Текст книги "Тот самый (СИ)"

Автор книги: Татьяна Зимина

Соавторы: Дмитрий Зимин
сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 20 страниц)

Глава 13

Седьмой Ахмед, так его звали враги. На какое имя он откликался у друзей – не имею понятия. Узбек по национальности, бывший мент, он сбежал в Сирию после громкого дела с наркотиками. Быстро занял руководящий пост в «Эгил» и прославился свирепостью даже в собственных кругах.

Его ликвидировали год назад.

И вот теперь я нос к носу сталкиваюсь с ним в центре Питера, на великосветской тусовке.

И это еще цветочки, как говорил отец Прохор. Ягодки пойдут, когда Ахмед меня узнает…

– Лёксик, ну ты чего застрял? – капризно протянула Антигона. – Амадей ждёт, а ты тут охраннику глазки строишь.

Ахмед опустил детектор.

– Вы пришли к Амадею? – он говорил по-русски очень чисто, с чуть заметным московским аканьем.

– Ну натурально, – Антигона схватила меня за руку и потянула мимо Ахмеда к ступенькам, уходящим куда-то вниз. – Лёксик – клавишник. Степаныч сегодня приболемши, вот нас и вызвали. Я – ассистентка, – лучезарно улыбнувшись, она протянула охраннику узкую ладошку лодочкой.

– А почему не приехали раньше? – бдительный Ахмед не спешил принимать подсунутую к самому носу ладошку. – Почему не прошли через служебный?

– Нам в последний момент позвонили, – состроила гримаску Антигона. – Обещали хороший навар. Но если вы против – мы можем и уйти. Такого лабуха, как Лёксик, любая кантина с распростёртыми объятиями примет.

Мы демонстративно шагнули к двери.

– Ладно, проходите, – Ахмед, к моему глубочайшему удивлению, совершенно забыл про металлодетектор. – Если сам Амадей…

– Сам, сам, не сомневайся, – Антигона жеманно улыбнулась. – Где-то через часик спустись за кулисы. Потом детям будешь рассказывать, что самого Кеглевича слушал.

– Кеглевич? – недоверчиво спросил я, когда Ахмед остался позади. Коридор был узкий, длинный, на другом его конце колыхался тяжелый кожаный занавес, из-за которого доносилось тоскливое завывание ситара. – Клавишник?

– Надо же было что-то нести, пока ты стоял, как дубина, – проворчала девчонка. – Ты что заколдобился? Духа увидел?

– Практически, – не стал отпираться я. – Как он меня не узнал – ума не приложу.

– А еще маскироваться не хотел, – похвасталась Антигона.

Отодвинув завесу, мы проникли в зал.

Это было старинное бомбоубежище. Низкий потолок, толстые бетонные колонны. Клетушки, на которые раньше делилось помещение, срезаны болгаркой, но неровные швы не заглажены, и остро щетинятся арматурой.

Жуть.

Свет мигает в рваном ритме, где-то впереди, в неверных всполохах – сцена, обтянутая малиновым плюшем.

Публика разношерстная: пожилые девушки в огромных серьгах до плеч, папики с цепочками, деловито поглядывающие на «Вишероны» и «Патек Филипы»; какие-то скинхеды, в кожанках, при шипах и татухах, хипстеры в таких же, как у меня, брючках и обтягивающих свитерках…

Многие были в карнавальных костюмах. Среди них – Сильвер в шелковом красном платке, с попугаем, Распутин, при шелковом цилиндре, бакенбардах и фраке, Екатерина в кружевной треуголке, в кринолине, подметающем пол. Лицо её настолько густо набелено и усажено мушками, что различить настоящие черты не представляется возможным…

Среди публики, разнося шампанское, сновали белофрачные официанты. Папики держали фужеры, словно жестяные кружки с чифиром. Скинхеды – двумя пальцами за ножку, с мизинцем на отлёте…

Хипстеры шампанское не пили, для них была зелёная мутная бурда в пробирках.

– Ничего не ешь и не пей, – еще раз повторила Антигона. – Во всём могут быть наркотики.

– А что делать-то? – на таких тусах я никогда не бывал.

– Ты что, забыл? – Ты – новый клавишник. Иди на сцену и присмотрись к инструменту.

– Да ты с ума сошла! – я кричал шепотом, чтобы никто не услышал. Впрочем, бомонд, разбившись на группки, был занят собой… – Откуда ты вообще узнала, что я играть умею?

– Мне Алекс сказал, – Антигона захлопала ресницами. – Приказал проработать доступ… Ты что же думаешь, нас сюда за просто так пустили?

– Ты хочешь сказать, это была хитроумная цепочка спланированных действий?

– Ясен перец! Я целый день угробила на твою легенду! Даже в инете страничку создала: Александр Кеглевич, знаменитый пианист… Потом почитай. Ржачно вышло.

– Да ты с ума сошла! Я за фоно со школы не сидел.

– Расслабься. Талант не пропьёшь. Я же видела, какие ты концерты играл…

– Где ты могла их видеть?

– Ну ты с Урала. В инете, где же ещё?

Я закрыл глаза. Всё это было в далёком прошлом. Тогда ещё была жива мама. Я учился в престижной школе с музыкальным уклоном и выступал. У меня размах пальцев – полторы октавы…

А потом мама умерла и мы с отцом уехали из Москвы. Доучивался я в обычной школе в Ростове, с гопниками и детьми бандюков.

– Иди, потренируйся, – с неженской силой Антигона толкнула меня в направлении сцены. – Шоу скоро начнётся.

Сцена была импровизированная, из каких-то ящиков, похожих на сосновые гробы. В глубине поблёскивала ударная установка, мирно спал прислонённый к стене контрабас, а в центре, как султан средь томных наложниц, раскорячился концертный «Стейнвей».

Взобравшись на гробы, я робко притронулся к белоснежной полировке. По пальцам пробежала дрожь, передалась грудине, и сердце сладостно и испуганно бухнуло. Открыв крышку, я легко пробежался по клавишам.

Пальцы, конечно, деревянные, и чтобы их нормально размять, понадобится не один час, но вряд ли среди публики отыщется кто-то, кто обратит внимание на подобные тонкости…

– Ты новый лабух? – голос шел из-за спины. Я обернулся. Уткнулся носом в собственного клона – хвостик, очки, борода, розовые джинсы…

– Лёксик.

Руки я протягивать не стал. Изобразил пальцами бледную медузу. Пианист бережёт в первую очередь руки…

– Жордик, – мне достался такой же жеманный всплеск бледной медузы. – Ты что предпочитаешь: черёмуховый смузи или сельдереевый сок?

– Тапинамбур.

Мой выбор сразил Жордика наповал.

– Ты пока поиграй тут, разомнись, – предложил он. – А мы поищем.

И я стал играть.

Для начала – Малера. Две девушки, в джинсах-клёш и коротких маечках, вышли на импровизированный танцпол перед сценой и принялись колыхаться, прикрыв глаза, прижимаясь животами друг к другу и повесив руки по бокам туловища. Как змеи под дудочку факира…

Войдя во вкус и чувствуя, как хрустят суставы, я перешел на Болеро – произведение мрачноватое, зато как нельзя лучше подходящее обстановке. Контрабас за спиной проснулся и подхватил ритм густым раскатистым басом.

Народ начал подтягиваться к сцене. Мелькнул шелковый цилиндр, Антигонин растянутый свитер – в углу, за колонной, она что-то оживлённо обсуждала с давешним Жордиком. Девушек-змей заслонил бело-голубой кринолин, и я с ужасом понял, что Екатерина – это Афина, с синими искусственными буклями под треуголкой. Глаза мои метнулись к шелковому цилиндру, и по спине побежали жаркие мурашки: резкий, чуть длинноносый профиль нельзя было спутать ни с каким другим…

Алекс был здесь. Но это был вовсе не Алекс!

Лицо его было выкрашено белой краской. Чёрными провалами, как на черепе, зияли глазные впадины, рот был сведён к тонкой линии, поперёк которой, еле заметными штрихами, наметились зубы. Цилиндр сидел на голове залихватски, под немыслимым углом, тулью вместо пряжки украшал настоящий череп – то-ли крысы, то ли ещё какого-то мелкого зверька.

Фрак был бархатный, бирюзово-малинового оттенка, в белоперчатных руках – любимая трость… Ай да шеф! Ай да сукин сын!.. Нашел-таки способ явиться на вечеринку.

Котова не хватает, – саркастично подумал я, и в этот же миг узрел майора, в хорошем двубортном костюме, при часах и повисшей на руке дорогой девочке по вызову…

Рукоятка пистолета сквозь рубашку показалась тёплой, а тяжесть его немного успокоила нервы. Я даже усмехнулся: наивный. Принял поход в ночной клуб за банальный поход в ночной клуб…

Пальцы сами собой забегали резвее, и от Равеля я нечувствительно перешел к Людвигу Вану, Лунная соната часть третья, забойный ритм мне всегда напоминал об Элвисе.

Саксофонист, узнав мелодию, заизгибался в экстазе, ударник рассыпал щедрые россыпи металлического гороха.

Ладно, соберёмся. Третья часть не будет длится вечно, нужно изобразить еще что-нибудь зажигательное.

И тут барабанщик, словно почуяв моё желание, затянул начальные такты «Каравана» Дюка Эллингтона. Я свистнул от восторга и подхватил. В глазах саксофониста мелькнуло бешеное выражение, он бросил пару пробных пассажей, но главную тему я ему не отдал, обойдётся он без главной темы, самому мало…

Он понимающе кивнул, и мы понеслись. Ударник, клавишник и сакс – как три жеребца в одной упряжке, бия копытом, фыркая огненными ноздрями и подзуживая друг друга молодецким ржанием…

Я перестал замечать, что творится вокруг. Сцена завертелась, огни рампы слились в светящийся круг, а в груди красным цветком распустилось огненнопламенное, уже наполовину забытое, чувство причастности к чему-то большому, грандиозному…

– Я думал, что Кеглевич – это хайп, лажа, – сказал ударник, угощая меня сигаретой.

«Караван» – штука затратная, и мы все вымотались так, что не сговариваясь объявили перерыв. На улице опять шел дождь, и стояли мы, прячась под козырёк того самого чёрного хода, о котором говорил Ахмед…

Находился он в обыкновенном, зассаном кошками и бомжами подъезде сталинской пятиэтажки, на данный момент – выселенной и готовящейся к сносу.

Жадно затягиваясь, я думал о Седьмом Ахмеде. Кроме него никого подозрительного я больше не видел – со сцены открывался прекрасный обзор на публику. Это одновременно и успокаивало, и настораживало.

Откуда взялось прозвище – никто не знал. Покушения на него устраивали раз пять – и российские спецслужбы, и отечественные, узбекские коллеги. Повезло, как всегда, наёмникам – мне о его ликвидации поведали уже в госпитале… И вот теперь он совершенно не скрываясь, можно сказать, внаглую, ошивается в Петербурге.

На что он надеется? На то, что его считают мёртвым? Что в клуб не заглянет никто из его прошлой жизни? Или у него такая железобетонная крыша, что быть узнанным он попросту не боится?..

В любом случае, в городе он неспроста. Не может такого быть, чтобы матёрый террорист, сбежавший в Сирию под крыло Эгила с хорошей должности, имея, по-слухам, не маленькую семью… Не мог он крутиться здесь просто так. Кроме того, для простого охранника он был уже староват.

Надо за ним понаблюдать, – решил я, щелчком отбрасывая бычок в мокрую мусорную кучу на асфальте. Раз он меня не узнал – можно к нему подобраться поближе…

– Ну где тебя носит? – встретила ворчанием Антигона. – Самое интересное пропустишь.

Две девушки, на мой непритязательный взгляд – те самые, что колыхались на танцполе, сейчас извивались на сцене. Одеты они были в чисто символические прозрачные шаровары и крошечные присоски с бахромой на сосках. Аккомпанировал им ситар – такая мандолина с огроменным грифом и миллионом колков. Как с ним управлялся тщедушный парень в восточной рубахе и тюбетейке, я не представляю.

Но посмотреть, в принципе, было на что.

Девушки своими движениями задавали колебательный ритм, ситар подвывал, как кот из ночной подворотни, публика колыхалась в такт движениям девушек. Те словно бы текли. Как вода, как шелковые шарфы на ветру. Тела их, смазанные каким-то маслом, блестели от пота и казались лепестками бледного пламени. Волосы, заплетённые в миллион косичек, создавали концентрические круги…

– Обдолбались все в конец, – Антигона, делая вид, что колыхается вместе с толпой, бурчала строго и неодобрительно. – Тут какую-то дрянь раздают. «Золотая Заря» называется. Гадость редкостная – судя по тому, как они себя ведут.

Ситар вздрогнул, свистнул и взревел уже совсем горестно. Танцовщицы ускорили колебания. На запястьях и щиколотках у них обнаружились крошечные колокольчики, которые начали довольно громко звенеть, когда девушки закружились резкими, ломаными движениями.

Публика вошла в раж. Ближайший ко мне папик лобызал пожилую девушку, скинхед неподалёку – заклёпанную в сталь подружку с причёской бобриком, даже хипстеры посматривали друг на друга сквозь запотевшие очёчки как-то влажно.

Ситар стонал и рыдал, как старый трансвестит на панели. Танцовщицы слились в одно четверорукое, двухордовое существо, напоминая одновременно Шиву-дестроера и куклу-трансформер.

Вокруг нас с Антигоной начиналась оргия.

Народ, не заботясь о гигиене и приличиях, падал на пол, в воздух взмывали ножки, обтянутые чулками и даже джинсами, забелели оголённые ягодицы.

Сделалось душно и жарко, а через плотный сандаловый смог пробился острый будоражащий дух соития и разврата.

Интересно, Котов тоже где-то здесь? – подумал я, сбрасывая с ноги волосатую лапищу, окольцованную бриллиантом. – Да нет, не похоже на него…

– Гляди, – Антигона дёрнула меня руку и указала куда-то вперёд и вверх.

Там был небольшой балкончик под потолком. Раньше я его не замечал, потому что по цвету балкончик сливался с серым бетоном стен. С балкончика изливалась на людей не-то манна, не-то еще какая-то дрянь. Я тряхнул головой. От жары стало совсем неуютно, в глазах прыгали чёртики, и приглядевшись, я понял, что манна не изливается, а напротив, поднимается к балкончику. Точнее к тому, кто на нём стоял…

– Что это за хрень? – сняв бесполезные очки, я вытер лицо влажной салфеткой, кстати протянутой Антигоной.

– Это энергия, – ответила девчонка. – Он специально завёл толпу, довёл до экстаза. А теперь питается. Завтра никто не встанет с кровати. Случится парочка инсультов…

– Несколько вспышек триппера, – подхватил я. Говорить можно было совершенно свободно. Никто не обращал на нас внимания…

– А уж стыдно будет – хоть в ад просись.

Голос раздался из-за спины, и повернувшись, я узнал Котова. Спутницы при нём уже не было, зато пиджак был распахнут, и из подмышки выпирала рукоять Стечкина в кожаной кобуре.

– Тут эта «Золотая Заря» во всём, – сообщил майор. – И в шампанском, и в бутербродах и в этих травяных какашках на подносах… Наши из наркоотдела будут меня год бесплатно пивом поить. Узнали, кто это наверху? – он кивнул на балкончик.

Золотая пыль парила в воздухе, мерцала в плотных лучах прожекторов, и сквозь эту завесу было сложно разглядеть, что за фигура скрывается под потолком.

– Это не Лавей, – барон Суббота в цилиндре и с тросточкой материализовался за плечом Антигоны. Екатерины, то бишь, Афины, я пока не видел.

– Послушайте, может, я вновь где-то не догоняю, – сказал я. – Но почему мы стоим здесь, у всех на виду? Разве «они» не понимают, что на нас наркотик не подействовал?

– Конечно, понимают, – усмехнулся Алекс. – Но ведь шоу должно продолжаться. Нельзя из-за таких пустяков, как угроза срыва мероприятия, ломать ток теллурических энергий, невидимых космогонических течений. Прерывать экстатический сон заклинателей спагирической тэургии, адептов гимнософических снов…

Всю эту муть он выдал на одном дыхании, не переставая блуждать скучающим взором поверх двигающихся в такт спин и задниц. Пол в бывшем бомбоубежище сейчас походил на весенний луг, заполненный совокупляющейся саранчой. В оправдание саранчи могу сказать, что насекомыми движит инстинкт, поколениями выверенное стремление к продолжению рода. В то время как здесь мы наблюдали простой и безыскусный разврат.

– Сергеич, ты точно уверен, что это не Лавэй? – практичного майора не волновали токи теллурических энергий.

– Оргия – лишь начало, – пояснил Алекс, набалдашником трости сбивая цилиндр на затылок. – Разогрев. Основное действо впереди. И вот когда оно достигнет кульминации, тогда Лавей и появится.

– Но… – не успокаивался Котов.

– Поверь, Яша. Такого размаха мероприятия нельзя устраивать на каждом шагу. Завтра об этом, с позволения сказать, представлении, будет говорить весь город. Полиция будет на чеку, а приличные, сиречь – платежеспособные – гости не рискнут более своей репутацией. Так что у него всего один шанс, и Лавей это прекрасно понимает. Нас же попытаются нейтрализовать в процессе.

Я кашлянул.

– Тут такое дело…

И я рассказал им про Ахмеда. Без купюр, лишь самое существенное.

– Обычная практика, – кивнул Алекс. – Твой подопечный работает не за деньги. Он – фанатик, а таких людей Лавей уважает. Колдун пообещал ему что-то такое… – он пощелкал пальцами, обтянутыми белоснежной лайковой перчаткой.

– Вечную жизнь, – тихо сказала Антигона. – Рай у подножия горы Аламут и сотню гурий.

– Ну разумеется!.. – просветлел лицом Алекс. – На меньшее они не размениваются.

– Охранника я могу взять на себя, – предложил майор.

– Нет, – мой рот открылся помимо воли. – Я сам.

– Увидэшь Джавдэта – не убивай. Он мой… – с кавказским акцентом процитировал Алекс. – Ты уверен, кадет? – это уже обычным своим голосом.

Я мог бы много чего сказать по этому поводу… Но просто кивнул. Пистолет за поясом был тёплым.

Оргия закончилась несколько неожиданно. Ситар издал последний полувсхлип-полувизг, змееженщины испарились, а на сцену вынесли медный тибетский гонг, и огромный масляно поблёскивающий детина в цепях заместо одежды, ударил в него специальным билом. Звук покатился по залу сумрачно и протяжно. Публика, приходя в себя, вскакивала, поспешно оправляя ширинки, юбки, чулки и рубашки.

Друг на друга старались не смотреть.

И словно бы потворствуя этому желанию, в зале погас свет. Пару секунд было темно, как в Марианской впадине – лишь огоньки сигарет, как маячки глубоководных рыб, озаряли бархатную тьму.

Затем на сцене начало разгораться багровое свечение.

За занавесом, сообразил я, запалили красный фонарь.

Свечение набирало мощь, в нём проступали изломанные тени – теперь девушки, переодетые египетскими мумиями, бились в экстатическом танце.

Информация поступала к нам только по зрительному нерву, никакой музыки не было. В зале стояла гробовая тишина, не считая хорового сопения.

Вот среди девушек появилась тёмная иератическая фигура в острой шапке жреца, вот она взмахнула руками, отбрасывая мантию за плечи, и перед публикой предстала тень обнаженного человека. В красном свечении угадать, было ли на нём что-то, кроме шнурков от мантии, не представлялось возможным.

– САТАРИАЛ – затянула фигура густым басом. – ЛЮЦИФУГ, ГАМЧИКОТ…

– ООО – вторила публика.

Потом пошло что-то на древнееврейском, я не разобрал. Выделялись только имена: Асмодей и Элохим. По-моему, всё это был обыкновенный набор слов.

Вокруг начали закручиваться энергии – возможно, теллурические. Воздух сгустился, в нём проявились тёмные и светлые полосы, которые свивались в ленты, или змей, и струились над публикой. Змеи то и дело прядали к головам гостей, и целовали их в макушки…

На заднике сцены показались рога. Они были громадные, как присной памяти Близнецы-башни, но постепенно мельчали, и наконец стало ясно, что перед нами находится обычный козёл. Во лбу его сияла пятиконечная звезда, а туловище было покрыто чёрной жесткой шерстью.

– ЧОЛОМ ЙОСОДОТ, – продолжал распевать колдун. – ТОГАРИНИ, БЕЛЬФЕГОР…

Козёл мелко дрожал. Глаза его, желтые, как мёд, с квадратными зрачками, походили на крошечные факелы.

Обойдя по кругу козла – противосолонь, чтоб вы понимали, – колдун принялся совершать над ним летучие движения руками, и в какой-то момент в одной из его рук возник изогнутый серп, а в другой – чаша.

Публика реагировала сдержанным восторгом.

Колдун пал на колени – животное, растопырив все четыре ноги, продолжало мелко дрожать и прядать куцым хвостиком.

Тогда Колдун подставил чашу под горло козла и занёс серп.

– А ну, оставь животинку в покое.

Голос был спокойным, даже ленивым. Но разнёсся, я полагаю, до самых глухих уголков зала. Потому что звучал он, как колокол. Как набат. Некоторые от неожиданности даже пригнулись, прижимая ладони к ушам.

Колдун, прервав песнопения, застыл с поднятой рукой. На лице его было такое же точно удивление, как у человека, которого совершенно неожиданно застали в нужнике, со спущенными штанами. Только понимаешь, расслабился, газетку сел почитать, а тут…

Я испытал схожее чувство, углядев на сцене, рядом с колдуном, Амальтею. Была она в обычном своём прикиде: чёрные, сильно подведённые глаза, фиолетовая помада, косуха и сетчатая майка под нею, а также высокие сапоги-ботфорты и кожаные шорты до середины бедра…

– Кочепатки, говорю, от скотинки убрал, – повторила она уже обычным голосом, и выпустила из фиолетовых губ огромный розовый пузырь бубль-гума. Тот лопнул, и жевачка вновь исчезла с глаз, а челюсти девушки заработали с удвоенной силой.

Козёл, почуяв спасение, сорвался с места, боднул колдуна в пах – тот согнулся – и побежал куда глаза глядят.

– А это что, тоже входит в программу? – раздался шепот трезвеющей публики.

– Кто эта девушка?

– Я думал, крещение будет чисто символическим…

– Дьявол, – рядом со мной материализовался Алекс. – Надо выручать сотрудницу…

Колдун уже опомнился и отдышался, и хищно размахивая серпом, бросился на Амальтею.

Трость в руке Алекса щелкнула, и вместо неё вдруг образовалась шпага, взмахнув которой, шеф бабочкой нырнул на сцену.

Я бросился за ним, на ходу доставая пистолет, но кто-то поставил мне подножку, и я полетел носом в бетон, пистолет выскочил из руки, и завертевшись, скользнул под чьи-то ноги.

Публика хлынула в стороны. Вскочив, я всё-таки догнал пистолет, а когда выпрямился с рукоятью в руке, Алекс уже скакал по сцене, отбивая шпагой атаки серпа.

Я замер на мгновение, пытаясь определить, где Котов, где Антигона… И в этот момент шею мне сдавило, как клещами, а пахнущий насваем голос прошипел в самое ухо:

– Думаешь, гадёныш, я тебя не узнал?