Текст книги "Душа как скрипка. Биография, стихи, воспоминания"

Автор книги: Татьяна Снежина

 
Вот и снова хлещет ливень
И стоит сплошной стеной,
Так что и не разглядим мы,
Что с тобой, а что со мной.
 
 
Я люблю смотреть на дождь,
Так как в дождь не видно слез.
Я люблю его, и что ж,
Я полна надежд и грез.
 
 
Я люблю дарить гвоздики,
Так как нет на них шипов.
Я люблю дарить, простите,
Радость всем без лишних слов.
 
 
Я люблю смотреть на небо,
Ведь на небе столько звезд,
Я люблю кормить птиц хлебом
И смотреть на их полет.
 
 
Я люблю не спать ночами,
Потому что мир весь спит.
Я люблю быть со свечами,
Когда город снегом скрыт.
 
 
Я люблю все, потому что
Просто жизнь люблю.
Я люблю жизнь почему-то,
Каждый миг ее ловлю.
 
 
И вот снова хлещет ливень,
И стоит сплошной стеной.
Знаешь, почему день длинен?
Потому что ты со мной.
 

1988

Москва

 
Ночь пришла и вместе с ней
Вспыхнул ураган огней.
Я в такси спешу к тебе,
Ты не знаешь обо мне.
 
 
Ты меня встречал не раз,
Но не встретил моих глаз.
Я теперь спешу туда,
Где горит твоя звезда.
 
 
Звездные огни плывут
И куда-то ввысь зовут.
Мне бы крылья за спиной
И умчаться ввысь с тобой.
 
 
Но зеленый огонек
От полета так далек,
Он везет меня домой,
А я в мыслях лишь с тобой.
 
 
Ночь пришла, и вместе с ней
Вспыхнул ураган огней.
Мысленно спешу к тебе,
Но такси перечит мне, во сне.
 

1988

Москва

 
Вот снова день прошел,
И укатился солнца шар.
Вот снова час настал,
И гаснет день.
И опускает ночь вуаль,
А с нею тень.
 

 
Надо мной в тихой мгле
Вьется сладкий сон,
И звучит в тишине
Лунный саксофон.
 
 
Ухожу сквозь себя
В этот звездный дом.
Лишь во сне живу, любя,
Не зная, что потом.
 
 
Восхожу до звезды
И сияю с ней.
Мне волшебные сады
Всех земных милей.
 
 
Здесь не тронет меня
Благородный лев,
И укроет от дождя
Самый добрый лес.
 
 
Только здесь лунный блик
Это солнца луч.
Только здесь тихий крик
Станет вдруг могуч.
 
 
Только здесь мне к тебе
Можно руку протянуть.
Руку ты сожмешь в руке,
И я вдруг проснусь.
 
 
Надо мной в тихой мгле
Вьется сладкий сон,
И звучит в тишине
Лунный саксофон.
 
 
Лунный саксофон —
                     Это только сон…
 

1988

Москва

 
Смотрю на мир сквозь тюль занавески,
Плывет он предо мной в какой-то дымке.
Я вижу звезд хрустальные подвески
И новый месяц с вечною улыбкой.
 

 
Мне бы быть собой и не быть,
Мне бы обмануться.
Полюбить и разлюбить
И ни с чем вернуться.
 
 
В белом саване белых роз
И с шипом на сердце
То ли в шутку, то ль всерьез
В рану всыпать перца.
 
 
Боль цветами заглушить
И с любой преградой
Путь Христа бы совершить
И не ждать награды.
 
 
Странной странницей в ту страну,
Где моя страница,
Я когда-нибудь все ж дойду,
Долечу, как птица.
 
 
Там сотку себе полотно
Из счастливых строчек,
Завернусь в него так тепло
И поставлю прочерк.
 
 
Можно быть собой и не быть,
Можно обмануться,
Полюбить и разлюбить,
Но назад вернуться.
 

1988

Москва

 
Которую ночь я не сплю по причине,
Что ты от меня так далек.
И смотрят в окно ко мне звезды ночные
И лунный безликий рожок.
 
 
А утро настанет, и снова в пучине
Неясных дорог и тревог
Ты снова пройдешь и холодный взгляд кинешь,
За что же ты так жесток?
 
 
Ни словом, ни взглядом тебя не обижу,
Пускай за любовь ты меня ненавидишь,
Но утром однажды откроешь глаза
И сам ты поймешь, кем я тебе была.
 
 
Порою мне очень тебя не хватает,
Что жить и не жить – все равно.
В невинной любви моя жизнь угасает.
Не всем это счастье дано.
 
 
Пускай за любовь ты меня презираешь,
Тебя я за это не виню.
Ты этим презреньем меня убиваешь,
Но я тебя все же люблю.
 
 
Ни взглядом, ни словом тебя не обижу,
Будь счастлив, ты больше меня не увидишь.
Когда среди ночи откроешь глаза,
Увидишь, как тает моя звезда.
 
 
Ни словом, ни взглядом тебя не обижу,
Пускай за любовь ты меня ненавидишь.
А утром однажды откроешь глаза,
И сам ты поймешь, кем я для тебя была.
 
 
Ни взглядом, ни словом тебя не обижу.
Пускай за любовь ты меня ненавидишь.
А утром однажды откроешь глаза —
Увидишь – упала моя звезда,
Там…
 

1988

Москва

 
Мне шептал морской прибой:
«Утони в моей любви,
Будем вечны мы с тобой
В глубине одной судьбы».
 
 
Только я все пишу
На мокром его песке
Шесть магических букв,
Окрыливших душу мне.
 
 
Океан руками и волнами.
Губами своими,
Делал гладким
Вновь песок.
 
 
Только я все пишу
На мокром его песке
Шесть магических букв,
Окрыливших душу мне.
 
 
Захлебнувшись в моей любви,
Говорил мне небосвод:
«Будем счастливы в ночи,
Ты не будешь знать невзгод».
 
 
И душа моя взлетела,
Не удержалась. Как же быть?
Заблудилась в звездах ночи
И стала звездой светить.
 
 
Только я смотрю на небо,
Под нежный шепот волн,
Звезды ночи и души моей,
Словно взгляд твой – это он.
 
 
Шесть магических букв
Смотрят с неба на меня,
Их волна мне раздает,
Их никогда не смыть дождям.
 

1988

Пицунда

 
Пурга, снега, метель, дома.
Кружится вьюга.
И мы не сможем никогда
Найти друг друга.
 
 
Быть может, это навсегда,
И в мире снежном
Я не узнаю никогда
О взгляде нежном.
 
 
Ах, мне бы сердцем растопить
Весь зимний лед и снег,
Тебя найти и полюбить,
Но так не будет, нет.
 
 
Снежинки тают на щеках,
Как будто слезы,
И я в снежинках, как в мечтах,
Я в царстве грезы.
 
 
Увы, не кончится зима,
Пурга не стихнет,
Пока я не найду тебя
В снежной стихии.
 
 
Ах, мне бы сердцем растопить
Весь зимний лед и снег,
Тебя найти и полюбить,
Но так не будет, нет.
 
 
Тебя никак не разгляжу
За белой вьюгой.
Боюсь, никак не отвяжусь
От злой подруги.
 
 
Кружится снег под фонарем,
И в снежных тучах
Забилось сердце снегирем —
«Ты самый лучший».
 
 
Ах, мне бы сердцем растопить
Весь зимний лед и снег,
Тебя найти и полюбить,
Но так не будет, нет.
 
 
Пурга, снега, метель, дома,
Кружится вьюга.
И мы не сможем никогда
Найти друг друга.
 
 
Быть может, это навсегда,
И в мире снежном
Я не узнаю никогда
О взгляде нежном.
 

1988

Москва

 
Как мне воспеть мучительную думу,
Что накипела в разуме моем?
Как воссоздать упущенную сумму
Высоких слов, что сказаны о Нем?
 
 
Кто предсказал на будущее путь
С его замаскированной завесой?
Мне хочется Тому в глаза взглянуть —
И убедиться, что он не повеса.
 
 
Убедиться, что путь его правдив,
И, приоткрыв завесу времени былого,
Найти свои следы, на прошлое ступив,
И убедиться, что не смогу иного.
 

1989

Москва

 
В кармане билет до Ленинграда,
В кармане потертых изношенных джинс.
Теперь ничему здесь, увы, я не рада…
Я даже не знаю, придет ли мой принц.
 
 
Когда совершит в замочном просвете
Последний свой круг усталый мой ключ,
Замкнется кольцом все, что было на свете,
И новую эру начну я свою…
 
 
По лужам, по грязи, в избитых кроссовках
Дорогой к вокзалу, с вокзала в вагон.
Участвуя в вечной вокзальной массовке,
Оставлю Москву, не взглянув на перрон…
 
 
И будут мелькать за окном век за веком,
Когда проводница мне чай принесет,
Застынет слеза за опушенным веком,
И пусть меня поезд везет и везет…
 
 
Пусть он увезет меня прочь от судьбы злой,
Пусть стуком колес ее смех заглушит,
Пускай для меня он отцепит вагон свой
И вместе со мной бросит в этой глуши.
 
 
И будут в купе мое звезды тянуться,
И резать стекло алмазом лучей…
И некому мне в темноте улыбнуться,
И не дотянуться до дальних огней.
 
 
Но есть лишь билет до Ленинграда
В кармане потертых джинсовых брюк.
От мира сего ничего мне не надо,
Чтоб тихо докончить песню свою.
 

1989

Москва

 
Ты позвони мне завтра утром.
Я завтра все тебе скажу.
Ой, подожди, сейчас, минутку,
Ребенка спать я уложу.
 
 
Алло, послушай, уже поздно,
И муж не спит из-за меня.
Что? Да нет же, я серьезно!
Вот так сложилось у меня.
 
 
А что, тебя это тревожит?
Да что ты! Да не может быть!
На тебя это не похоже.
Неужто камень смог любить?!
 
 
Я говорила? Ой, да брось ты,
Ведь это было так давно!
К тому же ты смотрел так просто,
И не ответил ничего…
 
 
Ах, ты сейчас решил ответить?
Ну что ж, мой милый, опоздал.
Хотел ты славу в жизни встретить,
Но вот, как видно, проиграл.
 
 
Ну, ничего, не огорчайся.
Тебе ведь только тридцать шесть.
Ты утром бегай, обтирайся,
Быть может, сбросишь ты лет шесть…
 
 
Меня ты любишь? Нет, не верю!
С чего бы это, так вот, вдруг?
Ушел тогда ты, хлопнув дверью,
И я ушла! Вот так, мой друг!
 
 
Не можешь жить? День непогожий…
Тревожат сны? Смотри-ка, дождь пошел…
Нет, на тебя он не похожий.
Кто, я? Нет, он меня нашел!
 
 
Ты не звони мне завтра утром.
Я думаю, ты все сказал?
Сегодня я устала жутко
И завтра еду на причал.
 
 
Что? Провожаю в рейс я мужа.
Да, капитан. Не ожидал?
Тебя никто не провожает?
Ну что ж, ты этого искал!
 
 
Да ты не слушай бога ради!
Одна живу я, знай, одна!
Я не боюсь тебе сказать так!
Я не пропала без тебя!
 
 
Свиданье? Нет! В киношку? Что ты!
И в ресторан я не пойду!
Да не старайся ты! Я просто
Тебя и видеть не смогу!
 
 
Нет! Не звони мне завтра утром!
Нет, дома! Трубку не сниму!
Напрасно! Двери не открою!
И письма я, как ты, сожгу!!!
 

1989

Москва

 
Я слишком много обещала,
Но все сдержать я не смогла,
Тебе не все я рассказала,
Ты ничего не знал тогда.
 
 
Тогда другого я любила,
Назло ему с тобой была.
Ты извини, что все так было,
Ведь я иначе не могла.
 
 
Ты в вечной мне любви все клялся,
Просил навеки быть с тобой,
Вдруг с сердца занавес сорвался…
Я обещала. Я обещала, боже мой!
 
 
В висках гудел шум беспокойный,
Я верной быть клялась тогда,
Глаза глядели лживой правдой,
И вот одна я навсегда.
 
 
Ушел любимый от неверной…
 

 
Когда на исходе летний день за окном,
Тогда ты приходишь в дом ко мне.
И вдвоем С тобой мы проводим солнце в путь
И отправимся взглянуть,
Где начнется ночь и тень.
 
 
С тобой мы окажемся в ночи под луной.
С собой нет ни спички, ни свечи в час ночной.
Порой мы от звездного дождя
Прячемся, как от огня,
Но ты все же посмотри.
 
 
Звезда в черном бархате ночном, как на бал,
Пришла, приглашая нас с тобой в звездный зал.
Она с миллионами подруг
Закружила звездный круг,
И мерцает все вокруг.
 
 
Смотри…
Ах, прости, не знала я, что ты спишь,
Склонив голову мне на плечо, и сопишь.
Тогда я не буду говорить,
Чтоб тебя не разбудить.
 
 
Ведь ты видишь сладкий сон
О том, как с тобою мы в ночи,
Нет ни спички, ни свечи,
Но нам так светло вдвоем…
 

1989

Москва

 
Как я хочу расцеловать
Мужчину, который мира дороже,
Ночами его рисовать,
Как это глупо! О Боже!
 
 
Хочу любоваться его тьмою глаз
Часами, неделей, годами.
Хочу, чтобы счастье мечтало о нас
И радость штормила над нами…
 
 
Об этом мне лишь остается мечтать,
Я вижу его лишь на фото.
На фото могу лишь его целовать,
А счастье разделит с ним кто-то.
 

1989

Москва

 
Вот снова слезы капают
С лица на чемодан,
Словно дождинки крапают,
Вещая ураган.
 
 
Оставлю здесь картины,
В которых ветер грез,
И веки, как плотины,
Задержат реки слез.
 
 
Взгляну в твои озера,
И все ж спадет слеза.
Я улетаю скоро,
Как будто навсегда.
 
 
Нет, провожать не надо,
Иначе разревусь.
Не нужен блеск парада,
Я все равно вернусь.
 
 
Я снова улетаю в путь
И не хочу прощанья.
Мы встретимся когда-нибудь,
А значит – до свиданья!
 

22 сентября 1989

Москва

 
Осталось немного,
Чтоб взмыть в небеса.
Там где-то дорога,
А здесь полоса.
 
 
Осталась Москва
В аэропорту.
Наш самолет
Набрал высоту.
 
 
Мелькают дома,
Квадраты нолей.
А я здесь одна
Во власти ремней.
 

23 сентября 1989

Москва – Евпатория

 
Мне тяжело от дома отрываться,
И все, что сердцу дорого, лишь в памяти держать.
Я не могу без слез в путь дальний отправляться
И всю дорогу, и потом о доме вспоминать.
 
 
Взлетай, не бойся,
Расправь крылья и лети.
Взлетай, не бойся
И счастливого пути…
 

 
Не свисти, соловей,
Душу щебетом раня.
Не молчи, соловей,
Омрачая мой путь.
Не грусти соловей,
Грустью взор мой туманя.
Просто ты прилети
И со мною побудь.
 

2 октября 1989

Евпатория

 
На улице ветер гуляет,
А здесь у меня тишина.
Все свищет, летает, стонает,
А здесь все под крылышком сна.
 
 
На улице осень витает,
Но скоро уйдет и она.
Зима о приходе вещает.
Всю власть возьмет в руки Зима.
 
 
Покроет зеркальною гладью
Поверхности рек и озер
И ляжет заманчивой сладью
На окнах, оставив узор.
 
 
Но спать долго ей не придется,
Глядишь, на носу уж Весна.
Весенняя жизнь не уймется,
И мир отойдет ото сна.
 
 
Ручьи побегут по дорогам,
В ветвях запоют соловьи,
И Лето стоит на пороге,
Ну что ж ты стоишь? Проходи!
 
 
В ответ только ветер стонает,
Но здесь у меня тишина,
Здесь память о лете дремает,
И я рядом с ней не одна.
 

2 октября 1989

Евпатория

 
Да кому вы нужны,
          воробьишки-трусишки,
Разве только коту,
          хулигану-мальчишке?
И какое до вас дело
          может быть мне…
 

12 октября 1989

Евпатория

 
Ветер прохладный, контур луны,
По небу катятся туч валуны.
Шар лунный глотают, потом отпускают
И тащатся в дальние дали страны.
 
 
Бурлящую гладь разрывает волна,
Ползет лунным светом и тайной полна.
На берег вползает и исчезает,
Звенит на песке под волною струна.
 
 
В блестках луны море светлей.
Как светлячки, огоньки кораблей
На волны взлетают и угасают…
О, эта ночь, словно бал королей.
 

16 октября 1989

Евпатория

 
Я решила твердо,
Что тебя забуду,
С головою гордой
Я уйду отсюда.
 
 
Не ищи напрасно
Ты в дожде слезинку.
Помни, я опасна,
Если в сердце льдинка.
 
 
Не ходи налево —
Там тебя я встречу
Снежной Королевой,
Холодом отвечу.
 
 
Не ходи направо —
Бойся поворота,
Там за переправой
Очень злое что-то.
 

2 ноября 1989

Москва

 
Мы, женщины, в душе немного Маргариты,
Вот только Мастерами мы давным-давно забыты.
 

2 ноября 1989

Москва

 
Может быть, ему я не нужна,
Но мне до этого нет дела.
Ведь все, чего я так хотела,
Достигнуть все же не смогла.
 
 
Может быть, он счастлив без меня,
Мои напрасны все тревоги,
И я уйду с его дороги,
И буду ночью ждать огня.
 
 
Господи, спаси и сохрани
Того, кто мне всего дороже,
Того, – с кем я чуть-чуть моложе,
Того, кто больше всех раним.
 
 
Господи, спаси и сохрани
Того, с кем боль моя слабее,
Того, кто всех друзей вернее,
Спаси и сохрани,
Спаси и сохрани,
Аминь!
 
 
Я хочу, что б мне хватило сил
Любить его совсем другого,
Сберечь его совсем чужого.
О, боже, дай мне столько сил.
 
 
Господи, всесилен твой указ,
И я смогу согреть дыханьем,
Украсить роз благоуханьем
Того, чьих нет роднее глаз.
 
 
Господи, спаси и сохрани
Того, кто мне всего дороже,
Того, с кем я чуть-чуть моложе,
Того, кто больше всех раним.
 
 
Господи, спаси и сохрани
Того, с кем боль моя слабее,
Того, кто всех друзей вернее,
Спаси и сохрани,
Спаси и сохрани,
Спаси и сохрани. Аминь.
 

1989

Москва

 
Друг не сможет обмануть,
Не навеет грусть.
Друг поможет выбрать путь
На любом распутье.
 
 
Пусть кругом идут снега,
Пусть метет в глаза пурга,
Пусть дожди, гроза и зной,
Был бы друг всегда со мной.
 
 
Пусть со мною будет та,
Кто всегда во всем проста.
После долгих злых разлук
Будь со мной, мой верный друг.
 
 
И когда я буду там,
Где мне будет туго,
Я найду душе бальзам —
Это письма друга.
 
 
Знаю я лишь слово «друг»,
Не люблю «подруга».
Друг всегда, везде есть Друг,
А другое – полдруга.
 

1989

Москва

 
Человеческое сердце…
Сколько в нем глубин и гор,
Сколько в этом малом сердце
Силы, и какой простор.
 
 
Сердце может сильно сжаться,
Когда внемлет не свое,
Плакать может и смеяться,
Распахнуться широко.
 

1989

Москва

 
 Фонари рыжеволосые
Ночной мне шлют привет,
«Жигули» разноголосые
Поют мне что-то вслед.
 
 
Погоди, брюнетка жгучая,
Ночь! Постой, не уходи
Наколдуй, о ты, могучая,
Что б не наступили дни.
 
 
Ведь так чудесно рядышком
Здесь с ветерком пройтись
И еле видным камушком
Гладь пруда разбудить.
 
 
А днем мечтать нелепо,
Так душно, солнце жжет.
И здесь, у старой липы,
Меня никто не ждет.
 
 
Но вот спускает занавес
На город мой закат,
И вновь играет «Полонез»
Мой месяц – сводный брат.
 
 
И ветер, нежный спутник,
Обнимет вновь меня.
В ночи я вечный путник,
Бегу быстрей себя…
 

1989

Москва

 
Вот уже год с тобой знакома,
Второй пошел, как ни крути.
Брожу по-прежнему у дома,
Но силы нет к тебе зайти.
 
 
Тебя я знаю. Что ж поделать?
Твое я имя и во сне шепчу.
Души моей не переделать,
На крыльях сердца я мысленно к тебе лечу.
 

 
Высокому полету птицы будь подобен.
И избегай тот путь, что более удобен.
Люби людей, будь предан одному из них.
Будь милосерден с душами больных
 
 
Людей, больных несчастною любовью,
И гениев с судьбою роковой…
 

1989

Москва

Что может быть чудеснее, чем синий вечер с огромными белыми звездами, отражающимися в бескрайнем окружающем тебя океане?! Что может быть чудеснее вечера на крохотном островке в морской пустыне, пальм, испаряющих солнечный дневной зной, раскаленного песка, согревающего ноги в вечерней прохладе, и двух влюбленных, при дающих всему вышеперечисленному волшебству непередаваемое очарование и непостижимость Вселенной?

Из повести «Дождь»

 
Поездом ночным
Уеду прочь из этих мест,
Где в небе чайки плавный жест,
Где море стало мне родным.
 
 
Поезд мой ночной
Отправит город в дальний путь.
И пальмы ветками взмахнут,
Прощаясь навсегда со мной.
 
 
А где-то там спадет печальная слеза,
И вспыхнет там на ясном небе вдруг гроза.
Ты где-то там сидишь у моря на песке,
И в эту ночь ты нежно помнишь обо мне.
Ты где-то там… Ты где-то там… Ты…
 
 
Поездом ночным
Слегка я город разбужу.
Не просыпайся, я прошу.
Ты так мне нравишься таким.
 
 
Южный аромат
Последний раз в себя вдохну
И поездом ночным – в Москву,
Туда, где волны не шумят.
 
 
А где-то там спадет печальная слеза,
И вспыхнет там на ясном небе вдруг гроза.
Ты где-то там сидишь у моря на песке,
И в эту ночь ты нежно помнишь обо мне.
Ты где-то там… Ты где-то там… Ты…
 
 
Сердце так стучит
Мгновениям последним в такт.
Сейчас колеса застучат,
И поезд в ночь меня умчит.
 
 
Смотрят фонари
Желтым взглядом мне в глаза.
И в ожиданьи спит вокзал,
А ты все где-то, где-то там…
 
 
А где-то там спадет печальная слеза,
И вспыхнет там на ясном небе вдруг гроза.
Ты где-то там сидишь у моря на песке,
И в эту ночь ты нежно вспомни обо мне.
Ты где-то там… Ты где-то там… Ты…
 

1989

Москва

 
Я люблю терпкий запах полыни
И траву в алмазной росе…
 

 
 Моя подруга —
Тень длинноногая.
Моя порука —
Осень глубокая.
 
 
Родные глаза
Холодом лютым
Меня и тень
Лишают уюта.
 
 
Иду рядом с тенью,
И с ней откровенно
Решаю вопрос —
Предать ли забвенью
 
 
Все то, что мне дорого
Было весной?
Все то, что исчезло
Этой зимой?
 
 
Забвенью предать
Или верить —
Весна вот придет,
Все вернется, быть может.
 

1989

Москва

Весна, май, конец учебного года… Достать билеты на первые авиарейсы с Камчатки «на материк» – в июне было очень сложно – начало школьных каникул, и сотни школьников с родителями стремились как можно раньше улететь туда, где теплей. И наши родители немного «хитрили» – уговаривали учителей нас с сестрой отпустить из школы раньше, в мае, на денька три-четыре. А мы, в свою очередь, каждую весну учились напряженней и изучали материалы школьных уроков самостоятельно, забегая вперед преподавателей, и сдавали учебные задания «экстерном», заканчивая тем самым проходить годовую программу уже к первым числам мая. Кстати, эта привычка потом осталась и в студенческие годы у нас обоих и была не только полезной, приучая к самоорганизации, но и приятной – хоть на пару дней удлиняя каникулы.

Но вот билеты куплены. Груженные чемоданами и сувенирами «дикого края» мы вылетали в Москву. Летали с многочисленными пересадками, и поэтому вкус «странствий» у нас с сестрой с детства был уже в крови. Магадан, Хабаровск, Якутск, Красноярск и другие города, где мы, стоя в аэропорту, в ожидании дозаправки самолета или пересадки, слушали звуки этих городов, голоса людей и пытались уловить новые запахи неизвестных нам мест – когда днем, когда ночью, а иногда и на рассвете. Самолет, как правило, прилетал в столицу утром и мы сразу на перекладных добирались до железнодорожного вокзала. Павелецкий. Кто бывал в Москве или там живет, поймет восторги детей, которые едут к этому вокзалу после многочасового перелета – он расположен почти в сердце этого прекрасного города. Мы гарантировано были обеспечены часовой «экскурсией» в такси или троллейбусе по улицам столицы. Лишь однажды отец заказал гостиницу, и мы остановились в Москве на пару суток. Газировка «Саяны», эскимо, усталые ноги, несущие нас по улицам самого красивого города на земле – нужно идти быстро, чтоб успеть и Красную площадь, и ВДНХ, и Воробьевы горы увидеть с Университетом. А сестра маленькая, иногда, хоть и первоклашка, на руках нести приходилось. Каникулы, мечты когда-нибудь жить в этом городе и… непременно чтоб из окна виден был МГУ… Но это я увлекся воспоминаниями.

С аэропорта на вокзал и к концу майского денька, начиная с обеда в купе с традиционной «курицей» путешественников и чаем «от проводницы», мы отправлялись дальше, на юг – в Луганск.

Не знаю, как у кого, а у меня и у Татьяны звуки и запахи путешествия всегда ассоциировались с железной дорогой. В те времена пассажиры могли открывать окна в купе, и мы устраивались вдвоем с сестренкой на верхней полке и наблюдали за проплывающими пейзажами. Гудели встречные тепловозы, люди, ожидавшие пока пройдет пассажирский, махали нам в ответ на наши радостные «махания», на бесконечных полустанках весело кричали местные бабульки, наперебой предлагавшие пирожочки, клубнику, отварную картошечку и вяленую рыбу. А по ночам, когда глаза уже слипались, а лицо горело, слегка обветренное весенним ветерком из окна купе, мы засыпали под перестук колес и эхо командных окриков диспетчеров на погруженных в темень сонных перегонах и вокзалах.

А утром вставали рано, на рассвете, давала себя знать разница во времени с Камчаткой – девять часов. Мы выскакивали в проход вагона и не уходили от окон, пока вдалеке, на горизонте не появлялась верхушка телевышки родного города, куда мы ехали. И тут же, как по команде, вагон начинал суетиться, сдавалось белье проводнице, гремели собираемые ею по купе стаканы в подстаканниках, шуршали газеты, народ закрывал чемоданы, переодевался в «парадное» – этого требовали традиции таких городов, и вагон наполнялся ароматами одеколонов и духов… наступали самые ожидаемые и потому, радостные минуты.

Перрон, дедушка Георгий… Жора, как любя мы его называли, холодная, до синевы выбритая щека, и запах «Шипра», оставленный в воздухе с поцелуями внука, внучки и дочки – нашей мамы. Мы в Луганске.

Луганск… Этот город в жизни Татьяны занимал особенное место. Город, где познакомились и полюбили друг друга наши родители, где она родилась. Город, где жили наши бабушки, дедушки, дяди, тети, друзья детства. Город тружеников и добрых, душевных людей.

Каждое лето «камчатского периода» мы с сестрой прилетали в этот теплый край, в котором неизменно благоухала сирень, и позже цвели каштаны.

Дедушкина библиотека, которая пахла старой бумагой, с сотнями интересных книг: энциклопедиями, технической литературой, брошюрами по изобретательству, русской и зарубежной классикой и конечно… с приключениями. Как волшебный таинственный мир эта библиотека манила нас к себе и, впустив, дарила радости и печали, воспитывала. Бывало даже, что в погожие летние деньки, когда со двора доносился шум игр детворы и зазывный свист друзей, выкрикивавших наши имена на всю округу, нас было сложно выманить из ее полумрака.

В каждый наш приезд нас ждала обязательная культурная программа, устраиваемая дедушкой Жорой: прогулки по паркам с многочисленными кустами роз, уютными скамейками и искрящимися фонтанами, походы в музеи, рассказы об истории края, страны. А парк «Культуры и отдыха»! Колесо обозрения, карусели, аттракционы и неизменная газировка в розлив с двойным сиропом. Ходили даже на завод, где работал ведущим конструктором наш дед, где раньше работала конструктором и мама. Интересно, что запомнилось нам, детям, на заводе – всеобщее уважение к деду, вкусный обед в заводской столовой и хлеб… бесплатный.

Бабушка Валентина… Наверное самый строгий человек в нашей семье. Вернее она такой хотела казаться. «Порядок должен быть во всем…» и ее неизменно добрые глаза, знаменитые украинские борщи, пирожки с вишней и клубника любимым внукам. Наверное, как имя Мама может носить только одна женщина на свете, так и имя Бабушка на всю жизнь у нас ассоциируется с бабушкой Валей.

Старинное, черного цвета с резными ножками, пианино, на котором училась в детстве наша мама. Прекрасная возможность Тане проявить таланты «внучки с Камчатки» перед новой публикой… тем более публикой, которая ее обожала. Собиралась вся семья, шире приоткрывались двери балкона в гостиной, и…. Музыку сестры могли слышать не только соседи, но большая часть двора. Вообще, музыка и Луганск – отдельная тема. Я с улыбкой вспоминаю, что когда мы приезжали, то сразу становились объектом музыкального влияния нашего дяди Виктора. Модный интеллигентный молодой мужчина, он, как сейчас говорят, был меломаном. Такую современную музыкальную технику, коллекцию разнообразных виниловых дисков, редких для советской страны, мы видели только у него. И конечно, воспоминания, впечатления от впервые услышанных записей Битлз, Дип Пёрпл, Пинк Флойд неразрывно были связаны у нас с этим человеком.

Иногда своим модерновым проигрывателем Виктор благосклонно разрешал пользоваться и дедушке, и тогда для внуков в доме звучала музыкальная классика: Моцарт, Вагнер, Чайковский.

Любили мы ходить на городской рынок, или как его называли местные жители – «базар». А там… бродить среди рядов, где торговали речной рыбой, клубникой и помидорами. Множество неизвестных и таинственных запахов с бескрайних просторов страны, улыбающиеся люди и разные вкусности. Как правило, отправляясь на базар, мы с сестрой хитрили и в первую очередь тащили дедушку в павильон, где торговали сахарной ватой по 10 копеек. Город был многонациональный, дружный, на рынке можно было встретить и узбеков с дынями, и армян со сладостями и запорожских казаков с их неизменной рыбой, я уж промолчу про сало.

Улетев с Украины в раннем детстве мы, конечно, говорить на украинском языке не умели. Но прилетая на каникулы в Луганск, в полной мере ощущали многоязыковой уклад города – русский, украинский, цыганский языки и, конечно, тот неповторимый диалект, который называется суржиком. Из-за этого многоязычия, казалось, город был наполнен поэзией. Не зря, наверное, Луганск – это родина таких людей как В. И. Даль, автор знаменитого Толкового словаря русского языка, великий поэт-песенник М. Л. Матусовский, замечательный актер Павел Луспекаев…

Однажды, не сумев купить билеты на нужный рейс до Камчатки, мы на неделю вынужденно припозднились в Луганске и… пришлось идти в местную школу. Разница чувствовалась. Первое сентября – тепло, солнечно, море цветов, выращенных местными бабушками и мамами к этому празднику, детишки без зонтов, курток и плащей и… уроки литературы на украинском языке. М-да… стыд незнания, смешанный с любопытством. Как странно было слушать на уроке друзей по двору, с которыми еще вчера носился по улицам и общался исключительно на русском, и которые неожиданно заговорили на непонятном языке – чистом украинском. А Тарас Шевченко? На его родном языке? Это впечатление! Признаюсь, мы с Татьяной, потом, прилетев на Камчатку, нашли в домашней библиотеке «Кобзаря», еще какие-то детективы на украинском и пытались читать. А на переменах тоже неожиданность – по коридорам развозили пончики, ватрушки, пирожки с повидлом и свежее молоко… тоже бесплатно. Процветающий и благополучный край. Хорошее время.

Но это будет потом. А пока – утро «огромных» каникул, дедушкина квартира, рассветный заводской гудок, зовущий на работу, в окне солнце, встающее из-за отвальных холмов угольных шахт в пригородах Луганска и легкий аромат угольного дымка, которым тянуло из старинного района города Камброда, «Каменного брода», воспетого в городских легендах – народ просыпался, разжигал печи, прогоняя остатки ночной прохлады, готовил завтраки. Несмотря на каникулы, я частенько, превозмогая сон, вставал пораньше, чтобы насладиться таким утром, благо солнце вставало как раз со стороны комнаты дяди Виктора, которую отдавали мне на время каникул.

Прадед Иван. Его можно было слушать часами. Основу его незатейливых, рассказов составляли воспоминания о годах войны. О горящих танках, о погибших товарищах, но чаще… истории про простой люд и его страдания во время немецкой оккупации. Про голод, сгоревшие житницы, бесчеловечность фашистов. На всю жизнь нам с Татьяной врезалась в память картина суровая описанная дедом. Война, зима 42 года, окружение, плен, голод, гибель красноармейцев, лютый мороз и дед, ползущий ночью к бывшему колхозному полю и пытающийся негнущимися пальцами выскрести из ледяной земли клубни картошки, чтобы прокормить себя и спасти товарищей… Его поймали фашисты и избили. И зверство… в назидание другим пленным – деда перед всем строем раздевают и из шланга поливают водой… Зима… Лед… Жить остался, славяне крепкие. И до Победы дошел. А картошка… мерзлая, она была сладкой.

Вспоминаются и поездки к бабушке Анне в Торез, где вырос наш папа, вырос настоящим мужчиной. В его еще неполные пятнадцать лет умер его отец, наш дедушка Павел. Вернувшись с фронта, дед самоотверженно восстанавливал угольные шахты Донецка в послевоенном порыве энтузиастов советской эпохи, да и большую семью кормить надо было. Тяжело было… Его не стало. Нашему отцу пришлось с малолетства быть хозяином в доме и помощником матери, воспитывающей его младших сестер. В моей памяти остались и песни кубанских казаков, которые в наш приезд разносились под аккомпанемент аккордеона над вечерней ковыльной «степью донецкою». Тогда мы с Татьяной узнали о казачьих станицах Тихорецкая, Охтарская, Бриньковская, где в прошлые века наши предки по отцовской линии несли службу, охраняя рубежи Империи. Революция… брат на брата. Когда позже мы читали Шолохова, трагедия человеческих судеб, разделенных гражданской войной, нашим сердцам была уже понятна.

Любили мы ездить и в Лутугино, городок недалеко от Луганска, где жили наши прадедушка Захарий и прабабушка Прасковья. Она всегда звала его Зорик, Зоренька, а он ее, любя, Панечка. Старая, дореволюционная интеллигенция. Чай, печенье, беседы об истории нашего рода, истории страны, о непростых судьбах наших предков, о чести, Родине и долге в служении ей. Прабабушкины уроки для Тани – вязание кружев, дедушкины – каллиграфии для меня, настоящей, «с завитушками», и, конечно, уроки этикета. Этикета тоже настоящего, который основывался не на заумных правилах, а на строгости к себе и уважении к другим. Патефон и довоенные пластинки. Надо признаться, что когда удавалось уговорить бабушку, мы слушали старинные романсы «вживую». «Не уходи, еще не спето столько песен, еще звенит в гитаре каждая струна…» и мир, казалось, погружался в звуки этой мелодии, и вместе с летним вечером в наш дом возвращалась та эпоха, когда девушки были барышнями, а мужчины сударями.

Радушные соседи, которые сбегались посмотреть на «внучков» своих друзей. Мороженщица на углу дома, в белом фартуке и белом огромном колпаке. Крики, разносимые утренним эхом по всем дворикам этого милого городишка: «Молоко, свежее молоко…». И моя сестренка, в первый приезд, в двухлетнем возрасте, неумело вторящая молочнице – «Паляпо… паляпо»