Текст книги "Тот самый (СИ)"

Автор книги: Татьяна Зимина

Соавторы: Дмитрий Зимин
сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 20 страниц)

С высоты открывался дивный вид на кладбище.

Предполуденный сумрак – солнце сегодня решило взять отгул – окутывал мраморные склепы, застревал в верхушках осин и путался в хитросплетениях памятников и надгробий. Казалось, кладбище спит, до того неподвижными были каменные изваяния и непривычно лишенные крестов могилы.

Цвета здесь преобладали серые и тёмно-зелёные, болотные, а запах был сырым, но на удивление свежим. Ветер шел совершенно непредсказуемо: снизу.

Услышав глухой стон – словно бы сама земля разверзлась – я поднял голову. В небе надо мной раскачивался гигантский зёв. Главный колокол. Его окружали жерла поменьше, в них угадывались плоские железные языки… Причудливый пирсинг верёвок соединял языки в единое целое.

– Еврейские колокола звонят не так, как православные, – негромко сказал Гиллель. Он стоял, всё так же опираясь на лопату и смотрел вниз, на кладбище. – Вы не услышите малинового перезвона, или утробного рёва царь-колокола. – Наши колокола всё больше молчат…

Приглядевшись, я заметил, что древко его лопаты было испещрено буквами еврейского алфавита.

Это были заглавные буквы. Великолепный радужный Йуд, сумеречный Гей, незаметный, но незаменимый Вав… Принято считать, что в еврейском имени бога, «Иегова», две буквы «Гей» – это две совершенно разные буквы.

– Вон он! – я не удержался от возгласа, когда увидел – всего на миг – голову Алекса, мелькнувшую на фоне серого, как старый мел, надгробья. – Что он делает?

– Охотится, – спокойно пояснил Гиллель. – Редкое по нынешним временам развлечение…

Развлечение? – я вспомнил женщину с оторванной ногой. По спине пробежала судорога.

– Кто такой Голем? – спросил я сторожа. – Вы знаете?

– Существо из глины, оживлённое волшебными словами, вложенными в его рот, – ответил Гиллель. Я воззрился на него с неподдельным изумлением. – Предание говорит, что всех нас Господь создал из глины. И вложил в уста наши живую речь – тем мы и отличаемся от животных.

– Вы в это верите?

– У меня нет доказательств обратного, – улыбнулся сторож. – Смотрите.

Из зарослей колючей ежевики на краю кладбища воздвиглось высокое существо, разодетое в яркий костюм. Движениями оно напоминало марионетку Арлекина, которую показывают на деревенских ярмарках. Но выполненную в полный рост.

Существо нечувствительно продралось через кусты и вышло на тропинку…

– Диббук, – сказал Гиллель, и протянув руку назад, не глядя нащупал верёвку и дёрнул.

Звука, как сторож и обещал, я не услышал.

Задрав голову, я мог наблюдать, как качнулся небольшой колокол слева, как язык его упёрся в железный бок – словно там был больной зуб; грудной клеткой, рёбрами и даже глазами я почувствовал удар. Провал в бездну, в слепую пустоту. На мгновение стало нечем дышать. Казалось, барабанные перепонки сейчас лопнут от давления, от ожидания грохота… Но звук так и не родился.

Я видел, как Алекс скользнул к Арлекину. Хищно, стремительно, как ягуар… Как тот ответил ломаным движением руки – и шеф отлетел, ударившись спиной о гранитное надгробье с шестиконечной звездой.

Возник порыв бежать туда, вниз, чтобы помочь… Но тут же я почувствовал на плече неимоверный груз – руку сторожа. Гиллель молча покачал бородой и снова встал спокойно, обхватив обеими руками древко… Так рыцарь опирается на верный двуручный меч, – подумал я.

Алекс поднялся, и вновь бросился на Арлекина. Схватил того за шею, заломал…

– Почему он не взял пистолеты? – вырвалось у меня. – У нас в машине целый арсенал!..

– Мёртвое нельзя убить, – спокойно ответил сторож. – А Диббук – существо, несомненно, мёртвое. Его можно лишь усыпить. На время.

– Это моя вина, – неожиданно сказал Гиллель.

Я смотрел, как Алекс борется с Арлекином, не замечая, что из-под ногтей, вцепившихся в оградительный деревяный брус, выступила кровь.

– Но не вы же разбудили его, верно?

– Не я, – качнул головой сторож. – Но вина – моя. Я отвлёкся.

– На что?

Мы оба пребывали в диком напряжении. Стоя здесь, наверху, в полном бездействии, наблюдая, как Алекс сражается внизу совсем один… Наверное, этот разговор спасал нас от безумия. И от необдуманных поступков.

– У меня родилась дочь, – ответил сторож. – Мать её умерла – к сожалению, так и должно быть. И я стал растить Мириам один. Я… не смог, да и не хотел отдать девочку родственникам. Я учил её. Сначала – мидрашим, затем – таргумим… Остальное она постигла сама. Но я отвлёкся. Вместо того, чтобы стоять на страже, чтобы денно и нощно бдеть… Я позволил себе великую радость – обретение собственного дитя. А наш Бог – очень жестокий бог. Он не терпит, когда любят кого-то, кроме него. И уж тем более не терпит, когда кто-то вырывается из-под контроля. Он наказывает. И наказывает прежестоко.

– Мне кажется, в том, что случилось, нет вашей вины, – я вспомнил о бароне Зеботтендорфе. – Нынешний Диббук – порождение не вашего бога. Его сотворил человек.

– Вы слишком молоды, юноша, – качнул монументальной головой сторож. – И не знаете, о чём говорите. Но всё равно спасибо – за попытку утешения.

Алекс к тому времени был с ног до головы покрыт грязью – как и Арлекин. Цветные одежды его замазались, смешались с землёй и листьями, и теперь Диббук больше напоминал чучело, какие крестьяне ставят на огородах для отпугивания птиц.

Алекс шатался. Он раз за разом обрушивал Диббука в грязь, но тот восставал, как аэромэн, беспорядочно размахивая конечностями-палками.

В какой-то миг Арлекин, собрав силы, бросился на Алекса, опутал его руками-ногами и ухнул вместе в какой-то склеп… Я считал. Одна секунда… Две секунды… Три…

– Я должен ему помочь, – сорвавшись с места, я чуть не врезался носом в черенок лопаты. Буква «Йуд» загородила всё зрительное пространство – Гиллель незаметно оказался у меня на пути. – Я должен.

– Тогда ты станешь следующим Диббуком, и Голему придётся тебя убить, – спокойно сказал сторож и отступил с моей дороги. – Выбирай сам.

Я опустился на светлые, чуть сырые доски, обнял ноги и положил голову на руки. Пятки жгло – сознание того, что я здесь, в безопасности, пока он там борется за свою жизнь…

– А вы почему не идёте помочь? – наконец спросил я. – Вас-то Диббук не возьмёт, я прав?

– Это его выбор, – пожал плечами Гиллель. – А я – всего лишь сторож, который должен дождаться свою дочь из города.

– Вы – эгоист, – обвинил я.

– Всякий, у кого есть дитя – эгоист. Иначе род человеческий давно иссяк бы.

– Неправда! Алекс сражается не потому, что у него есть дети.

– Ты уверен?

Я поднялся на ноги и оглядел погост. Кладбище было пусто. Ни Арлекина, ни Алекса.

– Я должен ему помочь, – сказал я, набычившись, глядя исподлобья на Гиллеля. – Это мой выбор.

Слова пришли сами. А может, я вспомнил, что говорили в подобных случаях Алекс и майор Котов…

– Тогда ступай, – Гиллель отошел от лестницы, которая вела вниз.

Внизу было сыро и на удивление тепло – как в предбаннике.

Руководствуясь картинкой, оставшейся в памяти, я побежал по узкой тропке меж гранитных чёрных надгробий. Дальше, в глубине парка, они сменились на изваяния, затем – на почерневшие склепы. Мне нужен был с скульптурой крылатого ангела – именно в яму под ним Арлекин утянул шефа.

Не тот… Не тот… Ангелов с крыльями оказалось на удивление много. Некоторые горько плакали, сидя на надгробных плитах, другие, молитвенно сложив руки, возводили очи к глухим небесам. Мне нужен был тот, что походил одновременно на ангела, и на козла…

Запыхавшись, бежал по тропинкам, и казалось, что бегу я по замкнутому кругу: одни и те же склепы, одни и те же имена… Эсфирь Наумовна Блюм – тысяча восемьсот двадцатый год; Эммануил Германович Канторович – тысяча восемьсот пятьдесят первый…

Александр Федорович Стрельников.

Надпись бросилась в глаза, мелькнула. И – пропала. На бегу я поразился непохожести её на другие, а в следующий миг – удивительной знакомости. Де-жа-вю. Ненавижу этот неуклюжий эвфемизм, но другого определения сходу подобрать не могу…

Я. Это моя могила, – вспрыгнуло в голову, завертелось огненным колесом. Я остановился, как вкопанный. Поворотился назад. Шагнул к могиле…

Алексей Теодорович Стрельцов. Вот что было написано на камне. Я просто ошибся. Неправильно прочёл на бегу.

На верхушке покатого камня, придавившего могилу, восседал ангел, похожий на козла. В основании камня чернела дыра.

Всё ещё переживая свой промах, на негнущихся ногах я подошел к дыре, опустился на колени, прямо в сырую палую листву, и заглянул внутрь.

Из дыры тянуло могильным холодом и тленом.

И вдруг, прямо мне в лицо, оглушительно чихнули. От неожиданности я подскочил и больно ударился макушкой о каменный выступ. Оказалось, это кончик ангельского крыла… Потирая голову, я вновь заглянул в дыру – светя новоприобретенным айфоновым фонариком – и разглядел два опалесцирующих, как у кота, глаза.

– Будешь меня слепить, или всё ж таки подашь руку?

Лицо Алекса было покрыто грязью – светились одни белки и зубы. Волосы, в обычное время аккуратно зачёсанные назад, растрепались и обняли голову кудрявым ореолом. К пальцам, уцепившимся за моё запястье, прилипли комочки глины, истлевшие до прозрачности листья и мелкие соломинки. Рука, до самого локтя, была обвита цепочкой – я узнал ту, на которой болтался кулон, Магендовид.

– Где Диббук – спросил я, хромая рядом с шефом к подножию колокольни.

– Спит, – Алекс махнул обмотанной цепочкой рукой. На ладони краснел свежий ожог в форме шестиконечной звезды… – До следующего раза.

Мы остановились. Солнце неожиданно выглянуло из прорехи в тучах, и миллионы бликов отразились от стеклянной поверхности, суперсовременного здания на той стороне реки, прямо за кладбищем.

– Вон откуда манил свои жертвы Диббук, – кивнул на здание подошедший сторож. – В прошлом году построили. Заселили…

– А вы куда смотрели? – спросил Алекс. Но так, без обвинения. Для порядка.

– За рекой мои полномочия кончаются, – сказал Гиллель. Там хоронили лютеран, магометан и католиков. Нет на них моей власти… А вот и Мириам!

Сначала я увидел луч света, перемещавшийся по тропинке. И только потом понял, что луч этот – девушка.

Волосы у неё были, как бледное золото, кожа – розовый прозрачный фарфор, платье… А вот платье – самое обычное. Тёплая шерсть современного фасона в обтяжку, по фигуре. Высокие, до колен, сапоги и большая коричневая сумка.

Но больше всего мне понравились её губы – большие, пухлые, улыбчивые…

– Здравствуйте, Алекс! – сказала Мириам. – Давно вас не было видно.

Я посмотрел на шефа. Тот стоял вытянувшись в струнку, полубоком. Одна рука свободно опущена вдоль тела, другая заложена за спину… Потом я понял, что он прятал руку с ожогом, обмотанную цепью, но в тот момент показалось другое: будь в руке Алекса револьвер, он бы поднял его, и выстрелил девушке в грудь.

Глава 10

– Мириам, – будто опомнившись, Алекс встал прямо, и стукнув каблуками, поклонился.

Девушка рассмеялась – будто горсть хрустальных слёзок рассыпали по стеклу.

Красота её была такой особенной, что сразу её не замечаешь. Но разглядев, уловив тонкость черт – немеешь. Испытываешь робость, как перед старинной византийской фреской.

Это лицо принадлежит совсем другому времени, – понял я. – Не нашему суетному веку… Древности. Тогда пропорции были совсем иными. Более точными. Совершенными.

– Вы всегда такой чопорный, – сказала она. Светлый локон упал на лицо, и девушка смахнула его бессознательным, лёгким движением руки. – Никогда мне не улыбнётесь.

– Мириам, – мягко укорил сторож. – Перестань дразнить господина Голема.

– Хорошо, отец, – она опустила глаза, но в последний миг я заметил озорную стрелку, выпущенную в шефа из-под ресниц. – Почему ты не спросишь, как у меня дела?

– Как у тебя дела, – послушно сказал сторож. Было такое чувство, что они, вместе с Алексом, изо всех сил стараются, чтобы девушка не узнала об истинном их здесь, на кладбище, занятии.

– Сдала последний экзамен, – улыбнулась девушка. – Теперь я – дипломированный специалист по маркетингу.

– Поздравляю, – сухо откликнулся Алекс.

– Спасибо, – снова россыпь хрустальных слёзок. – Вы обещали взять меня на работу, господин Голем. Помните?

На лице шефа проступило жадное, я бы даже сказал, голодное выражение. Будто он страстно желал чего-то, но не мог получить. Гиллель тоже напрягся.

– К сожалению, сейчас у меня нет свободной вакансии, – сказал шеф. – Но при первой возможности…

Сторож расслабился. Этого не было заметно внешне, но я чувствовал, как вокруг него сначала сгустились, а затем рассеялись молекулы воздуха. По-другому, к сожалению, объяснить не могу.

– Всегда вы так, – улыбнулась девушка. – Но ничего. Вы ещё передумаете, – она с интересом посмотрела на меня.

С того мига, как я увидел Мириам, и до этих пор, я стоял молча. И не потому, что меня не представили, а законы вежливости запрещали вмешиваться в чужой разговор.

Я онемел. Всё то время, пока они говорили, я пребывал в каком-то ином месте. Словно перенёсся в безвоздушное пространство, где был один лишь свет. И имя этому свету – Мириам…

Имя отдавалось в моей голове гулко, как еврейский колокол, билось о грудную клетку, но не снаружи, а изнутри, грозя выворотить рёбра и разорвать сердце.

Я не мог дышать.

И теперь глаза наши встретились…

– А вы? – спросила дочь Гиллеля, улыбаясь мне легко, словно знала тысячу лет. – Вы пришли с господином Големом?

– Это мой друг, – представил меня шеф. – Он историк. Он хотел посмотреть древние еврейские могилы, и ваш отец любезно пустил нас погулять по кладбищу.

– Как интересно, – она тоже смотрела на меня, не отрываясь, и казалось, губы её произносили слова автоматически, не советуясь с разумом. – Я Мириам, – она протянула руку. Рукопожатие было твёрдым, уверенным. – А вы?..

– Александр, – еле выдавил я из себя.

– Значит, тёзка господина Голема.

– Это совпадение, – сказал я. – Случайность.

– Случайностей не бывает, – улыбнулась Мириам. – Я верю: всему есть причина. Даже тому, что к нам сегодня утром пришли два Александра.

– Дорогая, может, ты покажешь гостю памятники? – вмешался Гиллель. – Нам с господином Големом нужно кое-что обсудить.

– Конечно, – легко согласилась Мириам. – Только оставлю сумку. Я привезла те книги, что ты заказывал, отец. А они удивительно тяжелые.

За приземистым бочонком колокольни оказался длинный каменный дом. Я не замечал его раньше, потому что мы с Гиллелем всё время смотрели на кладбище. Но сейчас, шествуя за Мириам, как собака, взятая на поводок, я удивился, какой этот дом большой.

– Там помещения для омовения и отпевания усопших, – махнула она рукой на дальний конец дома. – А здесь живём мы с отцом, – девушка взбежала на высокое крыльцо и с усилием отворила тяжелую дверь. – Я только брошу сумку.

Она скрылась в тёмном проёме, и свет для меня погас. В то же время вернулась способность видеть не только Мириам, но и окружающее. Чувствовать запахи, дышать…

Вышла она, переодевшись в светлые голубые джинсы и просторную замшевую куртку. Вязаный свитер обнимал воротником белое горло, но сапоги – кожаные, коричневые, на толстой подошве – были те же.

– Раньше в этом доме жил ещё раввин, – сказала Мириам так, словно и не было перерыва в нашем разговоре. – Но с тех пор, как на кладбище не хоронят, остались только мы с папой.

– Не страшно вам жить на кладбище? – это было совсем не то, что я хотел ей сказать.

Хотелось сказать ей про свет, про то, что жизнь моя с этих пор освещена одним лишь светилом – ею; про то, что таких девушек я никогда не видел, и не увижу более… Но всё это говорить было нельзя. И тогда я спросил про кладбище.

– Мы здесь жили всегда, – улыбнулась Мириам. – Это мой дом. И как-то странно думать про свой дом, что в нём может быть страшно… Впрочем, вы не первый, кто спрашивает. В универе тоже все удивляются: как это я живу на кладбище?

– Извините. Я не думал ничего дурного.

Впрочем, думал. Здесь, в подземном склепе, спит Диббук… Страшно подумать, какие ещё потусторонние креатуры могут посещать это место.

Но этого тоже говорить было нельзя. Судя по всему, и Гиллель, и тем более Алекс, стараются держать Мириам от своих дел подальше.

– Вот могила Гобсека, – указала Мириам на серое базальтовое надгробие. Простое, без всяких надписей и украшений, оно почти скрылось в зарослях рябины. – Но вам ведь это неинтересно, верно? – светлые глаза её смотрели испытывающе, будто ждали: где я сорвусь на этот раз?

– С чего вы взяли? – честно говоря, я не знал, как нужно вести себя историку, но в угоду Алексу старался, как мог.

– С того, что вы – не историк.

Ну вот. А я-то думал…

– Вы – новый помощник господина Голема. Охотник. И пока меня не было, вы с Алексом здесь охотились на Диббука.

– Простите, – от избытка чувств я пнул сухую еловую шишку. Та отлетела и ударилась о чьё-то надгробие. «Шварц, Энгельт Осипович», – прочитал я. – «1802–1893». – Тогда я не понимаю: если вы в курсе всего…

– Почему меня держат за дурочку? – она вновь улыбнулась. – Очень просто: папа считает, что мне слишком рано. А господин Голем… – Мириам пожала плечами. – Я знаю его всю жизнь. Он мой сандак. Крёстный отец. Наверное, он тоже считает, что мне ещё рано. Когда умерла моя мать, все обязанности по моему воспитанию легли на папу. Господин Голем в те времена бывал у нас очень часто. Не то, что сейчас.

Мы шли по глухой тропинке. И дом сторожа, и колокольня давно скрылись за ветвями деревьев.

– Гиллель сказал, что смерть вашей матери была неизбежна, – вспомнил я.

– Папа слишком верит в судьбу, – кивнула девушка. – В фатум. Он считает, что на его семье лежит проклятье: каждый, кто повстречает свою любовь, обречён её потерять.

– Это… очень печально, – я не нашел, что ещё на это сказать.

– Это ерунда, – решительно махнула прутиком Мириам. – Я – не верю. Точнее, я знаю, что на роду Гиллелей лежит древнее проклятье. Просто уверена, что его можно снять.

– И вас это не пугает?

– Смерть – это не обязательно конец, – сказала Мириам, глядя на надгробие с плачущим ангелом. – В некоторых случаях смерть – это только начало, – она вновь посмотрела мне в глаза, и я понял, что падаю. Как тогда, на крыше: подо мною бесконечная пропасть, а я стою на мосту толщиной в волос. – Поверьте. Я знаю. Ведь я выросла на кладбище.

Кажется, мы забрели уже совсем в глухие уголки: могилы здесь были едва заметны, настолько глубоко ушли они в землю. Местность больше походила на парк, с разбросанными тут и там скульптурами. Дорожки были так узки, и так усыпаны листьями, что мы, шагая рядом, касались друг друга плечами, а шум от шагов полностью скрадывался.

Я был счастлив. Я желал, чтобы этот миг, эта прогулка под низким весенним небом никогда не заканчивалась.

Я запомнил и эту прогулку, и Мириам – именно такой, в голубых джинсах и простом вязаном свитере – на всю жизнь.

Послышался автомобильный гудок.

Далёкий и глухой, будто мы с Мириам были на острове. А всё остальное – там, на далёком материке, отделённом от острова широким проливом…

– Наверное, это вас, – сказала девушка. Она отвернулась и понурилась, словно её кто-то обидел. – Алекс всегда торопится. Пойдёмте. Он не любит ждать.

Мы поворотили назад. Но несмотря на слова Мириам о моём шефе, шли очень медленно.

– Почему вы хотите работать в «Петербургских Тайнах»? – спросил я. – Наверняка в городе немало фирм…

– А вы? – не глядя на меня, и кажется, совершенно бессознательно, она взяла меня за руку. – Вы хотите работать где-нибудь ещё?

Она была права. Если бы меня кто-нибудь спросил: хочу ли я сменить место работы – я бы рассмеялся.

А затем я представил: Мириам работает у нас. Каждый день приезжает на работу, сплетничает с девочками на кухне, водит экскурсии…

– Вы же не хотите быть экскурсоводом, правда? – сказал я, когда показалась верхушка колокольни. По-моему, кто-то стоял на верхней площадке. Впрочем, мне могло и показаться…

– Я хочу быть охотником, – сказала Мириам. – Как Алекс. И как вы, Саша.

Я вздрогнул. Мне было семнадцать, когда умерла мама. И с тех пор меня так никто не называл.

– Но этого не хочет ваш отец, – тихо ответил я.

– Прежде, чем Бог отпустил людей, – сказала вдруг Мириам, отвернувшись. – Он поставил перед ними зеркало и показал в нём все страдания, которые ждут их на земле. А потом показал блаженства, что ожидают в Раю. Одни пошли в мир и взяли на себя страдания, другие отказались. И тогда Бог вычеркнул их из Книги бытия.

– Что это значит? – спросил я после длинной паузы. Чувствовалось, что Мириам так же не хочет возвращаться к машине, как и я.

– У евреев нет Ада, – ответила она. – У нас вместо этого изжога… От того, что не можем получить то, чего желаем.

– Но… Все эти книги – Ветхий завет, Библия, Тора… Их же написали люди, – сказал я. – Мы сами устанавливаем себе законы бытия. И не всегда они разумны и справедливы.

– И что это означает по-вашему?

У Мириам удивительная особенность: когда она смотрит, кажется, что взгляд её, минуя кожу, мышцы, связки и сухожилия, заглядывает прямо в душу…

– Что законы можно менять. И вообще… – я криво улыбнулся. – Мой отец – бывший партиец, коммунист по-убеждениям. Так вот, он говорил: законы – это то, с чем соглашается большинство. Для остальных это не более, чем пожелания.

– Тогда поговорите с ним, – настойчиво сказала она. И я сразу понял, о ком идёт речь. – Убедите его, что я должна с ним работать. И с вами… Ведь работают же у вас другие девушки.

– Да, но они занимаются лишь туристами, – обескураженный таким напором, я не знал, что и сказать.

– Вы так думаете? – она вновь заливисто рассмеялась. В это время мы подошли к Хаму. Рядом никого не было. – Так я на вас рассчитываю, – быстро проговорила Мириам, сжала мою ладонь и отпустила. – И буду ждать.

Она ушла к дому, не оглядываясь.

Я был готов заплакать. Над иронией судьбы, над своей несчастливой звездой: для этой девушки – как я про себя уже понял – я был готов на всё. Убить дракона, подковать единорога, достать с неба луны жареной.

Но я знал, чувствовал всеми фибрами: ей нельзя появляться в Петербургских Тайнах.

– Ну где ты ходишь, – Алекс показался из-за высокого надгробия с высеченной менорой. На ходу он, как ни в чём ни бывало, застёгивал ширинку. – Погнали. Гиллель подбросил пару идей насчёт близнецов.

– А как же Диббук?

Я сел за руль.

– Диббук? – он наморщил лоб, словно речь шла о чём-то древнем, полузабытом. – Уснул. Надеюсь, надолго, – он потёр ладонь, и я увидел, что ожог, еще час назад красный, воспалённый, сейчас превратился в белёсый шрам. – Это сторож, – проследил за моим взглядом Алекс. – У него есть чудодейственный бальзам. Из крапивы, что прорастает меж могильных камней… Заживает, как на собаке.

– Ага, – тупо ответил я. – А мертвецам он отрезает левую руку и с её помощью отыскивает сокровища.

– Это из Папюса, – качнул головой Алекс. Шевелюра его от влажности поднялась и стала похожа на причёску «Афро». – Старый мистификатор. По Строссу, например, такую руку используют для того, чтобы открывать проходы в иные миры. Я же считаю, что «рука славы» полезна лишь для того, чтобы сподручней чесать себе задницу. Кроме того, брать её надо непременно в полночь, от трупа повешенного убийцы. Иначе не поможет.

Вырулив с кладбища, я проехал метров пятьсот, и только сейчас сообразил, что мертвецы – и ходячие, и те, которых упокоили мы с Алексом, – куда-то делись. А потом вспомнил: шесть-шесть-шесть. Я же сам вызывал команду уборки.

– Так что там по близнецам? – спросил я, чтобы не молчать. С уходом Мириам в груди моей что-то оборвалось, и я ещё не свыкся с новым положением дел.

– Пока это лишь догадки, – произнёс Алекс нехотя, через пару секунд. – В-общем, он предложил соединить доппельгангеров. Совместить в пространстве. Что-то насчёт колесницы судьбы – «что вверху – то и внизу»… Словом, Каббала.

– А Гиллель каббалист? – с любопытством спросил я. Алекс фыркнул.

– Сторож? На еврейском кладбище? Я тебя умоляю…

Сказал он с такой особенной интонацией, как это делают одесские евреи. Никогда не знаешь: издеваются над тобой, или шутят всерьёз.

Я позвонил отцу Прохору. Выяснил, где нашли второго пацана. Оказалось, что место это – на другом конце города, на каких-то прудах.

Была середина дня. Пешеходы, пробки, депутатские мигалки – словом, казни египетские. Рулить в плотном потоке на широком, как беременный бегемот, хаммере, а еще следить за навигатором и говорить по телефону – занятие не для слабонервных. А вот Алекс уснул. Взял, и отключился, закутав нос в воротник своей серой шинели.

Стало одиноко. Вновь перед глазами соткался образ Мириам, и я чуть не наехал на белого Жука. Из окошка высунулась тоненькая женская ручка и показала средний палец.

Это знак, – злорадно подумал я. – Ничего мне не светит с такой девушкой. Дочь кладбищенского сторожа, к тому же – каббалистка.

В том, что Мириам полностью разделяет учение отца, я даже не сомневался.

Если б о моей нынешней жизни я рассказал университетским друзьям – не спрашивая, скрутили бы и сдали на попечение специалистов со смирительными рубашками.

Впрочем, когда я сказал, что бросаю учёбу и еду в Сирию – они хотели сделать то же самое.

Удивительно, как мало я в последнее время думал о войне. Раньше не было ни дня, ни одной ночи, чтобы меня не подбрасывало от воображаемых взрывов, не дёргало от видений оскаленных лиц смертников, и не корёжило от воспоминаний о холодных, залитых обжигающей кровью каменных плитах.

Похоже, действительность, с её невозможными, фантастическими обстоятельствами, полностью заслонила мою прошлую жизнь. В психологии это называется замещением. Я же считал подарком судьбы.

Правильно сказала Мириам: я ни за что не откажусь от моей новой работы.

Добирался до точки я долго, муторно и не без приключений. Один раз меня тормознул патруль – задумавшись, я проехал на красный… Не просыпаясь, Алекс сунул в нос лейтенанту какие-то корочки, и тот, взяв под козырёк, испарился.

В другой раз я, поверив ласковому голосу призрака в навигаторе, свернул на какую-то узкую улицу, и… натурально застрял. Мусорные баки громоздились сплошной чередой, воняло, как в сортире. Добрая фея из навигатора завела меня на задворки какого-то ресторана… Услышав о ресторане, желудок мой проснулся и забурчал – несмотря на стойкую вонь селёдочных голов.

Перебить её можно было, открыв все окна, но на улице вновь пошел дождь. Мерзкий такой, питерский дождик, когда толком не понимаешь, что это: очень холодная вода или чуть подтаявший лёд…

Уже выехав за городскую черту, увидел я призывную вывеску какого-то чикен-хауса, и свернул на парковку. Будь что будет, – думал я, спрыгивая в лужу, скопившуюся на неровном асфальте. – Но двойную порцию жареной картошки с острыми крылышками я заслужил.

Шеф спал беспробудно.

В кафе меня окутали запахи перегретого масла, кофе и чуть заветрившихся бутербродов. А чего еще ожидать от забегаловки на дороге? Наскоро отметив компанию в углу, я заспешил к раздаче. Гопники, – мельком подумал я про компанию. – Бухают весь день напролёт.

Возьму и для шефа порцию, – от предвкушения скорой еды я стал добрый и отзывчивый. – Он тоже давно не ел… Только я сделал заказ – продавщицы не было, и нужно было нажимать понравившиеся картинки на панели – как почувствовал, что меня стучат по плечу.

– Шеф, я только… – но это был не Алекс.

Один из гопников, судя по всему. Пьяно щерясь мне в лицо, он пошатываясь, тыкал пальцем в окно.

– Твоя т-чка? – его заинтересовал Хам.

– Не моя, – сдержанно ответил я. Не люблю гопников. – Шефа.

– Да похх… – браток икнул. Меня обдало застарелым перегаром. Значит, бухают с вечера. На старые дрожжи… – Ключи давай.

– Чего? – я даже улыбнулся. Столь нелепого, безыскусного наезда я просто не ожидал.

– Ключи, грю, давай. Хр-шая т-чка. Пнрвилась.

– Да пошел ты, – я ласково толкнул гопника – тот рухнул на удачно подвернувшийся табурет. А затем не удержался и кувыркнулся на пол.

Вот блин.

И-за дальнего столика поднялись еще трое. Здоровые поволжские мужики – мизерные размеры лба компенсируются косой саженью в плечах… По сравнению с ними я казался, наверное, каким-то дрищом. Хотя и отъелся на конторских харчах, и даже качался, – у нас в подвале, вместе с тиром, стояло несколько неплохих тяговых тренажеров.

– Эй, ты чего Крысюка обижаешь? – тот, кого он назвал Крысюком, был больше меня раза в два.

– Крысам место в подвале, – холодно сказал я, чувствуя, как немеют щеки. – А здесь заведение общепита.

За стойкой никого не было. Из-за двери, словно с другой планеты, доносился шум кухни: ругань поваров, стук ножей и шипение масла.

– Так ты, значить, нарываешься? – спросил второй. Руки он держал чуть в стороне от тела, нарастопырку. Так бывает, если слишком увлекаться гирями.

– Он хотел, чтобы я отдал ключи от машины, – смешно было ожидать, что гопники проникнутся нелепостью данной просьбы, извинятся, и взяв под руки упавшего Крысюка, исчезнут из моей жизни.

– Так отдавай, – оправдал мои опасения третий крепыш.

– У тебя, чувак, просто нет выбора, – логично рассудил первый. – Отдай ключи. Здесь наша территория. А ты один.

Так простодушно и нагло, среди бела дня, меня ещё не обували. Разобрал смех. Промелькнули перед глазами видения Диббука в раскрашенном ярком костюме, людей с оторванными конечностями, с разлетающимися в брызги головами…

Гопники были настолько обыденными, я бы даже сказал, родными, что я ощутил к ним нечто вроде симпатии.

А потом один из них достал пистолет. Такой же Стечкин, как у майора.

И у меня упала планка.

Выбросив руку, основанием ладони я ударил его в нос, другого пнул в колено, третьего… впрочем, дальше я не помню.

Эти люди ничего не знают, – стучало в висках. – Не знают, как затаив дыхание, выстрелить в лоб смертника – до того, как он выдернет чеку. Не знают, как неожиданно в предутреннем тумане может взорваться мина, выпущенная в конвой. Не знают, как можно сидеть в засаде трое суток, не пить, не ссать, – только для того, чтобы сделать один-единственный выстрел…

Вокруг меня, как бусины с лопнувшей бечевы, летели брызги крови, кто-то надрывно скулил на одной ноте, кто-то ползал по полу, нашаривая выбитый зуб… Я ничего не замечал. Я просто отрывался. По полной.

Афганский синдром, – говорили журналисты.

Инстинкт убийцы – морщились психиатры.

Просто не люблю козлов, – неубедительно оправдывался я…

Пришел в себя, услышав настойчивый пронзительный писк. На стойке, упакованный в фирменные пакеты, ждал мой заказ. Две картошки-фри, два средних ведёрка куриных наггетсов, два клубничных коктейля и два больших двойных эспрессо.

Когда забирал пакеты, взгляд невольно упёрся в полированный металл стойки: глаза у меня были тусклые, как покрытые изморозью пули. Костяшки на руках саднило, а еще я, по-моему, отбил большой палец на ноге.