Текст книги "Бунт женщин"

Автор книги: Татьяна Успенская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 21 страниц)

– Помогите мне уехать.

Ангелина Сысоевна встаёт. Руки её дрожат, когда она пытается застегнуть кофту, и падают беспомощные – так и не застегнули!

– Пожалуйста, дайте мне лист бумаги и ручку.

Я знаю, Ангелина Сысоевна прочтёт письмо, и мне нужно изощриться так, чтобы она ничего не поняла.

«Мама, я очень люблю тебя. Но мне нужна моя жизнь. Каждому нужна своя жизнь. Я не умру. Из-за тебя. У меня есть профессия. Может быть, я кончу школу и поступлю на вечернее отделение. Одна просьба к тебе: послушай своё сердце и не погуби свою жизнь. Чувство долга – плохое чувство. Открывай окно на ночь, даже если отец будет против».

Несколько строк я писала весь тот час, что Ангелина Сысоевна ходила за билетами.

Она возвращается и развивает бурную деятельность: жарит цыплёнка, печёт оладьи, варит яйца и картошку, словно я буду ехать в поезде не сутки, а всю свою жизнь.

Руки до локтя – голые, снуют отдельно от неё. Она безостановочно говорит:

– Мама придёт в три. Может быть, дождёшься здесь и поговоришь с ней? Витька поедет поступать. Может быть, в тот же город. Если бы ты полюбила Витьку… он совсем не такой, какого ты знаешь. Ошибаются все… Он – однолюб. Мой дед любил бабку. Она умерла, когда деду было тридцать шесть лет. Один растил нас с братом, на всю жизнь остался холост. Я как-то зашла к нему… он смотрит на фотографию бабки и говорит: «Ты жди меня спокойно. Я и здесь всегда с тобой. Всё, спи». Мне было одиннадцать, а до сих пор, слово в слово, звучит его голос. Такая любовь… Он долго жил. Всегда спокойный, словно его жена – в соседней комнате.

Я слушала Ангелину Сысоевну и успокаивалась. Даже мелькнула мысль: если бы я жила тут, с ней, может быть, смогла бы и школу кончить.

– У меня к вам просьба, – сказала я. – Я не могу идти домой. Мне нужны мои вещи. Рюкзак, бельё, одежда… документы – в столе.

– А книги ты не возьмёшь? – дрожащим голосом спрашивает Ангелина Сысоевна. – Тяжело тащить, я понимаю. Знаешь, я прямо сегодня пойду на почту и вышлю их тебе, они дойдут за неделю, а ты пока устроишься в школу. Чемоданчик тебе дам, он лёгкий, ничего не весит.

Она уходит за моими вещами.

Надо бы позвонить Инне, предупредить… Не надо. Инна писала, она ждёт меня в любую минуту.

– Поля!

Я не услышала, как вошёл Виктор.

– Я давно хочу тебе сказать, прости меня. Я видел, мать куда-то побежала. Прости меня. Скажи, как исправить.

Виктор не пошёл в школу или удрал с уроков?

Ангелина Сысоевна права, он изменился. Но ни плохой, ни хороший он не нужен мне, и я говорю ему:

– И ты прости меня. Я желаю тебе удачи во всём. В любви, в профессии.

– Ты прощаешься со мной? Удача в любви – это ты.

– Мама говорит, ты – однолюб. Я тоже однолюб, – неожиданно говорю я Виктору.

– Ты любишь Дениса?

На ринге это назвали бы ударом ниже пояса. Во все глаза смотрю на Виктора. Кровь бурлит в моей голове, ещё мгновение – я снова потеряю сознание, но Виктор капает мне капли в рюмку, вливает в мой рот. Он красный, у него дрожат руки, совсем как у Ангелины Сысоевны, и я пустым своим животом ощущаю наше родство. Мы оба неизлечимо больны. И с этим ничего нельзя сделать.

Мы смотрим какое-то время друг на друга, но вот я слышу.

– Он тоже однолюб. Он тоже с собой ничего сделать не может.

Виктор знает и то, что Денис любит мою маму. Наверное, это знают и девочки из биологического кружка.

– Я не прошу тебя выйти за меня замуж, я знаю, это невозможно. Прошу только: помни, в любую минуту я есть… помочь.

Кровь ещё бьётся в голове… но то, что Виктор знает мою болезнь, и то, что он обозначил её словами… меняет всё: панцирь мой, звеня, распадается обломками.

Он стоит передо мной, большой, красный, и моргает.

На его плечах – тот же груз, что и на моих.

– Ты любишь мою маму, – говорит он запинаясь. – Я похож на неё.

И то, что Виктор как бы поделил надвое мою ношу и взял себе половину её, и то, что он сломал мой панцирь, даёт мне возможность дышать. Я дышу – впервые с того часа, как услышала Дениса.

Виктор борется с собой: сказать или не сказать. Мне всё равно, скажет он или не скажет, всё, что касалось меня, он сказал. Но то, что он говорит, подкидывает меня с места:

– Сегодня твоя мама сказала Денису: «Ты убил меня, ты лишил меня дочери. Не смей никогда на километр подходить ко мне». Каждое слово ясно слышал. Я должен был понять, что случилось.

– А он?!

– Побежал из школы прочь. Ты, надо думать, услышала то, что он говорил матери о своих чувствах…

– Витя, Витенька, беги к нему, ищи его… в овраге – он там гулял с Бегом, он может быть и на насыпи. Пусть он живёт. – Мои слова трясут меня электричеством, оказывается, я трясу Виктора за плечи. – Витя, спаси его. Пожалуйста, спаси, я знаю его…

– Я тоже, думаю, знаю его, он – сильный человек, он справится.

– Нет. Он эмоциональный. Ты не знаешь его. Откуда ты знаешь его?

– Он – мой близкий друг.

– Что-о?

– Когда я влюбился в тебя, я стал за тобой следить. Ты чуть не каждый день бегала в биологический кружок, и я вычислил: не за матерью же…

– Почему не за матерью? Мы с ней не могли говорить дома.

– И во время занятий кружка не могли.

– Я могла слушать её.

– Врёшь. Ты ходила туда из-за него тоже. И я решил понять, что в нём такого… необычного. Сначала он злил меня. Шпендрик, а все носятся с ним. В первый раз я подошёл к нему, когда ему купили собаку. Мы вместе кормили Бега, вместе гуляли…

– Я никогда не видела тебя рядом с ним.

– Что я, дурак, по-твоему? Ты не видела меня и тогда, когда в течение многих лет сидела на своей насыпи под дождём. Думаешь, я случайно оказался там? Так вот, скоро я понял, Денис – блажной, тронутый, часами рассказывал мне о зверях и растениях.

– Как же ты, друг Дениса, зная его, мог так… со мной…

– Сопляк, младше на год, а отнимает тебя… И я – помойка для его излияний. Решил отомстить и ему, и тебе. Он болтал мне о своих планах: жизнь посвятит биологии… а я наливался ненавистью к нему и к тебе, почему ты видишь его, а не видишь меня. Я был злой, – повторил Виктор горестно. – Я был гадкий. То, что я сделал с тобой, – Виктор поморщился, – не сразу отрезвило меня. Отрезвил меня Денис. Всё столкнулось вместе. Уволили твою мать. Денис прибежал ко мне: спасай! Мама помчалась к Велику. Не получилось. Когда погибли звери, я тоже думал, он не будет жить. Я пас его, брёл следом, не ходил на уроки, как и он. Там же, где тебя, сторожил на насыпи его, Сталкивался с ним лицом к лицу, вызывал на откровенность. Я заставлял его повторять всё снова и снова, мне мама говорила, когда плохо, надо выговариваться и выплакиваться. Я знаю, я помог ему. А потом он дёрнул за тобой. Вот тут я чуть с ума не сошёл. Я-то думал, он тебя в упор не видит, я был уверен, он в твою мать… – Виктор запнулся. – Я уже любил его. Я уже знал его. Он уже был мой друг. Я догнал его, когда он, журавль с рюкзаком, шёл к поезду. И я думал – убью его. Накануне он сказал мне: «Мне нужно вернуть Полю сюда во что бы то ни стало!» Когда я возник перед ним, он от неожиданности отпрянул: «Ты чего? Ведь мы попрощались!» Я кипел, как чайник, даже, мне кажется, булькал. И я выбулькал: «Зачем… Полю… сюда? Зачем уходишь?» Он ничего не заподозрил, он думал, я пекусь о нём, и так мягко, знаешь, говорит: «Не волнуйся ты так. Мария Евсеевна больна, Мария Евсеевна измучена, ей нужна помощь, её нужно спасти». Я хлопнул его изо всех сил по плечу: мол, дуй, пусть ляжет путь…

– Ты пишешь стихи? – спросила я неожиданно для себя. – Или рассказы?

Он вытаращил глаза.

– Ты чего это? С чего взяла?

– Речь у тебя… временами странная: «пусть ляжет путь». Так говорят поэты… – Теперь я булькаю, как чайник, ожогом саднит в груди, я плещусь кипятком. Я ненавижу Виктора и готова хватить его тяжёлым предметом по башке. Повторяются прозрачные слова Дениса: он хочет вернуть меня в помощь маме.

– Да, я пишу стихи. И я послал их на конкурс в Литинститут.

На удивление нет сил.

– Может, ты и друг Денису… может, враг… может, тебе и кажется, что ты знаешь его… только иди скорее, прошу тебя, найди его. Я чувствую, я знаю, он может что-то сделать с собой. Пожалуйста.

Денис обманул меня, вселил в меня надежду. Он – лицемер. Он не сказал мне правды. Он сказал мне: «Я буду там, где будешь ты», а должен был сказать: «Я буду там, где будете вы, Мария Евсеевна и ты».

– Пожалуйста, Витя. Ты, сам говоришь, любишь Дениса. Помоги.

– А ты пока уедешь…

– Нет, я дождусь тебя.

Виктор ушёл. А я едва доползла до голубой комнаты и упала на постель.

Сплю не сплю… Денис – впереди, я – за ним.

Голос мамы:

– Она уехала? Вот она пишет в письме…

– Поезд – в четыре, билеты у меня, она не могла уйти без вещей.

Они обе буквально врываются в комнату.

– Доченька! – зовёт меня мама.

– Доченька! – зовёт Ангелина Сысоевна. – Тебе опять плохо? Что с тобой случил ось без меня? Я принесла вещи.

Сажусь в кровати. Приснившийся мне Денис уплывает, я могла бы удержать его, если бы не мама…

Мама давит себе грудь – сейчас начнётся приступ.

Я жду Виктора.

– Пожалуйста, Ангелина Сысоевна, сдайте билет, – говорю, едва шевеля языком и губами. – Неловко, я загоняла вас, но деньги пропадут. Я никуда не еду.

– Слава Богу, – шепчет мама. – Спасибо, доченька.

Она ещё не знает, что с Денисом может случиться беда.

– Слава Богу, – говорит Ангелина Сысоевна.

Мама давит грудь.

– Пожалуйста, мама, пойди отдохни. Тебе очень нужно скорее поспать, хотя бы пару часов. И я хочу спать. Посплю и приду домой. Я же никуда не уезжаю. Остаюсь. Мне только нужно поспать. Я не могу сейчас идти. Я посплю здесь и приду, как только проснусь.

– Ты не обманываешь меня? Можно, я возьму твои вещи домой?

– Можно. Возьми мои вещи. Ничего не готовь, ляг.

– Что случилось? – спрашивает Ангелина Сысоевна, как только мама уходит. – Я вижу, что-то случилось.

Я закрываю глаза – пусть думает что хочет, я хочу спать.

– Пожалуйста, – едва ворочаю языком, – сдайте билет, всё остальное потом.

Она явно встревожена, но послушно идёт сдавать билет.

Что делала бы я без неё в этой жизни? Спасибо, Ангелина Сысоевна.

Глава одиннадцатая

Время тянется. Я хожу по комнате. Хожу по гостиной, по кухне. Зверь в клетке.

Пусть любит маму, только бы жив.

Ангелина Сысоевна возвращается через час. И почти сразу, следом за ней, вваливается в гостиную Виктор. Он именно вваливается, чуть не падает, налетая на кресло у телевизора.

– Ты была права. У матери взял бланк, подделал рецепт, в аптеке купил таблетки, шёл, идиот, глотал, шёл, глотал. Не успел упасть, я вышиб из его рук эту чёртову гадость! – Виктор бросает на стол коробку с ничего не говорящим мне названием. – Едва доволок его до больницы, никогда не думал, что столько в нём весу! Сознание потерял там. Промывают. Там его предки. – С волос и по лицу Виктора течёт вода, он стирает её рукой, а лицо тут же снова – мокрое.

– Господи, да объясните мне, что случилось?

– Ну идёмте же! – Но у меня подламываются ноги, я опускаюсь на диван, ватная. Никакая сила не поднимет меня.

– Он жив, – шепчет мне в ухо или кричит Виктор.

Ангелина Сысоевна ни о чём больше не спрашивает.

Какое-то время мы сидим и молчим.

– Пойдёмте. – Я встаю, и ноги, хотя слушаются плохо, идут.

Ангелина Сысоевна молчит. Она – умная, поняла, о ком мы.

Больница. Не проходит и пяти минут, как она даёт мне белый халат, подталкивает к двери палаты:

– Иди!

Его не вижу. Белый сугроб навис над ним.

– Сыночка, очнись… Сыночка! – Над ним плачет его мать.

Ноги не идут, а как-то я оказываюсь около него. Это не он. Одни губы. Вывороченные, толстые. Вместо лица – губы.

Нельзя, чтобы узнала мама…

– Сыночка, очнись!

Я сижу в ногах Дениса. Вглядываюсь в его лицо.

– Пойдём, пожалуйста, ты уже несколько часов здесь. Маме сказали, будет жить, опасность миновала. Пойдём. – Голос Виктора стуком дятла.

Я должна пойти домой.

Дома спит мама. Когда она проснётся, я должна быть дома.

Я иду домой. И прихожу домой.

Мама спит. Отец готовится к урокам.

– Явилась? – спрашивает он.

Явилась. Я явилась домой. Почему я не иду в свою комнату, а сажусь к столу, под лимонное деревце? Это моё место.

– Мама сказала, обед на столе.

Отец говорит мне человеческие слова. Не спрашивает, где я «шлялась», и не говорит, что докопается до того, кто отец ребёнка. Он готовится к урокам.

Звонок в дверь. Отец идёт открывать.

– Витя? Здравствуй, Витя, заходи. Ты совсем взрослый.

– Я хотел бы поговорить с Полей.

Следом за мной Виктор идёт в мою комнату. Я плотно закрываю дверь.

– Он пришёл в сознание. Очень слаб, но опасность миновала. Мама позвонила из больницы.

– Спасибо, – говорю я и неожиданно для себя целую Виктора в щёку.

Мама просыпается утром. И идёт в школу. Пусть она узнает в школе. Не от меня.

Я в школу не иду. Не хочу слышать со всех сторон, что случилось с ним. Я знаю, что с ним случилось. А мама… она прежде услышит, что он жив и будет жить. Я сажусь делать вчерашние уроки и писать сочинение.

Школу я кончу. И уеду. В тот же день, как кончу школу. Только пусть мама будет жива. И Денис будет жив. И пусть они будут вместе.

Виктор пришёл на большой перемене:

– Не волнуйся, капельницу уже отключили, он в порядке. Я принёс тебе экзаменационные билеты.

– Маму видел?

– Не… – Виктор пожал плечами.

Видел, – понимаю я, – мама не в лучшей форме.

– При тебе сказали ей? – спрашиваю.

– Нет, конечно. В учительской.

– Она пошла к нему?

– Нет, конечно, уроки… Я побегу. Меня сейчас будут спрашивать. Химичка давно точит зуб.

Мама к обеду не вернулась, и отец потребовал от меня еду. Сварила картошку и сосиски, подала.

Мне хотелось есть, но не хотелось сидеть за одним столом с отцом.

Мама вернулась в пять. Я поспешила поставить перед ней обед. Она уставилась на меня. Смотрела – не видела. К еде не прикоснулась.

– Ну, всё в порядке? – спросил отец. – Ты чего не ешь?

– Всё в порядке? – повторила мама даже интонацию. Больше за весь вечер она не сказала ни слова и ушла спать, когда отец сидел ещё за столом.

С Денисом я столкнулась на улице через неделю. Я знала, он вышел из больницы. Он шёл, по обыкновению, отрешённый, меня не заметил.

В ту ночь я бродила по гостиной. В последние дни стояли холода. Дождь не лил – моросил. Превратиться в лёд не мог, температура – чуть выше нуля, а казалось, позванивает, едва слышно, как праздничный звон бубенцов вдалеке.

Что потянуло меня к окну, против которого стояла Люша? Чуть раздвинула шторы.

На месте Люши – Денис.

Я осела на пол, едва успев упереться руками, чтобы не упасть.

Померещилось?! Чуть привстала и поглядела снова. Денис стоит на месте Люши.

Господи, спаси его, только бы он не решил умереть. Спаси его. Дай ему надежду.

Иди спать, Денис, – шепчу.

В гостиной темно, и он не может видеть меня, смотрящую в щель между занавесками.

Стою до тех пор, пока он не идёт прочь.

Одеваюсь и, когда он отходит немного, выскальзываю из дома. Стараюсь идти на цыпочках, но, даже если бы топала, он не услышал бы… он звенит в звенящем дождём воздухе.

Денис подходит к школе, идёт в свою квартиру. Спасибо, Господи, ты услышал мою молитву.

Те три часа, что мне остаются до утра, я сплю мёртвым сном.

На следующий день Денис снова стоит под нашим окном.

И на следующий.

Не умирать решил – ждать.

Мама не сводит с меня глаз. Готовит мою любимую еду. Рассказывает за столом о своих учениках. Никогда не заговаривает со мной ни о чём другом.

Отец затаился. Но порой его ноздри ходят ходуном. Уж не знаю, что не нравится ему больше – мамино возбуждение или моя независимость.

Потерпи, отец, – молча говорю я ему, – ещё месяц, потерпи, я навсегда уйду из твоего дома.

Стены, мебель, сам воздух этого дома враждебны мне, но деревца и цветы – мамины…

Денис – за окном, отец, генерирующий злобу и грозящий взрывом, лихорадочно возбуждённая мама с бессонными глазами… – моя жизнь последних месяцев дома.

Как-то за обедом отец спрашивает маму:

– Я слышал, Денис бросил школу, не сдаёт экзамены. После попытки самоубийства совсем тронулся – бродит где-то ночами, возвращается чуть не под утро, ты не в курсе?

Вилка с куском огурца дрогнула.

– Не в курсе, – быстро сказала мама.

– А я думал, тебя вызывал директор. Так хорошо сдавал и бросил. Теперь не получится экстерном, придётся десятый класс просидеть на уроках. Возможен рецидив, – говорит отец. – И с чего это он вдруг свихнулся? Такой необыкновенный человек, – разглагольствовал отец.

В эту ночь мама легла на диване в гостиной.

Отец на ночь принимает снотворное. Наверное, таблетки спасают нас с мамой – держат отца в чуть заторможенном состоянии. Спит он крепко и очень трудно встаёт.

Около одиннадцати мама принялась ходить по гостиной, как я хожу, ощущая за окном Дениса. Он стоял на том же месте, что и в прежние ночи, тощий, в куртёшке до пояса, наверняка промёрзший. Она распахнула окно, и Денис – подошёл.

– У меня свободный день в среду, – сказала она лихорадочно. – Муж дежурит по школе, у Поли уроки, я буду одна, нам надо поговорить. Прошу, сейчас иди спать. И вообще… не стой ночами, начни заниматься.

– Я смогу видеть вас?

– Сможешь.

Среда – завтра.

Я должна знать, что мама задумала. От этого зависит моя жизнь.

У меня есть время до утра.

Выход один: как всегда, уйти в школу – усыпить мамину бдительность, вернуться через окно. Влезу, когда мама будет в кухне.

К дому подойду со стороны сада.

Изо всех сил стараюсь съесть свой завтрак как всегда, – не заглотнуть, жевать.

– Я провожу тебя, – вдруг говорит мама.

Удостовериться хочешь, что я зайду в свой класс? – понимаю, но даже головы к ней не поворачиваю.

Мы выходим из дома и идём в школу.

Совсем девочка. Худа, словно и не рожала. Из-под капюшона плаща – светлые пышные волосы… Только очень бледная.

Дождя сегодня нет, и даже проглядывает солнце. Оно благословляет маму с Денисом? Или наше с ней прощание? У меня чувство, что мы прощаемся.

Мама доходит со мной до моего класса.

Около дверей ждёт Виктор.

– Здравствуй, – говорит он. – Под конвоем сегодня?

Мама уже в конце коридора, я должна спешить. Мне нужно успеть домой до её возвращения.

– Здравствуй. Я могу попросить тебя? Возьми мой ранец к себе домой, если я не вернусь… пожалуйста. – Я буквально скатываюсь с другой лестницы и через чёрный ход несусь домой по другой улице.

Помню, в детском саду я упала. Ничего особенного – разбила коленку. Её прижгли йодом, наложили повязку с каким-то лекарством. Ничего особенного. Но коленка саднит, и я сижу в углу большой комнаты, где играют и кричат дети, и зову про себя: «Мама! Мама!» И мама словно слышит мой зов, приходит в детский сад. Секунда, и я – в её запахах, в её беспокойстве.

– Шла после уроков, захотелось увидеть: как ты тут? Ты расстроена?

И коленка уже не саднит вроде.

– Возьми меня домой, – прошу я.

– Папа рассердится, ему нужно работать.

– Ну, возьми, пока он не пришёл, а потом опять сюда.

Мы с мамой принялись лечить деревце – подвязывали обломившуюся ветку, приживляли.

Одна картинка из моей жизни сменяет другую, как, говорят, перед смертью. Правда, перед смертью, говорят, мелькают те сцены из прошлого, в которых ты виноват. Сейчас вижу счастливые картинки нашей жизни с мамой вдвоём. Они наперечёт, потому что почти всегда между нами стоял отец.

Несусь. Ветер свистит в ушах.

Долго не могу открыть дверь. Наконец я – в своей комнате! Вхожу в стенной шкаф и зарываюсь в платья. Дверь оставляю приоткрытой. И дверь в гостиную у нас всегда открыта, мне будет слышно каждое слово.

Почему я подслушиваю, подглядываю? Я тяжело больна. Это не я. Какая-то сила крутит меня, распоряжается мной помимо меня.

Едва слышный звук неплотно прикрытой двери. Едва слышные шаги.

Мама и всегда ходит по дому тихо, едва касаясь пола.

– Господи! – едва слышный голос мамы.

Она и всегда говорит тихо.

– Господи, помоги мне! – совсем близко ко мне. Мама заглянула в комнату.

Шумит вода. Мама – в ванной. Принимает душ.

Господи! – молю я. – Помоги, Господи!

Что задумала мама? Что сейчас происходит?

Мама вытирается, идёт в свою комнату, ищет, что надеть… А может быть, одежда давным-давно приготовлена. Невидимкой иду за мамой: на кухню – ставить чайник, снова в гостиную – убрать со стола посуду и остатки завтрака.

Всё враньё. Мама ничего не убирает… она сидит одетая в гостиной и – ждёт.

– Господи, помоги! – шепчет мама. – Я должна…

Момент, когда в доме появился Денис, я пропустила. Сквозь стук пульса услышала:

– Что вы?!!

Я вышла из шкафа.

– Первая любовь… пусть будет удовлетворена…

Мама – в лёгком халате. Совсем девочка. Наша ровесница. Она обнимает Дениса. Денис стоит закрыв глаза, неестественно бледный.

– Я хочу, чтобы ты жил… я хочу, чтобы ты жил… – бормочет мама. – У тебя всё пройдёт, ты сразу выздоровеешь. И – поймёшь… проза жизни… не так красиво, как кажется… Ты выздоровеешь… перестанешь уважать меня… полюбишь девочку…

Я кричу про себя. Я пронзительно кричу. Я понимаю: мама выходит замуж за Дениса. Это навсегда. Я знаю, это жертва. Она не любит Дениса, она ещё любит отца. Я знаю, никогда бы не смогла она жить с шестнадцатилетним мальчиком. Я знаю, ей сейчас плохо, так плохо, что она может задохнуться. Я кричу истошно, кричит каждая моя клетка. В эти минуты я теряю всю свою семью, двух людей, без которых жить не могу. Лезу из окна и бегу прочь. Расплёскиваю посверкивающие лужи.

Солнце, месяцами таящееся от нас, сбросило с себя чёрные тучи и явилось – для них.

Почему никто не слышит моего крика, почему редкие прохожие не оглядываются на меня и не спешат ко мне на помощь? Я разорвусь сейчас от собственного крика.

Мне нужен дождь, он забьёт мой крик.

До упора выжимаю звонок, но Ангелина Сысоевна не спешит распахнуть передо мной дверь.

Она же устроилась на работу!

Плетусь в консультацию. Очередь. Сажусь рядом с женщинами.

– Десять лет пытаюсь родить, а всё – выкидыши, не держит матка. Муж – терпеливый. Дал мне последнюю попытку. А потом – «прости-прощай».

– У меня – опухоль. Нужно резать, а я боюсь.

– Вы – последняя?

Встаю, иду из консультации прочь. Ангелине Сысоевне не до меня.

Крик звенит во мне, живой, пульсирует последними секундами перед взрывом.

Стою перед школой.

Что мне делать здесь?

Виктор отвечает химию.

Что Виктор? Не стану же я ему рассказывать, что произошло с моей мамой!

И денег на билет у меня нет.

Я вспоминаю про тётю Раю.

Днём тётя Рая всегда дома. У неё возьму деньги; Напишу записки – маме, Ангелине Сысоевне и Виктору. Она передаст.

Мой диплом – дома…

Так и так придётся ждать, пока мама куда-нибудь из дома выйдет.

И всё-таки иду к тёте Рае.

Вхожу в дом, ко мне на плечо садится Петя.

– Как он оказался у вас? – спрашиваю машинально.

– Выпросила у Дениса. От всей прошлой жизни мне осталась птица! – говорит тётя Рая и рассказывает, как Петя радуется, когда приходит Денис.

Тётя Рая сильно похудела.

– Поленька, что случилось? С Денисом? – спрашивает.

Я киваю и мотаю головой одновременно.

– Опять?.. – Тётя Рая ухватилась за дверь.

– Нет, он жив. Можно я у вас посижу?

– Конечно, заходи. Значит, жив. После этой истории не видела его, сплю плохо, мерещится он – в больнице. Значит, всё в порядке. А меня, видишь, починили хорошо, хожу работаю. Устроилась сторожем в горсовете. Тихая работа, сплю всю ночь, кому нужны бумажки? Я слышала, Денис перестал сдавать экзамены. Решил ещё год поучиться?

Мычу что-то невразумительное.

– Вы же друзья!

Это правда, мы – друзья, ещё какие друзья…

– Бедный мальчик, он столько пережил! Я как услышала, что произошло с его животными… всё из-за меня!

Когда я снова оказываюсь на улице, идти не могу. Прижимаюсь к стенке дома, в котором живёт тётя Рая, и стою. Я хочу спать.

Поспать можно в павильоне. А ведь мама обязательно пойдёт в школу – проверить, там ли я.

Едва бреду. Вхожу в класс. Химия. Виктор отвечает таблицу Менделеева. Сажусь на место и плыву в химических запахах. Ещё недолго потерпеть. Совсем недолго. И всё кончится…

Мама в школу пришла. Заглянула в наш класс во время истории.

Успокойся, мама. Я ничего не знаю. Только дай мне час времени побыть дома одной. Я ничего с собой не сделаю. Соберу вещи, и всё. Ты принесла себя в жертву. Ты спасла Дениса. Тебе очень плохо сейчас. Для тебя Денис – сын. Тебе сейчас хуже, чем мне. Но, я знаю, ты теперь навсегда с Денисом.

Уроки кончились. Ко мне подошёл Виктор.

– Ты можешь ничего не говорить, но, я чувствую, что-то случилось: Мария Евсеевна провожала тебя в школу, заглянула в класс на истории. Никогда такого не бывало. Пойдём к нам, хочешь? Мама пришла с работы, пообедаем втроём.

– Поезд в четыре, – говорю я Виктору, – сейчас два двенадцать. Помоги мне. Я совсем вас с мамой загоняла, но у меня нет выхода – надо успеть собраться.

Мы идём от школы. Всё непривычно. Солнце осушает своей игрой лужи. И то, что мы идём с Виктором рядом… И то, что мы разговариваем.

– Я или мама можем что-то изменить, чтобы ты не уехала? Или хотя бы подождала уезжать и закончила школу?

– Нет, вы ничего не можете изменить.

Я иду. Я говорю с Виктором. Когда жизнь кончилась.

– Мне нетрудно купить билет. Хочешь, я подойду к дому в три тридцать?

– Хочу. Только под окно. А Ангелика Сысоевна потом передаст маме записку.

Мама дома и задыхается, у неё – приступ.

Звоню в «скорую», звоню Ангелине Сысоевне – перехватить Виктора. Я не могу уехать – мама умирает.

Приступ длится до вечера. Ни уколы, ни искусственное дыхание не помогают, мама пытается вздохнуть и не может. Опять сини губы, выпучены глаза, смертная бледность…

Виктор, Ангелина Сысоевна, отец, врачи топчутся в беспомощности.

И я стою около неё.

Она пытается поймать мой взгляд.

Вопрос – жить ей, не жить – зависит от меня? Она знает, что я знаю? Она просит пощадить её?

Что же я за стерва?! Только о себе думаю.

Ну же, забудь про себя, соверши геройский поступок: поднимись над обидами, подави себя, спаси жизнь своей матери! И я склоняюсь к ней:

– Мама, мама, пожалуйста…

Губы мои лепечут жалкие слова, руки мои гладят её, чуть придавливая и отпуская грудь.

И мама начинает дышать. Ровно, спокойно, как здоровый человек. И тут же отпускает её день – нашпигованная лекарствами, она засыпает.

Отец голоден, у нас нет обеда, Ангелина Сысоевна варит макароны, трёт сыр. Мы сидим за нашим столом.

Отец разглагольствует о необходимости серьёзного лечения, о друзьях, о молодости. Ангелина Сысоевна плачет. Виктор ест.