Текст книги "Бунт женщин"

Автор книги: Татьяна Успенская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 21 страниц)

– Может, только на тебя будет похож? – всё-таки попробовала я успокоить Инну.

– А это ещё хуже.

Хотелось мне или не хотелось, чтобы Инна родила?

Пустой мой живот тосковал о ребёнке, и сгоряча я могла бы любить Инниного сына как своего. Враньё, не хочу я свою жизнь посвятить чужому ребёнку!

Суд над собой – первый в жизни. Других судила. Себя не видела, не знала. «Я» полезло из меня лишь здесь, под общей крышей с Инной, и с ужасом я стала в себе ощущать гены своего отца. Я хочу спать, Инна не хочет – свет не тушит, так и рвётся из меня: «Потуши!» Я не хочу есть макароны, а Инна сварила, так и хочется отодвинуть их. Я стала ощущать свои желания, свои чувства, задавленные в родном доме отцовской властью. Кто я? Почему в глубине моей души шевелится червяк – не надо нам тут ребёнка!

Но Инне – двадцать шесть. Может, у неё-то последняя возможность родить.

– Никто не сказал, что победят его, а не твои гены, – говорю я.

– Чего-о? Какие ещё «гены»?

– Ну, это код от матери и код от отца. Это то, что ты говоришь: «От ублюдка – ублюдок!» Вовсе не обязательно. Твоя генетика вполне может победить. А может, ребёнок соединит всё лучшее и от тебя, и от него. Рассказывала же ты мне, какой он чистюля, аккуратный! Наверняка он хороший работник. И – красивый. Вполне вероятно, девочка от тебя возьмёт фигуру, а от него – черты лица.

– Не хочу! – крикнула Инна и прикусила язык – сейчас разбудит хозяйку.

– Природа непредсказуема. Может, такого человека тебе выдаст, что всю жизнь будешь радоваться. Нельзя самой решать – нельзя идти против природы… против Бога.

– Ты, случаем, не верующая? У меня одна знакомая всё Бога поминала. Чего ты-то так о Боге печёшься? А обо мне, скажи, кто-нибудь печётся? Я вкалываю по две смены и не могу собрать на приданое ребёнку. Сама – раздетая. Рожу – начнутся бессонные ночи. И свободы никакой на двадцать лет. Стоит ли игра свеч, если примется расти ублюдок?!

Рассуждения Инны упали на хорошо удобренную почву: Инна, ладно, мать, а мне-то за что мучиться с чужим ребёнком? Мамой-то не меня он будет звать, Инну.

– А что, если это твоя последняя возможность? – спросила я едва слышно. – Говорят, после чистки часто детей не бывает.

– Откуда ты знаешь?

– Когда лежала в роддоме, слышала: одна там навзрыд плакала. Ей уже – тридцать пять, а снова выскребли. После первого аборта ребёнок не держится.

– Что значит – «не держится»?

– А то и значит. Беременеть она может и семь недель ходит нормально, а как ребёнку пора к матке прикрепиться, чтобы питаться, так – конец, не может – содрана слизистая, и начинает ребёнок в утробе погибать без еды. Ещё чистка, ещё. У неё было семь выкидышей. Врач сказал – больше нельзя, а то совсем матку приведёт в негодность. Ничего я не знаю, Инна. Если стану женским доктором, расскажу.

– А ты хочешь стать женским доктором?

Я молчу. Инна говорит:

– Если бы не я, ты учиться пошла бы! А если я ещё и рожу тебе на голову, возьмёшься помогать и вовсе бросишь мысли об учёбе. – Такого поворота от Инны я не ждала – она способна встать на мою точку зрения! А говоришь, оставить надо, потому что нельзя идти против природы. А против тебя можно?

– Против себя тоже нельзя! – слышу свой напористый голос. – Ребёнок – это семья, а так останешься в жизни одна. Тебе, Инна, надо родить. Обо мне не думай. Ну, не в этом, так в следующем году пойду учиться.

– Пойдёшь или не пойдёшь. Затянет тебя жизнь в свой омут и не высунешь головы, не то что ноги. Я, может, тоже хотела бы забросить к чёрту ножницы.

На том наш разговор в ту ночь и кончился Вставать скоро, и так весь день придётся ходить варёной курицей.

Мы едва дождались окончания рабочего дня и спать повалились в девять часов.

Несколько дней прошло молча. Ели и падали в койки.

А однажды Инна не вернулась домой.

Сходились мы дома в девять тридцать: она после второй смены, я – после занятий на курсах.

В одиннадцать я вышла из дома.

Парикмахерская – закрыта. На улицах – пусто, даже шпаны в этом Городе я за два месяца не встретила ни разу. И, хотя в некоторых окнах горит свет, Город производит впечатление спящего.

И тут, стоя у своего подъезда, я поняла, что случилось: Инну украл Геннадий, затолкал в машину и сейчас «вытрясает» из неё ребёнка, носясь за городом на бешеной скорости…

Роддом – в трёх кварталах от нас. Около двенадцати я вошла в приёмное отделение. Инна не поступала.

В эту ночь, дожидаясь Инну на своей неразобранной койке, голодная и беспомощная, я задала себе вопрос: почему жизнь определяют мужчины?

Не хочу от них зависеть.

В шесть часов утра тренькнул дверной звонок. У Инны же есть ключ! Кто это может быть?! Я кинулась открывать.

Денис?!

Длинный, тощий, с широкими плечами юноши. Ему же только пятнадцать!

– Что случилось? Мама?!

– Мама жива.

Он прошёл за мной в комнату и буквально рухнул на стул у нашего обеденного и одновременно рабочего стола.

– Зачем ты здесь?

– Хотел поговорить с тобой!

– О чём?

– Не сейчас.

Я подвигаю ему чистую тарелку, кастрюлю с картошкой и котлеты, дожидающиеся Инну, смотрю, как жадно он ест.

Глаза у него слипаются, он клюёт носом.

– Ложись на мою кровать, я лягу на Иннину, – говорю ему.

Он сразу засыпает.

Я тоже засыпаю сразу, словно все силы разом покидают меня, засыпаю без сновидений, без страхов.

А просыпаюсь в девять.

В девять я должна быть на работе.

Даже не взглянув на Дениса, прямо в мятой одежде кидаюсь прочь из дома.

Инна не пришла на работу. Её клиенты сидят в очереди к другому мастеру.

Полдня мы с директором – на телефоне. Милиция, бюро несчастных случаев, снова роддом… – Инна нигде не значится. Телефона родителей у нас нет.

Запах одеколона и все другие запахи парикмахерской болью шарят в моём голодном желудке.

На курсы в этот день не иду.

Денис спит.

Вставал или так и спит с семи утра?

Инны дома нет.

Вместо Инны у меня в руках список телефонов, куда мне нужно звонить вечером, – может, поступят о ней какие сведения?

Вещи Инны – в шкафу, в правой его половине. Мне нужна записная книжка, мне нужен домашний и рабочий телефоны Геннадия.

Записной книжки в её вещах нет. Есть письмо от родителей – две страницы ругани, записанной аккуратным убористым школьным почерком: и неблагодарная Инна, и наглая, и исчадие ада, и бесполезная тварь… Конверта нет, и узнать родительский адрес не могу. Перебираю по одной Иннины тряпки, в карманах ничего не нахожу.

Больше всего на свете я хочу спать. Но воображение рисует мне картинки Инниных мучений: Геннадий пытает её, Геннадий избивает её.

– Я очень рад видеть тебя.

Денис стоит за моей спиной, а я сижу на полу перед открытым шкафом и ворохом Инниных вещей.

Вот ещё почему течёт по спине ледяной пот: Денис приехал ко мне. Он долго шёл, долго ехал. У него обтянутые кожей кости. Его надо откормить, а еды осталось мало.

Рядом с ним я совсем маленькая, хотя старше его на год.

В моём новом Городе дождь идёт редко, и воздух – сухой. Наверное, поэтому всё время хочется пить.

Прежде чем идти в магазин, мы с Денисом пьём чай. И я смотрю в его глаза. А он смотрит в мои. Мы молчим. Как молчат незнакомые стеснительные люди, не умея начать разговор. Я не знаю этого Дениса. Над верхней губой у него светлая поросль, в глазах – жёсткость. Нужно спросить, зачем он приехал ко мне, но я хочу пить и пью уже вторую чашку и ем вчерашнюю еду. Она – холодная, а на кухне топчется хозяйка.

Стук в дверь. Хозяйка.

– Не рано ли ты начала водить к себе мужчин?

Мы с Денисом встаём и смотрим на старуху. Она – грузная, ей тяжело стоять. Глазки её серыми мышками с любопытством перебегают с меня на Дениса и обратно.

– Я приехал от её родителей, – говорит Денис мужским густым голосом, – это моя двоюродная сестра.

– Он будет жить здесь, – заявляю я.

Хозяйка неожиданно широко улыбается:

– Очень хорошо. Я поставлю ему койку, а вы за неё будете платить дополнительно. Ясно? После десяти не шуметь.

Жильё кусается. Где я возьму лишние деньги?

– Магазин закроется, – говорю Денису.

И мы идём в магазин.

Денис – младше, а я чувствую себя – под его защитой. Он идёт спокойным шагом взрослого человека. Он знает, как ему жить? Снизу искоса пытаюсь разглядеть выражение его лица, но, кроме острого детского подбородка, чуть припушённого светлой порослью, не вижу ничего.

Когда мы возвращаемся домой с продуктами, я рассказываю ему о жизни Инны и о её исчезновении. Денис слушает внимательно. Не успеваю закончить свою сбивчивую речь, говорит:

– Думаю, она решила избавиться от ребёнка. И неважно, сама ли так решила или Геннадий решил за неё, весьма вероятно, что сейчас она делает подпольный аборт. Моя мать – гинеколог. Она рассказывала: самое опасное, когда женщины идут не к врачам, а к подпольным акушеркам. Знаешь, что такое – подпольная акушерка? Это очень смелая и очень жадная особа, которая на дому освобождает женщину от бремени.

– У Инны нет денег. И взять неоткуда.

Денис пожимает плечами:

– Потом женщины вынуждены всё равно прибегать к помощи врача, потому что они, как правило, искалечены.

Значит, сейчас из Инны по кускам выдирают её живого ребёнка?! Её девочку?

Денис смотрит на меня. Словно светит в лицо сильной лампой.

– Пожалуйста, успокойся, – говорит он. – Мы пока ничего не знаем, да и помочь мы Инне, к сожалению, не можем.

– Зачем ты приехал ко мне? – спрашиваю я наконец.

– Первое: хотел увидеть, удостовериться, что с тобой всё в порядке. Второе: твой отец пьёт, а мать гибнет. Мне кажется, тебе надо быть сейчас с ней.

– Я не могу жить с отцом под одной крышей. Я ненавижу его.

– Он не самый приятный человек, согласен, но – ненавидеть… это уж слишком. Ты молчишь. Мне тоже мой отец не очень нравится, но – ненавидеть… – повторяет он. И ещё повторяет: – Мария Евсеевна гибнет. Она плачет часто. Ей нужна твоя помощь. Понимаешь? Дело вовсе не в твоём отце…

Прямо сейчас ехать на вокзал. Одна ночь в поезде.

– Чем я могу помочь маме? – спрашиваю. – Отец любит её, он не может обидеть её. Он очень любит её, – уговариваю я себя.

– Сомневаюсь, что сейчас он может именно так сформулировать свои чувства, – тихо говорит Денис.

– Какие планы у тебя? – спрашиваю я.

– Глобальные или сиюминутные?

– И те, и другие.

– Глобальные: экстерном закончить школу, поступить в этом году в институт. Сиюминутные – уговорить тебя вернуться домой.

– Когда ты собираешься обратно? – спрашиваю осторожно.

– Я могу вернуться только с тобой. Тебе тоже нужно закончить школу.

– Почему ты привязываешь себя ко мне?

– Потому что я могу вернуться только с тобой.

– Я не понимаю.

– Понимать нечего. Я буду там, где будешь ты, – сказал он твёрдо.

Распахнулась дверь, и в комнату почти впала Инна.

Мы бросились к ней, едва подхватили.

Белая маска вместо лица, сбитый в одну сторону, смятый шар волос.

Не успели посадить её на кровать, как вошёл Геннадий. Он положил на стол конверт с деньгами.

– Надеюсь, хватит на восстановление сил. Также надеюсь, мы никогда больше не увидимся. – И он пошёл к двери.

В одну секунду Денис оказался перед ним и загородил выход.

– Что всё это значит? – спросил жёстко.

– Это значит, что это не твоё дело. А ты, собственно, ей кто?

– А я её брат, и это моё дело. Что всё это значит? – повторил он свой вопрос.

– Это значит, что у нас с ней нет больше никаких общих дел.

– Это я понял. Что произошло с ребёнком? Ты велел ей избавиться от него?

– Я не велел. Она сама.

– Что ты сделал, чтобы ребёнок погиб? Я не получил ответа.

– Я нашёл доктора… – невнятно произнёс Геннадий.

– Ты нашёл подпольную акушерку и заставил Инну сделать подпольный аборт, так?

– Да что ты лезешь в чужие дела? Откуда ты взялся? Она не говорила мне ничего о брате.

– Она тебе вообще ни о чём не говорила. А скорее всего, ты её просто не слушал – тебе было неинтересно. Ты видишь только себя. Сейчас мы с тобой вызовем милицию, и ты дашь свои показания поподробнее. Тебя будут судить за убийство.

– Такой статьи нет, – говорит насмешливо Геннадий.

– Такая статья есть. Ты подстерёг женщину, силой запихнул её в машину, затем привёз её к акушерке и принудил избавиться от ребёнка, так? А вот вещественное доказательство. Конверт с деньгами. Ты загремишь на длительный срок.

– Отпусти его.

– Почему? – спрашиваю я Инну.

– Почему я должен отпустить его? – повторяет мой вопрос Денис.

– Потому что я не хотела родить от него. Кто получится от такого подонка? – Слабый, прерывистый Иннин голос скребёт по коже наждачной бумагой. – Он сделал лишь то, на что я никак не могла решиться. Если бы я хотела оставить ребёнка, я бы не далась акушерке.

– Он привязал тебя? Он держал тебя? – спросил Денис.

– Откуда ты знаешь? Да, он держал меня. Но я рада. Был мальчик. Я не хотела мальчика. Был бы похож на него.

– У тебя никогда не будет детей, подлец! – сказал Денис. – Ты обречён на одиночество. Ты будешь ползти за женщиной, чтобы она пожалела тебя…

Геннадий хохотнул:

– Любую поманю…

Со всего маху Денис ударил Геннадия по ухмыляющейся физиономии.

И сразу хлынула кровь.

Денис снова ударил кулаком в лицо. И ещё раз. И ещё. Он исступлённо молотил Геннадия кулаками по лицу, а Геннадий, залитый кровью, мотался перед ним из стороны в сторону. У него вспух нос.

Денис очнулся, когда Геннадий выплюнул зуб и стал сползать по двери на под.

Длилось всё это несколько секунд.

…Кровотечение у Инны началось ночью.

«Скорая», роддом, приёмное отделение. Круг замыкался. Вчера Инна «сюда не поступала», сегодня поступила. Сразу на операционный стол.

Мы ушли из роддома лишь после того, как Инна уснула в послеоперационной.

Снова мы ложимся спать в шесть часов утра.

Но я не просыпаюсь в девять. Я просыпаюсь в двенадцать от крика хозяйки:

– Иди к телефону.

Это заведующая. Рассказываю ей об Инне и снова падаю – спать.

В этот вечер мы снова сидим друг против друга.

И снова Денис просит меня вернуться домой.

– Я не люблю дождь, – говорю Денису. – И я не хочу видеть своего отца.

– Но ты любишь мать и хочешь видеть её. Ты знаешь, Мария Евсеевна – больной человек, у неё обострение астмы.

– Пусть она приедет ко мне. Работу она в большом городе найдёт.

– Тебе нужно закончить свою школу, что много легче, чем кончать чужую.

– Я не хочу учиться у отца, я не хочу преподавать в школе математику.

– Преподавать насильно никто тебя не заставит, а отец больше детей не учит, он не может, он пьёт, я говорил тебе. Математику ведёт новая женщина. Тебе-то учиться всего несколько месяцев. Надо получить аттестат. Аттестат – это надёжное будущее. Если ты вернёшься, я тоже попробую окончить школу в этом году.

– Как же ты сможешь подготовить все предметы?

– Почему «все»? Я уже сдал биологию и химию, когда ты уехала. Для меня самый трудный предмет – математика, я буду сдавать её первой, если вернусь. И физика мне трудна. Остальное – ерунда.

Снова жить под одной крышей с отцом?! Отца за его убийства никто не ударил по физиономии, а у него на счету побольше душ, чем у Геннадия. Но Денис сказал: мать может погибнуть. Я хочу видеть мать.

– Мне осталось две недели до окончания курсов, – говорю наконец, – и я получу диплом бухгалтера.

– Хорошо. Подождём диплом. А я пока начну заниматься. Но прежде всего мы пойдём на почту и позвоним твоей матери. Ты скажешь ей, что скоро вернёшься, чтобы у неё появилась надежда.

Но я сказала маме совсем другое. Я сказала ей, что ко мне приехал Денис и ввёл меня в курс дела. Я сказала, что прошу её бросить отца и перебраться навсегда ко мне. Сказала, что здесь нет дождей, дышать легко, она здесь выздоровеет очень быстро, потому что её астме здесь не выжить.

Голос мамы произвёл на меня странное действие – я стала совсем слабой.

– Доченька, – плакала на другом конце провода мама. – Дай номер телефона, я буду звонить тебе. Доченька!

– Ты приедешь?

– Я не могу оставить отца.

– Ты его любишь больше, чем меня?

– Я не могу оставить его.

– Пусть он пьёт без тебя, пусть погибнет.

– Я люблю его.

– Больше меня?

– Ты не можешь погибнуть. Рядом с тобой Денис.

Я сейчас маленькая девочка в маминых руках. Она купает меня. Она одевает меня. Она прижимает меня к своей груди. Она смотрит на меня ласкающим жалеющим взглядом.

– Я позвоню тебе, доченька, как только смогу, не трать деньги. Спасибо, доченька… ты позвонила мне…

– Мама, не плачь, мама!

Гудки бьются в моё ухо.

Почему в этом Городе не идёт дождь? Мне сейчас не хватает моего дождя, пусть он зальёт меня.

Мне нужно ехать домой. Нужно срочно помочь маме, пока она не погибла, как погибли Шушу, Люша и Бог знает кто ещё…

Моя мама – одна, без меня.

Две недели прошли, как проходят и минуты, и годы. Денис целые дни сидел в библиотеке – готовился к экзаменам. Инна работала и восстанавливала свои силы, теперь она взяла лишь одну смену, ей не нужно больше копить деньги для ребёнка.

Единственное событие случилось в эти две недели – Денису исполнилось шестнадцать лет. Мы с Инной купили ему красивую рубашку и галстук, испекли торт, приготовили вкусный обед. Денис, видно, не ожидал, он очень удивился, растерялся и весь вечер повторял одно слово: «Спасибо!»

Диплом бухгалтера оказался небольшой картонной книжечкой, но в нём значилось, что у меня теперь есть профессия и, скорее всего, я не умру с голоду.

Прощались мы с Инной в парикмахерской.

– Ты вернёшься? – спросила Инна.

– Я вернусь, – отвечала я.

– Не потеряй Дениса, – сказала она. – Таких, как он, больше нет.

Инна просит меня вернуться обязательно, говорит о том, что будет скучать обо мне, что я стала ей сестрой, а Денис – братом.

А я слушаю и держу руки на своём животе. Он – пустой. В нём нет моего сына. И виноват в этом отец, с которым я снова должна жить под одной крышей.

После потери ребёнка Инна перестала улыбаться. Ни разу не надела яркой одежды, ходила в одном и том же, тёмном скромном платье. Злой прищур, ненависть к посетителям. Посетители – мужчины. Инна – мужской мастер. Мне хочется сказать ей: «Не проткни им голову, твои клиенты не виноваты в твоей беде». Вместо этого говорю:

– Пожалуйста, ешь побольше и больше гуляй. Я пошла. – А сама продолжаю стоять. – Может, на подготовительные курсы устроишься и вместе в институт поступим?

– Ты чего? Профессия вот она, кормит меня.

– Разве жизнь – еда? Для души.

– Для души читать с утра до ночи, не понимать ни черта в чужой учёности, завидовать чужому уму? Не для меня. Я себя всегда прокормлю. – Инна полоснула по мне несчастным взглядом. – Ты вот возвращайся.

…Нам с Денисом достались боковые полки, в проходе. Не посидишь рядом – идут и идут люди, чуть не по ногам. Большую часть пути мы стоим в тамбуре, глядя в окно.

– Ты куда хочешь поступить? – спрашивает Денис.

– Не знаю, не думала.

– Чем тебе нравится заниматься?

Смотрю в светлые узкие глаза Дениса.

– Мне кажется, тебе понравилось бы работать с людьми… – говорит он. – Ты стала бы замечательным преподавателем.

Я вздрагиваю. Денис толкает меня на те же рельсы, что и отец.

– Не нравится школа, можно преподавать в институте, – замечает Денис мою реакцию. – А можно стать психиатром. Сколько людей нуждается в помощи! Ты так мягко и терпеливо говорила с Инной! Благодаря тебе она пришла в себя и начала работать. Если бы не ты, неизвестно, сколько ещё лежала бы уткнувшись в стену. А то и покончить могла бы с собой!

– А ты на биофак пойдёшь?

– Нет, конечно. Я хочу стать геологом. Хочу подальше от людей, от цивилизации!

– А как же твои любимые звери?

– Звери мало живут. Не хочу переживать их смерти, их страдания. Это издевательство – держать их не в природных условиях.

– Можно изучать их в природных условиях.

– Я ехал к тебе в поезде, смотрел в окно. Деревья, поля, холмы – такой покой! Захотелось самому побыть в покое, вышел на остановку раньше. Тишина в лесу, свет в поле… дышать легко.

– Что же ты хочешь изучать?

– Камни.

– Они – холодные, жёсткие!

– Они – спрессованная, когда-то тёплая жизнь. Они тоже живые. В них те же элементы, что и в нас с тобой, просто переставлены по-другому. Кто знает, чем, кем они были раньше. Из вулкана лава – жидкая, огонь, а – застывает валунами, камнями, причудливыми фигурами.

– Но ты так хорошо знаешь биологию, её можешь сдать не готовясь!

– То, что знаю, уже моё. Хочу знать больше…

Если бы мне предоставили право выбора: мой сын или Денис? Почему «или»? Я могла бы родить сына, вернуться домой, и ко мне пришёл бы Денис. Пришёл бы?

– А как ты относишься к психологии?

Наверное, все в поезде давно спят. И проводница спит. А мы с Денисом стоим в тамбуре. И он задаёт мне вопросы. Но то ли светлый узкий взгляд Дениса, то ли наше бессонное стояние в тамбуре, когда весь мир вокруг погружён в сон, то ли страх перед дождём и пьяным отцом… я не могу отвечать.

Денис провожает меня домой.

Дождя в этот час в нашем Посёлке нет Есть раннее утро. Оказывается, поезд, когда везёт людей на север, останавливается на нашей станции в пять сорок три утра. Вот почему я никогда его не видела и не слышала, и долгие годы мне казалось, что есть в мире один-единственный поезд: тот, что может увезти меня на юг, от дождя!

Дождя нет. Исходит, истаивает последними часами ночь, цепляется за фонари и крыши домов, не хочет пускать свет.

Денис стоит передо мной у крыльца нашего домика, за который не надо платить ни копейки, и держит мою сумку с вещами. Вещей мало, я не купила себе ни одной новой, несколько старых тряпок и диплом бухгалтера.

Под лампой, что освещает крыльцо, не светятся его волосы, спрятанные в капюшон куртки, глаза – в тени, и весь он, до рта, застёгнут на железную молнию.

Мы стоим и стоим, как в тамбуре поезда, одни в мире, погружённом в сон.

Сейчас я открою дверь, и проскользну по спящему ещё какое-то время дому в свою комнату, и лягу в свою постель, и усну без сновидений. А может быть, не усну, а буду держать перед собой узкие светлые озерца глаз и смотреть в них.

Прошла, наверное, целая жизнь, в окне гостиной вспыхнул свет.

Мама проснулась. Мама ждёт меня. Мама кипятит чай и печёт мне мои любимые оладьи.

Денис поставил сумку на крыльцо, повернулся и пошёл прочь. Он шёл и не оглядывался. А я стояла рядом с сумкой у ноги на крыльце своего дома и смотрела, как уходит от меня Денис, мужчина, которого нельзя ненавидеть.

За моей спиной, в моём тылу – мама, она печёт мне оладьи.