Текст книги "Бунт женщин"

Автор книги: Татьяна Успенская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 21 страниц)

Глава двенадцатая

Хожу в школу. Готовлюсь к экзаменам. Я не могу уехать, пока не сдам экзаменов.

И мама может умереть. Она лихорадочно возбуждена. На щеках появились красные пятна, как бывает, когда человека сжигает чахотка.

Жизнь словно в паузе. Отец терпит – не цепляется ни ко мне, ни к маме. Ангелина Сысоевна наверняка внушила ему, что мама может погибнуть. Мама учит детей, делает домашнюю работу. Я занимаюсь. Денис сдаёт экзамены. Но пауза в любой момент взорвётся.

Снова – дожди. Они растягивают паузу, они отдаляют взрыв.

Спасла Дениса. Погубила себя. Мама ждёт помощи. Помощи – в одобрении её поступка, который наверняка она считает подвигом.

Неужели Денис не видит, что происходит с ней?

Не видит. По средам он встречается с ней. Он летает по школе. Глаза режет, когда смотришь на него.

Я словно на цыпочках стою. Из-за неестественности позы всегда напряжена и тело болит. Мне неловко дома – от отца волны затаённого раздражения. От мамы – волны вины и растерянности. И те и другие окатывают меня с головой, из-под них не вынырнуть.

Наконец – аттестат зрелости у меня в руках.

Крыльцо школы. Мама рядом. Ребята говорят о сегодняшнем выпускном бале.

Мы с мамой идём домой.

– Здесь некуда поступать, – лепечу я.

– Ты не останешься на вечер? – робко спрашивает мама. Ей не под силу ноша, что она взвалила на себя. – Я люблю тебя больше всех в жизни.

Мы идём по широкой улице нашего Посёлка, и навстречу нам, и рядом идут люди. Сегодня – праздник. Сегодня выпускной вечер. И в нём участвует очень много жителей Посёлка: сто учеников, родители, бабки с дедами да ещё учителя. Для нашего Посёлка выпускной вечер – событие. Каждую минуту нам с мамой приходится здороваться, и это для меня – благо.

– Я знаю, мама. Я тоже люблю тебя больше всех на свете. Но мне нужно учиться. Я хочу успеть подготовиться.

– Ты можешь послать документы, а готовиться – дома.

– Я не выбрала профессию. Мне нужно походить по вузам.

Я не знаю, сдал Денис экзамены или нет. Дома о нём больше – ни слова. Даже отец почему-то никогда не упоминает его имени.

– Может быть, ты отдохнёшь хоть несколько дней? – Робкий голос мамы едва доносится до меня.

– Я не устала. Мне нужно найти работу, чтобы я могла работать во второй половине дня. У меня много дел.

– Тебе не надо работать. Я буду посылать тебе деньги на жильё и еду.

– Спасибо, мама. Я хочу работать. Не отрывай от себя. Постарайся подлечиться… Ты таешь, как Снегурочка. Нужно лечиться.

Мы пришли домой.

Отца нет. Отец проводит викторину в своём классе.

– Сейчас одиннадцать, поезд в четыре. Я приготовлю тебе еду.

– Спасибо, мама.

Слава богу, я – в своей комнате. Сижу на тахте и смотрю в окно. Серый день. Дождя нет, но тучи низки – в любую минуту хлынет.

Мама думает, она любит Дениса как ученика, как сына и принесла себя ему в жертву. Она не знает… Его вопросы ставили её в тупик, заставляли прочитывать много книг – ни к одному уроку не готовилась она так, как к; встрече с Денисом. Он умнее её. Он умнее меня, Он умнее моего отца. Он умнее всех, кого я знаю. Она не знает… он нужен ей как равный, нет, как ведущий её – по биологии, по лесу, по каждому дню. Она не знает, именно он нужен ей. Чтобы она снова стала молодой и прожила свою жизнь.

Слёз нет, есть жалость к себе и вздорная энергия. Они душат меня и порождают в моей душе отвратительные черты-уродцы.

– Давай попьём чаю, – входит ко мне мама. – А может, давай сначала я помогу тебе собраться?

Голос мамы рвётся, видно, ей стоит большого труда произносить слова.

Я иду с мамой в гостиную.

Только не подходи, мама, ко мне. Только не дотронься до меня, – кричу я. Во мне толкаются, дерутся рождённые вздорной энергией черты – уродцы моей души.

Звенит звонок, и не успеваем мы с мамой повернуть головы к двери, как в гостиной уже Ангелина Сысоевна и Виктор.

– У вас не заперто. Не боитесь злых людей? – улыбается Ангелина Сысоевна. В руках у неё – громадная коробка.

– Здравствуйте, Мария Евсеевна. Здравствуй, Поля! – говорит Виктор. Он ещё не снял парадный костюм с галстуком, в котором получал аттестат, и кажется старше своих лет.

– Доченька, заказывали мы с Витей давно, наконец пришло. – Она осторожно развязывает ленту. Осторожно открывает коробку, которую тут же подхватывает Виктор. Вынимает длинное, голубоватое, платье. – Это тебе на выпускной бал.

Немая сцена из «Ревизора» – все застыли. И струится платье… до полу… светлой полосой с чёрного неба…

– Господи! – тихий голос мамы. И – мольба в глазах – ещё один день, только один…

Ангелина Сысоевна смотрит на бурлящую кастрюлю с яйцами – мама забыла о ней, и, наверное, все яйца полопались.

– Витюша, выключи, пожалуйста, сынок. Не сегодня же, нет? – спрашивает Ангелина Сысоевна. И в её глазах тоже – мольба.

Светом с чёрного неба – голубое платье.

– Хоть немножко ты же и нас любишь? Ведь мы… хоть немножко… тоже твоя семья, так ведь?..

И я пошла на бал. В голубом длинном платье. Просвет в чёрном небе моей жизни.

И мама шла со мной рядом. В белом костюме, с рассыпанными волосами. Худенькая девочка моего возраста. И сидела рядом со мной за праздничным столом в большом актовом зале, заполненном музыкой и людьми, убранном берёзовыми ветками, с яркими огнями, победившими тёмные сумерки Посёлка. Мама не ела, смотрела на меня. И у меня горела щека.

А когда начались танцы, сидеть нам с мамой не дали: и её, и меня наперебой приглашали.

Танцевать нас учили в седьмом-восьмом классах.

Школа наша – старомодная, и учили нас старым добрым танцам – вальсам, фокстротам, танго…

Я всегда танцевать стеснялась.

Сегодня моё тело распоряжалось мной – уроки пошли впрок.

Оказывается, мне очень нужно было движение. Лёгкое, невесомое, моё тело выздоравливало – вышвыривало из себя уродцев моей вздорной энергии. Не имело значения, с кем я танцевала, я едва различала лица партнёров. Скакали огни, скакали берёзовые ветки, тяжёлые люстры. И пол, мне казалось, кренился и снова выравнивался. Музыкой – через движение – я освобождалась от себя.

Мелькало мамино лицо, повёрнутое ко мне, но я его тут же теряла. Её взгляд, как и все другие, не успевал поймать меня в фокус.

Но вот – танго. Медленный танец. Штиль после бури… когда считаешь потери.

– Пожалуйста… – около меня Виктор.

Не успел он обнять меня, как тело среагировало.

И в этот момент я увидела Дениса. В сером костюме, в галстуке. Значит, он тоже закончил школу? Денис шёл к маме – через зал – от входа. Инопланетянин, спустившийся с неба. Освещает глазами, как прожекторами, свой путь.

Не дошёл. Маму повёл в круг отец.

Впервые вижу: они танцуют.

Денис смотрит. Отец склонился к маме, что-то шепчет ей. Отец улыбается. Он похудел и издалека – прежний, тот, в которого девчонки влюбляются.

– Ты – красивее всех, – говорит Виктор. – Ты сама не знаешь… – Он тяжело дышит. Я упираюсь обеими руками ему в грудь. Прочь, насыпь. Прочь, саднящая боль спины и зада. Прочь, раздирающая боль внутри. Тело помнит… только что было. И сквозь боль – тянет низ живота. – Прости меня… Если простишь, я начну жить.

Руки обмякают. Музыка – лихорадкой – во мне.

Денис смотрит на маму.

Сейчас отец почувствует, обернётся, и… Денис перестанет торчать посреди Вселенной.

– Прости меня. Я буду служить тебе всю жизнь.

Отпихиваю его и мчусь к выходу. Из-под музыки. Из-под взгляда Дениса, которым он впился в мою маму. Из-под прошлого, где я – покорная кукла в руках отца, в руках Виктора… где мною можно распорядиться, как вещью, где льёт дождь и у меня нет мамы – послушной куклы в руках отца, где зреет – нарывом – моё изгнание. Отобрано у меня всё: мама, Денис, детство, юность… я – одна.

– Доченька!

Я буквально падаю в объятия Ангелины Сысоевны – она в эту минуту входит в зал.

– Кто обидел тебя?

Я хочу Виктора, – понимаю в этот миг. Не Виктора, близости. Я ненавижу Виктора. Я ненавижу своё тело, жалкое, рабское тело, отзывающееся на лесть и ласку. Я не хочу близости! Я не хочу зависимости от Виктора, от Дениса.

– Что ты так дрожишь? Тебя сильно обидели? Уж не Витька ли опять?

Я машинально оборачиваюсь. Теперь их двое посреди танцующих. Соляные столбы…

– Уж не Витька же? Он будет служить тебе всю жизнь. У него мой характер.

Подкашиваются ноги.

Ангелина Сысоевна подхватывает меня.

– Я не знаю, что происходит с тобой, доченька, но тебе здесь плохо. Хочешь, выйдем на воздух?

Я хочу близости. Крик моего тела – мой позор.

Танго наконец кончилось. Но что это? Снова танго…

Денис дошёл до матери и пригласил её танцевать. И мой отец… улыбается Денису… И что-то говорит ему. Обкраденный… не чует вора… Хлопает по плечу, как сына.

Как может Денис дышать под улыбкой и лаской отца? Как может смотреть ему в глаза?

Отец улыбается. Идёт через зал к Валентине, моей однокласснице.

Красавица, высокая, с откинутой из-за тяжёлой косы головой.

А мама ищет меня глазами. И не идёт… танцевать с Денисом, она идёт ко мне. Через зал. Семенит. Почти бежит.

– Я тебе горяченького раздобуду… подожди, доченька, я сейчас. – Ангелина Сысоевна хватает мой стакан и быстро уходит.

– Я согласна уехать с тобой вдвоём в любую точку земли, чтобы нас не нашли, – говорит мама. – Что ты так смотришь на меня? Я ненавижу свою жизнь, я хочу жить с тобой, мне будет спокойно только с тобой.

– А как же ты бросишь отца?

Мама улыбается. Жалкой улыбкой побитой собаки.

– Мне всё равно, я хочу быть только с тобой.

Чернота под глазами. Нос заострился. Первый раз с того дня её лицо – вот так – мне… После тяжёлой болезни… Дотронуться до острой скулы… до узкой шеи. Я смею любить свою маму.

– Подумай хорошо, мама. Ты взорвёшь всю свою устоявшуюся жизнь.

– Я уже взорвала. Я хочу быть только с тобой. А ты хочешь жить со мной? Что ты плачешь? Да или нет? Не плачь, ради бога. Ты хочешь жить вдвоём со мной?

– Доченька, тебе опять плохо? – Ангелина Сысоевна ставит передо мной дымящийся чай.

– Да, мама, – говорю я наконец.

И она улыбается. И она… вздыхает, как после приступа.

– Геля, мне нужна твоя помощь, я еду с Полей.

Ангелина Сысоевна смотрит на меня, на маму.

– Ты уходишь от Климентия?

– Я еду с Полей, – повторила мама. – Можешь ли ты передать ему письмо и моё заявление в школу, они столько раз выгоняли меня!

Я дышу, как маленькая… беззаботно. У меня есть мама. Я больше не одна. Не с Ангелиной Сысоевной, я буду жить со своей мамой. И буду спешить домой с работы, чтобы увидеть маму. Я буду маме готовить, чтобы она отдохнула. Теперь я поступлю в институт. Мама хочет, чтобы я училась.

Грохот музыки… Бешеная музыка. Современные танцы – все ребята вместе и каждый – во что горазд. Скачи, крутись, извивайся, моё прошлое. Пусть погибнет в движении всё больное и горькое! Никогда больше мой отец не войдёт в мою комнату и не положит мне на стол задачи. Никогда больше не будет ненавистной химии. А что будет?

Денис – у стенки. Виктор – у стенки. Денис смотрит в нашу сторону. Виктор смотрит в нашу сторону.

Музыка – по головам: все идите в круг!

Красивые, некрасивые, любимые, нелюбимые… – в одном кругу. Никто никого не приглашает… каждый – сам по себе, каждый – для себя…

Отец – в кругу. Напротив – Валентина. Из болезни, из раздражения – музыкой – вытягивается над всеми прежний отец. Ровесник, к которому повёрнуты лица девчонок.

– Я всё сделаю, Маша, что ты говоришь. Кстати, отдам, наконец, мой долг тебе! Сумма не маленькая. Климентий может сорваться, – говорит Ангелина Сысоевна без перехода.

– Выбор… – Мама пожимает плечами.

Я добавляю за неё: «Мне нужно спасти дочь, чтобы не сорвалась она».

Это – жертва, как с Денисом? Я не хочу жертвы. Я уже открываю рот – спросить её об этом, мама улыбается. И глаза – не на ниточках, и нос не заострён… и мама дышит.

Не жертва. Спасение её. Она не хочет жить с Денисом.

– Я хочу спать. – Я встаю и касаюсь ладонью маминой шеи.

– Я провожу, – говорит Ангелина Сысоевна. – Тебе, Маша, нужно ещё побыть тут, а то Климентий догадается: что-то не так.

– Завтра он уходит со своими шестиклассниками в поход.

Мы идём по ярко освещённой улице нашего Посёлка.

– Я так рада… – говорит Ангелина Сысоевна. – Вы устроитесь. Может, я тоже решусь…

Улица ждёт крика и шума выпускной ночи. Сначала – по ней. Потом с неё – к другой. С другой – к опушке леса – жечь костёр, встречать рассвет.

– Представляю себе, как ты счастлива, мама будет только с тобой… – Ангелина говорит возбуждённо, громко, а я слышу другой разговор, который сейчас происходит в актовом зале моей школы:

«Я не могу отпустить её одну, она сорвалась, ты должен понять. Я больше всех в жизни люблю её, я нужна ей. Ты – умный, ты понимаешь».

«Вы бежите от меня?»

«Я бегу за дочерью, от мужа, я хочу быть с дочерью».

«Вы уходите от мужа… ко мне?»

«Ты не хочешь понять, мне нужно время. В моей жизни сплошные стрессы, здоровье в плачевном состоянии, я должна отдохнуть».

«Хорошо, говорил Денис. – Я понимаю. Но вы не можете запретить мне видеть вас… издалека… я буду рядом».

«Нет. Поля любит тебя и знает, что ты не любишь её. Пощади её. Дай нам с ней пожить вдвоём, мы никогда не жили вдвоём, мы обе измучены. Не с мужчиной. Я буду жить под одной крышей с дочерью. Мы обе должны выздороветь. Ты понимаешь?»

«Я понимаю. Но я тоже уезжаю».

«В этом моя просьба и заключается: уезжай в другой город, в столицу, я прошу тебя, дай нам обеим прийти в себя».

– Куда ты поступаешь? – Мы стоим на нашем крыльце, и Ангелина ждёт, что я открою дверь. – Ты меня не слушаешь?

Я обнимаю её – изо всех сил прижимаю к себе.

– Я знаю, ты тоже любишь меня, – говорит Ангелина, когда мы уже сидим за чаем. – Я знаю, ты мне родная, доченька. И я очень прошу тебя, не откидывай Витьку. Я не прошу тебя жить с ним, не дай Бог насильничать над собой, я прошу тебя верить ему и принять его заботу. Вы можете всю жизнь быть родные. Витька тоже поедет учиться, и я буду спокойна, если вы будете помогать друг другу.

Я не хочу. Я хочу быть только с мамой. Я хочу заботиться о маме. И чтобы она заботилась обо мне. Виктор будет мешать.

– Витька не будет мешать тебе. Ты изголодалась по матери, он подойдёт к тебе только тогда, когда ты будешь одна. Поможет во всём, о чём попросишь. У меня там троюродная сестра. Она пригласила Витьку пока пожить у неё, он никак не будет навязываться тебе… её дочка вышла замуж, уехала в другой город…

Наконец приходит мама.

У мамы – лихорадка… на щеках – словно румяна наложены. Как, о чём мама говорила с Денисом?

– Геля, пожалуйста, приди завтра вечером к нам – Климентий вернётся из похода. Пусть ты будешь здесь, пусть ты поможешь ему принять удар.

– Мама, если тебе трудно… Если ты не хочешь…

– Трудно? Конечно, трудно, мы прожили двадцать лет. Как ни крути, я предаю его. Но я хочу быть с тобой.

– Предаёшь?! А его измены? – Почему я кричу? Сказала же она ясно: «Хочу быть только с тобой!»

– Измены изменам рознь. Любил только меня, я знаю, его вынуждали…

– И дальше будут вынуждать! – Я прикусываю язык. – Молчи, – кричу себе. – Пусть мама решит сама. Чтобы не сожалела. Не дави на неё. – Прости, мама, ты можешь остаться с ним, я умею жить одна. Я привыкла.

Что я вру? Я не умею. Мне страшно жить одной. И тут я вру. Я – подлая. Я – злая. Я – ханжа. Я хочу оторвать маму от Дениса, пусть ни мне, ни ей… Вот в чём дело! Главное – это. Просто я не хочу признаться себе в этом.

– Решай, мама, сама. Но ты хорошо подумай. Разорвёшь, а потом… что останется у тебя? Бросишь всё… столько лет ты обуючивала дом! А если отец женится? Всё твоё – чужой женщине! Ты потом мне не простишь. – Встаю и иду к себе.

– Никогда не думала, что ты можешь решиться… – зыбкий голос Ангелины Сысоевны. – Завидую тебе.

Не у кого спросить, едет Денис в тот же город, что и мы, или в другой. А может, вообще не кончил школу, а на выпускной бал пришёл к маме?! Виктор нем, как рыба. Неизвестность гоняет меня по комнате.

Ляг спать, – приказываю себе.

Сегодня последняя ночь дома.

Отец – у костра. С Валентиной. А может, не с Валентиной. Какие слова он говорит ей, той, что – у костра? Почему не спешит домой? Сторожит очередную жертву?

Денис – под окном в гостиной… сторожит маму. Мама уже жалеет…

В какой-то миг осознаю… на мне голубое платье. Не выпускное, подвенечное. Оно облепило меня и лишь от колен разлетается в разные стороны. Я выхожу замуж за Дениса. И Денис – под моим окном.

Раздвигаю шторы и – отшатываюсь.

Стоит Денис. В своём сером костюме, в галстуке.

Попросит вызвать маму?

Но руки уже у шпингалета, обе, пытаются приподнять его. Не могу ухватиться, скользят.

Проходит сколько-то минут, пока окно распахивается.

Денис улыбается.

Почему он улыбается?

Он – праздничный.

– Пришёл проститься.

– Со мной?

– С тобой. На рассвете уезжаю. Отец везёт меня на машине в райцентр, оттуда – в десять утра на поезд.

– Куда ты едешь?

– В столицу. Учиться. За два года окончу институт.

– За два? Пройдёшь программу пяти?

– За два – программу пяти. Ты же знаешь, я могу.

– Зачем ты пришёл ко мне?

– Мы – друзья? Разве нет?

Он заискивает передо мной. Он вовсе не праздничный. Это – костюм, это – галстук, это – широкие плечи… глаза у него – загнанного зайца. Мама велела ему наладить со мной отношения.

Денис стоит за окном, его голова вровень с моей.

Захлопнуть створки, задёрнуть шторы.

Ему не нужно дружбы со мной. Ему нужна только моя мама.

– Почему ты не веришь мне? – спрашивает Денис.

«Тебя прислала ко мне мама?» – уже открываю рот – задать этот вопрос и – не задаю. Не ответит.

Чужой… а я – улыбаюсь.

– Разве мы не были с тобой друзьями с детства? Помнишь, ты принесла Хомке травы, села к клетке и просовывала по стеблю? Помнишь, мы с тобой чесали Бега? Тётя Рая принесла скребок и щётку. И ты собирала шерсть в полиэтиленовый пакет. Я спросил, зачем тебе шерсть, ты не ответила. Я до сих пор не понимаю.

– Что тут понимать? Я тоже хотела собаку, но отец не любит животных. Шерсть Бега я смотала в клубок и клала к груди. Закрою глаза, и у меня… Бег… дома. Так засыпала. До сих пор клубок есть.

– Помнишь, мы ели кукурузу все вместе, и Хомка с Фимкой, и даже Бег. Как ты оказалась вечером у нас с тётей Раей?

– Возвращалась с насыпи. Я в тот день удрала из дома.

– Ты тоже ходишь сидеть на насыпь?

Это мама велела ему подружиться со мной… Почему же я – улыбаюсь и говорю с ним?

– Помнишь, ты получил «двойку» за черчение? И весь день после уроков чертил? Нужно было сделать несколько чертежей сразу. Ещё Бега не было. А Хомка с Фимкой сидели на столе, как обычно. И вдруг Фимке наскучило, и она побежала по столу, а хвостом смазала чертёж, тушь ещё не высохла.

– Ещё как помню. Тётя Рая скоблила лезвием бритвы.

Мы смеёмся? Смотрим друг на друга и смеёмся?

Может, ошибка? Может, мне помстилось – мамин скачущий голос, падающий с её плеч халат… и я – живу? Завтра всё встанет на места: мама – с отцом, а у меня – Денис.

– Я пойду, мне рано вставать. Желаю тебе поступить в институт.

– Спасибо.

Он сейчас уйдёт? И унесёт свой голос, свои глаза, наше прошлое?

У нас есть общее прошлое.

– Ты понимаешь, я должен был проститься с тобой… очень много с тобой связано…

Был он у моего окна? Или это моё воображение?

Отодвинулся в прошлое… теперь навсегда. Он простился со мной. Но он своим приходом, своими словами дал бы мне надежду, если бы я не знала о падающем с мамы халатике…

ЧАСТЬ ВТОРАЯ
СО ДНА ОКЕАНА К БОГУ

Глава первая

И всё-таки мы с мамой едем. Вдвоём.

Виктор и Ангелина Сысоевна проводили нас.

От прошлой маминой жизни – два чемодана. Один – неподъёмный. Книги, справочники.

Мы сидим рядом, смотрим в окно. Мама – на месте Инны.

Напротив нас – молодая пара. Они тоже смотрят в окно. Лица у них – скучные. Или они надоели друг другу, или недавно поссорились.

Каждое слово в купе, в замкнутом тесном мирке, – на четверых. И о чём мы с мамой можем говорить? О Денисе мы говорить не можем. Об отце – не можем.

О чём думает моя мама? Я не знаю. И она не знает, о чём думаю я.

А я думаю об Ангелине Сысоевне. Она – последний солдат на поле моего боя. И без меня она станет совсем одинокой. Её муж фактически живёт в своей конторе. Он «делает деньги». Зачем он «делает деньги»? Чтобы сидеть в конторе целый день? Ангелина Сысоевна – одна.

Какая огромная разница – уезжать открыто и тайком. Тайком – тащи, волочи свой чемодан до автобусной остановки. Потом сиди до последнего мгновения на насыпи, чтобы, не дай Бог, не встретить знакомых. Потом пробирайся на платформу не со стороны вокзала. Открыто – такси, гомонящий вокзал и, хоть это не большой город, а лишь большой Посёлок, люди уезжают и приезжают. Уезжать открыто – здороваться со знакомыми, перебрасываться словами: «Учиться?», «Учиться».

– Я хочу есть, – говорит мама.

Она врёт. Она никогда есть не хочет. Она хочет, чтобы поела я – к обеду я не притронулась. Боялась что-то забыть, выворачивала ящики письменного стола, комода, перебирала одежду: что взять, без чего обойдусь. Прощалась – никогда больше сюда не вернусь, я знаю это. Не распахну окна в сад, не раскинусь на своей тахте, не сяду за свой стол. Всё станет чужое: стены, тахта, стол. Мы с мамой теперь бездомные. Я уже знаю, что это такое. Хозяйка сторожит каждый твой шаг – пятно на плите, запах рыбы, телефонный звонок…

– Может быть, ты уже хочешь вернуться? – спрашиваю, когда мы поели. Спрашиваю в самое мамино ухо. Мне хочется коснуться её, удостовериться – не сон, она здесь, со мной.

Мама передёргивает плечами. Понимай как знаешь. И улыбается. И говорит, что хочет спать.

У меня тоже слипаются глаза.

Мама выбрала верхнюю полку.

Какое-то время лежу носом к стене.

Отец уже вернулся из похода.

Наш дом теперь без цветов. Виктор унёс лимонное деревце и тополёк, унёс все мамины кадки и горшки с цветами и травами.

Встаю. Мне нужно увидеть мамино лицо: не плачет ли она.

Мама раскинулась и спит. Спокойно, крепко. Лицо настежь. Безмятежно. Не помню такого за все годы нашей общей жизни. Совсем девочка: щёки розовы, губы ярки, ресницы – веерами.

Что снится ей?

Это первая наша с мамой общая ночь в новой жизни.

Стук колёс баюкает меня – мама качает коляску. Я только начинаю расти.

Город встречает нас солнцем, суетой, криками, такси.

Хозяйка – на работе, Инна – в парикмахерской.

Стол заставлен едой, цветами. На плюшках – записка: «Есть три варианта, вечером покажу. Ешьте, пейте». Слово «ешьте» – без мягкого знака.

Мы с мамой завтракаем.

– Сейчас пойду в гороно, попробую устроиться на работу. Ты что хочешь делать?

– Попробую сдать документы.

– Ты решила, куда?

Киваю. У меня полный рот.

Я решила. Ни в какой геологический не хочу, там не будет спины Дениса, за которой идти, а без его спины геология мне совсем не нужна. Я буду биологом, как мама. И, когда я говорю ей это, она перестаёт жевать:

– Ты же никогда толком не интересовалась…

– Я не интересовалась? А кто приходил на занятия биологического кружка, а кто…

– Ты не готова к экзамену.

– У меня месяц. И я попрошу тебя помочь. Поможешь?

В моей с Инной комнате – мама!

– Давай так, – говорю неожиданно для себя самой, – мы вместе идём в гороно и вместе идём сдавать мои документы.

– Давай!

Мама смеётся?

И словно в меня бес вселяется: начинаю скакать по комнате.

– Вот уже не думала, что ты умеешь такое… – в мамином голосе удивление.

На улице – солнце, в широкой голубой полосе неба, и – люди.

Когда я была здесь одна, ни улиц с домами, ни людей не разглядывала.

Дома совсем не похожи на поселковые. Красивые. И конца им не видишь, ни вверх, ни вниз. И люди нарядные. Если бы не скорый шаг, которым почти все идут, можно решить, что сегодня – праздник. А сегодня день рабочий.

Мы с мамой как бы пристраиваемся к общей спешке, и нас тоже несёт светом солнца.

Адрес и как добраться до гороно узнали по справочной. Девушка попалась разговорчивая и объяснила нам, что оно находится в самом центре рядом с другими важными учреждениями. К тому времени, как мы подходим к гороно, темп города меняется, и меняется состав пешеходов. Теперь это – пенсионеры, женщины с детьми. Тоже нарядные, но – неторопливые. Десять утра. Волны, нёсшие город на работу, пали в штиль.

Дальше события разворачивались фантастическим образом.

В гороно с мамой говорить не стали, отправили в Комитет культуры, и она попала на приём к однокурснику, который когда-то был в неё влюблён. Услышав мамину историю – ушла от мужа, начинает новую жизнь вместе с дочерью, которая сидит в приёмной, он выскочил в приёмную, пригласил меня тоже к себе, усадил рядом с мамой, тоже в зелёное кресло, и возбуждённо заговорил:

– У тебя – дочка, у меня – два сына, моложе твоей, близнецы. Какая красавица у тебя дочка! Я всегда хотел дочку, – он вздохнул, – похожую на тебя. Она у тебя уже совсем взрослая.

Невысок, широкоплеч, Валерий Андреевич носит незапоминающееся размытое лицо, когда всё на месте и всё как бы смазано. Брови, губы – без формы, нос – не картошка и не курносый, глаза – не голубые, не серые, не зелёные, и тоже без определённой формы. И только родинка на щеке, пышная, коричневая, – знак Валерия Андреевича: не спутаешь ни с кем.

– А я считал, Климентий по-прежнему носит тебя на руках.

– Носит… – кивнула мама.

Валерий Андреевич покосился на меня:

– Надеюсь, ты найдёшь время поговорить со мной.

– Конечно, найду, – улыбнулась мама. – У меня теперь будет много счастливого времени.

Валерий Андреевич оказался волшебником.

Он предложил маме работать в одной из лучших, по его словам, школ и поднял телефонную трубку.

– Васёк, ну, я, чего удивляешься? Ну, клюкнем. Хочешь, прямо сейчас, я угощаю. Ну, конечно, жду услуги. Однокурсница, понимаешь… всю жизнь влюблён. Редкий человек, редкий специалист, незаменимый. Поможешь, поможешь… прописка первое дело. Ну… легко с тобой, с полуслова сечёшь. Ну?! Ну ты даёшь! Ну, конечно, из старых фондов хорошо. Не думаю, что – богачка. Ну?! Не забуду, я тебе никогда этого не забуду. Прямо к тебе… куда ещё? Идут. Ну да, с дочкой. И дочка, и мама – красавицы. Есть люди, с которыми время ничего не делает. Ну?! Нет, это нет, к сожалению. Совсем не то. Спасибо, Васёк. До вечера. Не беспокойся, в лучшем виде угощу.

Мама улыбается. Поверить невозможно, что это она совсем недавно волочила на себе пьяного отца к дивану.

– Машенька, слушай сюда, – сказал важно Валерий Андреевич, когда положил трубку. – Тебе выделяется двухкомнатная квартира. Твой дом на кого записан? На Климентия? Вот и ладненько: хорошее дело – домострой. С пропиской не волнуйся, вся милиция – моя, в лучшем виде сделают. Отдашь паспорта, я позвоню. Вот тебе кабинет Васька в мэрии и адрес милиции.

– А что благодетель в твоём лице попросит взамен за чудеса?

– Вечер надежд и воспоминаний, вечер моей молодости.

Мама встала – лёгкая свечечка! Белый костюм ей очень к лицу.

– Я не могу принять от тебя таких даров.

Валерий Андреевич тоже встал.

– Я люблю свою жену, потому что она до безумия любит меня, заботится обо мне. Я никого никогда не предавал. Ты навсегда в моей душе, ты – моя молодость. То сладостное чувство, что ты породила во мне, никогда больше не повторилось, и за него – спасибо, оно сделало меня добрым.

Неожиданная речь Валерия Андреевича без «клюкнем», «ну» и «сечёшь» подняла меня с места. К моей матери обращён не смытый – острый, умный взгляд.

– А с Васьком… что ж, это его язык… по-другому он не понимает. Я не хотел обидеть тебя, прости. – Он протянул маме руку. – Не бойся, не тебе, себе сделал подарок, в благодарность за то, что всю жизнь ты греешь мне сердце. Я очень рад, дочка слышит, она, наверное, не знает, ты – источник… Ладно, хватит патетики, хотя это не патетика, это – так есть.

К середине дня мы получили ключи от квартиры, сдали наши паспорта на прописку, мои документы в университет на биофак. И в руках я держу брошюру, в которой подробно изложено, какие предметы нужно сдать, на какие вопросы нужно ответить, чтобы поступить в институт.

– Теперь я предлагаю купить Инне подарок, потом вкусно поесть. – Мама стоит возле моего университета, закинув к солнцу лицо, и улыбается.

– А может, завершим деловую программу и посмотрим на твою школу?

– И то правда. Сейчас только три. Начальство ещё, наверное, на месте.

Мы чуть не вприпрыжку бежим по улице. До метро. И в метро побежали бы к поезду если бы не разинули рты. Барельефы, арки, росписи на полу и стенах… Сидим на скамье, рассматриваем.

Маме дали два дня на устройство новой жизни и план её работы на лето: она должна обработать пришкольный участок и из ничего сделать биологический кабинет.

А потом мы едим мороженое. Покупаем Инне летнюю блузку.

– Пойдём в парикмахерскую, – зову я.

– А разве она и ночевать будет там?

Мама хочет быть только со мной.

Мы не разговариваем с мамой. Просто носимся то туда, то сюда по нашему Городу. Казалось бы, сколько дел переделали, а сил – хоть отбавляй.

Инна – дома, когда мы наконец вваливаемся в комнату. Она накрывает на стол. Увидев меня, кидается ко мне и душным пушистым шаром волос тычется в лицо.

– Наконец-то! Я уж думала, с вами что случилось. – Она душит меня в объятьях, а когда наконец отпускает, поворачивается к маме, смотрит на меня:

– А мама… не приехала? – спрашивает удивлённо.

– Это – мама, – смеюсь я.

– Мама? Она – ровесница…

Мы смеёмся, и мама – громче всех.

На столе – ветчина и икра, и мы принесли ветчину, икру. Снова все смеёмся.

Звенит звонок. Инна выскакивает в коридор, хватает трубку.

– Аллё! – кричит она. – Приехали. Да. Вас, – говорит она маме. А когда мама выходит, шепчет: – Какая красавица! Глаза у неё янтарные, ты представляешь себе? Больше всех камней я люблю янтарь. И какие громадные! В пол-лица, точно!

– Ты чего мне разрисовываешь мою собственную маму? Я знаю, какая она.

– Она не просто красивая. Ты тоже очень красивая, но ты… как бы тебе сказать… холодная. А она может повернуть жизнь, может дать жизнь. – Инна с трудом подбирает слова.

В этот момент входит мама, и лицо у неё – такое, будто она тащит на себе пьяного отца и сейчас под его тяжестью рухнет.

– Что-о? – пугаюсь я. – Он жив? Это Ангелина?

– Он жив. И он не крушит дом, и не орёт, и не задаёт Геле никаких вопросов. Он не ест, он не спит, сидит и молчит. Она боится, он с ума сошёл или… что-нибудь с собой сделает. Я должна ехать.

– Нет! – кричу я, а получается шёпот. – Ты не должна ехать.

– Он не может жить без меня. Он погибнет.

– А мы с тобой чуть не погибли из-за него. – Голос мой теперь слышен во всём доме, хозяйка наверняка стоит в коридоре и ловит каждое слово. Но шёпот больше не получается. – И сколько из-за него уже погибло?! Нет, мама, пожалуйста! У тебя – твоя жизнь. Ты за два дня помолодела на двадцать лет.

– Я купила шампанское, – говорит Инна. – И я хочу есть.

Мы послушно садимся за стол. Пьём шампанское, едим.