Текст книги "Коник-остров. Тысяча дней после развода (СИ)"

Автор книги: Татьяна Рябинина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 17 страниц)

Глава 6

Иван

июль 2022 года

Я так и не смог толком уснуть. Подремал немного на один глаз ближе к утру, а в шесть уже был на ногах. Наколол дров для бани, вспомнив бессмертный фильм с Челентано*, принес воды, позавтракал. Надо было отвезти продукты монахам, но решил дождаться, когда изволит проснуться прынцесса. Сначала перекинул с компа на флешку статистику за последние годы, потом в лабе вытащил папки с распечатками.

Она зашебардилась уже в девятом часу. Наведалась в санузел, заглянула в погреб и чуть не свалилась вниз, когда я подсказал включить свет. На секунду промелькнуло: а что, если спихнуть ее и крышку закрыть? Пусть сидит там всю свою практику. С голоду не помрет.

Фу, идиот!

Вообще я чувствовал себя как с крепкого бодунища. Сил не осталось ни на что, даже на злость. Только вялое раздражение плескалось липкой лужей. Хотелось лишь одного – оказаться подальше от нее. Так что поездка на Ильинский пришлась очень кстати. А оттуда – прямой наводкой в Кугу. Отдам ее заказ, вернусь к ночи и сразу лягу спать. А можно и в деревне переночевать. Хотя это, конечно, так себе вариант, не буду же весь месяц от нее бегать – или сколько там она пробудет?

Мое вчерашнее намерение устроить Сашке такой ад, чтобы сбежала сама, на относительно холодную голову показалось жалким и глупым. Да, ее появление меня взбесило, но демонстрировать это ей было не слишком разумно. Потому что означало неравнодушие. Да, не переболело, хотя я уверял себя в обратном. Вот только ей об этом знать совершенно ни к чему. Но теперь уже поздно пить боржоми – почки отвалились.

Оставалось одно – стиснуть зубы и перетерпеть. И, по возможности, держаться от нее подальше. Уедет – тогда снова начну собирать себя по кусочкам. Может, так даже и к лучшему, может, рядом с ней все окончательно перегорит.

Забрал ее список, отдал флешку и прямой наводкой к катеру, благо монашьи коробки не выгружал, оставил накрытыми брезентом. Лиса направилась было за мной, но я ее притормозил. Она привыкла сопровождать меня в поездках по озеру, с тех пор как два года назад щенком подобрал ее в Куге – больную, облезлую. А какая красотка выросла! Настоящая лисица. Я бы даже подумал, не согрешила ли ее маменька с лисом, если бы не знал, что это генетически невозможно. Так что Даль с его «лисищем» и «подлиском» ошибался.

Но к монахам я Лису не брал. Точнее, взял всего один раз, чем сильно переполошил матушек, которые испугались, не забежит ли она в церковь. В чем прикол, я не понял, потому что кошка спала у них прямо в алтаре. Но спрашивать не стал, им виднее. Я вообще многого не понимал в этом их особом мире, но соглашался с тем, что в чужой монастырь со своим уставом не ходят.

По правде, когда впервые попал к ним на остров, все это казалось странным, если не сказать диким. Меня хоть и крестили, но религия в целом и православие в частности было для меня чем-то чуждым, из другой вселенной. И эта странная троица: древний схимонах и две бабки-монахини – вызывали недоумение. Но потом узнал их получше, привык и полюбил. Даже сухую, суровую, похожую на языческого идола мать Тамару.

В молодости она была известной оперной певицей, гастролировала по всему миру, но попала в автокатастрофу и потеряла голос. Долго лечилась, пыталась покончить с собой, провела несколько лет в пансионате для хроников, потом пришла в церковь и стала монахиней в крошечном карельском монастыре. А когда отец Рафаил на Ильинском остался один, ей и сестре Ермоне предложили поехать к нему помощницами – в церкви и по хозяйству. Как мне сказали, иногда пожилым, но еще достаточно крепким монахиням дают такое послушание при старце.

Ермона – та была совсем другая: веселая, улыбчивая. Маленький шарик с задорно торчащими из-под апостольника седыми кудряшками. Ее голос журчал, как ручеек, она любила поболтать, за что иногда получала нагоняй от отца Рафаила.

– Не поверите, Ванечка, – рассказывала она за чашкой ароматного травяного чая, когда я спросил, почему у нее такое странное имя. – Приехал на Преображение архиерей постригать нас с сестричкой в мантию, и угостили его где-то по пути яблочной наливочкой. Вот и нарек он нас Ермоной и Фаворой**. И ничего не поделаешь, так и живу – без дня ангела и святого небесного покровителя. А кому молиться? «Святая гора Ермон, моли Бога обо мне»?

О трагедии, которая привела ее в церковь, я узнал от Надежды. Вся большая семья Ануш – так ее звали – погибла во время Спитакского землетрясения. Родители, муж, три дочери, зятья, сын, невестка, двое внуков – не выжил никто. Ануш уехала в Воронеж, к родне мужа, работала медсестрой в детской больнице, потом приняла монашество и возглавила монастырский приют. Я всегда поражался, откуда в этой маленькой старушке столько мужества и силы духа. А потом случайно узнал и другую ее тайну, известную лишь отцу Рафаилу.

Однажды, выгрузив привезенные продукты, я пошел искать ее, заглянул в церковь и услышал, как она молится – в голос, со слезами:

– Господи, прошу Тебя, укрепи мою веру, дай мне силы, потому что я так боюсь умирать.

– У нее рак, Ваня, – сказал мне потом отец Рафаил. – Осталось совсем немного. Только учти, ты об этом не знаешь. Никто не знает.

Ему самому уже перевалило за восемьдесят, он с трудом ходил, но все равно каждый день служил литургию. Ермона помогала в алтаре, а Тамара пела на клиросе. Уже на острове у нее снова появился голос, слабенький, хриплый, но и это было настоящим чудом, потому что раньше она могла лишь шептать.

В прежней жизни отец Рафаил был военным. В сорок пять лет полковник спецназа Евгений Богатырев, дважды кавалер ордена Красного знамени, представленный к званию Героя Советского Союза, потерял в Афгане ногу. Он оказался одним из тех, кому власти заявили цинично: «Мы вас туда не посылали». Жена решила, что достойна лучшего, чем жизнь с инвалидом. Евгений справился, научился ходить на протезе, заочно окончил Духовную семинарию. Сначала жил иноком в миру, потом его постригли в Важеозерском монастыре. Когда было принято решение возродить Ильинскую пустынь, стал одним из пяти ее насельников.

С тех пор как я рассказал ему о разводе, время от времени вываливал все, что кипело внутри. Это нельзя было назвать настоящей исповедью – ведь я не причащался. Просто хотелось с кем-то поделиться. Отец Рафаил слушал, говорил что-то ободряющее, касался сморщенной рукой лба, благословляя, и становилось пусть немного, но легче.

– Случилось что-то, Ванечка? – спросил он, когда, передав коробки Ермоне, я зашел к нему в келью поздороваться. – Ты сам не свой.

– Она приехала, – выжал из себя я, глядя в пол.

Пояснять не пришлось.

– К тебе приехала? – отец Рафаил положил руку мне на макушку.

– Нет, по работе. Случайно так совпало. А может, и нет.

– У Него нет случайностей, – возразил он. – Все для чего-то нужно.

Я снова и снова повторял эти слова на пути с Ильинского в Кугу.

Все для чего-то нужно…

Одно цепляется за другое, тащит за собой третье. Кто знает, как все сложилось бы, если б я тогда не забыл на берегу солнечные очки…

* * *

июль 2012 года

Кира идею прогулки к озеру воспринимает с воодушевлением.

– Саш, я недолго, – говорит она подруге, но с таким видом, будто собирается гулять до утра.

– Окей, – кивает та и уходит.

Мы идем по тропинке к берегу, Кира трещит, не умолкая: что-то рассказывает, о чем-то спрашивает, а я вдруг понимаю, что ни капли ее не хочу. Еще днем в красках представлял, как утащу ее при первой же возможности на секретную полянку за камышами. И вот мы идем в ту сторону, а я никак не могу понять, зачем мне это понадобилось. Конечно, можно туда и не заходить, сделать кружок по берегу и вернуться. Но она-то явно ждет не этого. Особенно после салюта, которым я их поприветствовал.

– Что-то прохладно! – с намеком ежится Кира.

Была бы ветровка или что-то вроде, снял бы и отдал ей. Но на мне только футболка, без которой зажрут комары. Поэтому обнимаю за плечи. Она жмется ко мне, кладет руку на талию. А я вспоминаю насмешливый взгляд, которым Александра обласкала меня перед тем, как уйти. А в ушах снова звучит ее голос.

Черт, не голос, а минет! Но даже это не в состоянии поднять объявившего забастовку товарища в штанах. Прости, Кира, но, кажется, сегодня тебе ничего не светит. А может, и не только сегодня. Честное древесное, я не собирался включать динамо. Так уж вышло.

Мы доходим до камышей, и я поворачиваю обратно к жилым корпусам. Если Кира и разочарована, то старается этого не показывать, хотя болтает уже не так воодушевленно, и рука у меня на талии пальцами больше не шевелит. Прощаемся у девчачьего корпуса, и я заставляю себя поцеловать ее. Так, чисто символически.

– До завтра, – Кира касается моей щеки и исчезает за дверью.

С облегчением перевожу дух и иду к себе. Еще из коридора слышу голоса в комнате, где живу с Димкой и Серегой. После костра собралось человек десять, обсуждают девчонок. Кира и Александра появились на неделю позже остальных и, разумеется, привлекли всеобщее внимание.

– Ты чего-то быстро, Вано, – усмехается Серега. – Не дала?

Ну ясно, кто-то заметил, что я ушел с Кирой.

– А я и не просил, – пожимаю плечами, сажусь на кровать, потеснив Пашку и Никиту.

– Ага, камон, свисти!

Обидно отсмеявшись, мужики сходятся на том, что Киру охотно трахнули бы. Насчет Александры мнения разделяются. Одни говорят, что она вполне миленькая и, в принципе, ебабельная, другие – что «вот ваще ниачем». «Ябвдул» не говорит никто – кроме меня. Хотя я тоже не говорю, а думаю. И даже как будто пугаюсь этой мысли.

На следующий день становится ясно, что Кира сдаваться не собирается. За завтраком они с Александрой подходят с подносами к столу, где мы с Димкой сидим вдвоем, и просят разрешения присоединиться. Кира пялится на меня, Димка на Киру, а я… Я судорожно пропихиваю в глотку омлет, не отрывая глаз от тарелки, потому что зверски хочется косить ими влево. Как будто тянет магнитом.

С этой минуты дни делятся для меня на отрезки: от завтрака до обеда, от обеда до ужина и вечерних посиделок, с вечера и до завтрака. Занимаюсь своими делами и жду, когда увижу ее – Александру… Сашу. А когда вижу, превращаюсь в слабоумного и не могу связать двух слов. Но так только с ней. Кира по-прежнему липнет ко мне, я болтаю, смеюсь, отпускаю скользкие шуточки, но это где-то на поверхности, над сознанием. Как будто не я, а моя оболочка. А сам смотрю на Сашу, слушаю ее голос, шалею от запаха.

Влюбился? Понятия не имею. Можно ли влюбиться в незнакомку? Ведь я ничего о ней не знаю – кроме того, что она пятикурсница с биофака. Мы и двух слов друг другу не сказали, не считая общих разговоров. Но хочу ее страшно. Так, как никого и никогда. Нет, не сильнее, не в том дело. По-другому. Хотя объяснить, в чем разница, не смог бы. Есть в этом желании что-то… мистическое. Магическое даже. Таинственное, как белая ночь.

Свет белой ночи мерцает на ее лице, отблески костра отражаются в глазах. Она похожа на фею из сказки. Не могу оторвать взгляда, но я ей, кажется, совсем не интересен. Пытаюсь утешать себя тем, что и никто другой тоже, но получается слабо.

Так проходит неделя. Я заполняю на берегу дневник наблюдений, иду в учебный корпус, но по дороге обнаруживаю, что забыл очки. Возвращаюсь, и первое, что вижу, – это попа.

Нет, попка. Маленькая, аккуратная, туго обтянутая вейдерсами. На берегу две банки: с водой и с грязью, рядом пустой поддон, а Саша, зайдя в озеро по бедра и наклонившись, пытается выдернуть розовый цветок-початок.

– Помочь?

Вздрогнув, она оборачивается, смотрит из-под ладони.

– Мне нужно горец выкопать, – я снова одуреваю от ее голоса. – С корнями. А он глубоко. Так просто не выдернуть, стебель обрывается.

Быстро раздеваюсь, радуясь, что на мне плавки. Забираюсь в воду, утопая в иле по щиколотки, опускаюсь на корточки. Вода доходит до ноздрей. Отфыркиваясь, как бегемот, на ощупь выкапываю чертов горец с длиннющими корнями-веревками, уходящими куда-то в Австралию. Выбираюсь на берег, отдаю ей – гордый, будто добыл жар-птицу для принцессы.

– Спасибо, Ваня!

Черт, как бы не пришлось забираться обратно в воду! Отворачиваюсь, накидываю рубашку. Надо бы пойти переодеться, сегодня нежарко и ветрено, но не могу. Стою и смотрю, как Саша укладывает горец в поддон.

– И что ты будешь с ним делать?

– Химический анализ. Что у него в корнях, в листьях. У меня тема диплома «Влияние загрязнения водоемов на высшую растительность».

– Прямо здесь?

– Нет, конечно. Потом, в городе, на спектрографе. Сейчас озоление***.

– Хочешь, помогу? Мне тоже в лабу надо.

Заниматься мне надо своей темой, но… черт с ней, успею.

– Правда? – она улыбается, и глаза становятся синими, как озерная вода. – Спасибо!

_____________

*Имеется в виду фильм Кастеллано и Пиполо «Укрощение строптивого» (1980)

**Ермон (Хермон) – горный массив на границе Сирии и Ливана, Фавор – гора в Израиле. Обе горы являются символами Священного писания. По преданию, на горе Фавор произошло Преображение Иисуса Христа, однако по некоторым толкованиям это случилось на горе Ермон***озоление – удаление из растительного образца органических веществ путем нагревания в муфельной печи или автоклаве

Глава 7

Александра

июль 2022 года

Иван вернулся, когда я доедала разогретые макароны, запивая их чаем. И то и другое успело остыть, пока зависала в стате, делая пометки маркером. Я вообще не умела есть как нормальные люди – получая удовольствие от вида, вкуса и запаха еды. Нет, поесть вкусно как раз любила, но сам процесс всегда был для меня чем-то побочным, уступающим первый план разговору, чтению, просмотру фильма или рабочих документов. Даже если ничего этого не было, над тарелкой я думала вовсе не о еде, а о чем-то другом. Желудок, разумеется, был недоволен и мстил.

– Собаку покормила, – сказала я, глядя, как та крутится вокруг Ивана. – Как ее хоть зовут?

– Лиса, – буркнул он, положил на стол рацию и пощупал чайник, недвусмысленно дав понять, что пора освобождать место. – Заказ твой послезавтра заберу. Можешь сразу новый список писать. На следующий раз.

Убрав ноут и папку в свою комнату, я быстро помыла посуду и хотела уйти, но в последний момент притормозила. Остановилась на пороге, глядя, как он открывает банку гречневой каши с мясом, вдохнула поглубже.

– Вань, ты всерьез насчет того, что мне… на лодке по озеру?

Он аккуратно вскрыл банку, вывалил содержимое в кастрюльку и поставил на плиту. И только после этого повернулся в мою сторону. Меня эта его манера всегда бесила: потянуть с ответом так, чтобы нервы начали гудеть, как провода ЛЭП.

– Ну что, нажаловалась Наденьке? – спросил, подрагивая ноздрями. – Типа я тебе мало содействия оказываю в охуительно важной научной работе?

По делу я сама прекрасно загибала матом в три наката, особенно когда в экспедициях приходилось приводить в чувство рабочих или лаборантов. А вот в разговоре не терпела, потому что этим мат обесценивался. Как из пушки по воробьям. Иван прекрасно это знал и крепкое словечко специально подчеркнул голосом.

– Я не нажаловалась, а попросила чуть больше помощи в отсутствие лаборанта, – ответила, втиснув ногти в ладони. Спокойствие, Саша, только спокойствие. – Ты прекрасно знаешь, что на веслах я столько не пройду. А без проб по всей площади моя поездка сюда бессмысленна.

– Твоя поездка сюда в любом случае бессмысленна, – пожал он плечами, помешивая кашу ложкой. – Во всех смыслах. Потому что ты хренью занимаешься. Когда коту нечего делать, он лижет яйца. Как английские ученые из анекдотов.

Я понимала, он говорит так, чтобы посильнее меня задеть. А раньше поддерживал во всем – что бы я по работе ни делала. Если только иногда дразнил Гретой Тунберг*, но уж точно без желания обидеть.

– Ну да, ну да, – кивнула я. – Я хренью, а твой диссер о донных отложениях Чудского озера перевернул мировую науку. И Нобеля тебе не дали только по политическим соображениям.

Надо было срочно тормозить, потому что дело шло к очередной громкой ссоре. Я видела, как напряглись его плечи, когда он отвернулся к плите. Показалось, что запахло озоном. Ответа ждать не стала, ушла к себе и закрыла дверь. Легла на кровать, уставилась в потолок.

Шутки шутками, а ситуация и правда складывалась не из приятных. Для качественного и количественного анализа мне нужно было делать минимум десяток проб и посевов ежедневно в течение двух недель, а лучше больше. Из десяти – пятнадцати разных мест озера. Ванькина докладная о росте диатом была основана на визуальных наблюдениях и нескольких пробах, мне это абсолютно ничего не давало, кроме исходной точки. А гребец из меня тот еще. Может, километр и вытяну, но потом руки подадут в отставку, вместе с плечами, шеей, спиной и всем прочим организмом.

Снова звонить Надежде и жаловаться уже конкретно?

Пока я размышляла, за дверью раздались шаги, замершие у порога. Потом короткий стук.

– Да?

– Наметила точки на карте? Где пробы брать? – Иван приоткрыл дверь, но заходить не стал.

– А-а-а… д-да.

Именно этим я и занималась весь вечер, исходя из глубины, течений, донного и берегового рельефа, загрязненности воды и кучи других факторов. Наметила десять основных мест и пять запасных, на тот случай, если что-то окажется не так. Но в идеале лучше было бы охватить все. Для такой площади пятнадцать проб – это критический минимум.

– Завтра с утра поедем, – он смотрел себе под ноги и вообще был похож на человека, который вынужден смириться с поражением. Качнулся с носка на пятку и спросил: – Ты мыться будешь?

Черт, совсем забыла, что надо протопить баню. Теперь, наверно, уже поздно. Придется набирать теплую воду в рукомойнике и поливаться из ковшика. Хорошо хоть искупалась днем, а то совсем бы псиной несло.

– Хотела, но забыла затопить.

– Я затопил. Минут через сорок можешь мыться. Только воду всю не выливай, пожалуйста, мне тоже надо.

– Хорошо. Спасибо.

Иван ушел, оставив меня в легком недоумении. Хотя чему тут удивляться. Наверняка начальница связалась с ним по рации и навтыкала по первое число. Или он сам был сегодня у них. Это его прямая обязанность – создавать условия для научных работников, приезжающих в командировку. А вот баня…

Я не стала углубляться в эту метафизику, вернулась к таблицам. И мне даже удалось выкинуть Ивана из головы, но через сорок минут, когда я с довольным урчанием намылилась, кто-то вошел в предбанник. Я замерла, стиснув в руках ковшик.

Кто-то… Не Лиса же. Рот закрой, Саша, аппендикс простудишь. Человек в туалет пошел. А ты что подумала?

Но кончики пальцев как онемели, так и не желали отмерзать, а живот, наоборот, налился предательским теплом. Стекающая по животу вода пробиралась между ногами, щекотала, ласкала, и там все мгновенно набухло тянущей сладкой болью, пока еще приятной, но требующей немедленной разрядки.

Подстелив полотенце, я села на горячую влажную лавку, прислонилась к бревенчатой стене, запрокинула голову. Пальцы скользнули привычным маршрутом, на автомате зная, что и как. Когда у тебя нет постоянных отношений, ничего другого не остается. Сначала неловко, чувствуешь себя ущербной, потом привыкаешь. И пытаешься себя обмануть, что и это очень даже неплохо, ведь свое тело и свои реакции знаешь так, как никто и никогда не узнает.

А что, если он сейчас войдет, промелькнуло бледно на подступах к вершине.

Ну… и… пусть, отозвалось так же бледно.

Обычно за этим занятием я представляла каких-нибудь красивых мужчин – артистов, спортсменов, моделей. Иногда Егора. Но сейчас, словно помимо моей воли, наотмашь ударило воспоминанием десятилетней давности, и я до крови закусила губу, пытаясь сдержать стон…

* * *

июль 2012 года

Уже который день Кира дуется на меня, и в конце концов я не выдерживаю.

– Соломина, если у него на тебя не встало, я-то тут причем?

– Ты слепая? – шипит она. – Или тупая? Он на тебя так пырится, как будто глазами трахает.

– И что мне теперь сделать? В город свалить? Я сюда работать приехала, а не на блядки. На фиг он мне сдался?

В результате мы ссоримся, потом миримся, но напряжение все равно остается. До этого мы ни разу не делили парней. Соперничать с ней? Смешно. Да и вкусы у нас совсем не совпадают. Кира злится еще и потому, что крендель, на которого положила глаз, сорвался с крючка, хотя, казалось бы, с готовностью проглотил приманку. Изрядный удар по ее самолюбию, она привыкла получать то, чего хочет. А то, что Иван предпочел ей меня, все только усугубляет.

Я сказала, что мне нет до него никакого дела, но … слукавила. От его неприкрытого интереса и говорящих взглядов сердце сбивается с ритма и тянет облизнуть пересохшие губы. Вечером, лежа в постели, я думаю о нем, а потом вижу во сне. В таких сюжетах, что…

Что становится жаль – почему это не реальность? Жаль, что наяву он просто смотрит – и больше ничего.

Может… самой сделать первый шаг?

Но я не представляю как. Опыта в таких делах у меня нет.

А потом мы встречаемся на берегу, Иван помогает мне добыть чертов водяной горец для анализа, мы вместе работаем в лаборатории, разговариваем, смеемся, но за всем этим стоит что-то такое, от чего захватывает дух.

Предчувствие, предвкушение…

С Егором было по-другому. Похоже на сказку, но теперь я уже знаю, что происходит со сказками, когда они сталкиваются с действительностью. Сейчас все более грубое, земное… реальное. Мне немного страшно признаться себе, что хочу его, но ни капли не стыдно.

Вот так – сразу?

Ну и что?

Может, это и неправильно, но так уж вышло.

– Придешь вечером на поляну? – спрашивает Иван.

– Приду, – киваю, глядя ему в глаза, и мы оба понимаем, что речь не о посиделках у костра. Не только…

Из учебного корпуса иду в домик. Киры нет, и я этому рада, иначе сразу спалилась бы. Потом пусть говорит что хочет, но не сейчас. Не могу дождаться вечера. За ужином еда не лезет в горло, даже начинает мутить. Пальцы дрожат, правый бок горит. Кира что-то замечает, хмурится, но мне уже все равно.

На поляне мы с Иваном сидим друг против друга, между нами костер. В отсветах огня на его лице что-то инфернальное, придающее тому, что произойдет очень скоро, сладко и остро порочный вкус, похожий на крепкий горячий кофе с коньяком. Иван приглашает меня танцевать, прижимает к себе, руки тяжело ложатся на талию, спускаются ниже, дыхание обжигает висок и мочку уха.

Дрожь нетерпения становится все сильнее, и я сама подаюсь навстречу – еще ближе, еще плотнее, чтобы ни малейшего зазора, втираясь животом в крепость его члена. И словно исчезает все вокруг – всё и все. Только мы вдвоем в сумраке белой ночи, только огонь и музыка. И как же мешает одежда, избавиться бы от нее, почувствовать друг друга всей кожей, слиться, перетекая друг в друга…

Наклоняю голову, упиваясь запахом, и его губы касаются уха.

– Пойдем к озеру?

Молча киваю, и тут же заканчивается песня. Иван берет меня за руку и ведет прочь от поляны. На нас смотрят? Да не все ли равно? Едва мы отходим за деревья, он набрасывается на меня с такой жадностью, что становится страшно – но лишь на секунду. А потом я сама лечу навстречу его поцелуям, собираю их губами, слизывая, сглатывая, как воду, пью и не могу напиться. Кажется, что его губы везде, но мне этого мало. Запрокидываю голову, бесстыдно подставляя шею и грудь, забираюсь руками под его футболку.

С трудом оторвавшись от меня, Иван тащит за руку дальше. Я знаю, куда мы идем. У самых зарослей камыша есть крохотная полянка на берегу – полоска травы и песка, со всех сторон скрытая кустами. Там нас никто не увидит.

Протискиваемся туда, опять начинаем жадно целоваться. Я больше не могу ждать. Снова запускаю руки под футболку, но Иван стаскивает ее сам, бросает на траву.

– Не бойся, я взял резинки, – лихорадочным шепотом, прежде, чем я успеваю спросить.

Я расстегиваю его джинсы, он стягивает мои, вместе с трусами, попутно лаская – грубо, торопливо, заходя пальцами по самую ладонь.

– Ты уже готова, да? – облизывает пальцы, отчего желание захлестывает с головой. – Черт, прости, не могу больше терпеть. Хочу тебя!

Шелест фольги, скрип влажно поблескивающего силикона – смотрю, не отрываясь, задыхаюсь, то ли скулю от нетерпения, то ли всхлипываю. Кровь бьется в ушах, под ложечкой, стекает в живот, превращается в прозрачную влагу, которая обильно сочится между губами. Собираю ее пальцами, обмазываю член по всей длине.

Ну же, быстрее!!!

Надавив на плечо, Иван заставляет меня опуститься на колени. Входит резко и глубоко, до упора. Почти полностью выходит и повторяет движение – еще резче, снова и снова, все быстрее. Одна рука под футболкой, на груди, обхватывает ее, стискивает и без того сжавшиеся в горошины соски, то один, то другой. Пальцы второй, влажные то ли от слюны, то ли от сока, гладят набухший клитор, и от каждого прикосновения меня словно пробивает электрическим током.

Выгибаю спину, касаюсь затылком его груди, опускаюсь на локти, носом в сырую, остро пахнущую росой траву. Кусаю в кровь губы, чтобы не стонать слишком громко, а так хочется ни в чем не сдерживать себя, верещать, как дикая кошка, полностью раствориться, уйти в эти ощущения – невероятно яркие, горячие, острые.

Да, с Егором было хорошо – но мне просто не с чем и не с кем было сравнивать.

Неужели бывает вот так, когда полностью сливаешься с другим человеком, растекаешься кровью по его венам, умираешь от наслаждения в ритме его пульса, становишься им?!

Земля и небо меняются местами и рушатся в темную озерную воду, когда я взрываюсь звездной пылью и взлетаю выше сумерек, в бесконечную черноту. Нет, не я – мы, в один стон, в одну судорожную дрожь, в последнем движении навстречу.

– Твою мать… – шепчет Иван, рвано дыша, все еще сжимая мои бедра.

Мягко подаюсь вперед, от него, поймав на выходе слабый, но не менее сладкий афтершок оргазма. Встаю, снимаю футболку и с разбега бросаюсь в озеро. Холодная вода обжигает разгоряченное тело. Отхожу по шею, ложусь на волны, провожу ладонью над самым телом – струйки ласкают грудь, живот, между ногами.

– Может, лучше я?

Иван оказывается рядом, подхватывает на руки, прижимает к себе. Его пальцы снова входят внутрь, находя самые отзывчивые точки. Что-то колышется на волне, заставляя скосить глаза.

– Забыл снять, – фыркает Иван, провожая взглядом уплывающий презерватив. – Все, пизда экологии и высшей водной растительности.

Не могу удержаться, хохочу, как пьяная русалка.

– Ты сказал, что взял резинки,  – жирно подчеркиваю множественное число. – Значит, есть еще?

– Есть, – отвечает он голосом змея-соблазнителя и закрывает мне рот глубоким поцелуем.

Холодная вода не спасает, все тело горит, а там, где его пальцы, – сильнее всего.

Боже, как хорошо! Только не останавливайся!..

_____________

*Известная шведская экоактивистка