Текст книги "Душа как скрипка. Биография, стихи, воспоминания"

Автор книги: Татьяна Снежина

 
Когда бывает грустно,
Я свечу зажигаю
И в темноте мечтаю,
Под «Битлз» стихи пишу.
 
 
А если все же грустно,
То я слезу роняю
И свечке помогаю
Излить свою тоску.
 
 
Свеча иссякает,
Слезинки стекают
По зябко-слепому
Квадрату окна.
 

1986

Москва

 
Хочу смотреть на этот мир
Во всех цветах и красках,
Но не хочу я видеть в нем
Людей с оружием и в касках.
 
 
Подумать только! Мощный взрыв,
И сгинет все на этом свете!
И белый голубь, в небо взмыв,
Уже не оживит планету.
 
 
Не верю я и не хочу,
Чтоб повторилась Хиросима.
Войне все горы по плечу…
У мира все же больше силы!
 
 
Что стоит всем нажать стоп-кран
И прекратить вооруженье!
Но вот не хочет кто-то там,
Кого-то там берет сомненье!
 
 
Вооруженье в пользу им,
Не выгодно разоруженье.
Так что ж, нам ради денег Мир
Отдать войне злой на съеденье?!
 

1986

Вместе с папой в снегопад

 
В камине огонь треплет клочья письма,
В огромном доме я снова одна.
Гости разъехались уже давно,
Погасли свечи, вечер смотрит в окно.
 
 
Дует ветер на улице сильно,
В комнате холодно невыносимо.
Потух камин и уголь тлеет,
Котенок во сне на подушечке млеет.
 
 
Месяц усталый смотрит в окно,
Устал он улыбкою быть уж давно,
Он всем улыбается очень светло,
А люди не видят, им все равно!
 
 
Им все равно, потому что он мал,
Но как полнолуние в ночь выходило,
Каждый кто мал, луну замечал.
Ведь людям большое все мило.
 
 
В ночь полнолуния кто-то гадает,
Ведьма на бал сатаны прилетает,
Волшебные травы колдун собирает
И с жадностью свой эликсир выпивает.
 
 
И тот, кто не ростом, душою кто мал,
Ничтожность свою, как умел, прикрывал,
Пред грозным владыкой, пред полной луной
Он выглядел нищим, терял свой покой.
 
 
Куда же девался тот властелин,
Что накануне ходил как павлин?
Куда же девался рост тот огромный,
И взгляд тот надменный, всех превосходней?!
 

2 декабря 1986

Так шли дни за днями. Быт наладился, появились друзья, появились радости жизни на Камчатке. Снега за зиму насыпало по край нашего подоконника на втором этаже с тыльной стороны дома. Менее удачливые соседи с первого этажа копали специальные туннели для прохода света к окнам квартир. А мы, мальчишки, копали «тайные ходы», армейские землянки, строили крепости и замки, благо материала – снега было в избытке.

Приходя домой с мокрыми ботинками и мокрыми варежками, приятно было греть ноги и руки, приближая, пока станет очень горячо, к раскаленной топке буржуйки. К моему приходу квартира наполнялась ароматами украинского борща, и обычно я устраивался на белом подоконнике на кухне и, сдобрив борщ сметаной, ел его, глядя в окно на заснеженные склоны сопки. Подоконник был деревянный, покрашенный белой краской, и всегда теплый, потому что под ним располагалась чугунная батарея центрального отопления. Когда Таня научилась самостоятельно сидеть, она проводила на этом подоконнике почти все свое детское время. То, сидя на нем, она постигала женскую науку, наблюдая за работой мамы по стирке, по готовке, то наблюдала за птичками и кошками на заборе напротив дома, то вечером, когда уже ничего кроме звезд и одинокого фонаря не было видно, слушала сказки, рассказываемые мамой или читаемые мной. Но это будет немного позже. А пока…

Одна среди снегов

Весна принесла солнышко и новые запахи. Город стоял посреди поистине девственной природы на склонах сопок. И когда пришло тепло, ручьи текли и текли, и с ними в город врывались ароматы природы. Однажды, когда я сидел и делал уроки, мама развешивала мокрое белье на веревках за окном, а в него врывался студеный, еще не по-весеннему ветерок, сестра, нахмурив брови, казалось, ее чем-то озаботил мамин труд, неожиданно для нас встала на ноги и побежала в соседнюю комнату. Мы, оторопев на секунду, кинулись за ней. А она уже сидела на полу около родительской кровати и, сняв телефонную трубку, кричала, продолжая хмурить брови: «Алеля, Алеля». Девочка, наблюдая, как тяжело маме вести хозяйство, по-женски решила, что мужу пора идти домой и помогать жене и, она подражая маме, звала «Валеру».

Среди камчатских сугробов. Февраль 1974

Последний снег сошел только к маю. А май прекрасный месяц еще и потому, что это конец занятий в школе, а значит, начало каникул, и не только у первоклассников. И опять в путь… денег у родителей на отпуск всем не хватило, поэтому отправили отдыхать тех, кому это важнее после полугодовой зимы – детей. Опять Украина, бабушка с жалостливыми глазами, дедушка с вечно оптимистичной улыбкой…

Прошло два года. Опять долгожданная весна. Ноги скользили по мокрой земле. Я жмурил глаза, но они все равно слезились. Слезились от многочисленных, приятно ослепляющих мириадов солнечных зайчиков, солнца, раздробленного в лужах и ручьях весенней земли. Слезы холодились студеным ветерком, долетавшим с просторов бухты и… от этого глаза слезились еще больше. Но это было приятно и радостно. Воскресенье! Мы вместе! Путешествие в дикий лес! И мы с папой идем жечь костер, пить березовый сок, есть шашлык и, может быть, нам встретится медведь. Да, настоящий медведь. Нам папа часто рассказывает, как жители окраин видят их на подходах к городу. А сейчас они проснулись от спячки и голодны, вот и рыщут вокруг человеческого жилья. И будет это настоящее приключение. «Р-р-р» – изобразил я медведя сестренке. Она почему-то звонко засмеялась и стала подпрыгивать на руках у мамы. Общее отличное настроение передавалось и ей.

Весна. Воскресенье. На сопке

Мы шли вверх по склону сопки. То там, то здесь над ней поднимались клубы сизого, еле заметного дыма от костров. По щекам уже текли редкие слезинки, а ноздри жадно ловили этот дымок среди ароматов весны. В нем чувствовался уксусный привкус – народ жарил первые шашлыки, в первое по-настоящему теплое воскресенье. Весна! Воздух все сильнее пах дымком и еще звонкими ручьями и солнышком.

Сумка тяжелая. Иду, тащусь. Ее ручки больно врезаются в руки, несмотря на частую их смену. Но это моя ноша. Я – настоящий мужчина и путешественник! В ней большой термос с горячим чаем, бутерброды с колбасой и красной рыбой. Эту сумку тащу я, мама – Таню, а папа несет из зеленого брезента рюкзак. Я знаю, в нем настоящий топор, чтоб рубить деревья на дрова, маринованное мясо на шампурах и еще много других интересных вещей, которые есть только у моего папы, – армейский фонарик, охотничий нож, транзисторный приемник, его сам спаял мой папа, и фотоаппарат… Выйдя за границу последних домов и углубляясь в заросли дикой рябины, которой покрыт крутой склон сопки, мы вышли на заветную тропинку, еле различимую среди выбивающейся уже из холодной земли травы, и отец пересадил Таню себе на шею поверх рюкзака. Она явно этому рада. Еще бы, наконец-то папа выступает в роли лошадки. Она периодически кричит «и-и-го-го» и делает ногами движения, как будто его пришпоривая. Ему не обидно, он улыбается и левой рукой тащит на «буксире» маму, мама – меня, взяв вторую ручку моей тяжелой сумки.

В горку идти трудно и жарко. Солнце уже нагрело одежду, тело вспотело, дышать тяжело. Но вот она, спасительная вершина. Грудь разрывается частым дыханием, но на душе весело и хорошо. Мы останавливаемся на несколько минут на небольшой привал. Папа спускает на ближайший камень юную наездницу, и мы любуемся открывшейся панорамой – снежные вершины, отражающиеся вместе с небом в синеве глади бухты, солнце, опять слепящее глаза своими зайчиками на ней, военные корабли и рыболовецкие сейнеры… и город лежащий у нас под ногами. Отсюда был виден наш дом, наша улица, моя школа. Наблюдая, как мальчишки соседские лазят по заборам, мне почему-то делается смешно и одновременно гордо за то, что мы здесь с отцом, и мы занимаемся куда более интересным делом.

Передохнув, мы продолжили наше путешествие. Удалившись немного вглубь леса и найдя укромную, скрытую от еще прохладного ветерка с бухты, но очень живописную полянку, мы разбили наш лагерь. Потом такие краски весны с яркими пятнами солнышка на зеленой молодой траве я увижу только на картинах Моне.

Усадив Таню на извилистый ствол камчатской березы, мы с мамой собрали хворост, и наконец папа, показывая мне, как это надо делать, разжег костер. Я рядом, чтоб никому не мешать, учась, пытаюсь разжечь свой. Таня наблюдает за хлопотами мамы. Такой экзотики на Украине не было – мама с видом опытной натуралистки на светлых полянках просыпающегося от зимнего сна леса собрала немного дикой черемши, которая позволит нам почувствовать себя окончательно героями настоящих приключений, прямо как в «Детях капитана Гранта». Я по указанию паны сбегал к ближайшей лесной ложбинке и набрал в большую алюминиевую кружку последнего снега ушедшей зимы. Пока жарятся шашлыки из маринованной говядины, пьем чай. Такого чая я больше не пил никогда, он пах весной, лесом, растущими вокруг и пошедшими на дрова ветками кедрача и его шишками, а вкус, вкус был сладкий и без сахара, потому что, чтоб не обжечься, мы топили в нем снег. А снег на Камчатке не только чистый, конечно же, не такой, как в Москве, он еще и сладкий… Ну, так нам казалось в детстве. А еще мы пили березовый сок. И вообще, разве передашь словами все чувства, которые возникали в душах нас – детей замечательных родителей, тогда, когда весна, скоро каникулы, настоящий поход, костер, чай со снегом, и мы все вместе, и нам от этого хорошо.

Шли годы. Мы продолжали мечтать, сидя на подоконнике. Книги, которые я читал себе, а потом сестре, остались навсегда любимыми: Волшебник Изумрудного города, Гулливер. Прекрасное время. А потом на кухне с мамой, обсуждали прочитанное, благо были библиотеки хорошие и в школе и, недалеко от дома, районная. Вообще, каждый вечер в семье заканчивался чтением книг. Если книга попадалась хорошая, то каждый ждал своей очереди… В доме постепенно стала создаваться своя маленькая библиотека. Толстой, Серафимович, Ожешко, Пушкин, Грин, Джек Лондон – с этого она начиналась, и это были не просто бумажные тома, это были целые миры, которые вначале проходили родители, а потом мы. Нередки были обсуждения прочитанного. Читали не только книги. Как-то с тех пор повелось и продолжается до сих пор, что мама, прочитывая по несколько газет за день, или делала вырезки, или ручкой помечала наиболее интересные статьи для меня и отца. Читали письма. Это было время писем, настоящих, на бумаге. Писала мама, писал папа, писали им… бабушки, дедушки, дяди и тети. Письма тогда шли неделю, иногда две. Потому что, как поется в песне: «А Камчатка, а Камчатка от Москвы далековата, и в том что вовремя не прибыл самолет, лишь погода, лишь погода виновата…» Иногда приходили посылки от бабушки с украинской колбасой, шоколадными конфетами, халвой.

Однажды папа купил проигрыватель пластинок. И он стал на долгие годы лучшим другом и собеседником для маленькой Тани. «Ослик Мафин», «Златовласка», «Бременские музыканты» ни на секунду не покидали наш дом до прихода с работы отца. Общую картину дополняла радиоточка, по которой постоянно транслировали постановки спектаклей. Конкуренцию ей не мог составить даже телевизор.

А скоро первой дорогой покупкой на новом месте стал подарок любимой жене – пианино. Тихие вечера наполнились божественными мелодиями Шопена и Бетховена. Сама Татьяна потом вспоминала о том, что ее музыкальное восприятие мира формировали «завывания пурги за окном, треск березовых поленьев в печи и нежные мамины руки, рождающие на свет незабываемые мелодии». Первые уроки музыки Татьяна получила от мамы еще в совсем детском возрасте, годика в три. Позже, в четыре года, Татьяна начинает проявлять задатки актерского мастерства, устраивая различного рода домашние представления для родных. Тогда же появляются первые собственные «стишки».

Вскоре наступил год, когда однажды в майский денек сестре исполнилось шесть лет, в год, когда осенью Таня пошла в музыкальную школу.

Пацаны ждут. Сегодня очередной тур игры в «Банку», и моя «шпага» – настоящая рапира, подаренная отцом, опять пропылится в углу. А тут… сестру вести в музыкалку. Это, пожалуй, то, что я точно не любил в своих семейных обязанностях. Не потому, что вести, а потому, что у меня было потом только два варианта проведения своего времени – ждать конца ее занятий и валять при этом дурака, шатаясь вокруг музыкальной школы, или идти назад к нашему дому, а потом обратно за Таней. Но я нашел однажды поинтереснее занятие – подсматривать. Подсматривать в окна за играющими, это было очень интригующе: прокравшись за кусты, окаймляющие зеленые доски стен школы, опершись только кончиками пальцев ног об их выступ, и, подтянувшись на руках, заглядывать в наполненный светом класс. Это было здорово! У них светло и тепло, а ты в сумраке цвета сирени, и студеный ветерок неприятно холодит тебе оголившуюся спину – рубашка предательски вылезла из штанов при вскарабкивании по стене. Но холод это ничего, потому что тепло от зрелища и забавно. Улыбка почти никогда не покидала меня при этом. Я здесь, они там, и они меня не видят, а я их вижу. Интересно было наблюдать за девчонками, особенно если они красивы. В этой школе иногда занималась и девочка Ира, самая красивая девочка нашего 6 «а» класса. Она была вся такая… отличница одним словом… косы-бантики, вечно чистенький белый воротничок. Еще была красивая девочка – моя сестра, поэтому, когда не было Иры, я находил окно, где она занималась. И наблюдал…

То, что происходило за стеклом, если честно, первоначально иногда мало напоминало мои представления о «занятиях музыкой»… Так и я могу… Таня зачем-то плясала танец лезгинку, потом лезгинку, как маленький, плясал этот взрослый дядька – учитель, зажав, как кинжал, во рту большой карандаш, а Таня отбивала музыку на крышке пианино. А потом под его танец моя сестра пыталась придумать и сыграть свою мелодию. Конечно, так уроки проходили не всегда… Шопена так не сыграешь, и моя «несчастная» сестренка вместо того, чтобы лепить «куличи» из грязи вместе с дворовыми подружками, часами, «держа спинку» и контролируя локти, терзала мой слух первыми шагами в классической музыке, повторяя и повторяя гаммы.

И так – каждый вечер. Позже, оценивая по-своему жизнь сестры, размышлял, повезло ей или не повезло с тем, что наша мама играла на пианино. Потому что, с одной стороны, у нее был свой настоящий учитель дома, который мог заново повторить все сказанное на занятиях, объяснить и помочь, а с другой – это был строгий цензор, которого не обманешь и, сфальшивя при исполнении домашнего задания, не убежишь гулять.

 
В городе нашем снова темно,
В доме напротив я вижу окно,
В него смотрю с надеждой давно,
Но не выйдет он все равно.
 
 
А в городе холодно, снег там идет,
По улицам белым метель метет,
Метет, заметая те следы,
Что оставил в памяти ты.
 
 
Но сердце мое все сильнее «бьет»,
Растопит оно равнодушия лед.
Растает лед, и любовь придет
По дорожке той, что к тебе ведет.
 
 
Твое сердце оттает, и ты
К порогу моему принесешь цветы.
С улыбкой в глазах, с цветами в руках.
«Я люблю тебя», – скажешь ты.
 

17 января 1987

 
Вы скажете: «Рок – современность,
Металл – это мода теперь»!
А знаете ль, вы, Поколенье,
Что есть современность теперь?
 
 
Современность – все тот же джаз, блюз,
Современность – всего лишь к прошедшему плюс.
Современность – это ваш рок и металл,
Современность сегодня – был и не стал!
 

28 января 1987

 
Мечтать и думать о тебе…
Прекрасен этот ныл,
Но у нее глаза в дожде,
У той, что ты не полюбил.
 
 
Но почему ты так жесток?
В душе ты не таков!
Не затопчи любви росток
Камнями лживых слов.
 
 
Прими любовь как свет зари,
Как мать младенца бережно.
Ты дверцу в сердце отвори
И сразу вдруг поверишь ей.
 
 
Любовь ее, как ручеек,
Тонка, добра и ласкова.
Любовь ее, как родничок,
Чиста и жизнью счастлива.
 
 
Не окунай нечистых рук
В ручей любви умышленно.
Он станет водопадом вдруг
И силою немыслимой.
 
 
Тогда тебе несдобровать!
Придется покориться.
Придется прыгнуть в водопад,
Из родничка напиться.
 
 
Тогда познаешь ты любовь
И счастье неземное.
Уже не скажешь лживых слов
Про доброе, родное!
 

2 апреля 1987

Москва

 
Ты пишешь, что я лучше всех,
Отзывчива, скромна, добра.
Но почему ты пишешь все в письме,
А не тогда, когда с тобою я была.
 
 
Тебе меня не достает?
Ну что же, может быть…
А может, все-таки он лжет,
Твой сердца первый крик?
 
 
А если б ты писал не мне,
Моей подруги адрес знал?
Ты в жажде нежных слов и чувств
Ей то же самое писал?
 

15 лет, август

Евпатория

 
Как плачет соловей,
Как только дождь пройдет.
И ворон, спрыгнувший с ветвей,
Кружит день напролет.
 
 
Все это странно происходит
На протяженьи сотен лет.
Любовь весною к нам приходит,
Чтобы зажечь огонь в душе твоей.
 
 
Как дождь обрушился на землю,
Внезапно так любовь пришла.
И как туман опутал небо,
Мне помутила разум мгла.
 
 
Вдруг мне сказали, тебе я нравлюсь,
И вот так быстро сон прошел.
С подругой в классе я осталась,
А ты из школы в жизнь ушел.
 

25 мая 1987

 
Вдохну я полной грудью запах липы
И стану возле дома твоего.
Увижу снова ту скамейку,
Где мы сидели так давно.
 

 
Лист с ветки тополя упал,
И прямо в грязь.
Прошу я, – ты любовь свою,
Пожалуйста, не сглазь.
 
 
Ты говоришь об этом всем,
Не зная, что со мной?
Но не тешь гордыню тем,
Что буду я с тобой.
 

30 июня 1987

 
На звездных крыльях я лечу,
Ветер обгоняя.
Над городом огней я восхожу
Как ночь…
 
 
Какую тайну ты хранишь,
Волшебница веков?
И в воздухе мерцает тишь
В оковах облаков.
 
 
Чародейка ночь,
Открой бессонниц тайну.
Наколдуй мне, ночь,
Счастье и удачу.
 

Август 1987

Евпатория

 
Три белых чайки
На волнах качались,
Когда с тобою, Море,
Мы прощались.
 
 
И каждый раз,
Во все года,
Я прощаюсь
С морем навсегда.
 
 
К его волнам
Я подхожу вплотную,
И пусть кроссовки
Намочить рискую,
 
 
Я руки в пену
Окунаю вновь.
О, Море, как с тобой
В разлуке я тоскую.
 

19 августа 1987

Евпатория

 
Прощай, прощай…
Быстро промчалось лето.
Снова спешу я в путь,
Пусть повторится это,
В жизни когда-нибудь.
 
 
Прощай, прощай…
Быстро промчалось лето,
Нельзя его вернуть.
Я вспоминаю все это
И ты, прошу, не забудь.
 
 
Снова спешу я в путь…
 

Август 1987

Евпатория

Вечер поэзии с братом Вадимом. Москва, 1985 г.

 
Вдали от дома, а значит,
Вдали от тебя,
Среди простора лишь только
Природа и я.
 
 
Я в речку лучистую
Свой взор окуну,
В ее отраженьи тебя узнаю,
Трава мне нашепчет святые слова.
 
 
И сердце подскажет —
Трава та права.
На небо взгляну, и там в синеве
Мираж меня манит, словно во сне.
 

Август 1987

Ворошиловград

 
Поэтом быть не так легко,
Как кажется сперва.
Поэтам очень тяжело
Найти души слова.
 
 
Поэт не может
И не должен лгать.
Поэт обязан
В минуте трудной людям помогать.
 
 
Но никто, ни за что, никогда не поймет,
Что бывает у поэта время,
Когда душа у него совсем не поет,
И хочется забыть человеческое племя.
 
 
Но должен поэт все писать и писать,
В стихах своих ни за что не лгать,
Чужие чувства в них отражать,
Но дайте поэту и о своем слово сказать.
 
 
Он любит, поймите, так же, как вы,
Он верит, надеется, ждет, как вы,
Но только лишь скажет о своем он, увы,
Пред ним сразу встанут преграды судьбы.
 
 
О чувствах ему сказать не дадут,
В его глазах огоньки умрут,
Но люди жестоки, его не поймут,
Для этих людей поэт, словно шут.
 
 
Для тех, кто жесток, поэт только шут,
Читают его лишь в свободное время,
Серьезным стихом пренебрегут,
Предпочитая свободную тему.
 
 
Последним дыханьем
Стих свой согрев,
Поставив точку,
Скончался поэт.
 
 
А люди в метро,
У которых времени нет,
Спокойно скажут —
Умер поэт…
 

22 сентября 1987

Москва

 
Тихий вечер, где-то смех,
Во дворах утихших лежит снег.
Иду, осторожно ступая ногой,
Чтоб не разбудить тополь нагой.
 
 
Старинный дом в воспоминаниях спит,
И лишь на первом этаже окошко горит,
Телевизор мигает и рама скрипит.
В лепной узор на стене крюк ржавый вбит.
 
 
Шагаю дальше с непонятной тоской.
Душа потеряла почему-то покой.
Подхожу к Александровскому дворцу,
И будто бы с прошлым лицом к лицу:
 
 
Чуть правее таинственный свет…
Но мечтаниям моим оправдания нет,
И совесть душит, будто бы яд —
На гвозде канцелярские счеты висят.
 

30 сентября 1987

Москва

 
Как холодно лежать в покрытом белым кружевом гробу.
Ах, думала ли я, что когда-нибудь вот так умру!
Дорога, слякоть, мчится грузовик,
Вдруг поскользнулась я! Никто не слышал даже крик.
 
 
И вот я здесь,
Нелепо так лежу,
И руки на груди,
Хоть непривычно, но держу.
 
 
Ко мне подходит мать,
Прильнув к моей груди,
Рыдания не в силах все унять,
Вспоминает, что давно уж позади.
 
 
Вот подошел отец.
Слезы не проронил
И горьким лишь молчанием
Мне намять он почтил.
 
 
Вот брат пришел,
Не помнящий себя,
Букетик желтых роз
Кладет он на меня.
 
 
А вот и ты, моя подружка,
Ну, сколько можно ждать тебя?
Но по щекам твоим стекают слезы,
Как я хочу обнять тебя,
 
 
Но не могу. А где же он?
Он подойти не в силах к гробу.
Что ж он стоит, как бедный родственник, в углу
И утирает рукой слезы.
 
 
Но что это, куда меня несут?
Ну, прекратите эту музыку!
Довольно вам кричать и причитать!
Я не какой-то там вам уникум.
 
 
Ах, ну теперь начнут все речи говорить
И соболезнования родственникам сыпать,
И даже, кто меня здесь ненавидит, —
Прекрасные и лестные слова мне будут говорить!
 
 
Конечно, так оно и есть!
Еще слезами подлецы посмели обливаться,
Нет, чтобы во всем достойно им признаться,
Так будут все стоять и нагло завираться!
 
 
Но вот настал их звездный час —
Горстями землю мне в лицо кидают.
Они, конечно, понимают,
Что не отвечу я сейчас!
 
 
Но что вы делаете, не забивайте доски!
Ведь я не слышу щебет птиц.
Я только слышу, как жестоко
Упал мой гроб, и мир притих.
 
 
Я только слышу, как комочки
Сухой земли о крышку бьют.
И вот умолкло все, в загробном мире
Все сковано и мертвенный уют…
 

22 сентября 1987

Москва