Текст книги "Бунт женщин"

Автор книги: Татьяна Успенская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 21 страниц)

– Представляешь, я и не знала, что существует женское движение. Есть убежища, в которых прячутся женщины от мужей, отцов и любовников, это специальные дома, далеко за городом, никто не найдёт. А когда избитая женщина приходит в себя, ей помогают найти работу. Правда, этих убежищ ещё очень мало у нас. Там и с детьми можно, потому что пьяные избивают и детей, а то и убивают. – Инна говорит с полным ртом, из некоторых фраз получается каша.

– Мама, а что ты ждала? Ему нужно время, чтобы пережить удар. Пожалуйста, подожди что-то решать.

– Не надо жалеть мужиков! – приходит мне на помощь Инна. – Не просто так вы убежали, – говорит она маме. – Достал ведь. Такая, как вы, просто так не убежит. – Инна обнимает мою маму за плечи. – Пожалуйста, дочку пожалейте, она без вас была замороженная, вы у неё одна, она нуждается в вас. А ты перестань реветь, это – шампанское, оно всегда выжимает слёзы, совсем развезло тебя!

– А ты, часом, не психотерапевтом работаешь? – улыбается наконец мама.

– Я работаю парикмахером, мне все в парикмахерской жалуются на жизнь, я утешаю.

– Вот я и говорю.

– Я купила «Снежинку». – Инна бежит к холодильнику, достаёт большую коробку с тортом. – За ней все гоняются. Хрустит и тает.

Звенит звонок.

Руслана. Остановилась в дверях, заняла весь проём.

– Здравствуйте! Простите, что помешала. Инна говорила, должны прибыть. Я заскочила на минуту, у меня ещё много дел. Важная информация: завтра к нам приезжает президент женского движения столицы. Их организация покруче нашей. Вам будет интересно, я уверена.

Наверное, Руслана ещё долго продолжала бы стоять в дверях и говорила бы бесконечно, а Инна бесконечно горела бы факелом, вытянувшись к ней, если бы мама не сказала:

– Пожалуйста, присаживайтесь к столу.

– С удовольствием. – Руслана уселась на наш четвёртый, и последний, стул. – Я очень люблю поесть.

На Инну она даже не взглянула, жадно, по очереди, смотрела то на маму, то на меня. В её крупной голове наверняка уже строились планы о нашем вступлении в женское движение и о нашей работе. Руслана разглядывала нас с мамой и ела. Не прошло и пяти минут, как она, порозовевшая, удоволенная, откинулась на стуле и снова заговорила:

– Положение женщины в нашей стране известно: мужское правление и религия отвели женщине роль служанки на работе и дома, с мужем. И самое трагическое в положении женщины: она сама не замечает, что не человек. Процесс разрушения личности происходит подспудно, незаметно, как незаметно формируется в организме человека рак.

Наверное, так блестели глаза у Савонаролы, когда он кричал, что мир погибнет в огне.

– Способности, идеи, творческий потенциал погибают прежде всего. Дольше всего держится инстинкт самосохранения: женщина учится отключаться, когда её обижают. Но всё равно постепенно в ней формируются рабская психология и депрессия.

Меня раздражает Руслана, и я иду в коридор.

Носом к носу сталкиваюсь с хозяйкой. Через плечо у неё перекинуто полотенце. Она на глазах розовеет, но тут же находится:

– Иду поздороваться, вот, соскучилась, хочу познакомиться с твоей мамой.

Я не понимаю, что она говорит. Но её голос снимает моё напряжение. Обнимаю её, целую в щёку.

– Я тоже соскучилась.

– У вас гостья, я в другой раз, – говорит хозяйка и исчезает в своей комнате. А я бросаюсь к телефону.

Насколько позволяет провод, утягиваю трубку подальше от нашей двери и зову:

– Ангелина Сысоевна! Как хорошо, что вы дома! – На ответный крик «Доченька!» я прошу: – Приведите к отцу Валентину. Она училась в моём классе. Она – мудрая, она что-нибудь придумает. Она умеет найти выход из всех ситуаций! Попросите Витю связаться с ней, объяснить ей, что случилось, что я прошу её вывести отца из депрессии. Умоляю, сделайте всё, чтобы мама осталась со мной.

– Я делаю, доченька, что могу. Прибежала покормить своих мужчин, сейчас бегу обратно.

Ночую там, готовлю там. Отлучаюсь только в магазин и покормить своих. Я так боюсь… В школу не пошёл. Звонил завуч, почему не явился на практику, ну, я объяснила – тяжело заболел. Я стараюсь, доченька. О Валентине ничего не знаю.

– Он танцевал с ней весь вечер. Может, она сумеет расшевелить его. Только не давайте ему выпивать. У него ампула.

– Я знаю, доченька, я помню. Как вы там?

– Если бы не отец, чудесно. Маме дали квартиру и работу в школе, я подала документы. Завтра будем устраиваться.

– Сделаю всё, что зависит от меня, доченька. Я даже бюллетень взяла.

– Если нужно, да: имеете право уничтожить виновника терзаний без жалости, как без жалости он порабощал вас, – встречают меня слова Русланы. Она возвышается над столом могучим своим торсом, пылает щеками.

Откуда Руслана всё про нас знает? Почему я перед ней, как кролик перед удавом? Стоило столько времени высвобождаться из-под власти отца, чтобы здесь подпасть под власть Русланы. Не хочу. Пусть она тысячу раз права, пусть так всё и есть, как говорит она, но выход мы с мамой найдём сами.

– Зависеть надо только от себя! Жалость и пресловутое чувство долга – самые мерзкие чувства, они рушат личность, а жизнь – одна: возьми её удовольствия, и она станет подарком.

– Я хочу спать, – прерываю я Руслану, хотя то, что она говорит, мне на руку!

– Ну и что делать? – тихо спрашивает мама.

– Ой, мне давно пора, – смотрит Руслана на часы и встаёт. Очевидно, она выбрала из нас двоих маму и будет со всей своей истовостью обрабатывать её.

– Делать?! Это хороший вопрос. – Руслана усмехается. – Есть что делать. Прежде всего – то, что хотите вы! Только вы! – Не взглянув на Инну, Руслана выходит из комнаты.

Инна начинает плакать. Плачет она навзрыд, как грудные, без остановки.

– Что ты, девочка? – спрашивает мама.

– Ну, и чем, чем, скажи, отличается насилие над тобой Русланы от насилия Геннадия? Её власть над тобой от власти Геннадия? Ты снова под каблуком. Ну же, Инна, прошу тебя, очнись. Ты сама человек, понимаешь?

– Не понимаю, о чём ты? – спрашивает мама.

– Конечно, не понимаешь. Откуда тебе такое понимать? Вот на! – Я бегу к своей сумке, вынимаю пачку мелко исписанных листков. – Читай!

– Что это? – спрашивает мама.

– Руслана, когда вступила с Инной в определённые отношения, дала Инне почитать свой дневник. Инна, конечно, читать не стала, не захотела поднапрячься и сама разобраться, с кем свою жизнь связывает теперь. Захотела бездумно – снова под бич и чужую власть. Но она меня спросила, что ей делать с дневником, я и попросила её снять ксерокс и прислать мне. После этого я восстала против их отношений. Но Инна не захотела слушать меня. Чего тут понимать, мама? Лесбиянка Руслана, вот кто, Иннин «мужчина». Почитай, мама. В чём, в чём, а в честности перед собой Руслане не откажешь. Много чего узнаешь.

Мама выпрямилась и смотрит удивлённо на меня.

– Да, Инна опять жертва, Инна опять раба! – кричу я. – Свобода женщины – ложь, понимаешь? Инна хочет подчиняться. А Руслане нужна власть.

– Что с тобой, доченька? – испуганно спрашивает мама. Бог с ней, с Русланой, что с тобой? Ты совсем больна. Чего ты так боишься?

– Савонаролы, – выдавливаю из себя и плюхаюсь на стул.

– При чём тут Савонарола, он, кажется, жил в пятнадцатом веке.

Не в пятнадцатом… сейчас живёт, только в другом обличье. Глаза и плюющийся искрами костра рот!

Мама обнимает меня.

– Ты горишь?! Ты трясёшься вся, ты совсем больна, у тебя лихорадка. Почему всё так тебя тревожит? Какое отношение к тебе имеет Савонарола, какое отношение к тебе имеет Руслана?

– Общее… – шепчу я, – цепляется… – У меня стучат зубы.

Савонарола, Руслана, герцог Чезаре Борджиа, Нерон…

– Одно и то же… не ходи, мама, к ней, – шепчу я.

Меня поят валерьянкой. Меня укладывают в постель. Четыре руки растирают меня. Два голоса баюкают меня.

– Мама, не уезжай от меня, – сквозь стиснутые сонные зубы наконец выдавливаю я.

– Нет, конечно, нет, я не уеду. Так ты этого испугалась?

– Она больна, – голос Инны.

– Она очень впечатлительна, настрадалась, терпит в себе, а Руслана коснулась болевой точки. – Мамин голос. Мамины руки.

– Мама, не уезжай. Мама…

– Я с тобой, доченька, только с тобой, ничего не бойся, я буду жить для тебя.

– И для себя, мама!

Говорю или думаю? Я уже сплю, и уплывают от меня Шушу с телом водоросли, Люша, отец, Пыж из моего детства со своей горько-сладкой слюной, Савонарола, Руслана.

Глава вторая

Виктор рассказал Валентине о том, что случилось, передал мою просьбу, и она вызвалась помочь вернуть отца к жизни.

Валентина не назвала его по имени-отчеству и не воззрилась на него влюблённым горящим взором, как сделала бы Люша, она сказала:

– Хочу есть. – Сказала таким тоном, каким говорят избалованные красавицы.

Она и есть избалованная красавица.

– Покормите меня, пожалуйста, – капризно говорит Валентина моему отцу.

И отец… поднимает голову. Бессмысленно смотрит на Валентину. Наконец на смену отрешённости является удивление.

– Ты откуда взялась? Что тут делаешь?

– Зашла поужинать. Гуляла, иду, думаю, почему бы не заглянуть? Я очень хочу есть. Пожалуйста, покормите меня.

– От меня ушла жена, – говорит отец. И кричит: – Никого я не любил, только её. Никто мне не нужен, только она. А она… бросила меня.

– Как я понимаю, она уехала не с мужчиной, а с вашей родной дочерью. Вполне естественно, что она боится за Полю… после такой травмы. Поля до сих пор не пришла в себя. Не думайте сейчас о дурном. Мария Евсеевна никогда не изменяла вам и не изменит, она – глубоко порядочный человек, она – редкий человек, она любит вас, она хочет помочь дочери.

Душ Валентининых слов действует – отец встаёт со стула, на котором просидел сутки, и – оглядывается.

– Врёшь ты всё. Смотри, голый дом, увезла цветы, увезла деревья.

– В другой город?! Она знает, вы заняты, вы можете забыть полить их. Что особенного, попросила подругу заботиться. Вы посмотрите на себя… с лица спали. Когда вы в последний раз ели?

– Знаешь что, посмотри ты, что у нас есть.

– Нет уж, лазить по чужим холодильникам…

Отец идёт к холодильнику сам. Достаёт тарелки с едой – дары Ангелины Сысоевны, аккуратно укутанные плёнкой.

В этот вечер Валентина не ушла домой. Она легла в моей комнате. Утром вышла, когда отец уже уходил на работу.

– Ты придёшь накормить меня обедом? – спросил он от двери.

– Я – вас? Почему? Где это видано, чтобы гостья кормила хозяина? Я не домработница, не уборщица, не служанка… – Валентина потянулась, демонстрируя свою великолепную фигуру.

Отец шагнул от двери к ней.

– Вы опоздаете на работу, – усмехнулась она. – Дверь я захлопну.

– Я дам тебе ключ…

– Не надо. Если я и загляну в гости, то только когда вы будете дома и когда на столе будет обед. – Она рассмеялась и закончила громко: – Вы опоздаете на работу, раз, я опоздаю на почту – мне надо отослать в институт документы, два, меня хватятся родители и найдут у вас, три.

– Они не знают, что ты у меня?

Валентина смеялась так заразительно, что и отец улыбнулся.

– Вы что? Может, вы думаете, они сами доставили меня сюда? Я у Сонюшки, понимаете? Поэтому мне сейчас нужно срочно сматываться к ней. Родители пробуждаются в восемь тридцать и сразу примутся звонить. Сейчас без семи минут восемь, у меня мало времени.

– Обед будет готов, обещаю, я жду тебя в три часа.

– Ну, если будет… – Валентина ослепила отца улыбкой, – может быть, и приду… или позвоню, я ещё подумаю.

Отец пошёл к двери и тут же вернулся:

– А куда ты собираешься поступать? Ты уедешь?

– Обязательно уеду. Поступать буду на химфак в столичный университет, вы, кажется, там учились?

– Как, ты уедешь?! А я?!

Валентина смеялась, закинув отягощённую косами голову.

– Какую судьбу вы предлагаете мне? Сидеть возле ваших колен и смотреть вам в руки: накормите вы меня или нет? Мне нужны моя профессия и мой кусок хлеба.

– Пожалуйста, прошу тебя, поступай в институт нашего райцентра, он всего в часе езды! Я буду приезжать за тобой.

– Вы опоздаете… вы уже опоздали. Обещаю сегодня документы не отправлять.

Когда отец ушёл, Валентина опустилась на стул, на котором он просидел больше суток.

Была ли она влюблена в моего отца? Она не знала. Увидела не блестящего, к какому привыкла за школьные годы, – небритого, жалкого. И именно его небритость и жалкость совершенно неожиданно добрались до самых чутких точек её доброты.

Её первая победа. Он встал и пошёл. Он очнулся.

Не признаваясь никому и прежде всего – самой себе, Валентина хотела быть актрисой.

Не то чтобы она играла каждую минуту своей жизни, нет, конечно, но ей нравилось засмеяться, когда хочется зареветь, начать учить уроки или мыть пол, когда хочется без сил повалиться на кровать…

По натуре робкая, готовая примириться с ситуацией, с обидой, она научила себя не примиряться.

«Почему вы несправедливо поставили ему (ей) «двойку»?» – Её трясло от страха – сейчас вызовут родителей, обвинят в наглости, а голос вскидывался гневом в защиту обиженного. Игра получалась сама собой и прежде всего с ней самой, с Валентиной. Игра рождала её другую, не знакомую ей самой, а потому – интересную.

Но сейчас победа принесла усталость.

Что за человек Климентий Григорьевич?

Блестящий математик. Мог решить мгновенно самую трудную задачу из вступительных программ. При них открывал нераспечатанные пакеты, выписанные им по почте из университетов разных городов. Учитель от Бога. Самых тупых выучивал и задачи решать, и запоминать формулы. Ни один его ученик не провалился в вуз по математике. Красавец. Девчонки школы повально влюблены в него: «Климушка велел», «Климушка решил», «Климушка – самый умный»… Все знают, Люша умерла от любви к Климушке. Вполне понятно.

Может, и она, Валентина, готова умереть из-за любви к нему…

Но, когда Сонюшка, глядя на Валентину прозрачными голубыми глазами, млея, с придыханием шептала, как он смотрел на неё и какой он необыкновенный, Валентина начинала издеваться над ним: «Ну и что в нём особенного? Рост? Длинных – полшколы. Глаза с поволокой? Вокруг зрачков – красные прожилки. Губы – красиво очерчены? Оглянись-ка, у многих губы красивые». На каждое Сонюшкино «ах» являлось «фи».

Сейчас она, беспомощная, висела на стуле, позабыв о Сонюшке и родителях. Как вести себя дальше?

Она безоглядно кинулась в спасатели. Но есть три «или».

Или пожертвовать собой ради Климушки и в самом деле посвятить ему свою жизнь?

Или не жертвовать собой, не рушить свою жизнь, свои планы и немедленно сбежать отсюда навсегда?

Или всё-таки сыграть роль спасателя? Простая игра: утешить… а там, когда он научится жить без жены, сбежать?

Но почему-то сегодня – на грани старой и новой жизни – актёрские гены не включались в игру.

Прийти на обед – значит не играть, значит остаться с ним навсегда и забыть о химии.

Не хочет она принести себя в жертву… никому.

Что делать?

Глава третья

Ангелина Сысоевна позвонила нам около десяти утра.

Инна уже давно убежала на работу, мы с мамой завтракали. Трубку взяла я.

– Климентий в школе. Валентина – сущий клад. – Ангелина Сысоевна передаёт подробно, что узнала от Валентины. – Он пригласил её к обеду, сказал, обед будет. Стройте свою жизнь, – закончила Ангелина Сысоевна.

Стою у телефона. В трубке гудки.

Иду в комнату – мама убирает койки. Жду, когда закончит. Поворачивается ко мне.

– Это Геля?

Передаю слово в слово её рассказ. Мама садится на застеленную койку и смотрит на меня.

Поедет отбивать отца?

– Он сам будет готовить обед?!

Ещё мгновение таращится мама на меня и – хохочет. Ходит по комнате – хохочет. Я никогда не видела маму хохочущей, она – тихая и смеётся очень редко, и смеётся тихо.

– Сам приготовит обед?! А я-то… столько лет… беспомощный в быту… останется голодный… жалела… обслуживала…

Слёзы слетают с ресниц.

– Не плачь, мама, он не стоит тебя, он…

– Я плачу?! От радости. Я свободна от него! Никогда не служи никому, доченька, никогда не жертвуй собой ни для кого… Никогда, слышишь? – повторяет она – заклинанием.

В этот второй день нашей новой жизни мы носимся по Городу, ищем мебельный, в котором разом можем купить всё, что нам нужно. Спасибо Ангелине за сохранённые деньги! С тахтами, столами, стульями и шкафами едем к нашей новой квартире. По комнатам и кухне ходим на цыпочках. Наше собственное жильё, моё и мамино. Никто никогда здесь не будет читать нам нотации, никто не будет здесь злопыхать и грозить убить, никто не будет ни в чём обвинять нас. Начало жизни. Я родилась в эту минуту, здесь, когда грузчики расставили по комнатам тахты и письменные столы, повесили в кухне шкафчики, когда мы с мамой сели за наш кухонный стол.

Солнечный свет чуть дрожит в нашей кухне, в нём рождаются мои первые «хочу»:

– Я хочу к морю. Я хочу в лес.

– Все «хочу» потом, сначала мы идём в ресторан.

– Дорого!

– Недорого. Осталось ещё много денег от тех, что дала Геля. Даже если бы я не поступила на работу, мы с тобой легко прожили бы три-четыре месяца.

– Как я поняла, ты одолжила Ангелине деньги, завещанные тебе матерью? Но почему Ангелина столько лет не возвращала?

– Так мы договорились, У неё они были сохраннее. Я транжира, – улыбается мама. – Мы с тобой вполне заслужили ресторан и праздник, сегодня начинаем новую жизнь.

Я мотаю головой:

– Не новую. Я вообще… начинаю жить сегодня.

Мама не говорит «Бедная моя!», не льёт надо мной слёз, она улыбается.

Мы трогаем блестящую, чуть розоватую поверхность стола, разглядываем весёлые шкафчики и тумбы. Кухня, большая, светлая, теперь главная наша комната.

– Сюда можно поставить телевизор к закрывать дверь, если кто-то один смотрит, а другой или спит, или занимается, правда?

– Правда, но сначала нам нужен холодильник, – говорит мама. – Ложки-плошки-кастрюли…

– Вилки, ножи, чашки, – подхватываю я. – Так что сначала?

– Сначала ресторан, ложки-плошки-кастрюли – завтра. У нас есть ещё целый день на обустройство. Сегодня ещё поночуем у Инны.

– Нет! Давай ночевать дома, – прошу я.

– В грязи? Надо же вымыть стены и полы! А приготовить еду не надо? А как мы здесь даже без чайника и без тарелок? Пожалуйста, потерпи один день, тем более вечер у нас занят.

– Чем?

– Помнишь, Руслана пригласила нас на встречу с главой женского движения?

– Мама, я не хочу. Я потому не хочу и у Инны ночевать. Я не хочу никаких движений, ни женских, ни мужских, я не могу видеть жал кой зависимости Инны от Русланы, я не хочу никаких отношений ни с кем.

Мама молчит, и вдруг я понимаю: ей необходим противовес, немедленно она должна что-то противопоставить всей прошлой жизни, почувствовать себя значимой.

– Но у тебя есть школа, дети… – поспешно говорю я. Хотя какие дети в июне? Они придут в школу первого сентября, сейчас долго никаких детей не будет! – Хорошо, я согласна.

И мама улыбается:

– Спасибо.

Мы идём в ресторан.

Солнце съехало ко второй половине дня, к западу, но всё ещё жарко, и мы ещё в испарине.

Ресторан – это отдельная глава новой жизни.

Он полупуст. Оркестра, естественно, ещё нет, но музыка звучит, тихая, тягучая. Она втягивает в себя наши отрицательные эмоции, в нас устанавливает покой.

Не успеваем мы сесть и окинуть взглядом кадки с цветами, разнокалиберные столики – на двоих, четверых, шестерых, с уютными лампами и букетами в голубых вазочках, как к нам подлетает молодой человек.

Улыбка и – рыжая копна на голове, кусты рыжих бровей и – ржавчина глаз. Люшина расцветка…

– Здравствуйте. Вот меню, но могу посоветовать.

– Что же вы можете посоветовать?

– Прежде всего представьте себе, что вы дома. Мы – получастные, зелень и огурцы сами выращиваем в теплицах круглый год. Мы любим вас, посетителей, и ощущаем вас нашими родственниками. У всех у нас, работников ресторана, есть другая, своя, жизнь. Я, например, в будущем году закончу… – и он называет институт, в который я только вчера подала документы. – Меня зовут Яков. Первый мой совет – расслабиться и начать отдыхать. Каждый понимает отдых по-разному. Для меня начать отдыхать – улыбнуться и поверить в сказки.

Мы слушаем Якова и в самом деле невольно улыбаемся.

– Во-вторых, я могу рассказать вам о нашем меню. Мне кажется, вы до сих пор не часто ходили по ресторанам, и вам повезло, что попали к нам. Повезло вам и в том, что пришли сегодня. Сегодня у нас форель, судак и солёная сёмга. Это что касается рыбного ассортимента. Мясной представлен более широко: кутабы, ростбифы, телячье рагу, шашлык, бараньи котлеты, языки говяжьи, поросята с хреном…

– Хватит, – мама смеётся. – Вы совсем нас оглушили. Вы правы, по ресторанам мы не ходим, и поэтому выбор для нас – сложная задача. Что хочешь ты? – Она смотрит на меня.

Я не ела ни одного блюда из тех, что перечислил Яков.

– Задам вопрос попроще – рыбу или мясо? – улыбается Яков. – Хотите, подарю совет?

– Это будет очень любезно с вашей стороны.

Вот-вот сорвётся мама с места и заскачет по залу. Яков смотрит на неё восхищённо.

– Вы начали отдыхать, теперь, может быть, вы поможете и вашей подруге расслабиться.

– Это не подруга, а дочка. А впрочем, вы правы, она мне скорее подруга. Слышишь, Полюшка, расслабься и начни отдыхать.

– Как всякий голодный человек, я готова съесть целого барана, – слышу свой голос.

– Спасибо, – говорит Яков. – Вижу, вы уже немного расслабились. Если вы готовы «съесть целого барана», предлагаю шашлык. А вообще возьмите разные блюда: и мясо, и форель. На закуску советую взять сёмужку с маслинами и салат по-гречески.

Когда Яков убегает с нашим заказом, а он именно убегает, мама и в самом деле вскакивает и тоже бежит по залу. Она бежит в туалет. Но, мне кажется, ей туда и не нужно вовсе, просто захотелось пробежаться. Мне тоже очень хочется нестись сломя голову. Так бывает лишь в детстве, когда сознание отключено и, чтобы расти, надо бежать.

А потом мы жрём. По-другому не назовёшь.

Музыка, улыбающийся Яков, золотистая лампочка на нашем столе, тюльпаны, просвечивающие на свет розовым, вкусная незнакомая еда и – мама рассказывает о своей жизни.

На биофак она пошла потому, что хотела узнать, как связаны между собой растения, животные и люди.

– Чего уж проще: человек ест растения и животных, из растений делает лекарства, животных вовсю использует! – говорю я.

– Не так всё просто. Мы много спорили о духовной сущности всего живого. Растение реагирует на человека, сломавшего у него ветку, у некоторых людей цветы растут хорошо, у других умирают. А в какой-то религии, не помню, утверждается, что существует перерождение человека в животное, из животного в человека. Как это возможно, если у человека – дух, духовная сфера, сознание, у животного – нет, я уж не говорю о растениях.

Яков принёс чек, по которому мы сразу расплатились, и теперь убирает соседний столик. Он явно прислушивается к нашему разговору, который мы никак не можем закончить.

Вспомни Бега, – хочу я прервать маму. – Разве у Бега не было духа и сознания, разве он не понимал Дениса с полуслова? – Но прикусываю язык – невозможно нам с мамой говорить о Денисе.

– Человек может осмыслить то или другое явление, животное проявляет себя на уровне инстинкта, – говорит мама.

– Этого никто не знает.

Мама засмеялась:

– Может, ты познакомишь меня с собакой, которая написала хоть строчку или открыла закон физики?

– То, что у животного есть душа, – это бесспорно. Животное способно глубоко и преданно любить.

– Любить и осознавать – вещи разные, – говорит мама. – Но, честно говоря, за годы университета я так и не разобралась в тех вопросах, которые меня интересовали, и главный из них: что такое явление – человек? Проследи, что происходит с обыкновенным осенним листом. Человек рассыпается в прах так же, как лист или животное. Зачем жил, зачем совершенствовался? Всё кончается…

– Простите, что вторгаюсь в ваш разговор, это недопустимо, – неожиданно со стопкой грязных тарелок подходит к нам Яков. – Но я не согласен с тем, что всё кончается со смертью! Я уверен, люди живут много жизней. Кроме материального тела, пребывающего на земле очень короткий период и рассыпающегося в прах, есть сфера высшего «я», Духа. Душа, Дух меняет место своего обиталища.

– Почему вы так думаете? – спросила мама.

– Не думаю, я очень верю в то, что человек живёт несколько жизней, что его душа переселяется в другого человека. Мне необходимо верить в это: сестрёнка умерла совсем молодая. Она жила далеко от меня, но её я любил больше всех в жизни.

И вдруг я спрашиваю:

– Её звали Люша, то есть Люся?

Яков выронил тарелки, я подхватила их, Он сел и уставился на меня:

– Откуда ты знаешь её?

– Она моя подруга.

Мы растерянно молчим. Мама прижала руки к груди.

– Ты расскажешь мне о ней? – тихо спрашивает Яков.

– Можно в другой раз? – Я встаю.

Но Яков начинает быстро-быстро говорить:

– Для меня смерть Люши – большой удар. Я растил её, я очень любил её… после её смерти заболел. А потом… прочитал книгу о реинкарнации – о перевоплощении, о переходе души из тела в тело. И поверил в то, что Люша вернётся жить. Она обязательно будет жить снова. – Он смотрит на меня ржавыми – Люшиными глазами.

– Мама, пожалуйста! – пугаюсь я – мама очень бледна. – Простите, Яша, мы должны идти. – Я помогаю маме встать и вывожу её из ресторана. – Пожалуйста, мама! Ты ни в чём не виновата. И я не виновата. И, если поверить в теорию Якова, в самом деле, весьма вероятно, Люша скоро снова будет жить!

– Мы с тобой радуемся… Мы с тобой…

– Мама, пожалуйста! У тебя мать покончила жизнь самоубийством. У меня умер мой сын… Если мы с тобой сейчас начнём думать об этом, нам опять не жить. Мама, пожалуйста, забудь о Люше. Мы ничем не поможем ей и ничего не изменим в случившемся.

Давно мы с мамой идём по улице. И солнце стелет нам под ноги свои лучи со стороны раскинувшегося чуть ли не на два квартала парка.

До встречи остаётся сорок минут, и мы к клубу идём пешком.

Сначала говорю я, без остановки, рассказываю о том, как мы жили с Инной в прошлом году. А потом, словно прорвалась плотина, начинает говорить мама. Как они списывали с Гелей друг у друга диктанты, как сбегали с математики, как ели мороженое в универмаге и плавали в бассейне.

О Якове мы не вспоминаем.

Но с нами по городу ходит Люша. И слушает наши разговоры.

Зал клуба полон.

Первый раз в жизни вижу столько женщин сразу.

В глубине души думала: все будут такие, как Руслана, – громадные, некрасивые, мужеподобные. А в зале большинство – женщины красивые. Интересно, есть среди них лесбиянки?

Мы припоздали и вошли в ту минуту, когда начала говорить главная докладчица:

– Зовут меня Римма Сирота, как сказала вам Руслана.

Среднего роста, лет сорока пяти, пышная, в сером строгом костюме.

Римма говорит, сколько женщин устроено на работу с нормальной зарплатой, сколько спасено в убежищах от пьяных мужей, отцов – хулиганов и садистов, сколько новых убежищ организовано с помощью государства, скольким женщинам помогли получить жильё. Говорит Римма о том, какая помощь оказывается бездомным, брошенным детям, женщинам – в тюрьмах, в больницах.

Говорит Римма о женском движении как о путешествии в счастливую страну. Женское движение – это помощь и радость, рождающаяся от этой помощи.

– Как видите, работа проделана огромная, почти все проблемы, волнующие женщин, мы пытаемся разрешить. Конечно, остаётся много больных точек. Так, переполнены детдома. Из-за безработицы, из-за отсутствия самого необходимого, из-за дороговизны рушатся, распадаются семьи, родители пьют, воруют. И прежде всего страдают дети. Несколько дней назад произошла очередная драма: муж нанёс жене восемь ножевых ран. Сейчас он – в тюрьме, жена – в больнице, и шансов, что она будет жить, никаких, а пятилетняя девочка попала в детский дом, так как бабушек и дедушек у неё не оказалось. Она плачет, зовёт мать. Мы пытаемся найти несчастным детям новых родителей, но в современных условиях сделать это очень трудно.

После Риммы одна за другой стали выходить на сцену женщины, старые, молодые, некрасивые, красивые, и рассказывать о своих бедах: одну муж бросил, другую изводит скандалами, третьей изменяет… Женщины просят у Риммы совета и помощи. «Что я должна делать?» – главный вопрос на собрании.

– Вот я и говорю, все беды от мужчин. – Руслана вскидывает руку и рубит ею воздух. – Разве дети не вырастут без грубого мужика? Ещё как вырастут! Я предлагаю организовать женскую коммуну. Девочек возьмём в эту коммуну, а мальчиков отдадим в интернаты. Коммуна создаст равные права для всех женщин. Начать новую жизнь надо за городом. Будем работать на земле, сами себя кормить.

– А жить чем? – По ряду почти бежит Вероника. Взлетает на сцену, к трибуне не подходит – пусть там царит Руслана. – Это экстремизм. Зачем-то развилась цивилизация? Работать на земле – прекрасно, но это и тяжкий изнуряющий труд. Веками вырабатывались психология крестьянина и его умение понимать землю. А вы предлагаете дилетантизм, Но я не об этом. Во-первых, какое мы имеем право отделять женщин от мужчин? Бог создал и тех, и других, поселил их зачем-то вместе. Как можно лишать мальчиков материнской любви, а матерей – сыновней? Это преступная идея! Во-вторых, скажите, что делать с этим? – Она хлопнула себя по голове. – И с этим? – ткнула себя в грудь. – Чем жить? Представляете себе армию женщин в одном загоне без возможности удовлетворения умственных, духовных и физических потребностей?! Сколько отрицательных эмоций, раздражения и даже ненависти соберётся вместе?! Постепенно без книг, театров и других духовных ценностей цивилизованная женщина превратится в придаток к земле и утеряет своё высшее «я». Разве не самое важное в жизни – развить свой интеллект и свою душу? И тут же…

– Уходи отсюда, если тебе не нравится то, что мы хотим делать, – резко говорит Руслана.

– И тут же… – повторяет Вероника, – возникнут лидеры, – она едва заметно поводит глазами в сторону Русланы. – Это – болтовня о равенстве. Лидеры потребуют, чтобы им подчинялись. А не всё равно, подчиняться мужчине или женщине? Во всех структурах кто-то кому-то подчиняется, кто-то кем-то командует. Даже в стаях животных и птиц есть вожаки.

– Тебя не приглашали выступать. – Руслана идёт к Веронике. Сейчас сгребёт её в охапку и сбросит со сцены.

– Вот видите, сами убедитесь, каково будет… – Вероника смотрит на Руслану и смеётся: – Чего ты так испугалась? У нас же свобода слова!

– Дайте ей договорить!

– Подробнее давай! Что ты предлагаешь? – крики из зала.

– Прежде, чем подниматься на борьбу за свои права, нужно понять, что ты хочешь противопоставить сегодняшнему правлению мужчин. – Голос Вероники звенит. – Римма говорила, пошли женщины в правительство и получили помощь – в деньгах, в квартирах, в работе, вы сами только что слышали. Чем же оно, мужское правительство, плохо, если сразу же откликается на наши просьбы? Почему бы не посмотреть нам сначала на самих себя? Орём. Чего-то требуем. А что мы орём, чего хотим? Да, порой мужчины подменяют знания силой, наглостью, но мы-то сами что представляем из себя? В большинстве своём невежественны, а развиваться не хотим, учиться и книги читать – лень и неинтересно, стремимся закрыться в своём узком мирке, не желаем осмыслить общую картину. Преодолеть собственные пороки даже в голову не приходит. Разве не в этом одна из причин домостроевского начала в нашем обществе? Почему мы не можем сделать над собой усилие и что-то изменить в самих себе? А ведь если бы мы критически отнеслись к себе и начали совершенствоваться сами… захотели бы учиться, научились бы вырабатывать собственную точку зрения по каждому вопросу… Что мы с вами сами созидаем, а? Кричать-то легко.