Текст книги "Тот самый (СИ)"

Автор книги: Татьяна Зимина

Соавторы: Дмитрий Зимин
сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 20 страниц)

Глава 17

Кровь на вкус была сладкой и тягучей, как вишнёвый сироп. Никогда не думал, что мне понравится.

В голове прояснилось, из желудка исчезла сосущая пустота, сделалось тепло и уютно. Жить стало легче, жить стало веселей.

Тут же проснулись угрызения совести: мне стало хорошо потому, что я причинил вред другому…

Ну, положим, пара глотков – это ещё не вред. Считается, человек может одномоментно пожертвовать около двухсот миллилитров. Профессиональные доноры, например, сдают раз в месяц по четыреста…

Так, о чём это я?.. Ага, вот: кровь пить плохо. Я – паршивый кровосос, и надо об этом крепко помнить. Кол в сердце и отрезание головы – самое лучшее, что со мной можно сделать. Иначе я стану ничем не лучше Лавея… А я этого не хочу. Пока не хочу.

И хорошо бы, чтобы всё так и осталось.

– Ну? – требовательно спросил Котов. – Что-нибудь чувствуешь?

Я честно прислушался к себе. Алекс обещал, что после принятия крови жертвы, связанной с колдуном, я каким-то образом смогу определить его местонахождение.

– Я ничего не чувствую, – сказал я через пару минут.

И понял, что ошибся: у меня заболел живот. Словно кровь, поначалу такая сладкая, в желудке преобразовалась в кислоту, и теперь прожигает внутренности.

Боль нарастала. Непроизвольно согнувшись пополам, я прижал обе руки к пузу и закрыл глаза. О Господи! Так больно мне ещё никогда не было…

– Перестройка метаболизма, – донёсся, как эхо, голос Алекса. – Всё происходит слишком быстро.

Я упал на колени. В глазах потемнело, зубы сжались непроизвольным челюстным спазмом. Уткнувшись в землю лбом, я все свои силы тратил на то, чтобы не стонать.

– Дыши, – на затылок легла прохладная рука, и мне сразу полегчало. Голос, кажется, принадлежал Гиллелю. – Дыши…

Воздух вырывался короткими толчками, но с каждым толчком боль уходила. Она впитывалась в землю, как вода, делая меня опустошенным и лёгким, словно прошлогодний палый лист.

Наконец я смог подняться.

– Спасибо, – прохрипел я. Сторож молча кивнул.

Боль не ушла совсем, не исчезла. Она сконцентрировалась в одном месте – словно за кожу на животе уцепился рыболовный крючок. К нему была привязана леска, за которую дёргал кто-то невидимый… И я точно знал: боль утихнет лишь тогда, когда я доберусь до противоположного её конца.

– Кажется, я знаю, куда надо идти, – сказал я, обращаясь к Алексу.

– Адрес, – Котов навис надо мной, как карающий меч Немезиды.

– Да не знаю я адреса, – я отпихнул его, казалось бы, легонько, но майор отшатнулся на пару шагов. – Знаю только направление.

– Едем, – решил Алекс.

– Стойте, – Гиллель говорил негромко, но все застыли в причудливых позах. Алекс – полуобернувшись к Хаму, Котов – на полувзмахе ноги, отец Прохор – смешно споткнувшись, словно ударился о воздух. – Вы собираетесь лезть в логово Мастера вот так? – добавил он столь же тихо. – Без доспехов, без… оружия?

– С нами крёстная сила, – убеждённо сказал чудо-отрок. – Господь поможет.

– А как же: на Бога надейся, а сам не плошай? – парировал сторож.

– Гиллель прав, – Алекс выхватил револьвер, прокрутил его на пальце и одним плавным движением вновь загнал в кобуру. – Арсенала, что лежит в Хаме, недостаточно. Нужно серьёзное оружие. И команда экзорцистов.

Котов нетерпеливо зарычал. Достал телефон, остервенело затыкал по кнопкам…

– Что ты делаешь? – удивился шеф.

– Вызываю тяжелую артиллерию, – буркнул майор, продолжая набирать какой-то уж очень длинный номер. – Спецназ, танки и пулемёты.

– Это всё не поможет, – тихо сказал отец Прохор. – Только людей зря погубишь.

– Нужны профессионалы, – кивнул Алекс. – Человек десять-двенадцать. С огнемётами, мечами и железными нервами. Те, кто не начнёт палить, увидав первого тератоса…

– До темноты мы столько собрать не успеем, – тихо сказал отец Прохор. – Давыдов уехал в Тюмень, к брату на крестины. Сёстры Полански – в Риге.

– А циркачи? – спросил Алекс.

– На гастролях, – вздохнул святой отец. – Я сам им путевой лист выписывал… Остаются мои богомолки – только они оружием не пользуются. Ну и… мы.

– Стало быть, за неимением горничной, будем иметь дворника, – решительно сказал шеф. – Только домой надо смотаться – арсенал пополнить.

– А если нас не хватит? – спросил Гиллель. – Если Лавей окажется сильнее, и обратит… нас всех? Представляете последствия для города? И… всей страны?

Отец Прохор фыркнул. Потом не утерпел и заржал в голос.

– Обратит? – он икал и стонал, брызгая слюной. – Тебя, старый пророк? Не смеши мои тапочки…

– И на старуху бывает проруха, – пожал плечами Гиллель. Но было видно, что реакция святого отца ему где-то даже приятна.

– На тебя – не бывает, – отмахнулся чудо-отрок и тут же стал серьёзен. – Ладно, посмеялись, и хватит, – он вытер глаза манжетой кенгурушки. – Даю тебе разрешение и полное своё согласие: если меня обратят – убьёшь собственноручно.

На это, совершенно неожиданно, фыркнул сторож. Я впервые видел, как тот смеялся: усы и борода разошлись, открывая белые яркие зубы, щеки налились румянцем, и вся его фигура из неземной, далёкой, вдруг сделалась очень близкой и живой.

– Ты таки допускаешь, шо я могу причинить тебе смерть? – с непередаваемым прононсом вопросил он отрока. – Ну я извиня-я-яюсь…

– Хватит чубуками мерится, святые отцы, – оборвал их Алекс. – Все уже поняли: оба вы крутые, как варёные яйца. Монеты гнёте пальцами, а рельсы… Впрочем, не будем об этом. Время дорого.

– Мне тоже надо заглянуть домой, – своим обычным голосом произнёс сторож.

– И мне – богомолок подсобрать, – кивнул отец Прохор. – Да и попрощаться не помешает.

– Так что встречаемся… – шеф посмотрел на солнце. Мутный к вечеру кружок его болтался у горизонта. – Эх, всё равно до темна не успеем… Так что встречаемся через час.

– Где? – меланхолично спросил Котов. Похоже, он смирился с существующим положением и перестал бить копытом.

Алекс посмотрел на меня.

– Это где-то рядом, или нужно будет перебираться через мост?

Я пожал плечами.

– Ладно, значит, через час у моста, – решил шеф. Он сделал пару шагов к Хаму, но остановился. – Да, вот ещё: завещания там, отпущение грехов, то, сё… Ну в общем, вы и сами знаете. Тёзка, пошли.

И больше не оборачиваясь, зашагал к джипу, резко отмахивая тростью.

– Как самочувствие? – спросил Алекс.

Мы были вдвоём. Гиллеля предложил подвезти Котов – ему было по пути, а отец Прохор вызвонил свой верный Эскалэйд.

– Сойдёт.

Когда мы двинулись в направлении, противоположном тяге крючка, живот заболел сильнее. Так и хотелось задрать рубаху и отцепить мерзкую железяку. В крайнем случае – оторвать с мясом… Я даже заглянул один раз, отвернувшись, чтобы шеф не увидел. Разумеется, никакого крючка не нашел.

– Потерпи, – Алекс смотрел на дорогу. Баранка в его руках ходила ходуном – ехать пришлось по бездорожью, виляя между влажными кочками. – Скоро всё закончится.

– Я ведь оттуда не вернусь? – я не хотел спрашивать. Честно не хотел. Оно само вырвалось.

– Есть такой прогноз, – не стал кормить ложными утешениями шеф.

Я рассмеялся.

– Правильно, одобрил Алекс. – Амор фати – вещь неплохая. Если пользоваться с умом.

– Да я не об этом, – я вытер слёзы – платок, подаренный отцом Прохором, вновь окрасился розовым. – Я больше об иронии судьбы. Только всё начало налаживаться…

– Ты о Мириам? – значит, от шефа не ускользнули мои амурные поползновения.

– И о ней тоже, – я всё равно смутился. – Но больше всего о… Вас. О девчонках. Даже о… о Котове. Вы мне нравитесь.

– Но-но, – Алекс притворно отодвинулся подальше. – Вы мне это прекратите. Я ваших амурных вкусов не разделяю.

Шутка была так себе. Но она, как ни странно, помогла.

– Мириам сказала, что любит меня, – слова опять вырвались против воли. Да что со мной такое?

Алекс понимающе усмехнулся.

– Что, не верите?

– Да нет, почему же… – он вежливо пожал плечами. – На то она и женщина.

– Что вы имеете в виду?

Ну почему с Алексом ничего не бывает просто? Даже сейчас, перед самой…

– Она создана для того, чтобы любить, – сказал шеф. – У каббалистов это называется «Шхина». Женская ипостась Бога. Точнее, его материальная половинка, воплощенная в живом человеке.

– Вы говорите иносказательно?

– Вообще-то, вполне предметно, – поморщился Алекс. – Мириам – воплощение Софии, святой блудницы, призванной любить всякого, кто встречается ей на пути… Как это там?.. – «Ибо я первая, и я последняя. Я чтимая и я хулимая» – процитировал он нараспев. – Так что не бери в голову, кадет, – он послал мне ободряющий взгляд. – Ты далеко не единственный в очереди.

Подумав, и что-то для себя решив, он похлопал себя по груди и вновь вернул руку на руль.

– Как, и вы тоже?.. – моему удивлению небыло предела.

Глупо. Как глупо всё выходит…

– Я же мужчина. И естественно, видя красивую женщину, начинаю её любить. Автоматически.

Он замолчал. Мы давно уже выехали на дорогу и вклинились в поток машин. Который именно в эту минуту решил превратиться в пробку. Капитальную такую. Часа на два…

Алекс нетерпеливо посигналил. Открыл дверцу, взлетел на подножку и оглядел железное стадо с высоты. Снова сел за руль и бросил:

– Там, под сиденьем пошарь…

Я послушался.

– Мигалка? – у меня в руках было массивное архитектурное сооружение из небьющегося пластика и жести. К подножию его крепился магнит.

– Котов удружил, – похвастался Алекс. – Давай её на крышу.

Заслышав истеричный вой мигалки, машины неохотно расступались. Водители бросали на нас враждебные взгляды: – Опять блатные…

Но если и поминали недобрым словом, то про себя. Негромко.

– Конечно, ты считаешь, что твоя любовь – особенная. Уникальная, – продолжил Алекс, когда мы вытолкались из пробки и отключили ревущего монстра на крыше. Оказывается, всё было до банального просто: дорогу перегородила команда озеленения. Святая простота! Расшиперив грузовик поперёк разметки, они вдумчиво и неторопливо перетаскивали на обочину ящики с цветочной рассадой…

– А разве не каждый влюблённый именно так и думает? – спросил я. Живот болел всё сильнее, и разговор хотя бы немного отвлекал. Кроме того: мне действительно было интересно.

– Разумеется, в этом-то всё и дело, – кивнул Алекс. – Но по сравнению с мировой революцией, или победой коммунизма – твоё чувство ничем не отличается от того, что испытывают другие люди. Например – я.

– Ясно, – выдавил я через силу.

– Да ничего тебе не ясно, дурак ты эдакий, – вызверился Алекс. – Думаешь: из ревности шеф доведёт меня до цугундера, а сам…

– И ничего я такого… – и заткнулся. Потому что он был прав. Я думал. Может, не теми словами и не в том ключе. Но думал.

– Если бы я посчитал тебя соперником в любви, – сказал он мягко, словно ребёнку. – Я бы просто прислал к тебе секунданта с револьверами и попросил выбрать место и время. Понял?

Я долго смотрел перед собой, ничего не видя, переваривая его слова. Затем кивнул.

– Понял. Простите.

– Так-то лучше.

– Значит, – не утерпел я от еще одного, самого последнего вопроса. – У меня с Мириам нет шансов? Даже еcли бы я не стал… Тем, кто я есть?..

– Из всех девушек в городе ты выбрал именно её, – грустно проговорил Алекс. А потом протянул руку и похлопал меня по колену. – Я не говорил, что у тебя нет шансов. Несомненно, неоспоримо, удивительно – она любит тебя. Но видишь ли… – он покрутил пальцами в воздухе. – Это ненадолго. Точнее, до первого встречного «того, единственного» – на которого она переключится. Самое главное, что ты должен для себя уяснить: Мириам не виновата. Такова природа Ш’хины, и ничего с этим не поделаешь. Прости, дружок. Се ля ви.

– Лучше любить, и потерять, чем никогда не любить, – сказал я.

– Тот, кто это придумал – большой дурак, кадет.

– Почему?

– Потому что терять – больнее всего. Особенно, когда ты видишь её, можешь поговорить, даже прикоснуться, но – никогда больше не назовёшь своей.

Хам сделал поворот, и профиль шефа чётким абрисом выделился на фоне кроваво-красного заката.

Долгую минуту я смотрел на него, хлопая глазами, но потом отвернулся. Нет, не может быть. Показалось.

Впрочем, мы уже приехали…

Девчонок не было видно. Дом наш стоял пустой, и выглядел каким-то заброшенным. Автоответчик в офисе мигал истерически, под факсом скопилась длинная лента бумаги. Ничто больше в комнатах не шевелилось.

– Дуются, – резюмировал Алекс. – Раны, нанесённые несправедливо, дольше всего заживают.

Не разуваясь, он проследовал через всю анфиладу к подвальной двери. Я топал следом, как послушная собачонка.

Оказалось, в подвале, за тиром, есть ещё одна дверь, которой я никогда не видел. Она скрывалась за мишенями, но стоило Алексу нажать скрытую кнопку, мишени поползли вбок, открывая толстую стальную плиту с электронным замком.

– А если отключат электричество? – памятуя частые отключения света зимой, по вечерам, вопрос был актуальным.

– Тут собственный генератор, – махнул подбородком Алекс. – Запускается автоматически. Есть свет, вода, запас сухпайков, спальники…

– На случай зомбиапокалипсиса?

– Схрон устроили ещё перед войной. В блокаду здесь жило до сотни человек. В шестидесятые, когда угроза ядерки была более чем реальной – я обновил проводку, укрепил дополнительно стены, пополнил запасы… Ну, и пристроил собственно арсенал.

В шестидесятые, – хмыкнул я про себя. – В то время ты по любому должен был под стол пешком ходить… Даже с учётом пластической хирургии и здорового образа жизни тебе, драгоценный шеф, должно быть не меньше восьмидесяти…

Но когда он распахнул очередную дверь, все мысли из моей головы вымело, как помелом.

– Здесь автоматы, – Алекс небрежно махнул на один из стеллажей. – Но я их не люблю: в городе не постреляешь, да и убойная сила – не так, чтобы очень… Здесь гранатометы – прихвати, кстати, вон тот, что поменьше. Здесь – пистолеты. Советую взять дезерт-игл. Он, конечно, довольно тяжелый, да и отдача – будь здоров, но против зомби эффективнее лишь дробовик.

– Так может, карабин и взять?

Я осмотрел ряды ремингтонов, винчестеров и сайги.

– Карабин – штука хитрая, – осадил мой энтузиазм шеф. – Нужно уметь быстро вкладываться. Иначе – потратишь патроны впустую.

– Вы что-то говорили про огнемёты, – напомнил я.

Алекс поморщился.

– Не люблю. Слишком грязно. Но на завершающем этапе – необходимо. Так что…

Из ящика на полу, окрашенного под камуфляж, он достал старинный огнемёт.

– Фламменверфер, – прочитал я немецкое название.

– Трофейный, – похвастался Алекс. – Сам добыл.

– Во время Второй мировой? – спросил я прежде, чем успел подумать.

– У каждого свои секреты, – шеф подмигнул, закидывая на плечо здоровенный баллон. – Верно, Бойцовый Кот?

Пару секунд я глотал ртом воздух, затем как-то взял себя в руки и спросил:

– Хафизулла проболтался?

– Не проболтался. А поделился ценной информацией. От которой может зависеть не одна жизнь.

– А больше никто…

– Гиллель. И отец Прохор, естесс-но. От него ничего не утаишь.

– А Котов?

Алекс посмотрел насмешливо.

– А корова даёт молоко? Ты его татухи видел?

– ВДВ… Но я ведь – совсем другое.

– Эх ты, Кот-Компот, – шеф похлопал меня по плечу. – Ничего-то ты не понимаешь… Ладно. Бери, на что глаза смотрят. Я сегодня добрый.

Не скажу, что мы, выбираясь из подвала, прямо таки сгибались под тяжестью оружия. Но ступеньки основательно поскрипывали.

Алекс катил за собой небольшой ящичек, с первого взгляда похожий на дорожный чемодан на колёсах, до верху набитый гранатами…

– Это на крайний случай, – пояснил он. – Если всё пойдёт не так.

Я только вздохнул. Всегда всё идёт не так. Главное, это самое «не так» повернуть к своей выгоде.

* * *

– Так вот он где себе лёжку устроил, – задумчиво сказал Алекс, когда мы подъехали к заброшенной станции.

«Дачная». Станция метро, заброшенная почти семьдесят лет назад. Её уникальность заключалась в наземной платформе, серый лабаз которой всё ещё портил пейзаж в конце проспекта Новаторов.

Он не стал даже уточнять – не ошибся ли я. Всё было очевидно: заброшенность места, его дурная слава, ощутимая, почти тактильная аура безысходности и страха.

– Довлеет дневи злоба его, – сказал Гиллель, встав рядом с нами.

Сторож прикатил вместе с отцом Прохором, на его Эскалэйде. Похоже, салон джипа святого отца изнутри имел четвёртое измерение: бабулек в нём помещалось не меньше восьми. И это кроме сторожа и самого святого отца…

Бодрые тётки сновали тут же. Ни на кого не глядя, они растянули желтую полицейскую ленту, установили запрещающие дорожные знаки, и побрызгали землю вокруг станции какой-то ароматной водой – ладан с лавандой, что-ли? Брызгали, широко зачерпывая из вёдер обычными вениками.

Котов прибыл не один. На переднем сиденье, уперев чехол винтовки между колен, сидел Хафизулла… Оба были в камуфляже, разгрузках и брониках.

Они подошли ближе, наши взгляды встретились… Зной опалил щёки, в ушах засвистал пустынный ветер, а зрение сузилось до тонкой линии совмещения мушки с прицелом.

– Рад видеть тебя, Хафиз, – я первым протянул руку.

– Командир, – рукопожатие его было сухим и крепким.

– Спасибо, что пришел, – добавил Алекс.

– Я был в городе, – пожал плечами курд.

«Я здесь. И я могу помочь. Не о чем говорить.» – вот такой он, мой бывший ротный.

Чувство вины – жуткая штука. Хочешь ты или нет, оно будет преследовать тебя всю жизнь. И не помогут никакие слова о высшей цели, о миссии добра и мира… В конце концов, как я убедился на собственном опыте, под любыми высокими словами скрываются боль и кровь.

– Ну… – отец Прохор, подросток в смешной кенгурушке, оглядел наше святое воинство. Сам он никакого оружия не нёс, и непохоже было, что собирался. – Пойдёмте, братие, с Богом.

И чудо-отрок первым вошел под пыльные серые своды.

Внутри, как и ожидалось, было сумрачно и воняло бомжами. Но запах был застарелый, выдохшийся.

Сквозь заросшие паутиной прорези ротонды пробивались последние лучи закатного светила, и казалось, что раскрошенный бетон поделен на кроваво-красные прямоугольники.

– Разумеется, Лавей обосновался не на самой станции, – вжик-вжик, чиркала по камням лопата Гиллеля. Он опирался на остриё, как на посох.

Я до последнего надеялся, что Мириам приедет с ним. Надеялся и боялся. Конечно же, я не хотел, чтобы она шла с нами в катакомбы. Но отчаянно, безумно хотел её увидеть. В последний раз.

Глядя на багрово-красный зрачок, наполовину скрытый уже линией горизонта, я застыл в дверях. Рядом был только Алекс. Он всё время держался рядом, словно боялся, что не сможет меня прикрыть… Я всё собирался сделать последний шаг. Оставить свет позади. Но не мог себя заставить.

– Я ведь уже его не увижу, верно? – кивнул я на солнце.

– Мы все рискуем его не увидеть, – пожал плечами Алекс.

Мне стало стыдно.

– Да. Верно. Извините.

Я наконец сделал последний шаг, и… не почувствовал ровно ничего. Просто пыльный бетон под ногами, просто заброшенный коридор, к которому с одной стороны прижались ржавые, покосившиеся вагоны… Интересно: почему их отсюда не убрали?

Наверное, чтобы вагоны закрывали собой входы в туннели. Я понимал, что объяснение моё не выдерживает никакой критики, но другого у меня не было.

Хафизулла, отец Прохор и Гиллель ушли далеко вперёд – рубаха сторожа мелькала в глубине станции ослепительно-белым пятном. Бабульки – богомолки, к моему облегчению, остались снаружи.

Алекс нахлобучил свой любимый «ночной колпак», как его называли девчонки. Шелковый цилиндр с жемчужной подкладкой, вышитой на ней монограммой и широкой траурной лентой на тулье.

Расправил плечи, и покрепче ухватив ручку ящика с гранатами, он заспешил вслед остальным.

– У тебя всё ещё есть выбор, кадет, – сказал шеф, незаметно пыхтя под тяжестью арсенала, который тащил на плечах, в карманах и кобурах. – Благодаря тебе мы знаем, где его искать, так что ты можешь просто подождать здесь. В конце концов, должен же кто-то охранять для нас выход…

– Вы сами слышите, что говорите? – спросил я.

Возмущаться и вставать в позу не имело смысла. По-своему, Алекс прав. На пороге смерти не зазорно сделать выбор в пользу жизни…

– Не избегнешь ты доли кровавой, что земным предназначила твердь. Но молчи! Несомненное право – самому выбирать свою смерть, – процитировал он. – Сказал один мой очень хороший друг. Я, признаться, даже немного завидовал. В своё время, конечно.

– Вы никак не могли быть другом Николай Степановича, – сказал я с укоризной. Хватит. Хватит мистификаций. Надоело. – Он был поэтом Серебряного века. И умер задолго до того, как вы могли родиться.

– Поэ-э-этом, – передразнил Алекс сердито. – Много ты знаешь о поэтах…

И он, вслед за другими, вошел в последний вагон метро, который закупоривал тоннель.