за однорукими проститутами, да?

Олли выдергивает из-под Кьюпи стул, и тот шлепается на пол.

– Извини, я хотел достать кетчуп. – Олли встает из-за стола.

– У нас с вами не так много времени, у тебя, у меня, у Кьюпи, и это чертовски одинокая работа, если ее делать как следует. Ты выбираешь себе угол и стоишь на нем в одиночестве. Кьюпи, ты все время чешешься, как будто у тебя мандавошки. Купи себе пузырек ртутной мази и намажься. Надо заботиться о своем товаре, если хочешь иметь покупателя. Раз в неделю обязательно заглядывайте в свободную клинику, чтобы знать, не подцепили ли какую-нибудь заразу спереди или сзади. Не обманывайте себя, что это «не та» болезнь. У вас есть, где ночевать?

– У меня нет, – говорит Кьюпи. Олли дает ему несколько банкнот.

– Сними себе комнату. И купи ртутную мазь. Смотрите, какой ветер, опрокинул мусорное ведро. Запах, как будто кто-то раскопал старое кладбище. Ха!

Олли выходит из кафетерия. Закуривает под неоновой вывеской, которая по очереди высвечивает «ALL NITE» и «ALL RITE»[49]. Перевернутое мусорное ведро ветром пригоняет к его ногам.

– Привет, папаша, – говорит ему Олли. Отфутболивает ведро на несколько метров перед собой. Девушка на противоположном тротуаре вскрикивает, когда у нее ветром сдувает шляпу. Ее спутник бежит за ней. Олли ловит шляпу раньше и возвращает ее девушке. Идет по улице. Из дверей бара вырываются звуки джаза. Из другого бара – голос негра, поющего блюз. Олли улыбается. Ветром по улице несет газету, на какое-то время она закрывает лицо Олли. Он срывает ее с себя. Олли доходит до узкого здания с таинственной эмблемой на витрине. С ним сталкивается пьяный, хрипло спрашивает:

– Где тут Армия Спасения?

– Вот это да. Ходишь, а говорить не можешь. Поищи на Силвер Скрин, пока тебя не посадили в кутузку.

– Силвер?..

– Скрин, следующий поворот налево. – Дает пьяному доллар.

– Мой совет – держись подальше от освещенных улиц.

Пьяный, шатаясь, уходит. Олли громко кричит ему, как цирковой конферансье:

– Сегодня всем бесплатные советы!

В дверях дома появляется цыганка.

– Парень, а парень!

– Ну?

– Давай погадаю тебе. Заходи.

– Сколько?

– А сколько ты дашь?

– Когда услышишь, будешь знать, что я дорого стою.

Олли садится за столик напротив цыганки в причудливо украшенной комнате. Цыганка читает по его руке, смотрит в хрустальный шар.

– Ты что-то продаешь.

– Правильно.

– Но это не вещь.

– Нет, это вещь, только разбитая.

– Ты продаешь себя.

– Разбитого.

– Да, разбитого, но желаемого многими.

– Да, у меня пока все в порядке с этим делом.

– Я вижу тень за тобой.

– Естественное место для тени.

– Будь серьезным, пожалуйста.

– Хорошо, мамаша. А передо мною тени нет?

– Ты живешь меж двух теней.

– Та, что передо мной, когда она явится?

– Та тень, что перед тобой, очень близко.

– Я жду ее и не пойму, почему она медлит.

– Похоже, что ты ждешь ее.

– Я устал ждать.

– Тебе недолго осталось. Может, месяц, может, неделю, может, день. Та тень, что перед тобою, крепко связана с тенью позади тебя. Тень позади тебя темна, как преступление.

– Ты молодец.

– Тень перед тобою – расплата за тень позади. Ты все время среди людей. Это ошибка. Тебе не надо мелькать. В толпе.

– Моя работа требует, чтобы я все время был среди людей.

– Дай мне что-нибудь твое, кольцо или часы.

– Зачем?

– Подержать, пощупать, узнать тебя.

– На мне нет ничего моего, кроме четырех бумажек по пять долларов, монет и ключей.

– Двух бумажек хватит.

– Одна бумажка столь же моя, как и две, – подает ей бумажку.

– Я могу сказать тебе, как уйти от тени перед тобой. Откажись от своей идеи ехать в город на севере. Поезжай на юг, прочь из этой страны. А теперь исчезай. Иди домой темными улицами, и если у тебя есть чемодан, побыстрее собери его. Тень впереди настигнет тебя, если ты не послушаешь меня.

Цыганка встает и протягивает руку.

– А теперь дай мне то, что хотел дать.

– Я дал тебе пять, и дам тебе другие пять, если ты скажешь мне кое-что еще.

– И что это еще?

– Почему я не убегаю от той тени, что передо мной?

– Еще пять, и я скажу.

Он передает ей пятерку.

– Ты презираешь себя, и ты больше похож на тень человека, чем на человека, и еще за пятерку я отвечу на другой вопрос. У человека бывает много вопросов.

Он качает головой. В его глазах слезы.

– Тебе совершенно бесполезно желать удачи.

Олли уходит.

Олли и худая, нервно болтающая девушка лет тридцати через узкую деревянную калитку входят во двор. Только что кончился дождь; девушка встряхивает мокрый зонтик, ищет ключи; легкая одежда Олли промокла насквозь.

– Ну вот. Ключи – последнее, что я нашла в своей сумочке. Внимательнее к этим кирпичам – это старинные кирпичи патио – рабских кварталов, – говорит девушка, отпирая калитку.

– Здесь жили рабы?

– Да, во всех этих дряхлых домах в Старом Квартале – его еще называют Французским.

– Да, я знаю. Как здесь тихо, ни звука.

– Сейчас мне надо найти второй ключ, надеюсь, в этот раз мне повезет больше.

– Может, я поищу, у вас руки трясутся?

– Нашла! Нашла!

– Хорошо!

– Когда я искала свободную квартирку в этом квартале, было два варианта. Одна была очень недорогая, и там было много удобств, даже плита, чтобы готовить, другая, та, в которой мы сейчас окажемся – мне она совершенно не по карману – но я выбрала ее по причине, которую вы сейчас поймете.

Открывает калитку.

– Пожалуйста! Кто первый?

– Лучше вы, я не знаю вашей квартиры.

– Нет, вы первый. Мне интересно знать, увидите ли вы, почему я выбрала ее.

– Хорошо, я первый. – Они входят. Олли зажигает спичку.

– Нет, нет, никаких спичек!

– Мне кажется, вы выбрали ее из-за стеклянного потолка.

– Да, вы правы… Включить лампу, или света с неба хватит?

– Мне хватит.

– Мне тоже. У меня нет ни одного стула, вам придется выбирать между полом и постелью под ночным небом. Во-первых, вы очень меня обяжете, если снимете с себя все мокрое и вытритесь полотенцем. Вы разденетесь здесь или хотите пойти в ванную? Нет, нет, раздевайтесь обязательно здесь, и ложитесь в постель под стеклянной крышей, и смотрите вверх на облака, несущиеся там, как вереница гигантских роз. Они подсвечены неоновыми огнями города. Но мне хочется думать, что они светятся изнутри. На вас и не надето почти ничего, снимайте все, я вытру вас полотенцем.

– Я могу сам, даже одной рукой.

– Я знаю, что вы можете, но не отнимайте у меня этого удовольствия.

– Чего?

– Удовольствия. Я профессиональная медсестра, так что можете не чувствовать стеснения.

– Я и не чувствую. Я вообще мало чего чувствую. Как профессиональная медсестра вы можете мне это объяснить?

– Ложитесь под стеклянную крышу, и я попытаюсь объяснить. Мне кажется, это связано с… до того, как вы потеряли руку, вы чувствовали больше?

Олли издает неясный звук.

– Вы сказали да или нет?

– Да. Конечно.

– Как давно вы ее потеряли?

– Три года назад. Я был тогда спортсменом.

– И с тех пор вы чувствовали —…

– Все меньше и меньше и меньше.

– Вы чувствуете меньше, потому что чувствуете себя калекой. А должны чувствовать правду. Потеря одной руки делает вас похожим на античную статую.

– Это хорошо?

– Это делает вас более привлекательным.

– Некоторых искалеченность, может, и привлекает, но самих калек она не радует, это точно. Иногда – как у меня – она губит жизнь. Я живу загубленной жизнью, и мне это не нравится.

– Чем вы занимаетесь?

– Я – живу.

– Я имею в виду, на что вы живете.

– На том углу, где мы встретились, я стою каждый день с десяти утра и до полуночи.

– Зачем?

– Как вам сказать… Жду, пока меня снимут.

– У вас есть какое-нибудь место, место, куда вы можете пойти?

– Да. У меня есть комната.

– Уже три утра, а к семи я должна быть в больнице. Мне надо спать, а не дрожать от холода с проститутом.

– Вы хотите сказать – мне пора убираться?

– Боюсь, что именно это я и хотела сказать.

– Ухожу. Ухожу немедленно…

Вход в меблированные комнаты во Французском Квартале, видимый сквозь туман, едва рассеиваемый светом фонаря в отдалении. Высокие двойные двери, выдержавшие множество сражений. Краска облупилась. На одной из половин криво вырезано «Bitch[50]».

Кровать у лестницы. На ней, под смятым одеялом, лежит владелица этого далеко не самого дорогого заведения, существо, которое мы будем называть Уайр – для удобства печатания на машинке. Она бормочет в своем неспокойном сне. Ее видно, так как над нею подвешена тусклая голая лампочка. Она спит у лестницы, чтобы ни один постоялец мог уйти или прийти, не попав в прицел ее неумолимого взгляда.

Номер в этих комнатах. За шатким столиком сидит молодой, лет двадцати пяти, писатель – Син. Он работает, но шатающийся столик мешает ему. Он в ярости встает и подсовывает спичечный коробок под ножку, возвращается к работе. Шатание стало еще больше. Когда он встает, горсть мелких монет дождем звенит по стеклу балконной двери.

Син идет к балконной двери и открывает ее. Слышен тихий свист. Это Олли внизу на тротуаре, он улыбается своему другу. Син кивает и быстро возвращается в номер. Босиком он спускается вниз по скрипучей лестнице. Уайр громко бормочет во сне. Син замирает, пока бормотание снова не превращается в храп. Он продолжает спуск к закрытой на засов двери. Когда он открывает дверь, раздается громкое бормотание Уайр. В рамке готического входа стоит Олли.

– Я пришел попрощаться.

– Заходи, только разуйся.

Олли кивает и разувается. Молодые люди пробираются вверх по лестнице под бормотание Уайр: «Никакой чистоты. Одни черепки и дегенераты». Она храпит.

– Хозяйка, сука, спит прямо у лестницы, чтобы никто не мог ни войти, ни выйти без ее ведома, – говорит Син, входя в комнату.

– Я бы не пришел так поздно, если бы рано утром не уезжал из города.

– Ты уезжаешь из Нового Орлеана?

– Да. В семь утра. Автобусом.

Между двумя молодыми людьми нет ни намека на гомосексуальность, только глубокая и простая дружба.

– Я —…

– Что?

– Буду скучать по тебе, Олли.

Они тихо и печально улыбаются друг другу.

– Ладно, садись. Жалко, но у меня нечего выпить.

– Я не хочу ничего пить, – садится на другой стул. – Писал?

– Пытался писать карандашом. Знаешь, когда я печатаю на машинке, то так много шума, что я не замечаю скрипа стола. По-моему, одна ножка этого проклятого стола короче других, но я никак не пойму, какая. Я как раз пытался подпереть его, когда ты прервал меня.

Олли быстро встает. Он вытаскивает коробок из-под ножки и подкладывает его под другую ножку.

– Попробуй теперь. Где твоя машинка?

– На каникулах.

– Ага, на Рампет-стрит, в закладе. Сколько ты за нее получил? Десять баксов?

– Пять. Сказали, что она сильно обесценилась. На ней слишком долго и слишком много печатали.

– Акулы.

Вытаскивает пачку банкнот из кармана, отсчитывает десять бумажек, кладет их на стол.

– Напишешь историю моей жизни.

– Нельзя писать историю жизни, пока человек еще жив.

– Я мертв уже три года.

– Ты не можешь позволять себе —…

– Если бы я не мог позволять себе, я бы не стал. Я заработал сегодня пятьдесят баксов на одном клиенте. О Господи. Никогда еще не встречал ни одного извращенца с такими закидонами.

– Какими?

– Он попросил меня —…

– Он попросил тебя – что?

Олли, не отвечая, выходит на балкон. За ним, через несколько секунд – Син. В баре наискосок через улицу играет пианино.

– Нет предела человеческим извращениям. Никакого предела. Этот сумасшедший, которого я встретил сегодня вечером, выглядел совершенно обычно. Но по дороге в его квартиру он завел такой разговор: «Вы не хотите зайти отлить?» – Я хотел. Я ему сказал: «Подождите меня у следующего бара». «Нет, – сказал он, – потерпите до дома».

– А, он хотел «золотого дождя» – так это называется.

– Мне такое еще ни разу не попадалось. Он встал на колени, обнял меня руками – и я врезал ему по зубам, чтобы освободиться.

– Кто-то кого-то провел наверх! – снизу слышен голос Уайр.

– Он доставлял себе удовольствие способом mea culpa.

– Что это значит?

– На латыни mea значит моя, culpa – вина, преступление.

– Тогда я решил уехать на север. Этот случай заставил меня поторопиться.

– Правила касаются всех, кто не подчиняется – пускай убирается к чертовой матери! – продолжает разноситься голос Уайр.

– Я очень ценил твою дружбу, ты всегда был порядочен.

– Сейчас открою дверь и позову полицию, если это будет продолжаться! – не унимается Уайр.

– Счастливо оставаться, Син. Пиши получше и будь осторожнее.

Олли вытаскивает еще несколько банкнот из кармана и разбрасывает их по комнате. Затем перепрыгивает через балкон и по перилам соскальзывает вниз в переулок.

– Береги себя!

– Береги себя! Береги себя!

– Береги себя!

Олли исчезает в тумане, который всегда предшествует его появлениям и исчезновениям. Почему? Это делает его немного более похожим на мифического героя.

Олли выходит как будто из того же тумана, в котором исчез в последней сцене. Ветер рассеивает туман. Видна скамейка в парке на Манхэттене. Уличные фонари лучатся. Человеческая фигура проходит сзади скамейки. На скамейке сидит Олли.

– Я потратил месяц на поиски работы, законной работы. Никто не хочет брать однорукого. Конечно, у меня были деньги, но деньги текут, и в моем случае они текут от меня. Такое у них направление. Обедать теперь мне приходится в Недиксе. «Хот-дог, пожалуйста, и… и стакан молока»… Постепенно я стал замечать, что бывают клиенты в этом имперском городе… Да, и в конце месяца, когда и Недикс стал слишком дорогим для меня, да, даже Недикс – слишком роскошным, я… я вернулся к старому занятию. Не к боксу, конечно, я встретил одну старую проститутку, которая содержит заведение по вызову мальчиков по телефону. Мы зовем его Черри. Жирная, толстая матрона. Мы приходит часам к восьми, сидим и играем в покер, рассказываем анекдоты и истории из собственной жизни – и телефон звонит каждые несколько минут. Черри объявляет: «Клиент хочет тебя, или тебя». «Этот клиент подходит тебе. Пожалуйста, постарайся не замечать желтенький паричок на его голове. И надень свой лучший костюм. Скажешь ему, что только что приехал из Айдахо или еще откуда-нибудь. Думаю, ты ему подойдешь, Олли. Вот адрес. Это двухэтажная квартира. Его зовут Лестер Дубинский. Он любит поговорить и предстать этаким интеллектуалом. Все понял, Олли?» Черт. Вот так все и происходит. – Смотрит на часы. – Думаю, я заставил его ждать достаточно долго.

Встает со скамейки. Туман снова клубится вокруг него. Гитара продолжает играть, пока пожилая женщина роется в мусорной корзине в поисках чего-то.

Роскошная двухэтажная квартира Дубинского. На диване сидит Олли.

– Я в городе всего три дня, Лест.

– Но уже встретился с Черри.

– Да, случайно. Я выходил из библиотеки.

– С книгой?

– Да, с книгой.

– Как она называлась?

– Книга?

– Да, книга. Мне интересны твои вкусы в чтении.

– Это была —…

– Ты забыл название? – Лестер смеется чересчур громко.

– Я не забыл. Она называлась «Как сохранить мужские волосы».

– Почему этот вопрос интересует человека с такой роскошной шевелюрой?

– Я подумал, что может быть, недалеко то время, когда волосы начнут покидать меня.

– А-а.

– Да… – Олли пальцем показывает на стоящие в комнате латы.

– Как называется этот костюмчик?

– Ты имеешь в виду мои латы?

– Да. Когда ты их надеваешь? По какому случаю? Для чего?

– Никогда, никогда, конечно. Латы – это боевое снаряжение средневекового рыцаря. Хочешь еще бренди?

– Моя мать, там, на ферме в Айдахо, провожая меня, напутствовала словами: «Сыночек, главное, осторожнее с выпивкой». Она, наверное, хотела сказать, чтобы я осторожнее с ней обращался и не проливал.

– Еще курвуазье, или – реми мартен?

– Две бутылки «Хеннесси» пять звездочек в этот аквариум, пожалуйста.

– Интересно, откуда простой фермер из Айдахо знает названия коньяков?

– Наша ферма в Айдахо всегда была очень культурным местом. Отец играл на арфе, а мать аккомпанировала ему на духовых.

– На чем играл ты?

– Я пустомелил, вроде как ты сейчас.

Лестер вручает Олли рюмку с коньяком.

– Voici![51] Фермер из Айдахо.

– Спасибо.

Звонит телефон.

– У тебя телефон звонит, Лест.

– У меня есть кому отвечать.

Телефон продолжает звонить.

– Кто-то пытается прорваться.

– Ты хочешь сказать – по проводам?

– Черри должен был объяснить тебе, что всякие подшучивания надо мной совершенно исключаются, потому что я… – его голос постепенно затихает, так как он уходит из комнаты.

Олли выходит на террасу. Небрежно отрывает цветок от растения в горшке и вставляет его себе в ширинку.

Звучит голос Лестера: «Не сегодня, Арти. Я весь завален работой, должен целиком посвятить себя… э… ночному… э… труду. Как твои экзамены по?.. Три единицы? Ты шутишь! Нервы подвели. Наверное. Хорошо, мне надо посмотреть расписание моих встреч».

– Ты где, ты где, ты… – раздается голос Лестера в комнате, а потом на террасе.

– Гуляю по твоей террасе.

– У тебя бывают позывы к самоубийству?

– С чего ты взял?

– Взял что? Ах, да. Потому что у меня бывают. У меня есть определенные предположения на этот счет. Послушай. Неподражаемая Дитрих, неподражаемая, как небо… Давай вернемся в комнату. Даже летом на террасе я дрожу от холода.

Они возвращаются в комнату. Лестер проводит рукой по спине Олли. Рука останавливается на ягодицах.

– М-м-м. Совершенно классическая callipygean. Тебя учили в Айдахо, что это означает? Это означает узкие бедра с высокими, выдающимися ягодицами.

– Лест, ты вышел за рамки. Знаешь, что это означает?

– Да. Извини. А жаль! – опускает руку Лестер.

– Сколько ты платишь в месяц за эту квартиру?

– Ничего, это кооператив.

Пластинка Дитрих кончается.

– Что ты сказал?

– Кооперативная квартира.

– Кооперативная – с кем?

– Поставить еще неподражаемую Дитрих?

Идет к стереопроигрывателю и переворачивает пластинку.

– Ты летаешь, как голубь. Почему бы тебе не опуститься?

– Опуститься?

– Я имею в виду, присесть. Нам надо посидеть и поговорить о деле. Мы о нем еще не говорки.

– О деле я говорил с Черри.

– Дело надо обсуждать по-новой, так как теперь я видел твою квартирку.

– Да, но дело – это дело.

Лестер нервно проводит рукой по парику, и тот падает на пол.

– У тебя упали волосы.

– Я не лысый.

– Как и куриное яйцо.

– У меня на голове была небольшая экзема, и мне рекомендовали носить этот паричок до излечения. Дело уже идет на поправку.

– Моя цена – сто, Лест.

– Черри сказал – пятьдесят.

– Черри не видел твоей роскошной двухэтажной квартиры.

– Послушай ее, неподражаемую Дитрих.

– Ничего не имею против Дитрих. Ты хочешь меня за мою цену? Или мне уйти?

– Черри будет недоволен. Он не любит, когда мальчики лезут в его дела.

– Позиция Черри меня мало интересует.

– Мне и в голову не приходило платить сто долларов за —…

– Не надо брать это в голову, надо просто платить.

– Могу я поинтересоваться, что у тебя за особые дарования, которые должны оплачиваться по такой цене?

– Моя особенность – в моей искалеченности.

– У тебя —…

– Одна рука. У меня только одна рука, Лест.

– К счастью для тебя, я могу позволить себе удовлетворить твои требования.

– Лест, у меня одна рука.

– Дорогой мальчик, ты это уже говорил. Я вижу. Я разве не говорил это?

– Язык не отвалится, если повторить.

– Я одинокий человек.

– У меня одна рука. У меня всего одна рука, Лест.

– Постарайся забыть об этом, Олли. Я ведь не думаю о своих волосах.

– До меня не сразу дошло, что клиентам нравятся увечья. Если они выше пояса.

– Ты очень красив.

– Когда я иду по улице и смотрю на витрины, то если я и сомневаюсь, сколько у меня рук, витрина возвращает меня к действительности. Я никогда не забываю этого. Лест, когда я буду уходить, положи сто долларов туда, где я смогу взять их, например, в мое пальто.

– А ты не уйдешь до —…

– Нет. Только не до. Конечно, после.

– Мне кажется, ты не сможешь. Можешь положить их в свой карман сейчас.

– Спасибо. Увидишь, не сбегу. Но время в городах летит быстрее всего. Такое впечатление, что часы принимают декседрин и бензидрин. Скорость!

– Мне в голову только что пришла дикая идея. Оставайся со мной. Надолго.

– Лест, ты мне нравишься, но оставь эту идею.

– Непостоянство – требование цивилизации, по моим наблюдениям. Ляг на этот диван и позволь мне раздеть тебя, Олли.

– Даже с одной рукой я могу одеться и раздеться сам.

– Но раздеть тебя доставит мне удовольствие.

Олли сбрасывает туфли, смотрит на Лестера, затем вытягивается на диване. Лестер становится на колени рядом с ним. Раздевание Олли напоминает церковную церемонию. Когда она завершена, Лестер наклоняется, чтобы поцеловать его.

– Лест, я не такой. Я уже три года проститут, но еще ни разу не позволил мужчине поцеловать себя.

– Да, но —…

– Не принимай на свой счет.

– Могу я коснуться твоих губ пальцем?

– Да, Лест…

Играет пластинка Дитрих.

– Музыка может быть пищей любви, но в этом случае любовь не нуждается в пище. О, она просто чудо. Неподражаемая Дитрих…

Олли садится, одетый.

– Бабушка. Ты можешь в это поверить?

– Я никогда не был с ней знаком.

– Феноменально.

– Мог бы ты налить мне полстаканчика… как ты называешь его?

– Снифтер. Я поставлю бутылку тебе между ног.

– Это поможет сохранить ковер.

Пластинка Дитрих останавливается. Начинает петь исполнитель «кантри».

– Я слышал эту песню раньше.

Радио:

I took provisions with me,

Some for hunger, some for cold.

But I took nobody with me

Not a soul, no, not a soul.

Buildings seem much taller

When you’re going from a town.

You see peculiar shadows

But don’t let ‘em bring you down.

If you had a buddy with you,

I mean one that’s tried an’ true,

I can tell you ‘cause I know it,

Shadows wouldn’t be so blue.

Я припасов взял с собою,

И на холод, и на голод,

Но никого не взял с собою,

Злою ревностью уколот.

Город вырастает выше,

Если из него уходишь,

Гуще тени, острей крыши,

Не давай себя держать им!

Если рядом есть товарищ,

Верный друг, надежный парень,

Им не справиться с тобою

Уж кто-кто, а я то знаю…

– Музыка кантри. Лест, поставь снова эту чудо-бабушку, ладно?

Когда Дитрих начинает петь, сцена растворяется.

Парк позади Главной публичной библиотеки в Нью-Йорке. Сумерки. Необычно пусто для этого часа жаркого летнего дня. Деревья кажутся изнуренными, скамейки – уставшими, фонтан, задуманный для украшения, представляет из себя яму с мусором – окурками, фантиками, бумажными тарелками со следами горчицы, кетчупа и жира.

Пожилой неухоженный мужчина, одетый с жалкими потугами на аккуратность и респектабельность. Он в изумлении ходит вокруг бассейна с мусором. Внезапно он останавливается, затем снова устремляется вперед, падает на колени. Вокруг люди, но они смотрят на него, не двигаясь.

Входит Олли и помогает пожилому человеку встать.

– В чем дело, папаша?

Старик смотрит на него, не видя его и не произнося ни слова.

– Все в порядке, а?

Старик качает головой, затем легонько кивает и идет вперед.

– Куда вы, папаша? Вы уверены, что знаете, куда идете?

Старик, пошарив в кармане, достает ключ от дешевого гостиничного номера.

– А, отель Риц. Только для мужчин. Ха! Риц! Папаша, отель Риц Только Для Мужчин находится вон там, куда я показываю. Видите? Видите?

Старик снова сначала качает головой, отрицая, затем кивает, соглашаясь.

– Нет, папаша, вы не видите, пойдемте вместе, отведу вас в ваше стойло в этой чертовой конюшне. Когда мы будем на месте, папаша – я дам вам вот эти пять долларов, возьмите себе напрокат электрический вентилятор. Этого хватит, чтобы пользоваться им целую неделю. Поняли?

Старик снова сначала отрицает, потом кивает.

– Нет, не поняли. Папаша, у вас тепловой удар. Смотрите. ПЯТЬ ДОЛЛАРОВ! ВЕНТИЛЯТОР! Их дают здесь напрокат, я знаю, я жил здесь, пока не нашел работу в этом городе. Свет видите? Синие неоновые буквы на углу? РИЦ. Только для мужчин. Доллар пятьдесят. Давай, папаша, ты доберешься…

Старик качает головой, затем кивает с робкой улыбкой, поворачивается и идет в указанном направлении. Он не обращает внимания на желтый свет, который сменяется красным; завывание сирены, визг тормозов, крики людей. Старик на земле, но толпа скрывает несчастный случай.

– Попал под «скорую помощь», о Господи. Она его сбила, она его и заберет. Ну и папаша! Ну и город…

Слезы наворачиваются Олли на глаза, он резко смахивает их. Мужчина среднего возраста с вороватым взглядом останавливается рядом с ним.

– Ужасно, правда?

– Да, все, и вы в том числе…

Ухмыляется мужчине и идет к скамейке.

Звучит голос рассказчика: «Здесь было столько их, увечных, подозрительных, уже давно не молодых, с их одиночеством и криком, застрявшим в глотках, немых, за жатых железной рукой фанатизма и закона. Невозможно воспроизвести все их голоса или разложить все их фото, как цыганскую колоду грязных поношенных карт предсказывающих одно и тоже будущее и им, и нашему молодому герою. Вы видели, как мальчик с неистовой горячностью защищает окруженную, постоянно штурмуемую крепость своей мужественности и своего мужества. Конечно, он должен знать, он должен понимать, испытав Бог знает сколько страха – да, страха, даже ужаса – что игру можно выиграть только тем способом, которым он играет уже столько времени – он должен немного сдаться, а потом немного еще, и еще, и еще, пока, наконец… но об этом он не может даже подумать, не испытав приступа тошноты… Решение? Ну… Конечно, в его жизни должно произойти еще одно крушение, после которого он не только не потеряет руку, но – ВЫИГРАЕТ! Ставка, на которую он играет, не сознавая этого – та, которую его друзья уже сорвали когда-то в туннеле – забвение!

И вот сейчас наступило время, когда —…»

Палуба экскурсионного парохода, плывущего вокруг Манхэттена. Звучит голос экскурсовода:

– Скоро перед вами откроется великолепный вид на самую знаменитую в мире статую, Статую Свободы, подаренную нашей стране правительством Франции в одна…

Олли и девушка лет под тридцать стоят невдалеке друг от друга у борта парохода. Не поворачивая головы, Олли оценивает девушку: «Не свинья. Определенно не свинья. Надо что-нибудь у нее спросить, например, нравится ли ей поездка». Подвигается поближе к девушке и говорит вслух.

– Вам нравится поездка?