Текст книги "Коник-остров. Тысяча дней после развода (СИ)"

Автор книги: Татьяна Рябинина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 17 страниц)

Глава 22

Иван

август 2022 года

Хоть я и отвернулся, но было поздно. Потому что затянуло в эти грозовые провалы и швырнуло в прошлое. В ту чертову ночь, когда ходил по квартире, как тигр по клетке, подыхая от ярости и ревности. Потому что знал, куда она ушла… к кому… Ненавидел ее, ненавидел себя. Ненавидел эту суку Соломину, а в ушах все равно звенели ее пьяные, сбивчивые слова:

– Да ей всегда было на тебя плевать, она никогда тебя не любила. Еще тогда, на практике – смеялась, что зацепила и водит на крючке. Ей от тебя нужны были только деньги. Поэтому и рожать не стала – сама говорила. Мол, если рожать, то от любимого, а не от кошелька. И с Магничем она трахалась с того самого времени, как он на факультет пришел. Они и не скрывались, сколько раз видела, как лизались по углам. И аудитории вечно искали свободные, чтобы перепихнуться. А потом она ехала домой – вовремя, не задерживаясь, как примерная жена. И смеялась над тобой.

Верил?

Не хотел верить. Но вот это «поэтому и рожать не стала»… В тот момент я даже не вспомнил о том, какое Саша приняла решение, когда я побоялся сказать ей: «рожай». Всплыло другое: «я только пришла в себя, дай мне время».

Словно замерз, застыл. И спохватился, когда Кира уже расстегивала на мне и тащила с плеч рубашку. И как знать, не была бы она такой пьяной…

Отодвинул ее, застегнулся.

– Не знала, что у тебя тату, – усмехнулась Кира. – Что это значит?

– Удача, – буркнул я. – Ложись спать. Я поехал.

– Что, все так же нехороша для тебя, да? – оскалилась, как разъяренная кошка. – Как и тогда? Все это время меня при себе держал только назло ей, да? Да ей похеру на тебя. Ну давай, беги. Беги к своей Шурочке, подбирай за Магничем объедки, если не противно хреном толкаться, где уже до тебя не раз топтались.

– Ну ты же не отказалась бы за ней объедки подбирать, нет?..

– Ваня!

Я вздрогнул и словно проснулся. И ведь смотрел же прямо перед собой – но ничего не видел! Хотел обойти Коник подальше, по глубокой воде, но каким-то образом оказался в ста метрах от берега. Саша привстала и с ужасом смотрела на белеющую прямо перед носом катера луду – плоский камень, полускрытый набегающей волной. Глушить двигатель было уже поздно. Попытался свернуть и все равно задел бортом. Скрежетнув мерзко, катер накренился, на пару секунд завис и тяжело перевернулся.

Холодная вода оглушила и ослепила. Плечо онемело от удара, катер накрыл собою, как крышка гроба, но я все же успел увернуться и выдернуть из-под него Сашу. Вынырнул, уже задыхаясь, вытолкнул на поверхность ее. Крикнул хрипло, давясь водой:

– Плыви к берегу!

Но она словно не слышала. Втягивала с шумом воздух, кашляла, таращилась дико из-под облепивших лицо волос и пыталась уцепиться за меня.

– Дура, плыви! Или сейчас оба утонем.

Отвесил ей оплеуху – вроде, очнулась. Подтолкнул, и она неуклюже поплыла. Я уцепился за киль катера, отдышался немного, поплыл следом. Хоть до берега было и недалеко, но стоянка с песчаным дном около нее осталась левее, а нас волна гнала на камни. Придется плыть лишних метров двести, чтобы выйти. Вода ледяная. Я-то вывезу, а вот Сашка?

Но она плыла – кашляя и дыша, как паровоз. Догнал ее, поддержал под живот.

– Как ты?

– Ни… ничего.

– Левее бери, вон туда, за скалы. Там мелко и песок.

Последние метров двадцать мне пришлось буквально тащить ее – пока не нащупал ногами дно.

– Все, становись, тут по шею. И давай к берегу. Видишь, где беседка? Выйдешь сама?

Она кивнула, но тут же оступилась и ушла с головой под воду.

– Держись за меня! – приказал, когда откашлялась.

Наконец мы выбрались и шлепнулись на прибрежную траву, пытаясь отдышаться.

– Это я виноват, – потер плечо, высморкался. – Задумался, не заметил. Черт…

– И что теперь? – клацая зубами, спросила Саша.

Снял с пояса рацию, попробовал включить – мертво. Ну кто бы сомневался! Так, спички. Когда работаешь у воды и на воде, первое правило: спички должны быть герметичны. Пусть все утонет на хер, но только не спички. Вытащил из кармана пакетик с застежкой – сухой!

Ну все, значит, не сдохнем!

– Теперь? Теперь костер будем разводить. Вон там поленница у беседки, сейчас идем и тащим на кострище побольше. Заодно согреемся немного.

– Вань, а вообще что делать будем?

Я заметил, как дрожат ее губы. Вот только истерики сейчас и не хватало для полного счастья. Поэтому рявкнул так, что ворона с карканьем сорвалась с куста:

– Я сказал, костер будем разводить. Что непонятно?

Она дернула плечом и пошла к поленнице.

«Сначала берут жаркие дрова, быстрые», – вспомнил я.

Он что, знал?!

Может, и знал…

– Саша, хвойные бери. Елку, сосну. Березу не надо пока. Потом.

Рубить деревья в парке категорически запрещалось, на всех туристических стоянках были вот такие поленницы. За самовольную вырубку мог прилететь очень неслабый штраф. Интересно, хватит ли этих дров, пока нас не найдут?

Мы таскали охапки поленьев к кострищу почти бегом, разве что пар не шел, но все равно в мокрой одежде было адски холодно. Градусов пятнадцать, не больше, плюс северный ветер. По ощущениям, хорошо если десять.

Да, попали конкретно…

Топора нет, бревен нет, даже чурбаков, все поколото. Нодью* не сделаешь. Только костер-грелку – пионерский, он же скаутский. Поленья домиком, а под ними растопка. За растопкой отправил Сашу. Мог и сам, конечно, но гонял ее, чтобы не стояла, не сидела – была в движении. Не дай бог еще одно воспаление легких подхватит. Пока она собирала мох, щепки, бересту, натаскал от воды камней и сложил экран. Кривой, конечно, и маленький, но все лучше, чем ничего. И тепло будет отражать, и от ветра прикроет, и одежду на нем развесим.

– Вань, и все-таки, что будем делать? – спросила она уже более-менее спокойно, когда огонь начал разгораться.

А вот это больше похоже на конструктивный разговор.

– Саша, рация сдохла. В Куге нас никто особо не ждет. Ну удивятся, что за жрачкой не приезжаем, но не сразу. Так что хватятся не скоро. Катер на дно лег, вытащить только буксиром можно. Плыть? Ну сама понимаешь. Вода холодная, ветер, а мы в самом, считай, центре озера. До ближайшего острова где-то с километр, но он дикий, там даже стоянки нет. До Ильинского – почти два. Так что не вариант. Единственное, что мы можем сделать, – это сидеть ровно и ждать, когда за нами приедут. То есть не за нами, а посмотреть, что тут за пиздец творится. Раз в несколько дней из Пудожа делают пожарный облет. Когда видят костры, запрашивают визит-центр, санкционировано ли в таком-то месте безобразие. Поэтому жечь будем, пока не приедут взять нас за жопу и примерно наказать. Если спалим все дрова раньше, придется собирать хворост.

– А есть что будем?

– Рыбу, грибы, ягоды. Если повезет, может, птичку поймаем. Это не самая большая проблема. Сейчас главное – высохнуть и согреться. Раздевайся!

– Что?! – вытаращила глаза Саша.

– Я не по-русски говорю? Или у тебя вода в ушах? Раздевайся. Живо!

– И так высохнет, – набычившись и глядя в огонь, буркнула она.

– Саша, больница ближайшая в Пудоге. Но не факт, что ты до нее доберешься, просидев ночь на ветру в мокрой одежде. Не вынуждай меня прибегать к грубой силе.

Не желая тратить время на споры, я встал и начал раздеваться сам. Совсем, догола. Эротики в этом было – ноль без палочки. Абсолютно без палочки, потому что палочка грустно скукожилась от холода и на чьи-то там косые взгляды не реагировала.

Растянув одежду на камнях и палках, я посмотрел на нее.

Мамой клянусь, если эта идиотка сейчас не…

Словно услышав, Саша стиснула челюсти, сняла сначала куртку, потом толстовку и зависла.

– Да не смотрю я на тебя, – закатив глаза к быстро темнеющему небу, я отвернулся.

Конечно, не смотреть на нее все то время, пока шмотки будут сохнуть, не получится, но пусть сначала разденется. Потом уже вряд ли ломанется одеваться обратно. Очень хотелось подобраться к огню поближе, так, чтобы шерсть запахла паленым, но ясно было, что на кортанах долго не высидишь, а устраиваться голой жопой на песке или полене не лучший вариант. Пока еще не совсем стемнело, надо было обследовать беседку, вдруг там забыли или бросили что-то полезное.

Саша стаскивала с себя последние причиндалы и развешивала рядом с моими, а я, дрожа на ветру, пошел на разведку. В беседке обнаружились две сырые газеты, пластиковая миска и ржавый нож с треснувшей ручкой.

Несмотря на весь мрак ситуации, не смог удержать нервный смешок. Опять нож с миской! Вот только стояка для полного счастья и не хватало. А кстати, и нож, и миска пригодятся. Где-то здесь родничок есть. Отмыть миску – и будет во что воды набрать.

Родник нашелся, миску отдраил песком, а заодно приметил густой белый мшаник. Отнес к костру нож и миску с водой, вернулся и нагреб большую охапку сухого мха.

– Садись, – бросил его у самого огня и разровнял ногой.

Уговаривать Сашу не пришлось, тут же села на него, подобрала колени к подбородку, обхватила себя руками. Сжалась так, что броненосец обзавидовался бы.

– А ты?

– Сейчас принесу еще.

Ходил туда-обратно четыре раза, выполол весь мох в округе, но теперь можно было не только сидеть, но и спать. Хотя спать… ну да, придется по очереди. Такой костер горит быстро, только подкидывай. И правда, сначала смолистые полешки, чтобы хорошо разгорелось, а потом березу и ольху – чтобы долго отдавало тепло.

У костра всегда так – спереди жарко, а корма мерзнет. А если голяком, то вообще капец. И комары жрут. Вот и приходится то одним боком, то другим – как на вертеле. Вставал, одежду на камнях переворачивал, чтобы сохла быстрее, снова садился. А как только немного согрелся, стало, мягко говоря, неспокойно.

Ночь, звезды, костер, а рядом – голая женщина, которую знаешь до миллиметра, и не только снаружи. И вот точно так же, как она, прижимаешь колени к груди и стискиваешь зубы. И пытаешься думать о том, как завтра рыбу ловить. А сердце частит, и жар уже не только от огня, но и изнутри, так и прет. И голова кружится – как будто пьяный.

А она дрожит и прячет лицо в коленях. Влажные волосы падают на плечи, позвонки проступают под кожей… так беззащитно, хочется дотронуться до каждого по очереди, сосчитать. Руки в мурашках, неровный, мерцающий свет играет на коже.

– Замерзла… лягушонка?

Слова как будто пробиваются из-под сугробов прошедших лет… Осенью, когда еще не топили, она всегда мерзла. Ходила в свитерах и шерстяных носках, а в постель ложилась в байковой пижаме на футболку. А я выковыривал ее из этого кокона, прижимал к себе, грел…

Она поднимает голову, смотрит на меня – словно пытается понять, кто я, о чем говорю. Губы дрожат, глаза блестят, наливаясь слезами. Всхлипывает громко, и тут я не выдерживаю – обнимаю и прижимаю к себе так крепко, что самому становится больно.

Из-под ее замерзшей кожи пробивается тепло. Так привычно шалею от запаха, смешанного с дымом костра, втягиваю его, захлебываюсь, как будто это вода, а я не пил три дня. Запускаю пальцы в волосы, и пряди текут между ними, как струйки. Нахожу ее губы и окончательно схожу с ума от того, как они открываются навстречу мне.

И все на свете теряет смысл. Все – кроме нее. Все, что было… все, что будет… Ничего этого нет. Есть только сейчас – то мгновение, в котором мы рвемся навстречу друг другу. Рвемся так, как будто нас эти годы держали в цепях. Или мы сами себя держали и не пускали?

Не могу оторваться от нее, от мягких, чуть обветренных губ. Как будто отпущу – и она исчезнет, уже навсегда. От одной мысли становится так страшно, что сжимаю ее еще крепче. На бедрах останутся следы от пальцев, хотя… на моей заднице, наверно, тоже. И ты боишься, что я вдруг пропаду, испарюсь, растаю, как призрак? Не отпускай, держи меня крепче, слышишь?

Как же я жил без тебя, Сашка? Ненавидел, пытался забыть – и все равно скучал.

С сожалением отпускаю губы, соскальзываю по шее к груди, и соски туго сжимаются под языком. Обвожу по кругу, втягиваю, кусаю, а руки уже бегут по животу, гладят лобок, разводят бедра, которые, кажется, только и ждут этого нажима, чтобы распахнуться призывно. Пальцы входят легко и глубоко – туда, где так тепло, влажно, скользко. Ты ведь ждешь, да? Ты ведь хочешь? Ну скажи, хочешь?

Она дрожит – и теперь уже наверняка не от холода. Заставляю ее лечь на мох, мягкий, как перина, наклоняюсь, собираю языком горьковато-соленый сок, ловлю ее стоны. Поглядываю снизу вверх, встречаю взгляд из-под опущенных век. Ты же любишь смотреть, так смотри! И помоги мне, так горячо, когда наши пальцы встречаются в этой двойной ласке.

– Иди ко мне! – шепчет она, но я медлю.

Поддразниваю прикосновениями пальцев и языка – то легкими, едва ощутимыми, то тяжелыми, тягучими. Ее рваное судорожное дыхание еще сильнее заводит, сплетаясь с плеском волн, шепотом ветра в вершинах деревьев и потрескиванием поленьев в огне.

Помнишь, ты хотела оказаться на необитаемом острове? Ну вот, мы здесь. На много километров никого вокруг. Только звезды смотрят на нас и ночные птицы. А еще – наверно – озерные духи и та самая перебитая здесь, на Конике, белоглазая чудь.

Она уже не может ждать. Извивается, тянет к себе, обхватив вокруг спины ногами. Вхожу так, как она любит, – резко и глубоко. Ее дрожь колет кожу, передается мне. Каждым движением перетекаем друг в друга, как будто кровь становится общей. То ускоряю темп, то замедляю, впиваясь в ее губы, заставляя дышать со мной одним воздухом.

Из последних сил сдерживаю себя, дожидаясь ее, хотя уже совсем рядом, в секунде, в миллиметре, горячая распирающая судорога, похожая на извержение вулкана. Запрокинув голову, она изгибается с долгим грудным стоном, и в самый последний момент вспоминаю, что надо выйти.

Успел или нет? Кажется, успел – на ее бедре липкая теплая влага. Она лежит с закрытыми глазами, с той особой загадочной улыбкой, словно из другого мира. Опускаюсь рядом, обнимаю, жалея, что не могу обвить собою всю-всю, с ног до головы.

Вот так не замерзнешь. Я тебе не дам…

______________

*долго горящий, тлеющий костер из нескольких больших бревен

Глава 23

Александра

Я проснулась от холода и от назойливой комариной песни над ухом. Иван спал, уткнувшись мне в плечо. Ночью он несколько раз поднимался, подбрасывал поленьев и снова ложился, обнимая меня крепко, но к утру все-таки заснул: костер еле тлел. Солнце едва поднялось над водой, раскрасив ее золотисто-оранжевым, и тут же нырнуло в белесую дымку тумана. Трава вокруг поседела от холодной росы.

Осторожно выбравшись из-под руки, я встала. Ноги и шея затекли, везде, где только можно, набился проклятый мох. Желудок тихо скулил.

Послушай, начала я торг, давай ты сейчас не будешь ныть, ладно? Все равно нет ни таблеток, ни еды, ничего. Если выберемся отсюда, сядем на диету, пропьем курс. Я тебя даже на гастроскопию свожу, честно-честно.

Да, конечно, забурчал он переливисто, знаю я тебя, поедешь в Сочи и будешь аджику жрать.

Одежда на горячих камнях почти высохла. Еще бы часок – и была бы совсем сухая. Но я уже не стала ждать, натянула все.

Божечки, какой кайф! Хотя и воняет мерзко дымом. Надо адово вымокнуть, замерзнуть и провести ночь голой на ветру, чтобы понять это.

Угу… не хуже, чем трахнуться с мужиком, без которого тебя ломало почти три года. Потому что только с ним тебе по-настоящему хорошо. Только он знает тебя так, как не узнает больше никто и никогда.

Но если бы дело было лишь в этом…

Я посмотрела на спящего Ивана. Разбудить? Накрыла курткой, подкинула в костер несколько поленьев, под них – мха, чтобы побыстрее разгорелось. Оставшаяся в миске вода показалась ледяной, аж зубы заломило. Даже не посмотрела, откуда Иван ее принес. Вроде, куда-то за беседку ходил.

Именно там родник и нашелся. Я умылась, наполнила миску. Как бы воды согреть? А ведь даже видео смотрела, как из бересты котелок делают. Только ничего не запомнила. Разве могло в голову прийти, что вот такое может случиться?

Зашла в беседку, села на скамейку у стола, глядя на озеро. Тишина, только птицы пробуют голоса. Ветер свернулся в полный штиль. На воде ни единой морщинки, сливается с небом так, что островок – скала с тремя соснами – словно висит в воздухе. И я сама сейчас как этот островок… между прошлым и будущим.

Когда я думала о сексе с Иваном – и в тот вечер в бане, и потом, – казалось, что случись это, и обязательно будет мерзкое послевкусие, хуже похмелья. Но сейчас было как-то… странно. Так же тихо внутри, как и вокруг меня. Чем-то напоминало утро первого января. Такое же нереальное, на стыке старого и нового.

А еще накрыло горечью, как язык от разгрызенной вишневой косточки.

Что же мы сделали с собою? Зачем?

Показалось вдруг, что я лет на сто старше той глупой девчонки, которая считала себя такой тонкой, такой сложной… Прямо как экзистенциальный парадокс, гласящий, что психологически и эмоционально развитый человек может выстроить отношения с кем угодно, но, выйдя на этот уровень, теряет желание выстраивать отношения вообще. А на самом деле глупая девчонка Саша Лазутина была просто инфантильной дурочкой, жившей в волшебном царстве без проблем. И когда проблемы все-таки ее догнали, она сломалась, столкнувшись с первой же из них.

Да нет, мы оба были такими. Абсолютно одинаковыми. И никакие отношения не строили, а просто жили рядом, занимаясь тем, что нравится. Учеба, работа днем, улетный секс ночью. Мы не врастали друг в друга, не заполняли собою. Становились одним целым только телесно – но не душою.

Почему? Не хотели? Скорее, не умели, не знали как. Но даже не пытались учиться. Казалось, что все это должно появиться само, по волшебству. А если не появилось – значит, у нас все плохо.

А еще показалось, что за эти три с лишним недели я поняла и узнала Ивана лучше, чем за семь лет вместе. А ведь мы даже толком не разговаривали. Я просто попыталась… захотела и попыталась осмыслить все, что с нами произошло. Перебирала воспоминания, как четки, смотрела с одной стороны, с другой, думала… И многое видела совсем иначе. Словно ставила пометки маркером: вот тут была виновата я, тут он, а тут – оба.

И вдруг новым смыслом наполнились слова отца Рафаила.

«Можно начать что-то новое. Не обязательно вам двоим. Может, и с другими. Но пока не отпустите друг друга, не поймете и не простите, и с другими ничего не выйдет. Так и будете возвращаться в прошлое – и умом, и страстями».

Я хотела этого – понять и простить. Даже если это означало расстаться навсегда. Сбросить груз вины, обиды, разочарования, взлететь в это серое небо, как чайка.

Отпустить…

Потому что я не представляла, как можно вернуться домой – вдвоем! – и жить дальше, будто ничего не произошло. И как жить по-другому, тоже не представляла.

Ну что ж… значит, придется попрощаться. И эта близость была вот таким прощальным подарком судьбы. Остро, горячо, нежно… Так сладко – и так горько.

И показалось вдруг, что теперь, после этой ночи, просто не должно остаться каких-то недомолвок. Даже если будет больно – а оно будет, непременно будет.

«Кто знает, вдруг случится что-то, и вы уже не сможете уйти от разговора»…

Иван говорил, отец Рафаил прозорливый. Знает, что должно случиться. Ну, не буквально, конечно, но что-то ему открывается. Вот оно и случилось – сразу же после его слов. Мы вдвоем на острове, и некуда деваться. Только он и я. И нам придется наконец поговорить. А если не получится и сейчас… ну что ж, значит, это в принципе невозможно.

– Ты здесь?

Я вздрогнула и повернулась, едва не разлив воду в миске. Так задумалась, что не заметила, как он встал и оделся, не услышала шагов.

– Ты знаешь, как из бересты котелок сделать? – спросила, пытаясь улыбнуться. – Воды согреть. Можно земляничные листья заварить, будет чай.

– Умею. Наберешь листьев? А потом червей накопаю, удочку сделаю и рыбу половлю. У родника глина есть, можно будет запечь.

– Да, наберу. И грибов поищу. Ты говорил, тут много. И ягод. С голоду точно не умрем.

– Саш… – Иван поднялся по двум скрипучим ступенькам, подошел ко мне. – Как ты?

– Нормально, – я нерешительно дотронулась до его руки. – Спасибо, Ваня.

Раньше между нами тоже было напряжение, но сейчас оно стало другим. Не густым, вибрирующим, отдающим в животе, как гул трансформаторной будки, а больше похожим на писк комара. Тоненько и неотвязно. Все время казалось, что не хватает воздуха, и хотелось вдохнуть поглубже. Наверно, давление болталось где-то под плинтусом, но тонометр и таблетки кофеина остались в другой жизни.

Иван ловко скрутил котелок-шаркунок из бересты, наполнил водой, подвесил над костром. Вот ведь загадка – как получается, что и не течет, и не горит? Когда вода закипела, бросили горсть земляничных листьев. Отвар, конечно, мало напоминал чай, но вкус был приятным, и согрело. Пили по очереди, через край.

– Все прелести первобытной жизни, – усмехнулся Иван. – Помнишь учебник «История древнего мира»? Сейчас мужчина будет охотиться на мамонта, а женщина займется собирательством. Для начала нужна палка-копалка. Червей нарыть. Только огонь запалим покрепче и повонючей. Мне комары ночью все задницу сожрали. Ну и чтобы видно было издалека. Если вдруг вертолет услышим, будем плясать у костра, орать и махать руками.

– Знаешь, за все время, пока я здесь, слышала вертолет раза два, – засомневалась я. – Они правда летают?

– Летают, – как-то не слишком уверенно ответил Иван. – Но без четкого графика и маршрута. Тебе когда уезжать-то?

– На крайняк в воскресенье. Самолет в понедельник вечером. В отпуск.

– И куда?

– В Сочи.

– В городе Сочи темные ночи… Еще три дня. Ну будем надеяться, что нас все-таки найдут. Ладно, за дело.

Ржавым ножом он срезал подходящую хворостину, выдернул из капюшона куртки шнурок, привязал к нему мой от толстовки и задумался.

– Крючок, крючок… Из чего бы сделать крючок?

– Булавка подойдет?

Папа много чего рассказывал – лайфхаки на случай чрезвычайной ситуации, но мне в одно ухо влетало, в другое вылетало. Хотя некоторые вещи все-таки уложились. Например, всегда иметь при себе английскую булавку.

– Да, давай.

Я отстегнула от внутреннего шва куртки булавку, Иван разогнул ее, подцепил к шнурку, ножом спилил острый кончик. Потом взял палку и начал высматривать место, где могли водиться дождевые черви. Я вспомнила, что видела в беседке газеты, и пошла за ними.

– Левее держись, – предупредил Иван. – Справа болото. Если что – кричи.

– А тут звери есть? – уточнила я.

– Зайцев видел, белок. Ну и всякую срань мелкую.

Ягод и грибов действительно было столько, что далеко отходить не пришлось. В один кулек, свернутый из газеты, я складывала грибы, привередливо отбирая только крепенькие молодые белые: боровики с шоколадными шляпками, более светлые березовые и дубовые. Второй кулек быстро наполнялся ягодами: горсть в него, горсть в рот. Желудок, видимо, понял, что пришли лихие времена, и смиренно помалкивал.

Хоть мне и доводилось бывать «в поле» в диких местах, столько лесных ягод сразу я еще никогда в жизни не видела. Все вокруг было красно-черным. Черника уже перезрела и осыпалась прямо в кулек, стоило только дотронуться до куста. Под нее маскировалась мелкая черная шикша, кислая и водянистая, но ее я брать не стала, как и костянику. Зато голубую восковатую гоноболь – с большим удовольствием. И мамуру, похожую вкусом одновременно на персик и ананас. Морошка еще не дозрела, брусника тоже, но и без них кулек наполнился быстро.

На острове мне не понравилось и в первый раз, а сейчас и вовсе было жутко. Не оставляло ощущение, что кто-то смотрит на меня и читает мои мысли. Как будто снова голая, только не снаружи, а изнутри. И как будто этот невидимый наблюдатель оценивает каждый мой поступок, каждое слово.

Когда я вернулась к костру с добычей, Иван уже потрошил рыбу. Три крупные обезглавленные тушки с распоротыми брюшками лежали рядом.

– Что это? Окунь? – удивилась я. – Такой здоровый?

– Мелких я выбрасывал. Они тут дурные, на голый крючок идут, лишь бы блестел. А за червя драку устраивают. Халявщики, – Иван усмехнулся и оценил мою добычу: – Умничка. Сейчас мы их грибами набузуем. Плохо, что без соли, но я тут где-то гусиный лук видел, все не так пресно будет. А ты сейчас возьми миску, сходи к роднику и набери глины. Немножко водичкой разведи, чтобы густая была, но мазалась хорошо.

Вернувшись с глиной, я сложила вместе несколько поленьев, сверху насыпала мха и села, как на табурет, наблюдая за Иваном. Он набивал рыбу грибами, мелкими луковичками и какими-то травками, густо обмазывал глиной и палкой зарывал в угли костра.

Как давно мы не делали ничего вместе. Я забыла, когда это было в последний раз. Кажется, у нас вообще не было общих бытовых проблем. Готовила я не каждый день, продукты привозила доставка, для уборки вызывали клининг. У нас не было даже нужды заработать на все это денег. Они падали на карточку, как снег или дождь, а зарплаты мы тратили на свои личные прихоти. Вот и задумаешься, а хорошо ли это, когда вообще не беспокоишься о хлебе насущном и о быте?

По большому счету, у нас было слишком мало точек соприкосновения, которые превращают мужчину и женщину в семью. Штамп в паспорте ничего не изменил в наших отношениях. Мы по-прежнему просто жили в одном доме, тратили не нами заработанные деньги и трахались в охотку. И даже если делали что-то вдвоем или друг для друга, это было такое… ну ведь мы муж и жена, правда? Значит, должны друг о друге заботиться.

А вот сейчас, через три года после развода, мы по-настоящему были вместе. В одной лодке. С того самого момента, когда реальная лодка пошла ко дну. И когда Иван тащил меня к берегу, и когда разводил костер, а меня отправил за растопкой. И когда заставил раздеться, чтобы не замерзла в мокрой одежде. И… секс – он тоже был совсем другим. Никогда еще мы не становились единым целым настолько полно.

Такие трезвые, горькие мысли – сейчас. Почему их не было раньше? Или тогда мы еще не доросли до них, не повзрослели? Понадобилось убить все, расстаться и встретиться снова, чтобы начать думать? Сейчас – когда уже слишком поздно? Но, может быть, для того, чтобы не повторить потом этих ошибок с другими?

Мы сидели в беседке и ели рыбу, разложенную на листьях лопуха, заедая ягодами и запивая горячим отваром из мамуры. Я даже не могла понять, вкусно или нет. С голодухи все вкусно. Ели молча, и напряжение с каждой минутой росло.

– На прикорм, – Иван завернул рыбьи кости в лист. – Они, знаешь, каннибалы. Пойдем к костру?

Мы сидели рядом, смотрели на огонь, на воду… Начать разговор – это было так же страшно, как, наверно, шагнуть на канат, натянутый над пропастью.

Ну же!

– Саша, нам…

– Ваня, мы…