Текст книги "Коник-остров. Тысяча дней после развода (СИ)"

Автор книги: Татьяна Рябинина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 17 страниц)

Глава 20

Иван

август 2022 года

Озеро раскачало крепче, чем я предполагал. Дождь ушел еще вечером, и огромное краснорожее солнце на закате не зря обещало сильный ветер. Резко похолодало – с двадцати двух градусов до тринадцати. Ослепительно синее высокое небо без единого облачка – и ледяные порывы. В Питере такое обычно обеспечивал норд-ост, а здесь – чистый норд. Северик был опасен в первую очередь тем, что нагонял высокую рваную волну. И если на глубоких открытых местах это еще не так сильно чувствовалась, то на отмелях могло кончиться плачевно. Тонули здесь либо по пьяни, либо вот в такую погоду. Катер, конечно, не рыбачья лайба, так легко не перевернется, но…

Саша еще не встала, а я уже вышел на пристань – посмотреть, как и что. Волны, не слишком высокие, но частые, с белыми гребешками, сердито бились в борт. Катер, хоть и был хорошо закреплен, монотонно постукивал о доски.

– Штормит?

Саша стояла у начала мостков, зябко запахнув куртку. У ее ног крутилась Лиса.

– Да как сказать? – я пожал плечами. – Ночью поболтало сильно, сейчас уже на спад пошло, но порывы резкие. Была бы волна высокая, точно бы остались дома, а так… думаю вот, стоит или нет.

– Ну не знаю, Вань, тебе виднее. Я в этом ничего не понимаю. Пойду завтрак готовить.

Если хорошо подумать, разумнее было бы не рисковать. До Куги мы могли дойти по навигатору по чистой воде, до Ильинского скита тоже, а вот Коник… там только ручками, и места опасные даже в штиль. С другой стороны, когда в августе начинают дуть севера, погода становится плохо предсказуемой. А времени до Сашкиного отъезда остается совсем немного. Один день контрольных проб пропустили, если еще и сегодня не поехать, придется наверстывать в последние.

– Ладно, рискнем, – решил я. – Если в течение дня меньше качать не станет, вместо Коника посмотрим другую точку, где не так мелко. По тихой воде на мель налететь – просто на брюхо сядем, а по волне можно и перевернуться.

Пока Саша готовила, собрал все нужное, отнес в катер. Лиса посмотрела вопросительно.

– Нет, Лис, сегодня ты дома.

Поняла, голову и хвост повесила, побрела на лужайку, где любила лежать на солнце.

Что-то меня тревожило. Смутное, неясное. Предчувствие?

Или, может, страшно было везти Сашу на Ильинский? Ведь отец Рафаил знал, кто она. И его не зря считали прозорливым. Не будущее, конечно, видел, но некую суть, зачастую скрытую. То ли от житейского опыта и мудрости, то ли и правда ему что-то было дано. И почему-то мне казалось, он сразу поймет, что происходит между нами. Без слов поймет. А вот что скажет – может, нам обоим, может, мне одному…

Саша, как обычно, сидела на корме, о чем-то глубоко задумавшись. И тоже нервничала – я точно знал, потому что машинально грызла изнутри щеки: лицо забавно морщилось, складываясь в причудливые гримасы. Пару раз в такие моменты я тайком снимал ее на телефон, потом показывал, она сердилась, но смеялась… Сколько подобных мелочей я вспомнил за последние дни – не сосчитать. А сколько их всего было за те годы, которые мы прожили вместе!

По пути в Кугу нас, конечно, поболтало, но две точки отсмотрели без происшествий. В деревне забрали коробки для монахов. Я рассчитывал, что к этому времени привезут и наш заказ, но машина где-то застряла, ждать не стали.

– Ну что, готова? – спросил, когда уже швартовал катер у Ильинского к хлипким мосткам, требовавшим капитального ремонта. – С непривычки все будет казаться странным. Или даже диким.

– Ничего, – бледно улыбнулась Саша. – Как-нибудь. Это они?

К пристани спешили бабульки. Тамара – вышагивая чинно, как черная цапля, Ермона катилась веселым шариком.

– Ну а кто ж еще. Отец Рафаил в келье, потом к нему зайдем.

Тамара поздоровалась, как обычно, сухо и чопорно, Ермона заулыбалась, зажурчала ручейком, и я с удивлением заметил Сашину ответную улыбку – немного растерянную, но вполне искреннюю.

– Я приму, – заявила Тамара, когда я начал разгружать катер.

Это была не ее обязанность, похоже, просто не хотела оставаться с гостьей. Она вообще сторонилась людей, да и разговаривать за долгие годы без голоса отвыкла. Пока я укладывал коробки в тележку, Ермона, приобняв за плечи, повела Сашу знакомиться с островом.

– Приятная девушка, – коротко отметила Тамара, когда я занес весь груз в кладовую.

Оставалось лишь гадать, сказал ли им отец Рафаил, кто она такая, но, в принципе, это было неважно. Я зашел в дом, постучал в дверь его комнаты, или, как он говорил, кельи.

– Заходи, Ванечка, – донеслось изнутри.

Он сидел в плетеном из лозы кресле у печи, грея ноги в толстых шерстяных носках.

– Жену привез?

Я даже успел на секунду удивиться, потом сообразил, что дорожка от пристани видна из окна. Ну правда, а кого я еще мог привезти?

– Бывшую, – буркнул я, но отец Рафаил не услышал. Или притворился?

– Как похолодало, – он смотрел в огонь с отрешенным видом, сквозь него. Почему-то показалось, что именно сейчас что-то и скажет. Что-то очень важное, нужное. – Знаешь, Ванечка, как печку правильно топят? Когда дом холодный – чтобы быстрее прогрелся?

Наверно, я был разочарован, поэтому лишь промычал что-то невнятное: то ли да, то ли нет.

– Сначала берут быстрые дрова, жаркие. Хвойники смолистые – сосну, елку, пихту. От них пламя сильное, печь прогревают хорошо. Хотя и копоть с сажей дают, не без того. А потом, когда прогорят, на углях топят медленными – березой, буком. Те горят долго. Хоть и не так жарко, но зато ровно отдают тепло. Одним хвойником топить – быстро прогорит и остынет. Одной листвянкой – будет мало тепла.

Сбил он меня своими дровами, и если до этого хотелось то ли поделиться, то ли совета попросить, настрой ушел. Разговаривали о чем-то совершенно обыденном: о погоде, рыбе, грибах, пока Тамара не позвала обедать.

Саша раскраснелась, улыбалась, ела за обе щеки, нахваливала и даже согласилась попробовать яблочной наливки.

– Ох, Ермоша! – погрозил пальцем отец Рафаил, но глаза смеялись. – До Спаса? Не совестно?

– Так пробу снять, батюшка, – оправдывалась та. – А то ж приедут люди на праздник, угостим, а там… не знаю, червем отдает или еще чем.

После обеда отец Рафаил позвал Сашу к себе. Бабули убирали со стола, а я мыл посуду, гадая, о чем он может с ней беседовать. Вышла Саша какая-то притихшая, смущенная. Я заглянул попрощаться.

– Все будет хорошо, Ванечка, – отец Рафаил коснулся рукой моего лба. – А про дрова… не забывай. Холодно уже.

Слегка плеснуло раздражением – ну какие дрова? При чем здесь дрова?!

Тут же пригасил: ну не при Сашке же он будет со мной разговаривать. Да и какие сейчас разговоры? Уедет она – вот тогда и буду оторванную лапу зализывать.

Мы попрощались с монашками, сели в катер, взяли курс на Коник. Ветер немного стих, и я решил все же рискнуть. Осторожно, по меточкам, не подходя близко к берегу.

Саша сидела так же, как на пристани: обхватив руками притянутые к груди колени, положив на них подбородок. Иногда она словно уходила в какой-то другой мир, ее глаза на неподвижном лице становились огромными, бездонными, лилово-серыми.

И я вспомнил, когда видел ее такой в последний раз…

* * *

зима – осень 2019 года

С каждым месяцем мы все дальше и дальше отходим друг от друга. Тупая ревность из ничего настолько бесит, что я уже сознательно подкидываю поводы.

Хочешь обвинять меня в чем-то, Саша? Пожалуйста. Мне плевать. Вот только напраслины не надо, ладно? Ты уверена, что у меня что-то с Соломиной? Ну так пусть это «что-то» будет. Чтобы не зря языком молола. Довольна? Ты этого добивалась?

На самом деле ничего у меня с Кирой нет. Ничего такого, из-за чего стоило бы ревновать. Чем больше я узнаю ее, тем меньше она мне нравится. Просто не отталкиваю. Даже более того, молчаливо поощряю ее попытки к сближению. Не знаю, какая черная кошка пробежала между ними с Сашей осенью, но Кира явно рассчитывает взять реванш за обидный проигрыш семилетней давности.

Я так и не понял, что произошло. Неужели для нее тогда все было настолько серьезно, что за все эти годы не улеглось? Может, она и с Сашей пыталась навести мосты, чтобы подобраться ко мне? Я должен быть польщен? Нет, ни капли. Ее неуклюжие подкаты бесят не меньше, чем Сашины подозрения. Наверно, будь я поумнее, прекратил бы все это одним махом. А я разговариваю с ней на кафедре у всех на виду, пью кофе в буфете или в кафешке поблизости, подвожу до дома. Даю инфоповоды для сплетен, которые – разумеется! – долетят до мадам Лазутиной. И… больше ничего.

Я провел для себя черту. Границу, которую не намерен переступать. Просто потому, что не хочу этого. Во всяком случае, так я говорю себе – но где-то в самом дальнем углу делаю пометку, что многое тут зависит от Саши.

Потому что я тоже ревную ее. Ревную сильно, по-черному. Совсем не так, как раньше. Ну да, этот ее хренов Магнич раздражал меня с самого первого раза, едва я увидел их вместе. И все же не до такой степени, чтобы лезть от бешенства на стены, представляя их в эротических сюжетах. Скорее, это было такое… «а вдруг она предпочтет его мне?» Но не верил, что это случится на самом деле. Однако слухи, которые до меня долетают, заставляют сначала сомневаться, потом подозревать, потом…

Если она задерживается, даже предупредив, я невольно думаю, что они вместе. Не просто вместе, а в постели. Гоню эти мысли прочь, они не уходят, цепляются, как репей – отдерешь только вместе с кожей. Если кто-то звонит, пытаюсь по ее репликам понять, с кем и о чем разговаривает. Молчит, задумавшись, – внутри вскипает: о ком, интересно, мечтает?

Стиснув зубы, держу себя в руках. Но лишь до того момента, пока она не цепляет меня. Малейший намек – и пена льется через край. Вот тогда я вываливаю все. Все свои страхи, сомнения и подозрения, оформленные как стопроцентная уверенность. И, разумеется, кончается все безобразной ссорой.

Наверно, любая из них может стать последней, но… еще не сказаны те слова, после которых обратной дороги нет. Да и хотим ли мы разрыва?

Я не знаю… Могу говорить только за себя.

Я – не хочу. Но так устал от всего этого, что терпение уже на исходе.

Что мы делаем, Саша? Ведь это не жизнь. Любовь? Семья? Что от них осталось?

Мириться после каждой такой ссоры все сложнее, а промежутки между ними с каждым разом короче. И тепла в доме все меньше и меньше, как будто подбирается новый ледниковый период.

Секс? Давно прошли те времена, когда мы гасили раздражение в постели. Тогда оно даже сильнее заводило нас, но сейчас, глядя на ее зареванную физиономию с распухшим носом и красными глазами, не испытываю ровным счетом ничего, кроме еще большего раздражения. Но и потом, в более-менее спокойные периоды, все уже не так, как прежде. Мы оба закрыты, скованны. Я невольно подозреваю, что Саша думает не обо мне, она – наверняка! – уверена в том же. Раньше мы и дня не могли прожить без секса, хотя бы в самой лайтовой форме, обходились без него, только если болели, да и то не всегда. Сейчас иногда неделями не прикасаемся друг к другу, хотя физически это и непросто.

Дрочить, как сопливый пацан, под душем, когда жена лежит в постели за стеной… Ну такое себе!

Что было раньше: курица или яйцо? Она ревнует меня, я – ее, мы злимся и провоцируем друг друга, наматывая один виток на другой. Разобраться бы, с чего все началось, но… не можем. Даже если и пытаемся – ничего не выходит. Делаем только хуже. И если до лета еще как-то держимся, то после возвращения из отпуска все выходит из-под контроля.

Кое-как дотягиваем до конца учебного года. В августе едем в Испанию, на Майорку, но отдых превращается в каторгу. Недовольство висит грозовым фронтом, дня не проходит если не без ссоры, то без взаимных поддевок и намеков. Такое чувство, что отдыхаем в компании незримых Киры и Магнича. Они с нами везде, и на пляже, и в постели. А третий призрак, который день ото дня становится все более материальным, существенным, – это призрак разрыва.

Что меня держит? Только мысль о том, что без нее будет хуже, чем с ней сейчас. Но и в этом я уже не так уверен.

Первый раз прихожу после отпуска на биофак, и Кира с разлету вешается на шею.

– Ой, прости, Вань, соскучилась, – улыбается якобы смущенно.

– Привет, – так же демонстративно, на публику, целую ее в щеку.

А потом встречаю в коридоре Сашу с Магничем. Он обнимает ее за плечи, а она – словно не видя меня! – еще теснее прижимается к нему и смеется. Но зато я вижу, как опасно блеснули ее глаза, коротко стрельнув в мою сторону.

Весь сентябрь мы балансируем на обрыве. Уходим с головой в работу, почти не разговариваем. Все чаще я ложусь наверху, а если и спускаюсь поздно ночью в спальню, отодвигаюсь на самый край кровати.

А потом тот звонок Киры и мое возвращение домой под утро. И ведь я пытаюсь объяснить, но Саша даже слушать не хочет. И все это только подтверждает Кирины слова о том, что ей на меня наплевать.

Через три дня прихожу домой вечером и застаю Сашу сидящей за кухонным столом. Ужин? Ужином и не пахнет. Перед ней телефон, а глаза – как два портала в потусторонний мир. Огромные, неподвижные, бездонные. Она медленно-медленно поднимает их, смотрит сквозь меня и спрашивает, таким же мертвым, потусторонним голосом без единой интонации:

– Что у тебя с Соломиной?

Странный вопрос – после того как она столько раз утверждала, что я трахаю Киру во все дыры. Или наконец захотела узнать мою версию?

– Не больше, чем у тебя с Магничем, – пожимаю плечами, чувствуя, как мгновенно вскипает будущий скандал.

Но скандала не получается.

Саша медленно встает, берет телефон и идет в прихожую. Хлопает дверь. Высказав матом все, что думаю, и бахнув об пол кружку, начинаю готовить себе ужин.

Она не возвращается – ни через час, ни через два, ни через три. После полуночи пробую дозвониться, но раз за разом натыкаюсь на «абонент временно недоступен». Пытаюсь убедить себя, что ничего страшного, поехала к родителям, но внутри тревога мешается с черной уверенностью: случилось что-то ужасное, непоправимое.

Не сплю до утра. Уже начинают завывать за окном первые троллейбусы, когда открывается дверь. Первую волну облегчения сносит валом ярости. Иду в прихожую, стискиваю за плечи, вмазываю в стену, смотрю в глаза.

Потому что знаю, где она была. Где и с кем…

Глава 21

Александра

август 2022 года

Да он заколдовал меня, что ли?

Сидела, смотрела, не отрываясь, в одну точку, которая перемещалась между волнами, а в ушах стоял тихий старческий голос – теплый, ласковый.

«Тяжело тебе, девонька?..»

Страшно мне было, когда только подплывали к острову. Что-то такое… заповедное, как другой мир, где тебе нет места. А увидела двух бабуль в черном – и страх как рукой сняло. Даже та мрачная, похожая на злую ворону, не пугала, а уж вторая – маленькая, круглая, веселая – и вовсе вызывала невольную улыбку. И когда, обняв за плечи, она повела показывать остров, я даже не дернулась, хотя прикосновения незнакомых людей всегда были для меня как удар тока. Обнимашки Надежды, к примеру, вытерпела с трудом. А тут – как будто так и надо.

– Сестра Ермона, а скажите…

– Мать Ермона, – поправила она мягко. – Это у католиков все сестры. А у нас так только послушниц зовут. Как постригли в рясу – тут же сразу тебе и мать. Ну а если игуменья – та матушка.

Остров оказался небольшим, с воды выглядел внушительнее. Посмотрели все – и постройки всякие, и кладбище, и деревянную церковь – настоящую северную, бревенчатую, с тесовой крышей и чешуйчатыми главками.

– А ограде этой больше двухсот лет, – рассказывала мать Ермона. – Внутри когда-то амбары и лавки были. Купцы приезжали торговать в праздничные дни. В церковь-то пойдешь? Платочек сейчас дам.

Она выдала мне застиранный, когда-то белый платок и полосу мешковины – обмотать вокруг штанов вместо юбки. Внутри церкви – темной, освещенной лишь лучами света из высоко прорезанных маленьких окошек – пахло воском, пылью, старым деревом.

– А можно свечку? – спросила я, вытаскивая из кармана мелочь.

– А вон в ящичек брось, – мать Ермона махнула рукой в угол, где стоял маленький столик. – И возьми в коробке.

– А сколько стоит?

– Да сколько рука протянет.

Это все было так странно – и так отличалось от церквей, куда я изредка заходила. И правда другой мир.

Я бросила в ящик с прорезью монеты и пару бумажек, взяла две ярко-желтые, сладко пахнущие медом свечи. Вместо подсвечников у икон стояли круглые плошки с белым озерным песком. Одну свечу поставила за упокой, другую за здравие и замерла, глядя на мерцающий огонек.

– Пусть все будет хорошо, – прошептала едва слышно. – Пожалуйста, пусть все будет…

Что «все»? И как «хорошо»?

Ему виднее…

Мать Ермона не торопила – словно чувствовала, что со мной происходит. Только потом, когда уже шли через сад и я остановилась взглянуть на крепкие краснощекие яблоки, сказала:

– Пойдем, Сашенька. Там мать Тамара уже с обедом ждет.

А уж как вкусно-то все было! Скромно, без разносолов, но невероятно вкусно. И хотя чего-то, вроде жареной рыбы и грибов, мне было категорически нельзя, все равно ела – почему-то с твердой уверенностью, что желудок справится. Даже наливку яблочную попробовала – сладкую, но крепкую, и язык от нее развязался, как шнурок. Болтали, правда, только мы с матерью Ермоной. Мать Тамара молчала, спрятавшись в себя, Иван тоже. Отец Рафаил иногда задавал вопросы или вставлял реплики.

Сначала, когда он вышел в столовую, опираясь на руку Ивана, стало не по себе. Показалось, что вот сейчас только глянет – и все-все обо мне узнает. И буду стоять перед ним, как… голая на рентгене. Но выцветшие голубые глаза смотрели так по-доброму, что я сразу успокоилась. Да и сам он был… необыкновенный. Весь в черном, маленький, сухонький, с длинной белоснежной бородой и старческим румянцем на щеках. Но какой-то… светлый. Есть такие люди – пройдут мимо, и тебе хочется улыбаться без причины.

И все же, когда после обеда он позвал меня к себе, снова стало немного страшно. Зашла в комнату следом за ним, дверь прикрыла, остановилась, не зная, что дальше.

– Садись, Сашенька, – он показал на кресло у печи, а сам сел на кровать.

Я напряглась, подумав, что разговор пойдет о нас с Иваном, но он расспрашивал о работе, о родителях, о Питере. И только потом, после долгой паузы, спросил тихо:

– Тяжело тебе, девонька?

– Вы… знаете? – глаза закипели слезами, и я заморгала, чтобы не выпустить их.

– Знаю…

И почему-то не было стыдно, наоборот, захотелось уткнуться ему носом в колени и выплакать все-все. Но только сказала, так же тихо, глядя в огонь:

– Я… не была… с другим. Сказала так. Потому что он… был. С другой.

– И он знает не все, и ты тоже. Может, уже пришло время поговорить?

– Зачем? – отчаяния не было, только все та же странная усталость. – Все равно ведь ничего не вернуть.

– Не вернуть, да, – согласился отец Рафаил. – Но можно начать что-то новое. Не обязательно вам двоим. Может, и с другими. Но пока не отпустите друг друга, не поймете и не простите, и с другими ничего не выйдет. Так и будете возвращаться в прошлое – и умом, и страстями. А как сказано в Евангелии? «Остави мертвых погребсти своя мертвецы»*. Пусть прошлое остается в прошлом.

– Я думала об этом. Что надо поговорить. Но вот захочет ли он?

– А он боится, что не захочешь ты. И ведь правда страшно, да? Я помню… – он вздохнул тяжело. – Когда жена хотела от меня уйти, долго не могла решиться. А я боялся сказать ей: иди. Хотя и знал, что она уже не со мной. Но кто знает, вдруг случится что-то, и вы уже не сможете уйти от разговора. Может, именно для этого ты сюда и попала. Чтобы вы наконец все прояснили.

Когда я вышла, к отцу Рафаилу ненадолго заглянул Иван, а потом мы, в сопровождении матери Ермоны, отправились к пристани.

– Приезжай к нам еще, Саша, – сказала она, обняв меня на прощанье. – Такой красоты и тишины нигде больше нет.

Наверно, и правда нет, подумала я. Но вернуться сюда… это вряд ли.

– Волна поменьше, – буркнул Иван, когда мы отошли от острова метров на двести. – Пойдем на Коник осторожно, против ветра.

Я молча кивнула – откуда-то из того измерения, где все еще звучали слова отца Рафаила. А потом поверх них всплыли другие:

«И он знает не все, и ты тоже»…

О чем это? Чего я не знаю? Почему все так случилось с нами? Или… он имел в виду что-то другое?

* * *

лето – осень 2019 года

Господи, кто бы знал, как он меня бесит! Надо было ехать к родителям на дачу, а он пусть тут делал бы, что только душе угодно. Один или нет – уже настолько все равно, что, наверно, предпочла бы поймать его на горячем и развестись.

Вот так я говорю себе, глядя в ослепительно-синее испанское небо. Море, солнце, белый шезлонг, рядом попугайских цветов коктейль, от которого убойная изжога. Говорю – и не верю. Потому что хотела бы на самом деле – давно бы развелась. Но вот знаю же, что без него будет плохо. Хуже, чем с ним. Хуже, чем эти бесконечные подозрения и безобразные ссоры, хуже, чем дни ледяного молчания. Вопреки пословице хуже, чем тот самый худой мир, который якобы лучше доброй ссоры.

Или, может, я еще на что-то надеюсь? Что как-то само собой рассосется?

Глупо. Очень глупо. Потому что даже сейчас, когда мы за тысячи километров от нашей обыденности, на райском острове, где надо радоваться и наслаждаться жизнью, – даже сейчас у нас все плохо. А когда вернемся обратно, станет еще хуже.

Ну… вот тогда, наверно, мы все-таки и разведемся.

– А где Иван? – спрашивает Виктор, наш гостиничный сосед.

Молча пожимаю плечами. Не говорить же, что Ивану в голову стукнула моча и он пошел в тату-салон. Ну как же, вокруг ходят всякие немецкие пенсионеры в татухах, а он что – лысый?

– Да хоть на всю жопу набей, – машу рукой, когда он ставит меня в известность. – И на хер заодно. Кое-кому понравится.

– Идиотка! – шипит Иван, разворачивается и уходит.

Вот такой обмен любезностями у нас вошел в привычку. Как же все это мерзко! Ненавижу себя, ненавижу его, ненавижу Соломину и Магнича. Весь белый свет ненавижу!

Возвращается он с каким-то иероглифом на лопатке. Скромненько. Я боялась, притащит такое, что на улицу вдвоем можно будет выйти только зимой.

– Надеюсь, это что-то приличное? – спрашиваю брезгливо. – Кстати, сколько там инкубационный период у СПИДа, сифилиса и гепатита? Чтобы от тебя подальше держаться, пока анализы не сдашь.

– Да хоть вообще больше никогда не подходи, – огрызается он. – У тебя есть с кем трахаться.

Заканчивается все очередной ссорой. Я до двух ночи сижу в баре с Виктором и его женой Зоей, танцую со знойными мужчинами, пью как не в себя, отмахиваясь от сигналов желудка. Чем занимается Иван – не знаю и знать не хочу. Оставшиеся дни до отъезда мы не разговариваем, в ресторан ходим врозь, на пляж я одна, а он сидит в тени у бассейна, прикрыв свою наколку платочком.

Первого сентября у Ивана лекции на биофаке. Едем вместе, молчим всю дорогу – как и на обратном пути с Майорки. А через пару часов Тоська шепчет мне на ухо, что Соломина совсем обнаглела.

– Саш, ну это вообще свинство какое-то, она при всех на него вешается, лизаться пытается, а он и рад, только лыбится. Мне тетки с экологии сейчас рассказали, при них дело было. Ну ладно сам мудак, но тебя-то чего позорит на весь свет?

Стискиваю зубы, говорю, что мне плевать. Пытаюсь убедить себя в этом, но изнутри рвет в клочья. А потом – как будто специально, как будто черт мне ворожит! – встречаю Ивана в коридоре, когда возвращаемся с Магничем из буфета.

– Обними меня! – требую сквозь зубы.

Славка обнимает меня за плечи и шепчет на ухо:

– Саш, что за игры?

Смеюсь, теснее прижимаюсь к нему, краем глаза замечаю, как играют желваки у Ивана на скулах.

– Прости, – выжимаю сквозь улыбку, больше похожую на гримасу.

Мне невыносимо стыдно использовать его, но надо было думать раньше. А сейчас это уже как поезд с отказавшими тормозами, летящий под откос. Каждый день, возвращаясь домой, я думаю, что надо наконец поставить точку в этом затянувшемся фарсе, в который превратился наш брак. Пусть проваливает к Соломиной. Она хотела этого еще семь лет назад и вот добилась-таки своего. А я? К Магничу? Нет, мне он точно не нужен. Уж лучше одной.

Каждый вечер мы оглушительно молчим. Молчим за столом, молчим в постели, если оказываемся там вместе, хотя чаще спим врозь. Молчим, если вдруг пробивает желанием – жестким и грубым. Не сказав ни слова, откатываемся друг от друга и долго еще не можем уснуть, купаясь в злости и неудовлетворенности. Но если это молчание вдруг разрывается словами, все неминуемо заканчивается очередной ссорой.

Так проходит сентябрь. На улице пахнет сырыми опавшими листьями – тоскливый запах осени. Все ближе край, все меньше терпения, все больше недоумения: а зачем терпеть, ради чего?

А потом Иван приходит домой под утро. Слегка пьяный, в рубашке, перемазанной губной помадой. Пытается тупо врать, будто был с мужиками в баре. И я понимаю, что с меня хватит. Даю себе три дня – чтобы решение окончательно дозрело, чтобы не было больше никаких сомнений и колебаний.

На третий день вечером возвращаюсь домой. Ужин? Да какой нахер ужин? Сажусь к столу, читаю, как подать заявление на развод через Госуслуги, и тут в воцап падает сообщение с незнакомого номера. Фотография. Смотрю на нее – и под ложечкой вспыхивает огненный шар, в котором сгорает отчаянно трепыхающееся сердце.

Кира – без сомнений, она, хоть и не в фокусе. В постели с мужчиной. Он со спины, лицо в профиль. Иван? Может, я и засомневалась бы, если бы не этот сраный иероглиф на лопатке. Я его хорошо запомнила. Очень хорошо. Потому что искала в интернете, что он означает.

Удача… вот что…

Хочу дождаться его и просто показать. Даже любопытно, как отреагирует. Начнет врать, что это фотошоп? Или все-таки наконец признается? Но когда Иван входит, вдруг спрашиваю:

– Что у тебя с Соломиной?

Как будто жду еще чего-то? Может быть, какого-то разговора? Зачем? Ведь все уже решила. Хотела повода – вот он, повод.

Но Иван отвечает, зло сощурившись:

– Не больше, чем у тебя с Магничем.

Словно выключается что-то внутри. Щелкает – и выключается.

На автомате встаю, беру телефон, в прихожей надеваю туфли, плащ. Иду пешком до какого-то кафе. Заказываю салат и бокал вина. Выпиваю залпом, прошу повторить. Вдыхаю поглубже и набираю номер.

– Слав, не помешала?

– Саша, что случилось?

– Я в «Мегобаро» на Литейном. Можешь приехать?

Наверно, даже надеюсь, что откажется. Занят, болен, не один – неважно. Но он отвечает после паузы:

– Через полчаса буду.

Сидим долго, до закрытия. Что-то говорю – быстро, сбивчиво, без конца повторяя, что так больше не могу. Он молча слушает, глядя в свой бокал. Выходим, садимся в такси.

– Куда мы? – словно выныриваю с глубины.

– Ко мне, – отвечает Магнич. – Или хочешь домой?

Домой? Нет, домой точно не хочу. К нему, так к нему. Какая теперь разница?

Куда-то приезжаем, поднимаемся на лифте, входим в квартиру. Даже не смотрю по сторонам. Прихожая, комната, разобранная кровать. Его руки на плечах, на груди, горячее дыхание на шее. Пытаюсь найти в себе хоть каплю возбуждения. Ведь потянуло же меня к нему когда-то. Как будто сто тысяч лет назад… Но нет, ничего. Абсолютный ноль. Стопроцентное бревно.

И все же… пусть будет. Пусть будет так. И мы с Лазутиным будем квиты.

Усилием воли отключаю все мысли и просто отдаю себя Магничу.

Делай со мной что хочешь. Мне все равно.

Но равнодушие вдруг разлетается осколками в самый последний момент, когда мы уже в постели и он готов войти.

– Слава, прости, но… я… не могу.

Отталкиваю его, встаю, одеваюсь, выхожу из квартиры. Куда-то иду, долго-долго, не понимая, где я. Несколько часов сижу в круглосуточной столовке-«копейке» со стаканом компота. А потом иду домой – чтобы поставить наконец точку.

Да, я не смогла. Но он – смог. И если раньше я лишь подозревала, то теперь…

В общем, все кончено.

Иван буквально впечатывает меня в стену, стискивает плечи, смотрит в глаза.

– Да или нет? Не ври мне!

– Да…

–

* Евангелие от Матфея 8:22