Текст книги "Коник-остров. Тысяча дней после развода (СИ)"

Автор книги: Татьяна Рябинина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 17 страниц)

Глава 12

Иван

июль 2022 года

Сука, этот кисель…

Я построил крепость – как мне казалось, совершенно неприступную извне. Да, говорил я себе, Ваня мудак, с этим не поспоришь. Но добила наш брак именно она. Последним смертельным ударом. Добила, когда переспала с Магничем, да еще и призналась в этом. С эдаким вызовом, задрав нос: на, мол, тебе, скотина, получи и распишись.

Блядь, ненавижу!

Я твердил это себе как мантру и в конце концов поверил. Стало легче? Пожалуй. А может, просто прошло время, и все уже было не так остро. Не так больно. Ведь к любой боли привыкаешь, если она не убивает сразу.

Ее неожиданное появление – это был как раз удар извне. Но у меня оставалось две недели – укрепить стены и спалить ко всем херам подъемный мост. Вот только не учел одного: чтобы крепость пала, чаще всего достаточно предательства изнутри.

Тело – вот слабое место в обороне. Оно ничего не забыло. Оно с радостью открыло бы ворота и сдалось на милость победителя. Победительницы…

Но я не собирался сдаваться вот так просто. Попасться в эту ловушку, поддаться означало обеспечить себе боль еще сильнее, еще дольше. Нет уж, с меня хватит. Поэтому говорил себе: это только желание, ничего больше. Ничего другого и не было, а этим я сыт по горло. Одной постелью брак не вывезешь, даже если с сексом все шикарно.

Доверие? Смешно. Доверие мы убили первым.

Уважение, поддержка, забота?

Я пытался вспомнить хоть что-то, но из глубин памяти лез исключительно мразотный вареный лук, который два года пришлось вылавливать из супа, хотя не раз говорил, что меня тошнит от него. Понадобился отвратительный скандал, когда я едва не надел тарелку Сашке на уши, только после этого лук из супа исчез.

Разумеется, хорошее было. Все-таки мы семь лет прожили вместе. Не могло не быть. Но сейчас лук заслонил все. То есть я его заслонил этим луком. И меня это вполне устраивало. Потому что ничего хорошего я вспоминать не хотел. Так было безопаснее. И проще.

Но этот сраный кисель… Как выстрел из пушки, который проломил стену, и в эту брешь хлынули потоком мелочи. Множество мелочей, сбивающих с ног и не дающих подняться.

«Вань, сильно болит? Таблетки выпил? Я тебе кисель сделала. Только подожди немного, еще горячий».

«Тридцать семь и две. Правда умираешь? Серьезно? Ну, пожалуйста, не умирай. Давай я тебе подушку на холодненькую сторону переверну. Морса клюквенного хочешь? А чего хочешь? Зефира? Нет зефира. Ладно, сейчас схожу».

«Я «Озон» заказываю, тебе что-то надо? Может, носки теплые? Или наушники?»

«Опять боевик? Вчера же боевик был. Ладно, смотри, я подремлю пока».

«Ванька, плюнь и разотри, они идиоты и ничего не понимают. Ты лучше всех. Я точно знаю».

Я отбивался от этого потока воспоминаний как мог.

Знала, да? Знала, что я лучше всех? Тогда на хера тебе понадобился этот беспозвоночный ушлепок? Мне назло? Но если я лучше всех – почему ты поверила, что я трахаю эту тупую шлюху? Значит, не лучше, если поверила. Для тебя – не лучше. А в голову не пришло, что все это как раз и было назло тебе? Вот только я с ней не спал, а ты…

Она возилась с киселем, размешивала его в кружке, стараясь не звенеть ложкой, а я лежал, отвернувшись, и слушал, как тикает где-то в бревне жучок-древоточец. Пробило так, что самому хотелось грызть стену.

Почему так вышло? Ведь все же было хорошо. Не просто хорошо – замечательно. И тем больнее из-за того, что все рухнуло. Ну да, бывало, что обижались друг на друга, злились, ссорились, но кто не ссорится? Тем более впахивали оба как проклятые, уставали, срывались друг на друге. Амбиции и болезненное самолюбие у нас были одинаковыми, упертость тоже. Мы вообще были во многом похожи, наверно, поэтому и потянуло навстречу так сильно, неудержимо.

Первый год после свадьбы был одним сплошным медовым месяцем. Мы буквально облизывали друг друга, во всех смыслах. Хотя и жили до этого вместе почти год, но и правда что-то изменилось.

Жена, муж… совершенно другие оттенки чувств, отношений. Да и учеба сильно отличалась от студенческой. Хотя Саша была на год младше, в аспирантуру из-за различия в учебных программах мы поступили одновременно: она сразу после специалитета, мне после бакалавриата пришлось еще окончить магистратуру. Ритм – сверхнапряженный, график работы сверстан на три года вперед, буквально по неделям. Возможно, особой необходимости в этом не было, за нами никто не гнался, но мы поставили себе цель: к концу учебы защитить кандидатские, чтобы остаться в университете преподавать.

Это напоминало какую-то адскую карусель. Студенты, лекции, семинары, заседания кафедры. Статьи, публикации, опыты и статанализ, библиография, тексты и бесконечные правки. Ближе к концу стало еще страшнее. Доклады на семинарах диссертационного совета, предварительная экспертиза, автореферат, сбор целой кучи документов и отзывов, объявление о защите. После всего этого сама защита показалась уже чем-то совершенно пустяковым.

У нас все получилось! Мы смогли – хотя в себя потом приходили до конца лета. Апатия навалилась такая, что не хотелось ничего. Только лежать и не шевелиться. Уехали на три недели в Болгарию. Целыми днями валялись на пляже, а еще объедались блюдами местной кухни и в товарных количествах пили вино. Даже на экскурсии не ездили. А осенью вышли на работу уже как штатные преподаватели. Сашу оставили на кафедре ихтиологии и гидробиологии, меня – на кафедре гидрогеологии суши.

И это тоже был новый этап – совсем взрослая жизнь. Вот тогда-то и прозвенел первый звоночек, на который мы особо не обратили внимания. Нервы, конечно, потрепало, но все ведь выяснилось, правда?

А зря не обратили, зря…

* * *

октябрь 2016 года

Саша – просто мастер минета, хоть глубокого, хоть лайтового, в одно касание. Плюс это доставляет удовольствие ей самой. А ее кайф, в свою очередь, добавляет кайфа мне.

– Ты только не откуси случайно, – говорю, запустив пальцы в ее волосы и слегка оттягивая. – А то увлечешься и…

Она резко останавливается. Обиделась?

– Саш?

Губы отпускают член. Наклоняется, что-то разглядывает на нем.

– А это что за хрень?

– Где?

Смотрю тоже, ничего не вижу. Ну разве что стояк от разочарования сдулся.

– Да вот же!

Рядом с ее ногтем несколько крохотных, с маковое зернышко, приостренных наростов. Не сказала бы – точно бы не заметил.

– Не знаю. Не видел. И мылся – не почувствовал.

– Да и я, знаешь, только языком. Что-то мне это не нравится.

– Думаешь, какая-то зараза? А у тебя нет случайно?

Изучаем ее интересное место в четыре глаза, и я нахожу – несколько таких же.

– Прекрасно, – Саша делает «бороденку», добавив к ней раздутые, как у Сивки-бурки, ноздри. – С приплыздом!

Синхронно тянемся за телефонами. Скилл по поиску информации в сети у нас отточен до виртуозности, через полминуты уже сравниваем картинки с натурой.

– Остроконечные кондиломы, – читает Саша, – доброкачественные новообразования на коже и слизистых, вызываются разновидностью вируса папилломы человека. Передаются половым путем. Инкубационный период… – пауза и взгляд искоса, – от двух недель до шести месяцев.

А вот теперь точно приплыли!

– Саш… Не надо так на меня смотреть. У меня уже больше четырех лет никого, кроме тебя, не было.

– У меня тоже, – смотрит все так же искоса, покусывая губу.

– А может, какой-то еще путь передачи есть?

– Бытовой. Если пользоваться бельем или предметами гигиены больного.

– Один хрен. Я ничьи трусы не надевал и ничьим полотенцем не вытирался.

– Я тоже…

Красота. Венерические болячки – вот они. Подцепленные кем-то из нас двоих за последние полгода. Каждый уверяет, что не он. Кто-то один врет. И я точно знаю, что не вру. Вряд ли меня напоили, изнасиловали, а я и не заметил. Значит…

Саша сосредоточенно что-то ищет.

– Вот, – озвучивает результаты своих изысканий. – Завтра в девять утра. Клиника на Марата, я туда к окулисту ходила. Записываю. Нас обоих.

– Куда? – опешил я.

– К дерматовенерологу. А ты предлагаешь забить? Будет вот так, – у меня под носом оказывается малоаппетитная фотография члена с выросшей на нем цветной капустой. – Или, может, хочешь в КВД?

– Ладно, пойдем, – морщусь, как от кислятины. – Врач хоть нормальный?

– Откуда я знаю? – огрызается Саша. – Первый раз… в первый класс. Мужик, молодой, – она показывает фотографию мужчины лет тридцати с подписью «Чумак Т.Г.» – Все, давай спать, завтра вставать рано.

– Уснешь тут, – бормочу себе под нос, отворачиваясь.

Настроение – гаже некуда. Но устраивать сейчас разборки нет смысла. Все равно не признается, будет доказывать, что невинна, аки младенец, а как так получилось – ну, наверно, инопланетяне ее незаметно похитили для опытов, а потом обратно вернули. С бородавками.

Утром в клинике мы заходим в кабинет с табличкой «Дерматовенеролог» и застываем на пороге, потому что за столом сидит молодая симпатичная женщина в белом халате.

– Вы ко мне? – уточняет она, видя наше замешательство.

– Мы… к венерологу, – отвечает Саша. – К Чумаку.

– Проходите.

– Мы, вообще-то, к мужчине записывались, – от одной мысли, что эта красотка будет изучать болячки на моем члене, да еще в Сашкином присутствии, яйца сжимаются в горох.

– Ну так смотреть надо было внимательнее, когда записывались, – усмехается она. – Я тоже Чумак и тоже Т.Г*. А Чумак-мужчина дальше по коридору. Но он по желудкам и прочим печенкам. Гастроэнтеролог. Ну так что? Остаетесь? Или к мужчине пойдете? Хотя его все равно нет сегодня.

– Остаемся, – сдаюсь я, потому что деваться некуда.

– Тогда рассказывайте, в чем проблема.

Саша говорит за нас обоих, я сижу и разглядываю свои колени.

– Нагуглили, что это кондиломы, – заканчивает она.

– Продвинутые пациенты, – хмыкает Чумак. – Сами диагнозы себе ставят по интернету. Ладно, сейчас проверим.

Осмотрев сначала Сашу, потом меня, она просит медсестру взять какие-то мазки, и это оказывается здорово неприятно.

– Значит, так, – говорит, когда мы снова садимся у ее стола. – Это действительно кондиломы, но масштаб бедствия небольшой, за один сеанс все можно подчистить лазером. Сможете в понедельник с утра подойти?

Лазер лазером, но…

– Извините, – на Сашу стараюсь не смотреть, – мы прочитали, что инкубационный период до шести месяцев, а у нас… четыре года никого не было. Других. Партнеров.

– Вы кто по профессии, Иван Федорович? – спрашивает врач со снисходительной улыбкой.

– Гидролог.

– Если я за пять минут в сети что-нибудь гидрологическое нагуглю и вам расскажу, наверно, это тоже смешновато будет. Нет, все так, от двух недель до шести месяцев обычно. Но бывает, что вирус попадает в организм и засыпает. Надолго. До пяти лет может проспать. А потом стресс, болезнь, перемена климата – и здрасьте, вот он я. Спорим, об этом вы не читали? Если никто из вас не врет, то вполне может быть подарок от прежних отношений. Тут уж вам виднее. Так записывать вас на понедельник? Потом только конец недели свободен.

Мы выходим на улицу, и Саша ловит мою руку.

– Вань… прости, пожалуйста.

Уточнять нет необходимости, я думаю о том же. О том, что мысленно уже успел обвинить ее и вынести приговор. Мы оба успели.

Нет, ну а что, жалко скулит кто-то внутри, написано же было.

И тут же из обороны в нападение: а ты уверен, что это правда, как врачиха сказала, подарок из прежних отношений? Уверен, что Сашка все-таки не врет? Что не свежачок?

Уверен!

Все, проехали!

Уже потом, не через год и не через два, я пойму, что именно тогда вирус сомнения пробрался в нас обоих и уснул… на время.

________________

*Тамара Чумак – героиня книги «Чума вашему дому»

Глава 13

Александра

июль 2022 года

Где-то на третий или четвертый день мне уже казалось, что мы раскатываем по озеру как минимум месяц. Однообразие отупляло до состояния автопилота.

Вода, вода, вода… Брызги воды, запах воды, белесое от влаги низкое небо, похожее на затертые, застиранные джинсы. Острова, поросшие лесом. Скалы и валуны. Нежаркая, но изматывающе душная погода. Пробы, записи…

Однако был в этой монотонности один плюс, и довольно жирный. Она гасила эмоции. Мысли, само собой, никуда не девались, потому что мы почти не разговаривали, но они стали какими-то… я даже не знала, как это назвать. Более трезвыми, холодными. Я словно смотрела на нас двоих со стороны. Или откуда-то сверху, с этого полинявшего неба. Не только на нас нынешних, но и на тех, какими были когда-то.

Может быть, именно этого отстраненного, обреченно спокойного взгляда мне и не хватало раньше, чтобы во всем разобраться?

Да, исправить уже ничего нельзя. То, что нас по-прежнему тянет друг к другу, ничего не меняет. Наоборот, только усугубляет. Потерять доверие легко, вернуть – практически невозможно. Как только мы перестали верить друг другу, в эту трещину стали просачиваться ревность, подозрения, обида, желание досадить… отомстить? Чем дальше, тем больше, больше.

А ведь я сама привела Киру к нам домой. Еще до того как она вернулась в универ. Зачем? Ведь я уже тогда перестала безоглядно доверять Ивану. Иначе чем объяснить эти уколы ревности, когда он где-то задерживался или, к примеру, придирчиво подбирал перед зеркалом галстук к рубашке?

– Класс, – говорила я с противной улыбочкой. Вроде бы в шутку, но… – Девочки оценят. Ах, скажут, какой наш Лазутин няшечка.

А если Ванька злился, эти уколы становились еще глубже, еще больнее.

Iuppiter iratus…* не так ли?

Сейчас, когда я сидела на корме, положив ноги на теплую спину Лисы, и смотрела Ивану в затылок, вдруг пришло в голову странное.

А не провоцировала ли я его подсознательно, приглашая Киру в гости? Нет, не в самый первый раз, когда она напросилась сама, а потом. Иначе зачем так пристально следила за ней, за ним – за ними обоими? Наблюдала, как они смотрят друг на друга, как разговаривают. Чего я добивалась, что хотела увидеть? Убедиться, что все выдумываю, что они друг к другу равнодушны? Или, наоборот, искала подтверждений, что мои подозрения имеют под собою почву? А может, даже хотела этого?

Ученый – это не диплом, не диссертация с научным званием. Это особый модус – что вивенди, что операнди**. В первую очередь, склонность и способность к анализу. Вот только в личных отношениях у нас обоих этот режим почему-то отключался. Голова вчистую проигрывала влечению и эмоциям. Но сейчас, когда я сидела и смотрела в озерную бесконечность, многое виделось совсем иначе. Телесное волнение никуда не делось, но оно стало фоновым, похожим на белый шум. Зато чувства не кипели, не бурлили, как раньше, словно остуженные водой и ветром.

Иван тоже о чем-то думал, уходя глубоко в себя. На точках глушил двигатель, разворачивался поперек волны и против ветра, чтобы не так сильно сносило, молча брал прибор и опускал в воду. Я, конечно, могла и сама, но с риском свалиться за борт, что, видимо, представлялось ему большим злом.

Маршрут менялся мало, разве что направление: если надо было забрать из Куги продукты, то южную часть озера оставляли на вечер. Ну и к островкам, по туалетным делам и чтобы размять ноги, приставали к разным. Где-то были полусгнившие мостки, а где-то приходилось, закатав штаны до бедер, соскакивать с борта в воду. Кстати, проблему штанов я решила: надевала тонкие трикотажные лосины, а сверху шелестяшку. Тоже парник, конечно, но хлопок хотя бы впитывал пот. Ну а в дождливые дни в самый раз приходились вейдерсы в комплекте с курткой и дождевиком сверху.

На некоторых островах были туристические стоянки с кострищами и местами для палаток, а где-то все выглядело так, словно там вообще никогда не ступала нога человека. Сказочная красота! А вот заброшки производили тягостное впечатление. В одних было всего два-три дома, в других побольше, но отовсюду люди давно ушли, бросив все ненужное. Покосившиеся стены из полусгнивших серых досок и бревен, слепые оконца, провалившиеся крыши и высокий, до пояса, бурьян. Плеск волн и заунывный вой ветра над всем.

Я находила в этом что-то созвучное нашему настроению. Мы оба были как эти брошенные деревни. Пустые, разрушенные…

– Что это? – спросила я, увидев рядом с одним таким домом воткнутый в землю ржавый нож. Он торчал острием вверх, под углом, а под ним стояла позеленевшая от плесени и патины миска.

– Заговор на стояк, – усмехнулся Иван.

– В смысле? – не поняла я.

– В буквальном – чтобы член стоял. Озерных духов об этом просят, еще с языческих времен. До сих пор практикуют. На нож воду льют, чтобы в миску стекала, и дают мужику пить утром и вечером. А когда льют, приговаривают: «Как нож стоит крепко, не сгибается, не шатается, так бы и хуй раба божьего такого-то перед женским мясом не сгибался бы, не шатался бы». Цитирую дословно. Это мне дед Ленька рассказывал, а его предки здесь всегда жили.

Меня словно кипятком окатило, и я отвернулась, чтобы Иван не увидел моего лица.

– Карелы? – спросила, лишь бы не молчать.

– Нет. Коренные волозеры – потомки вепсов. Когда новгородцы начали их теснить, одни ушли дальше на север, других перебили, третьи смешались с пришлыми. Интересно, что у женщин здесь еще встречаются характерные черты: волосы желтые, нос и скулы широкие, кожа очень светлая. А мужчин уже и не отличить. Ладно, пошли на катер.

Я посмотрела на него искоса, и воздух вдруг застрял в горле, став твердым и колючим. Иван стоял, засунув руки в карманы, глядя себе под ноги, и выражение на лице… я узнала его.

Флеш – короткий, жгучий, как укус овода. Как тогда – точно такой же взгляд под ноги и голос… словно издалека, глухой, лишенный интонаций:

– Саша, я приму любое твое решение…

* * *

январь – июль 2017 года

– Дети, а вы насчет детей-то не думаете? Ну правда, хочется уже с внуками понянькаться. Защитились оба, преподавать остались. Чего ждете?

– Пап… – я морщусь, Иван с преувеличенным вниманием смотрит в тарелку. – Не обижайся, но не надо об этом, ладно? Когда соберемся, скажем.

– Хорошо, хорошо, – он машет руками: мол, все, больше не буду. И тут же продолжает: – Все у вас теперь задом наперед. Кандидатскую в двадцать пять, докторскую в тридцать, а детей потом в пятьдесят пусть суррогатная мамка рожает.

Ванька бросает на меня косой взгляд, я раздраженно дергаю плечом. За неделю это уже второй такой разговор. В прошлые выходные мы были у его родителей, и там нам выдали то же самое. Люсенька в двадцать четыре года ждет третьего, у Илюши с Сонечкой доченька, а вы что же?

А мы… а мы думаем. И думки эти какие-то неопределенные. С одной стороны, мы и хотели бы ребенка, а с другой… Стыдно признаться, но меня это пугает. И мне кажется, что Ивана тоже. У нас уже сложился свой ритм, привычки, ритуалы – образ жизни, в котором львиную долю занимает работа, и я никак не могу представить, что все это придется менять. Мне кажется, я буду ужасной матерью, потому что нет во мне этой потенциальной любви к своему детенышу, которого пока даже в проекте не существует.

Едем домой, и я вижу, что Иван злится. Молчит, но между бровей четко прорезалась сердитая складка.

– Ванька, будешь так морщиться, станешь… морщинистым. Дедом.

– Слушай, Саш… – он резко сигналит какому-то оборзевшему Опелю. – А может, они правы, а мы нет?

– Кто прав? – ох уж эта моя привычка задавать бессмысленные вопросы, чтобы не отвечать самой!

– Родители. Наши. Может, и правда уже пора? Размножаться?

– Не знаю, Вань. Но мне кажется, это решать нам, а не им. Нет?

– Нам, конечно. Поэтому и спрашиваю.

– Ну давай обсудим, – вздыхаю, глядя в окно. – Только не здесь и не сейчас.

– Саша, – Иван чуть повышает голос, – когда ты говоришь «давай обсудим», это означает, что ты не хочешь ничего обсуждать. Просто скажи честно, ты не хочешь детей вообще или не хочешь детей от меня?

– А вот это уже запрещенный прием! – возмущаюсь я. – Что я должна на это ответить? Если совсем честно, я не знаю, хочу ли детей. Вообще. С одной стороны, ужаса эта мысль не вызывает, и я точно не чайлдфри. С другой, горячего желания тоже нет, потому что… да, может, эгоистично, но это будет уже совсем другая жизнь. И знаешь, мне кажется, это нечестно по отношению к ребенку: рожать потому, что так надо, и в надежде, что удастся его полюбить. А еще кажется, что ты тоже особым желанием не горишь. Иначе сказал бы как-то по-другому. Ну там… не знаю… Саша, давай уже ребенка родим. Или что-то в этом роде.

– Саша, давай родим ребенка.

– Нет. В смысле… нет, это так не работает. То есть это работает не так. Такие вопросы вот так не решают.

– Так, не так, – передразнивает Иван. – Ладно, проехали.

Но проехать не получается. Мы снова и снова возвращаемся к этой теме – и не можем ничего решить. Пока у меня не лопается терпение.

– Хорошо, – я достаю из тумбочки блистер с таблетками и показываю ему. – Видишь, это последние. Пусть решают в небесной канцелярии. Раз мы не можем сами.

– Хочешь сказать, просто не будем предохраняться? – Иван с сомнением выпячивает губу. – Учитывая, что мы трахаемся каждый божий день, это русская рулетка с пятью патронами. А может, и с шестью.

– И что? А вдруг кто-то из нас бесплодный, а мы и не знаем?

В первый день месячных, когда я не начинаю новую упаковку, мягко говоря, не по себе. В первый день следующих – тоже. Только уже по другой причине.

А что, если правда?

Да ну, глупости. В первый месяц редко у кого получается забеременеть. Организм должен перестроиться.

Второй месяц, третий, четвертый – я реально начинаю нервничать. Одно дело, когда у тебя есть возможность, но ты ее не используешь, и совсем другое – если оказывается, что возможности нет.

– Саша, прекрати психовать! – психует Иван. – Во всех интернетах пишут, что до года нечего дергаться.

Ага, походу, ты тоже дергаешься. Раз читаешь на эту тему интернеты.

В июне я умудряюсь подхватить простуду, которая буквально за несколько дней перерастает сначала в бронхит, а потом опускается ниже. Да так резко, что на скорой увозят в больницу. С пневмонией, отеком легких и сомнительным прогнозом. Несколько дней на ИВЛ, лошадиные дозы лекарств, а потом, когда становится немного лучше, задержка – и две полоски на тесте.

Учитывая мое общее состояние и то, сколько всякой химии в меня влили, врачи не то чтобы прямо настаивают, но настоятельно рекомендуют беременность прервать. Я чувствую себя буквально размазанной, совершенно обессиленной. Иван, узнав новость, долго молчит, глядя под ноги.

– Вань, мы должны решить это, – не выдерживаю я. – Само не рассосется. Или рожать, но ребенок, скорее всего, будет больным. Возможно, очень сильно больным. Да и я неизвестно как это перенесу. Или делать аборт. Прямо сейчас, не откладывая.

Вот тогда-то он и говорит это:

– Саша, я приму любое твое решение.

Я надеялась, что мы все-таки – наконец! – обсудим, вместе. Но фактически Иван спихивает все на меня. Ну да, «твое тело – твое дело»***. Как будто не имеет к этому ребенку никакого отношения.

Меня словно ледяной водой окатывает, с головы до ног. Немеют пальцы, ноет желудок – это обычное. И трудно дышать – ну так меня предупредили, что одышка пройдет не сразу.

– Тогда… – я не узнаю свой голос. – Тогда я буду рожать. Будь что будет.

Видимо, мое тело слишком ослабло после болезни или этот ребенок изначально был нежизнеспособен. Так или иначе, через месяц я его потеряю. Будут слезы, будет депрессия, попытки Ивана и родных утешить, убедить, что в этом нет ничьей вины, что так уж вышло. Я снова с головой окунусь в работу. Когда в конце осени он осторожно поинтересуется, не повторить ли нам попытку, подчеркнуто спокойно попрошу подождать. Дать мне время прийти в себя. Больше разговоров на эту тему у нас не будет – до весны, когда все резко изменится.

Уже потом, после развода, я подумаю о том, что так и не смогла его простить – за то, что переложил решение и ответственность на меня.

Да, первой трещиной в наших отношениях стали венерические болячки, притащившие с собой хвост недоверия. Хотя врач и сказала, что это может быть привет из прошлого, у меня никак не получалось на все сто процентов поверить, что это не подарок из настоящего. И я понимала, что у Ивана наверняка те же мысли обо мне. Не будь этой трещины, скорее всего, и неудачную беременность мы пережили бы легче. Ну а потом все пойдет вразнос, набирая обороты все быстрее и быстрее.

_____________

*Iuppiter iratus ergo nefas (лат.) – «Юпитер, ты сердишься – значит, ты не прав», крылатое выражение, приписываемое Лукиану

**Modus vivendi (лат.) – образ жизни. Modus operandi (лат.) – образ действия***имеется в виду известный феминистский лозунг «My body – my choice» (англ.), связанный прежде всего с вопросами телесной автономии и абортов.