Текст книги "Бунт женщин"

Автор книги: Татьяна Успенская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 21 страниц)

Глава шестая

Мама не пекла мне оладий и не кипятила мне чай, она сидела, пригнувшись к коленям, и не встала, когда я вошла. Лишь подняла голову.

С неузнаваемого лица – глаза обречённого.

Я подошла к ней, и она пала в мои руки. Хрупкая, тощая. Выпирают лопатки дистрофика. Роскошные когда-то волосы висят сосульками.

– Машка, рюмашку!

Я вздрогнула.

Голос – хриплый, незнаком:

– Куда ты делась, дура-баба? Рюмашку и закусь. Жрать давай.

Мама тоже вздрогнула, когда раздался зов отца. И закаменела спиной. Я ещё крепче прижала её к себе.

– Не ходи, мама, – шепчу я.

– Машка!

Мама пытается снять мои руки с себя.

– Я пойду, мама.

Цветы по стенам родительской спальни, все стены – в зелени. Огромная двуспальная кровать, по диагонали – отец.

Не отец. Заросший бородой и волосами чужой мужик – такие стоят у пивного ларька. Глаза налиты кровью.

– Здравствуй, – говорю, все свои силы бросая на то, чтобы победить дрожь.

Отец садится в постели.

– О, у нас дорогая гостья! К нам пожаловала блудная дочь. Проститутка. Тварь. Шлюха. – Он поднимает голову лампы, стоящей на тумбочке, и светит мне в лицо. – Какие мы щипаные! Какие мы драные! И что же ты мне, дочь, принесла? Бутылку – обмыть потерю девственности? Где же бутылка? В гости идёшь, неси бутылку. Это ещё не значит, что я с тобой стану пить. Ну, и со сколькими ты трахалась? – Он шарит по мне жадными глазами. – Не в мать. Мать была девочкой и ни разу не изменила мне. Твоя мать – мой ангел.

Жалкий алкоголик.

Но почему-то я стою перед ним, опустив руки по швам, как солдат – перед генералом. Господи, дай мне силы восстать против него!

Мама тянет меня сзади за куртку.

– Машка, поди сюда! Не воспитала, как положено, вот плоды! Шлю-ю-юха! Ты куда пятишься? Стоя-ять!

Но я наконец прихожу в себя и вылетаю из комнаты.

Бедная мама!

Мама остаётся под шквалом ругательств и оскорблений, я кидаюсь к телефону, неверным пальцем, срывающимся с диска, набираю номер.

– Ангелина Сысоевна, – шепчу в трубку. У неё сонный голос – ещё нет семи. – Вы говорили, учились в медицинском. Вы говорили, все врачи Посёлка – знакомые, пожалуйста… кто заберёт его? Пьян. Замучил маму.

– Доченька! Вернулась! Я скучаю, сил нет.

Мама несёт отцу стакан с водкой, движется суетливым семенящим старческим бегом. А маме всего-то тридцать восемь.

– Ты хочешь отдать отца в больницу, на принудительное лечение?

– Да. Хочу. Мама погибает.

– Доченька, не волнуйся, я поймаю людей до работы. Сразу, сейчас. А потом… мы с тобой увидимся, да?

Из спальни хлюпающий звук. И сразу – истошный крик:

– Ещё стакан!

Голос близко. Отец встал. Ещё секунда, и он – в гостиной. Занял её всю. Качается из стороны в сторону, руками цепляется за воздух, пытаясь сохранить равновесие. От него плещется запах – волнами, окатывая меня, заливая.

– Нет, я должен выразить тебе своё отцовское возмущение. Опозорила! Из-за тебя я бросил работу. Из-за тебя я…

– Из-за Люши, – говорю. – Из-за Люши ты…

– Замолчи! – неожиданно резким голосом обрывает меня мама.

Удивлённо смотрю на неё. В её лице такой страх, что я прикусываю язык.

Но уже поздно. Отец подхватывает стул и идёт на меня.

– Что ты сказала?! Как посмела? Тварь. – Неожиданно движется он ко мне вполне твёрдой походкой. Размахивает стулом.

– Беги! – кричит мне мама и кидается передо мной – закрыть меня своим телом.

Но я рывком выдёргиваю маму из-под удара и сама шарахаюсь в сторону. Удар приходится по маминому лимонному деревцу – оно, хрустнув, валится набок, от глиняного большого горшка отлетает кусок. Отец теряет равновесие и падает на поверженное деревце.

– Беги из дома! Он способен на всё! Он убьёт тебя.

Взгляд отца блуждает, никак не может зацепиться ни за меня, ни за маму, но это взгляд – бешеной собаки.

Мама подходит к нему.

– Климеша, родной мой, вставай-ка, пойдём выпьем, закусим, а потом ляжем и поспим, – голос её дрожит. – Тебе надо поспать. Ты устал.

– Прочь, сучка. Твоё отродье… Прочь! Я убью её, тогда дашь мне стакан. – Он рывком встаёт, снова теряет равновесие, садится на пол. – Совершу правосудие. Опозорила на весь Посёлок. По улице пройти нельзя – всяк пальцем тычет: «Дочь – шлюха!» Не желаю такую дочь. Ненавижу. Молчком всё. Слова не вытянешь. Моими советами побрезговала, а кобелём – нет. Узнаю, с кем путалась… и его убью! Погоди, проведу расследование. – Обеими руками опираясь на маму, отец встаёт.

– Климеша, пожалуйста, пойдём ляжем.

Но отец хватает первый попавшийся горшок с травой, кидает в меня. Попадает он в горку с посудой – разлетается стекло и сыплется дождём.

Отец идёт ко мне, размахивая руками. Теперь в его руках горшок с розово-жёлтой лилией. Отец сламывает лилию, отбрасывает её и швыряет горшок в меня.

– Уйди! – кричит мне исступлённо мама. – Уйди же, ради Бога!

Я влетаю в свою комнату и поворачиваю ключ.

Никогда замка в моей комнате не было. Мама прячется тут от отца.

Через секунду отец обрушивает всё своё бешенство на дверь. Дверь – дубовая, но на всякий случай я готовлю путь к отступлению – срываю полоски бумаги с окна, отпираю его, путь в сад свободен.

Удары сыплются безостановочно.

Пока он дубасит в мою дверь, мама – в безопасности. И я перевожу дух.

Наверняка отец бьёт маму. И всё пропивает: в гостиной нет хрустальных конфетниц и ваз, толпившихся на горке, – подарков благодарных учеников, нет серебряных вещей – отец любил серебряные фляжки, стаканчики, нет ковра на стене гостиной, над диваном, на котором сидели перед телевизором в редкие добрые минуты хорошего фильма, нет магнитофона. Продано всё. Водка стоит денег.

Нищета. Оба не работают.

Но вот пауза – барабанный стук кулаков прервался криком:

– Принеси топор, стерва.

– Климеша, вот стакан. И огурец ты просил, – дрожит голос.

– Что это с тобой? Сама тащишь. Выпью, не бойся, только сначала дочь накажу, как положено отцу. – Шаги прочь, и вскоре снова отец начинает колотить в дверь, теперь не кулаками – чем-то тяжёлым.

И дверь треснула.

Я бегу к окну. Пронзительно звенит входной звонок.

– Кого это чёрт принёс?! – кричит отец.

И через мгновение – голос мамы, вибрирующий, срывающийся:

– Скорее! Он собирается убить мою дочь!

– Эт-то кто такие? Эт-то по какому праву? Я в своём праве. Мой дом! Моя дочь! Как посмели? Прочь! Убью! – И глухое падение тяжёлого предмета.

Это ступка. Или пестик, толстый, тяжёлый кусок меди, которым мама в ступке толчёт орехи.

– Ах ты, бандит! – мужской злой голос. – Чуть не убил. Заходи, Лёшка, справа! Ага!

Я иду в гостиную.

Два дюжих мужика скручивают отцу руки.

– Доберусь до тебя! Не жить тебе и кобелю, что обрюхатил тебя. Только дознаюсь, кто таков. Да я…

– Иди, псих! Сперва мы до тебя доберёмся. Чуть не убил, бля…

– Не надо, пожалуйста, не бейте его, – шаткий голос мамы, – он себя не помнит, он не такой, он никогда не пил раньше…

– Какой он, сами видим.

– Пожалуйста, – просит мама. – Не бейте, молю вас.

Только теперь я замечаю тощую женщину-очкарика, сидящую у края стола и строчащую что-то на бумаге.

Мама кидается к ней:

– Пожалуйста, скажите им, чтобы не били его. Пожалуйста. Я вижу, они хотят бить его.

Врач не отвечает, строчит.

– Я заплачу вам! – Мама бежит к плащу, достаёт кошелёк, но в кошельке ничего нет. Она растерянно шарит по карманам. Я отдаю ей сотню. – Вот, – говорит мама и торопливо суёт врачихе деньги.

Врачиха поднимает голову. Почти без ресниц глаза, сжатый в тонкую линию рот.

– Вы знаете, куда его везём? В психушку, так как он невменяем и опасен. Что делают с невменяемыми, знаете? Их приводят в чувство. Способы – разные. Иногда укол сразу не помогает. Так что выбирайте. Можем доставить вам ваше сокровище обратно. Ну, решайте! А деньги ваши – ничто, копейки, такие деньги дела не сделают.

Мама садится и в отчаянии смотрит на меня. В эту минуту входит Ангелина Сысоевна.

– Лечение стоит денег, – говорит насмешливо врачиха, и её губы съезжают в сторону. – Так везти его в психушку или вернуть?

– Вернуть… – говорит мама.

– Чтобы он убил вас и вашу дочь?! – усмехается врачиха, и обнажаются мелкие хищные зубы.

– Увозите! – шепчет мама.

– Как вы разговариваете с растерянной женщиной?! – резко говорит Ангелина Сысоевна. – Увозите больного, а с главным врачом я урегулирую этот вопрос.

– Ясно. – Врачиха встаёт и выходит из дома.

Мы остаёмся в доме втроём.

Мама цепляется за меня, с трудом добирается до стула. Её трясёт, и я начинаю гладить её спину.

Несчастная мама!

– Боже, какой у вас разгром! – Ангелина Сысоевна растерянно оглядывает гостиную. – И наверняка голодные, я сейчас. – Она идёт в кухню, наливает чайник, ставит на плиту и выходит из дома.

Я всё ещё глажу маму, а Ангелина Сысоевна уже вернулась с полной сумкой и выкладывает еду на стол.

Через пять минут перед нами дымящиеся кружки с чаем и еда.

Мама смотрит на меня, не отрываясь.

– Доченька! – шепчет она.

– Доченька! – вторит ей Ангелина Сысоевна.

– Прости меня, Маша, – говорит Ангелина Сысоевна. – Мы перед тобой согрешили, наш Витька виновен. Молодость, глупость. Из-за нас мучаешься, Маша. Прости нас. Что хочешь, сделаю, искуплю вину. Сна нету. О лечении не волнуйся, всё будет сделано, как надо. Кстати, не забыла ли ты о своих деньгах, что дала мне после смерти твоей матери? Выручила меня, никогда не забуду: Виктору-то именно эти деньги и помогли встать на ноги! Лежат они на отдельной книжке и дали большие проценты. В любой момент можешь взять их.

– Передай их на лечение, – говорит мама тихо.

– Это твои личные деньги, твоя мать копила их для тебя! Не передам, я договорюсь о лечении бесплатном, не волнуйся ни о чём.

Ангелина Сысоевна сильно постарела.

– Ты тоже, Геля, настрадалась, – говорит мама. – Но ты ни при чём. Мы не в ответе за наших близких.

– В ответе. Баловала, а не научила видеть других людей. Меня перетряхнуло случившееся. Мы с тобой сидели за одной партой. Помнишь, всё нам было смешно. Отвечает кто, смешно. Не может ответить, смешно. У «Мобыть», помнишь, чулки скрутились, в складках были, смешно! Из класса выгнали нас, смешно. А сейчас где наше «смешно»? Я думала, живу хорошо. Муж – богач, дом – хоромы, сын здоров. А теперь чем мне жить, Маша? Профессия есть, да не работаю. Думала, жизнь посвятила сыну, а сын вырос – видишь, что натворил. Тебя любила, считала единственной подругой, вышла замуж, нос задрала – муж главный в городе!

– Полно, Геля, бить себя в грудь. Я не священник, чего ты передо мной исповедуешься? У каждого наберётся, Геля, грехов. Не ты, я виновата в своей беде. Климентию всё прощала, потому что любила до беспамятства – красавец, умница! Было чем гордиться. Мы, бабы, – дуры, нам обязательно нужно верить: наши-то любимые – самые лучшие! Так что, Геля, моей вины, может, не меньше, чем твоей: мужа выбрала я, ему служила я, хотя с рождением Поли её любила больше всех в жизни. Но именно я невольно позволила Климентию муштровать её. Не позволила бы, не бродила бы Поля бесприютно по Посёлку и ничего такого с ней не случилось бы!

В эту минуту снова звенит звонок в дверь.

Теперь он робок.

Мама идёт открывать.

– Сынок?! – В голосе её – радость. – Спасибо, мой мальчик, за Полю, – скорее догадалась я, чем услышала. – Только почему не сказал, что уезжаешь? Я места себе не находила. Боялась, опять сильно расстроился из-за чего-то.

Денис обвёл взглядом комнату.

– Что случилось здесь? – спросил. Ему не ответили. – Я вижу, вы всё продали! Простите, приду позже!

Мама не успела рта открыть – хлопнула дверь.

Долго в доме стояла тишина.

– Вот кто подарок судьбы, – сказала Ангелина Сысоевна. – Я за ним давно наблюдаю. У таких надутых болванов такой сын… Это ты сделала его таким, это ты воспитала его!

– Не говори, Геля, глупостей. Болваны они или не болваны, а сын он – их, от природы такой необычный, с самого детства. Не я учила его любить зверьё, не я учила его отстаивать свою любовь перед родителями, не я учила его жалеть всех, кому плохо. Не я гнала его к Рае в больницу! – Мама подробно рассказывает о Денисе…

Звонит телефон. Мама берёт трубку, говорит «здравствуйте» и садится.

– Не хочу. Мне не нравится ваше отношение ко мне. Не знаю, я должна подумать. – Она слушает какое-то время. – Опять до следующего взрыва ненависти. – Снова долго слушает. – Завтра отвечу. – Кладёт трубку и сидит уронив голову на грудь.

– Денис заставил отца снова позвать тебя на работу? – Мама не отвечает. – Это хорошо, что ты начнёшь работать.

И вдруг мама кричит:

– Хорошо, да? Кому хорошо? Я плохой педагог. Дети не слушают меня.

– А ты… стукни кулаком по столу… А ты поставь «двойку»… – Я плачу от жалости к маме.

– Не плачь, Поля. Маша, хочешь подумаем о другой работе?

– Другой?! Что я умею? – говорит мама еле слышно. – Ты знаешь, что это такое, когда нигде нету тебя и твоей жизни? Знаешь, что значит, когда ученики не любят тебя и не уважают?

– Ну это ты врёшь! А Денис? А Люта?! – говорю и прикусываю язык.

Но мама подхватывает это лёгкое ласковое имя:

– Люшу убила я: Одна я. Она любила меня. Она ко мне пришла спасаться.

Глаза у мамы, как у отца, безумны. Ещё секунда, и она начинает задыхаться – хватает ртом воздух, давит руками грудь, а глаза наливаются кровью.

Господи, она сейчас умрёт!

Я распахиваю все окна в доме. Ангелина Сысоевна вызывает «скорую».

Искусственное дыхание, укол.

И наконец мама, надышавшись, спит. И впервые в нашем доме настежь открыты окна. Дыши, мама! Только дыши.

Мы сидим с Ангелиной Сысоевной на диване. И я хочу сказать ей спасибо. Хочу сказать ей, что скучала о ней. Но рот словно клеем набит.

– Ты хочешь спать. Ты, наверное, тоже не спала ночь. Иди, доченька, ложись. Я покараулю ваш с мамой сон. Не волнуйся больше ни о чём, я всё сделаю.

Что это значит – «всё сделаю»? – хочу спросить, но в голове тоже клей, и в самом деле я засыпаю и сплю без сновидений.

А в это время приходит к нам Денис, и они вдвоём с Ангелиной Сысоевной убирают стёкла, выносят разбитую мебель, моют, чистят наш дом – восстанавливают его для жизни после побоища…

Глава седьмая

Инна пишет мне каждый день. Её письма – полуграмотны, но в них – вся её жизнь без меня.

В тот же день, как я уехала, Инна встретилась с Русланой.

Руслана – крупная женщина лет двадцати двух – двадцати трёх, с тяжёлой челюстью и недобрым взглядом.

– Почему ты – жертва? – спрашивает она Инну. Потому что хочешь быть жертвой. Почему ты хочешь быть жертвой? Потому что невежественна. Почему ты невежественна? Потому что не любопытна. А теперь давай посмотрим с другой стороны. Почему мужик захватил власть повсеместно? Потому что он – любопытен? Вовсе нет. Потому, что он – ленив. Работать не хочет, хочет командовать. Командовать, приказывать – это тебе не мыть пол, не стирать бельё, согнувшись в три погибели, не варить еду, не таскать тяжёлые сумки.

– Есть мужчины, которые сами всё это делают, – робко возражает Инна, вспомнив о Денисе.

– Ты правильно говоришь – «мужчины». А я говорю о мужиках. Отдельно взятые мужчины, те, у которых женская душа, тоже жертвы, их тоже используют. Обычно же правят мужики, они определяют жизнь государства, жизнь каждого из нас.

– Есть властные женщины, подавляют и детей, и мужей, – возражает Инна, вспомнив о матери.

– Вот и хорошо. Вот и правильно. Власть должна быть у женщины. И знаешь почему? Женщина не хочет воевать.

– Ещё как хочет, – перебивает Инна. – У нас в доме живёт тётя Акина. Уж она не пропустит никого, каждого обольёт грязью, а то и кулаки пустит в ход.

Руслана щурится, словно прицеливается:

– Может быть, она наводит порядок? Может, она, как и я, воюет с мужчинами?

– И с детьми, и с женщинами… для неё нет ни одного хорошего человека, никому нет пощады, терроризирует всех.

– Ну, значит, она – мужик, – уверенно говорит Руслана. – Очень даже бывает. А ты меня слушай, что скажу. Раньше мужики на земле работали, жили по-божески. А потом выродились или поубивали настоящих мужчин те, что были у власти.

– Не вяжется, – качает своим шаром-головой Инна. – А те, кого поубивали, не били жён, не командовали детьми? А разве всякий-каждый убийца плох к своей жене? Может, который и на руках носит свою бабу, и сам под каблуком у неё, и соседям, может, он делает доброе? Может, вовсе и не по его, а по жениному распоряжению убивают? Путаница у тебя, Руслана, в голове. Вот уж путаница! Зависит от человека. Я знаю очень хорошего парня, и ничего нет в нём женского.

– Это у тебя путаница, и я наведу в твоей голове порядок.

Встретились Инна с Русланой в парикмахерской. Руслана пришла стричься. Высидела очередь и попала к Инне.

– Я – мужской мастер, – сказала Инна, – сроду не подстригала женщин.

– А меня подстрижёшь. Мне нужна короткая стрижка. Похожая на дикобраза.

– Поймите, совсем разные стили.

– Мне всё равно, какой стиль, состриги патлы. А ты чего такая тощая да угрюмая, обидел кто?

Инна возьми и скажи: «Обидел».

После работы Руслана ждала Инну на улице.

– Мы идём ко мне есть пельмени. Отказа не принимаю.

– Отказа не будет, – легко согласилась Инна, не желая возвращаться в свою пустую комнату.

И вот они обе – разъярены.

– Я хочу открыть тебе смысл жизни! – кричит Руслана.

– Какой ещё смысл?

– Ты очень тёмная девочка. Не читаешь, не думаешь. Только и знаешь – щёлкать ножницами да жрать.

– Ты что оскорбляешь меня?

– Я не оскорбляю, я тебе открываю глаза. Жизнь должна иметь смысл.

– Ну и какой смысл у тебя? Воевать с мужиками?

– Всех под корень. Я – мститель. И тебя сделаю мстителем. Слыхала про амазонок? Вполне можно жить без мужиков.

– А кого я буду подстригать? Я – мужской мастер.

– Переучишься и будешь стричь женщин. Женщин на свете много, только стриги!

– Зачем тогда стричь их? – спрашивает Инна. – Им красота нужна для мужиков. И как они будут жить без мужиков?

– Ты, Инна, – тёмная дура. Думаешь, женщины не могут удовлетворить друг друга? И вообще женщины уже давно борются за свои права – хотят сами решать дела государства и личную жизнь. Ты слышала что-нибудь о женском движении? Вождём должна быть женщина, тогда не будет войн.

Инна хлопает глазами.

– Я не хочу быть вождём, я хочу ребёночка, и чтобы у него был отец, такой как Денис. – Она рассказывает о Денисе.

– И что же тебе помешало родить от него ребёночка?

– Да ему только шестнадцать исполнилось. Да он не мой кавалер. Я бы и на возраст не посмотрела, родила от такого. – Руслана захохотала. – Ты чего? – обиделась окончательно Инна. – Издеваешься надо мной?

– Я? Издеваюсь? Ты с ума сошла! Шестнадцать лет. Он и есть ребёночек. Он ещё сам беззащитен. За него самого, может, надо изо всех сил бороться. Но погоди, когда созреет… это мы ещё посмотрим, мужиком он станет или мужчиной.

– Он всех жалеет…

– Надоест.

– Он всем помогает…

– Устанет. Увидит себя и то, что надо ему. Ты, Инна, по возрасту уже взрослая, по уму – дитя. Думаешь, он таким и останется навеки? Вылезет и из него его дерьмо.

– Замолчи! – крикнула Инна. – Что же, хороших людей и нету? Одни подонки? Врёшь ты! – Инна встала и пошла к двери. – Даже слушать тебя не хочу.

– А зря, – настиг её у двери Русланин голос. – Полезно иногда послушать того, кто не так, как ты, думает.

– Я спать хочу. – Инна взялась за ручку двери.

– Это другое дело. Поспи. На свежую голову, может, услышишь меня по-другому, я тебе не предлагаю из-за угла или в затылок убивать мужиков, я предлагаю тебе бороться за права женщин, чтобы ни один не смел женщину обидеть, как обидели тебя. Виновного нужно призвать к порядку. Ты поставишь на место того, кто обидел тебя, другая – того, кто обидел её, и так далее. Для начата приходи на наше заседание. В воскресенье в пять жду. Вот адрес. – Руслана подошла к Инне, положила в её карман бумажку и вдруг резко притянула её к себе…

В одном из писем Инны – ксерокс дневника Русланы.

Руслана происходила из старинного дворянского рода – от времён Иоанна Грозного. Несмотря на преследование дворян, деды и родители Русланы держали свою родословную с гербом в красном углу гостиной. Собственно, дворянами были отец и дед, а мать – разночинка, её отец – интеллигент в первом поколении, учитель из крестьянской семьи, но это не мешало и матери с гордостью говорить всем, что она – дворянка.

И Руслана ощущала себя дворянкой.

Когда же началась Перестройка, дворяне создали своё «Собрание» и комитет по изучению летописей, грамот и документов.

Руслана всегда помнила, что в ней течёт голубая кровь.

В школе она выделила несколько избранных, достойных её внимания. Прежде всего – Мелису.

Мелиса – учитель истории, рассказывает Руслане о её прошлом, о бунтарстве, о превосходстве дворян над другими сословиями.

Мелиса любит вызывать Руслану отвечать. Руслана любит слушать Мелису и спорить с ней. Они могут спорить часами.

Кроме того, Мелиса в самом прямом смысле слова возвышается над всеми, и мужчинами и женщинами, она выше даже Русланы. И челюсть у неё такая же – тяжёлая. Надень на неё вместо юбки брюки, не отличишь от мужчины.

Второй человек, с которым Руслана хотела бы подружиться, – Леонида. Такая же высокая, как она, Руслана, так же, как она, увлечена историей – они вместе занимаются в историческом кружке. Леонида тоже несёт на себе знак избранности. Но Леонида никак не откликается на заигрывания Русланы и вообще держится особняком от всех, кроме Вероники. Вероника часто выступает на занятиях исторического кружка, делает доклады и страстно реагирует на доклады ребят. Леонида любит слушать Веронику, и после занятий они вдвоём идут домой. Руслана смотрит им вслед.

И ещё Вадик.

Вовсе не сразу Руслана возненавидела всех мужчин.

Вадик был главой их школьной организации.

Чуть выше неё, спортивен, всегда улыбчив. Он организует общешкольные читательские конференции, исторические чтения, диспуты… и часто сидит на сцене, перед всеми. Сам он никогда не выступает, но каждому выступившему или кивнёт, или скажет – «молодец», или просто улыбнётся.

Вадик – в её бодрствовании и в её снах: словно с ней домой идёт, вместе с ней делает уроки, ложится с ней в одну кровать, встаёт вместе с ней утром. И пусть они не сказали и двух слов друг другу, она знает, она чувствует, он разделяет её мысли и ощущения.

– А почему бы нам не устроить настоящий бал? – как-то на одном из собраний предложил Вадик. – Со старинными танцами и с современными, со свечами, с распорядителем, со всеми ритуалами.

Может, он тоже дворянин?!

Готовили бал целый месяц: шили платья, разучивали кадрили. Руслана в ночь перед балом не спала. Завтра Вадик подойдет к ней!

Но… в тот, первый, бал в её жизни никто не пригласил её танцевать.

В какой-то момент затянувшегося ожидания она увидела себя со стороны: длинная, нескладная, с тяжёлой, семейной, челюстью. Сначала восторженным, потом жалким взглядом шарила она по ребятам в поисках Вадика. Как к защите, прижималась к нарядной, разукрашенной стене актового зала. Её было так много – серо-зелёного платья в цветах, до полу, рук, ног, жидких волос, что, казалось, все видели её ожидание и её отчаяние.

Вадик стоял с товарищами. Жестикулируя, рассказывал что-то. О чём говорил? Об олимпиадах, о чужих планетах или о последнем фильме, нашумевшем в городе: инопланетяне явились на землю!

Но вот к группе ребят подошёл распорядитель бала, с широкой красной лентой через плечо. Ребята зашарили глазами по лицам и фигуркам девушек, и вскоре Вадик остался один. Он продолжал «бежать» взглядом… вот встретился с её, улыбнулся и… «побежал» дальше. Пригласил свою одноклассницу, потом другую, потом третью.

Жажда бросить руки на широкие Вадикины плечи и под его удивлённо-восторженным взглядом расправиться, расцвести сменилась липким пульсирующим унижением. Провалиться сквозь паркет, рассыпаться в пыль… – только не торчать верстовым столбом под насмешливыми взглядами…

И во второй бал, и в третий… Вадик танцевал со всеми по очереди, кроме неё.

Как-то к ней подошёл невзрачный одноклассник, но не танцевать пригласил, а спросил, когда следующий зачёт по физике. Распорядитель пригласил её танцевать – с трудом выдавила: «Я не умею». Острым взглядом обиженной птицы она видела его попытки уговорить стоящих по стенкам ребят потанцевать с ней. Насмешливые взгляды-жала вонзались в неё и жгли огнём.

Клятва родилась из унижения: «Отомщу!»

Что бы она ни делала: шла в школу, готовила уроки… – она стояла у стены под градом насмешливых взглядов, а Вадик танцевал по очереди со всеми влюблёнными в него девицами, кроме неё.

Вовсе этот Вадик не тот, за кого она приняла его.

Легкомыслен, беспечен. В последнее время стал часто произносить речи со сцены. И, когда звучит его глубокий баритон, девчонки млеют – не понимают смысла того, о чём он говорит, слушают лишь модуляции его богатого голоса. Не только она попалась на удочку – чуть не в очередь выстраиваются девицы идти с Вадиком после уроков, провожают до дома. А он нежится в девичьей любви, лоснится довольством.

В ослеплении Руслана не желала видеть, что Вадик, в свою очередь, изо всех сил старается угодить окружающим. А если нужно кого-то поругать, лишь советует получше учиться или не прогуливать уроков.

Она продолжала следить за каждым его шагом, про себя повторяла его слова, глупо улыбалась, когда думала о нём. И, может быть, в гораздо большей степени за невозможность избавиться от наваждения, чем за равнодушие к ней, возненавидела его. Наступил день, когда она ощутила себя готовой для боя. На одном из собраний, посвящённом школьным текущим делам, потребовала слова.

Шла по проходу под сочувственными и насмешливыми взглядами, разбухала злобой. И эту злобу взойдя на трибуну, обрушила на Вадика – клеймила его как врага человечества.

А он моргал. Разинут рот, глупы глаза на малиновом лице.

Не дышали девчонки, и мальчишки, и учителя.

А лишь она замолчала, раздался возглас:

– Давно пора гнать его из секретарей!

Голос – мужской, и нетрудно предположить: владелец его влюблён в одну из поклонниц Вадика.

– Устроился в цветнике! – ещё мужской голос.

Обвал. Один за другим вставали парни и – казнили Вадика: барин, бездельник, учится хуже многих, в вождях держат за рожу да за кожу, моделью работать ему, а не молодёжным лидером.

Руслана продолжала стоять на трибуне: дирижёром, с поднятой палочкой, собирала голоса в хор.

Против любого из выступающих она точно так же стала бы бороться, а тут в союзниках её лютые враги – род мужской, ненавистный.

Вадика сняли с должности общим собранием. Учителя не успели вмешаться. Как ни орали очнувшиеся от потрясения девчонки, как ни стучали ногами, победило мужское население – парней оказалось в школе больше, чем девчонок.

Руслана стала героиней дня. Девчонки негодуют, парни благодарят и разговаривают с ней о футболе.

Подошла к ней Мелиса Артуровна, сказала скупо: «Молодец». Руслана за неё добавила: «Первый бой выиграла!»

Мелиса считается лучшим и самым умным учителем школы. И Мелиса всегда – в бою: с учебниками истории, с теми великими деятелями, которые унижали и обижали людей. Её уроки – бунт! Бунт против Петра, Нерона… – всех тех, кто убивал безвинных. И её уроки, и её злость – те же, что живут сейчас в ней, в Руслане: всех властителей казнить, уничтожить.

Мелисино «молодец» – поддержка!

Победа бальзамом залила раздражённое нутро Русланы. Спокойствие не пришло, но пришла уверенность: возможна борьба с мужиками, которые хотят определять жизнь.

Попутчица уверенности – досада на девчонок. Что же они, дуры, не понимают: она их спасает! Подошла к Леониде.

– Ты-то что злишься на меня? Тебе-то, как и мне, ни черта не светит в личной жизни, если мы не отвоюем равные права с мужиками!

Леонида пожала плечами и отошла.

Несколько дней Руслана маялась от обиды – шипение девчонок ей вслед, презрение и недоумение Леониды отравляли победу.

Но вот как-то, на одной из больших перемен, к ней подошла невзрачная Вероника из параллельного класса.

– Ты уверена, что знаешь, как жить? – спросила тонким голосом.

– Уверена. Я знаю, как бороться за наше достоинство. Давай вместе.

– Сначала скажи. Из твоего выступления получается, что ты лучше других всё знаешь, я хочу понять.

– А что тут понимать? Власть у мужчины.

– Ты хочешь власти? – спросила Вероника.

– Нет, я хочу равенства.

– Но, если отнять власть у мужчин и отдать её женщинам, получится не равенство, а власть женщин. Ты хочешь этого? Если честно, Вадик не обижал никого. Он старался каждому помочь. Получилось несправедливо.

– Ты что, тоже втюрилась в него?

Вероника вздохнула.

– Ну, что за слово?! Тот, кто на виду, завораживает. И ты, смотри, какие сильные чувства вызвала у нас.

– Ненависть.

– У кого – ненависть, у кого – восхищение. Никто не остался равнодушным. Не все же были влюблены в Вадика! А Вадик совсем не такой монстр, каким ты его нарисовала.

Вовсе она не невзрачная, эта Вероника. Фигура – красивая, в серых глазах – голубизна и насмешка: уж не сама ли ты влюблена, милая?!

Звонок оборвал разговор, но из перемены в перемену, изо дня в день он продолжался.

Руслана ни словом не обмолвилась о пережитом на балу и о Вадике, но о чём бы она ни говорила, из её рта лилась желчь. Аргументы нашлись неоспоримые: правительство, деканы университетов, директора заводов и фабрик – мужчины. А женщине предназначена роль безмолвного безликого робота. И в семье женщина – домработница. Дома после полного рабочего дня, не успев войти, начинает ещё один рабочий день, всё – на ней одной: стирки-уборки-готовки-дети, а ведь часто женщина зарабатывает ничуть не меньше мужчины.

– А бывает, женщины – барыни, мужчины делают всю домашнюю работу. Бывает, женщины склочны и взбалмошны, мужчины – добры и великодушны. – Вероника возражала, но от Русланы не отходила.

После школы оказались в одном институте – на истфаке.

Мелисины лекции, Мелисина уверенность в том, что история важнее других предметов, гнали школяров на истфак.

С первого дня института Руслана вступила в женскую организацию города. Вся баскетбольная команда представлена.

Первая женщина Русланы или первый «мужчина» – баскетболистка, налитая мужской силой и властностью. Ещё выше Русланы, задастая и грудастая, она не церемонилась: не успели переступить порог её жилища, как сразу же припала к Русланиным губам своими мягкими и горячими.

Руслане отступать некуда, за ней – запертая входная дверь, и она упёрлась руками в грудь баскетболистки.

Та отстранилась и, чуть сощурив коровьи, с поволокой, глаза, усмехнулась:

– Не играй в целочку. Зачем шла ко мне? Я тебя сразу приглядела. Кричишь громче всех. А теперь кривляешься? Ханжа, что ли?

Вадим ещё гулял по её снам и бессонницам, ещё танцевал перед ней, склонившись к очередной девчонке, но в тот момент, захлёстнутая душной волной чужого желания, она услышала своё тело – истома расплющила его по двери, и руки сами собой упали бесхозные. Баскетболистка знала чуткие точки. Едва касалась она их губами и пальцами, а Руслана дрожала от наслаждения, не понимая, где она, что с ней происходит, подчинялась лишь волшебству своего прозревающего наслаждением тела.