Текст книги "Чтобы царствовал один в мире Черный Властелин (СИ)"
Автор книги: Татьяна Рябинина
сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 19 страниц)
– Ку-ку! – сказал Слава, выйдя из-за угла. – Ну что, красавчики, слиняли?
– Пригнись! – Вася дернул Аню за руку и выпустил огненный язык поверх ее головы.
– Фу, как некрасиво, – хмыкнул Черный Властелин, легко увернувшись.
Что-то тонко укололо в спину. Падая в темноту, Аня почувствовала, как тяжело навалился на нее обмякший дракон…
Камера была та же, только вместо соломы Аня теперь лежала на голом каменном полу. На одной из связанных за спиной рук был такой же железный браслет, как и на ноге, и к стене тянулись уже две цепи. Причем ноги тоже были связаны выше лодыжек. То же самое проделали и с Васей в противоположной камере, только на голове у него было что-то вроде металлического боевого доспеха рыцарского коня с двумя дырками для глаз.
Во рту пересохло, голова сильно болела и кружилась, все тело разламывалось тянущими спазмами. Похоже, их усыпили какой-то наркотической дрянью, как хищников в заповеднике. Судя по свету в окне, точнее, его отсутствию, уже наступил вечер. Вместо обычных стражников их теперь стерегли двое дюжих гвардейцев, судя по форме, из дворцовой охраны. Эти уже не сидели в караулке, а ходили взад-вперед по коридору. Посмотрев на них, Аня поняла, что воды лучше не просить. И вообще лучше сидеть тихо, как мышь под веником.
Голова думать отказывалась, объявив итальянскую забастовку. Я тебе две возможности подкинула, как бы намекала она, вы их просрали, так что теперь все. Ничем не могу помочь. Как осенние листья на ветру летели обрывки мыслей. Ни о чем. Когда в коридоре раздался цокот подкованных башмаков, Аня даже глаза не сразу открыла, чтобы посмотреть, кого принесла нелегкая.
Помощник повара в грязной белой куртке нес закутанную в полотенце кастрюльку.
– Парни, Темнейший вам со своего стола передал. Чтобы ни один никуда не уходил. Глаз с них не спускать.
Он зашел в караулку, и Аня услышала, как брякнула крышка кастрюли, звякнули ложки. По коридору, затекая в камеры, поплыл запах мясного супа, такой аппетитный, что у нее свело скулы и сами собой потекли слюнки. Помощник повара ушел, а караульные, не откладывая, приступили к трапезе.
– Хорош супец, – сказал один из них, и второй согласился:
– Хорош, зараза. Густой, аж ложка стоит.
– Лучше бы у тебя что-то другое стояло.
Ответа не последовало, только частый звон ложек, словно наперегонки. Наконец караульные очистили кастрюлю, и все стихло. Впрочем, запах никуда не делся. У Ани противно забурчало в животе. Последний раз они ели больше суток назад. И пили тоже. Похоже, кормить и поить их не собирались. А это означало только одно: что казнь состоится очень скоро. Может быть, даже утром. И правда, чего тянуть. Кому нужны их признания или еще какие-нибудь глупости.
В Васиной камере звякнули цепи: пришло время трансформации. На этот раз ему пришлось особенно нелегко – даже правильную позу было не принять. Когда все закончилось, он долго не мог устроиться на холодном полу. Штаны его куда-то исчезли, а даже если бы и нет – все равно он не смог бы их надеть. Щурясь и напрягая глаза, Аня разглядела, что Вася пытается стащить с руки и ноги браслеты, которые после превращения в эльфа стали свободными, но не настолько, чтобы их можно было снять.
Наконец он оставил эти попытки и, похоже, задремал, привалившись к стене. Из караулки донеслась какая-то подозрительная возня. Грохнулась и покатилась кастрюля, как будто ее смахнули на пол. Раздался скрежет сдвинутых ножек стола, протяжный стон, громкое частое дыхание.
Догадавшись о том, что происходит в каморке стражников, Аня брезгливо поморщилась: вот только гей-порно рядышком не хватало для полного счастья. И тут же испугалась не на шутку. Не пришло бы им в голову устроить тройничок. Кому есть дело, если караульные вдруг попользуются симпатичным заключенным, приговоренным к смерти, который к тому же никак не может себя защитить, потому что скован по рукам и ногам.
Почувствовав рядом чье-то присутствие, Аня вздрогнула и повернула голову.
Чуть поодаль в коридоре, рядом с закрепленным на стене факелом, стоял Слава. На его лице было написано отвращение и такая ярость, как будто он готов был разнести все вокруг в хлам.
22. Тигровый горбунок
Слава ходил по кабинету взад-вперед, как зверь по клетке.
Прокатило. Тайный совет согласился, что вины Черного Властелина в произошедшем нет, что он, как и все государство, пострадал в результате чудовищного заговора.
– Пытки? – с мертвой улыбкой поинтересовался глава Госбезопасности.
Слава задумался. Представил, как голую Аню растягивают на дыбе, прижигают в разных интересных местах каленым железом, вырывают язык, заливают в глотку расплавленное олово. Что там еще? Первых христиан, вроде, очень любили драть железными когтями.
Он прислушался к себе – как оно? И с сожалением понял, что никак. Не греет. Не возбуждает. Не то. Хотелось для нее совсем других мучений. Причинить физическую боль? Да, но не только. И даже не в первую очередь.
Чего он хотел? Того, чем, как проклятый, занимался четыре года подряд. Каждый месяц. На благо королевства. К черту королевство! К черту унылых жирных девственниц, которым с детства вдалбливали: если тебя привели на отбор, надо орать, рыдать и сопротивляться. Потому что так положено. Чего они боялись? Только того, что он отправит их на корм дракону. Да и боялись ли? Им же с рождения было в черепушку заложено: у некоторых такая судьба – стать драконьей едой. Хочешь, не хочешь – так надо. Выпал жребий – надо выполнить то, что определено регламентом.
Какая подлая ирония. Когда он послушно занимался этой тупой фигней, хотелось секса с нормальной девушкой. Нет, не по любви. Просто по взаимному желанию и согласию. Как сказала эта рыжая сучка: чтобы обоим было весело и приятно. Но теперь ему хотелось именно ее страха и боли. Унижения.
Изнасиловать? Кто помешал бы ему сейчас пойти в тюрьму, где она сидит в камере связанная, прикованная цепями к стене? Никто. Оттрахать ее во все дыры так, чтобы потом на ноги не смогла встать. Да еще на глазах охранников и милого дружка. Получил бы он от этого удовольствие?
Слава снова прислушался к себе, представил, как задвигает ей – как она там говорила? По самые гланды? А она не может даже дернуться. Только, может быть, орать. Что-то шевельнулось. Как в прямом смысле, так и в переносном, но…
Нет. Не то. Тогда что?
А вот что. Заставить. Вынудить. Не физической силой, нет. Сломать ее волю, сопротивление. Пусть она его ненавидит – так даже лучше. Он и сам ненавидит ее настолько, что в глазах темнеет. Но у нее не будет другого выхода. Только подчиниться ему. Вот в чем самое тонкое, самое изысканное насилие – и изысканное удовольствие. Да, можно лишить человека – не обязательно женщину – возможности защищаться, сопротивляться, но внутри он не сдастся. И в чем тогда победа? Уж кому как не ему было не знать, насколько мало значит тело само по себе. Но заставить сдаться – это уже совсем другое. Пусть под страхом смерти, боли, неважно чего – но заставить.
Властелин не тот, кто подчиняет себе других грубой силой. Властелин – тот, кто лишает воли. Иначе можно было бы казнить их сразу же, не откладывая в долгий ящик. Народ наверняка бы одобрил.
Слава вытащил из ящика стола яркую коробочку, на которой был изображен похабный тигр с эрегированным членом размером едва ли не больше самого тигра. «Тигровый горбунок» – даже буквы выглядели какими-то развратными, словно подмигивающими. Из пятидесяти розовых пилюль осталось всего четыре. Ровно столько, сколько надо. Одной такой пилюльки вполне хватало на десяток девиц, на которых в обычной жизни он даже и не посмотрел бы. Две – это уже реальное сексуальное бешенство, после которого наступает откат в виде импотенции, хорошо, если временной.
Слава знал, что однополая любовь среди тюремщиков цветет самым махровым цветом и что они не брезгуют заключенными. То, что доктор прописал. Как, интересно, запоет Анечка, когда караульные вдвоем возьмутся за ее хахаля? Он специально приказал заменить обычных тюремщиков на дюжих гвардейцев из дворцовой стражи, которые запросто могли голыми руками сломать хребет быку. Ну а что – раз штатные так облажались и позволили узникам сбежать.
Он взял лист бумаги, мраморное пресс-папье и раздавил пилюли в порошок. Вкус у них был так себе, но если добавить во что-то пряное – прокатит. Свернув лист в кулек, Слава положил его в карман и приказал подавать ужин. Ел он обычно не так уж и много, но всегда требовал, чтобы разных блюд на столе было с избытком. Когда лакей налил ему в тарелку густого мясного супа, острого, как настоящее кавказское харчо, Слава подумал, что это как раз подойдет. Улучив момент, незаметно высыпал в супницу содержимое кулька и приказал:
– Возьмите этот суп, вылейте в кастрюлю, и пусть отнесут караульным в тюрьму. Которые охраняют заговорщиков. От такого острого им точно не до сна будет. Второй раз не удерут.
Теперь оставалось только ждать. Действовать горбунок начинал обычно часа через два, не раньше. Учитывая, что ужин у него из-за совета был поздний, да пока кастрюлю до тюрьмы донесут, да пока съедят… Как раз к Васиной трансформации все сработает.
Ближе к полуночи Слава тайными переходами отправился в тюрьму. План был прост до гениальности. Когда караульные пустят в дело свои дубинки, он окажется рядом и сможет это остановить. С одним условием – его подружка добровольно раздвинет ноги. Ключевое слово – добровольно. Пусть даже на самом деле и принудительно. А дружок будет любоваться. А если она откажется? Иди, скажет, Слава, на хрен? Ну что ж. Он не будет ее заставлять. Просто даст тюремщиком команду фас – пусть продолжают. А девочка пусть смотрит. Хотя… Он сказал, что сможет остановить? Ну нет, нет. Приостановить – так точнее. Понаблюдать, как караульные имеют дракона, ей придется при любом раскладе.
Правда, оставался еще вариант, что именно эти стражники окажутся гетеросексуалами и Вася их не заинтересует. Ну что ж… Значит, заинтересует Аня. Горбунок – штука такая, если уж процесс пошел, кому-то обязательно надо вставить. Так что притормозить их будет непросто. Но ничего, потом злее будут. Конечно, это будет не так увлекательно, но что делать, на бесптичье и жопа соловей.
Того, что произошло, Слава не ожидал. Охранники оказались парой и занялись друг другом с таким пылом, что просто дым коромыслом. Все его планы летели к черту. Полюбовавшись пару минут на то, что вызывало у него тошноту от одной мысли, Слава поймал, нет, скорее, почувствовал взгляд Ани и взбесился окончательно.
Зайдя в караулку, он наподдал ногой кастрюлю и тихо, почти шепотом, сказал всего одно слово:
– Закончили!
Какое-то время процесс еще продолжался по инерции, но все же скис. Тюремщики вскочили по стойке смирно, даже не заправив свое хозяйство в гульфики. Оглядев их, Слава потребовал:
– Ключ! И приведите себя в порядок, смотреть противно. Нашли место и время.
Подняв решетку, он присел рядом с Аней на корточки, провел указательным пальцем по внутренней стороне ее бедра. Она попыталась сжать ноги, но его ладонь легко преодолела сопротивление мышц. Пальцы скользнули под стринги, в теплую влажную глубину – грубой, но все же пока еще лаской.
– Ну как, прекрасная Анна, – Слава наклонился к ней, – не хочешь смягчить свою участь?
Ее лицо скрывала темнота, но широко открытые глаза ловили отблески факелов, и Славе показалось, что они светятся, как у кошки. Аня молча смотрела на него, не отрываясь, и он вспомнил, как они стояли по две стороны расщелины в лесу. Вот так же – глаза в глаза. Только тогда в его взгляде было щенячье «простите, не бросайте, возьмите с собой», а сейчас он смотрел на нее с желанием раздавить, сломать, подчинить себе.
– Эй, Базилио, – крикнул он. – А твоя подружка вся мокрая. Я же говорил, что ей все равно с кем, где и когда. Стоит дотронуться – и вся течет. Развязал бы ей ноги, но мало ли что. Ну так рот-то у нее не заклеен, правда?
То, что Вася ответил, Славу только развеселило, но смех его тут же погас. Было в Анином взгляде что-то такое, что гипнотизировало, затягивало в темноту, лишало воли. Он с ужасом понял, что не подчиняет, а подчиняется. Почувствовал себя маленьким, жалким, слабым. Она сидела на полу, связанная по рукам и ногам, прикованная цепями к стене, с ней можно было сделать что угодно – избить, изнасиловать, убить, но он все равно остался бы таким же жалким трусливым ублюдком.
Слава встал, вытер руку об штаны и сказал сухо:
– В шесть утра тебя казнят. И не надейся, что это будет легко и быстро. Сначала отрубят руки – по одной. Потом ноги. Потом распорют живот и вытащат внутренности. Но ты умрешь не сразу. Пока будешь подыхать в полном сознании, твои кишки сожгут у тебя под носом. И только потом отрубят голову. Которая еще месяц будет красоваться на шесте под окошком у твоего трахаля. А тебя, дракон, не казнят, нет. И не надейся. Ты будешь гнить здесь весь остаток своей жизни. Драконы ведь живут долго, правда? Ах, да, я забыл, ты же еще и эльф, ты будешь жить вечно. Значит, и сидеть здесь будешь вечно. Это будет такая новая традиция Темного королевства. Тюрьма разрушится – переведут в другую. Королевский тюремный дракон – чем плохо?
Он вытащил факел из крепления и пошел по коридору к лестнице. Ярость грызла изнутри стальными зубами. Но вместе с этим хотелось сесть на пол и заплакать от досады и обиды. От того, что он такой жалкий и слабый. Черный Властелин, твою мать. Вот где насмешка судьбы – даром, случайно получить пусть номинальную, но все же власть, оставаясь при этом маленьким слабаком. Слабаком, которого не боится и презирает даже девка, чью жизнь и смерть он держит в руках.
«Чтобы царствовал один в мире Черный Властелин», – крутилось в голове раз за разом, снова и снова, как заевшая пластинка. Откуда это? Из книги какой-то? Он никак не мог вспомнить.
Войдя во дворец, Слава отправил первого попавшегося стражника за главой Госбезопасности.
– Немедленно! – рявкнул он и тут же подумал, что даже такая босота не воспринимает его всерьез. Все знают, что он просто пешка. Шут в роли короля. Знают и смеются над ним.
Глава Госбезопасности появился через полчаса – помятый со сна, с пуговицами дублета, застегнутыми наперекосяк.
– Ваше Темнейшество? – поклонился он, с трудом сдерживая зевок.
– Казнь заговорщицы – в шесть утра. Сегодня в шесть утра.
– Но, Ваше Темнейшество… К чему такая спешка? Надо ведь все подготовить. Оповестить народ. Да и в шесть утра – это же так рано, люди еще будут спать.
– Я сказал, ровно в шесть утра! – Слава заорал, как истеричная баба, едва сдерживаясь, чтобы не затопать ногами. – Сегодня! Немедленно все приготовить! Отправить глашатаев кричать под окнами, сгонять силой тех, кто не захочет!
– Слушаюсь, Ваше Темнейшество, – глава Госбезопасности опустил глаза, в которых Славе почудилось брезгливое недоумение. – Сейчас же распоряжусь. Прошу прощения, только заговорщицу казнить? А дракона?
– Дракона нет.
– Изволите его помиловать? – брови главы Госбезопасности взлетели к границе скальпа.
– Ни в коем случае. Будет сидеть в тюрьме пожизненно. То есть вечно. Я его хорошо знаю. Для него это будет пострашнее казни.
– Вы проницательны, Ваше Темнейшество…
– Свободны!
Оставшись в одиночестве, Слава снова начал ходить по кабинету взад-вперед. Его словно на две половины раздирало. Одна его часть по-прежнему бесилась, накручивая себя все больше и больше. Его словно преследовал Анин взгляд из темноты – смутно белеющее лицо и отблески света в глазах. Хотелось избавиться от этого наваждения, как можно быстрее, навсегда. Но вторая половина продолжала скулить, как побитая собака.
Он подошел к окну, посмотрел вниз. Нет, невысоко, он уже выпрыгивал из него, когда пытался скрыться. Разве что ногу сломаешь, если неудачно. Впрочем, даже будь высоко, он все равно никогда не решился бы. Потому что трус. Жалкий трус.
В столовой Слава открыл шкаф с напитками, достал графин любки – крепкой настойки с резким цветочным запахом. Он терпеть не мог все это сладкое липкое пойло, пахнущее парфюмерией, но сейчас ему было все равно. Лишь бы задурманило. Лишь бы не думать, не чувствовать себя таким униженным, раздавленным. То, чего он хотел для Ани, бумерангом вернулось к нему самому. Как будто эта ведьма на лету поймала его мысли и швырнула обратно.
Он пил большими глотками, захлебываясь, капли падали на рубашку, пробирались под нее, щекотали кожу, как чьи-то горячие прикосновения. Голова закружилась. Он зажмурился, и под веками вспыхнули яркие цветные пятна. Сквозь них снова проступило Анино лицо. Ночь на озере. Ее запрокинутая голова, опущенные ресницы, приоткрытые губы. Нежная кожа под подбородком, горло, в лунном свете похожее на сливочное мороженое – хотелось лизнуть его, попробовать на вкус. Ее грудь в ладонях – высокая, упругая, твердые соски чутко отзываются на малейшей прикосновение. Она была так близко, такая… доступная, и на секунду ему показалось… что? Он не мог вспомнить – или не разрешал себе этого сделать?
Но она его оттолкнула. Слава вспомнил об этом, и бешеная половина снова взяла верх. И в голову полезли совсем другие картины. Как, например, эта тварь трахалась в лесу с драконом.
Поставив наполовину опустошенный графин на место, Слава вернулся в кабинет и достал из стола маленькую коробочку с язычком сложной формы. Механический таймер для замков. Обнаружив его в ящике, Слава голову сломал, для чего мог использовать эту фиговину его предшественник, но так ничего и не придумал. Но зато теперь она вполне могла пригодиться.
За окном начало светлеть. Часы показывали начало шестого. С рыночной площади доносился шум – туда, несмотря на ранний час, уже начала стекаться толпа. Похоже, и сгонять никого не пришлось. Как только прошел слух, что будут казнить заговорщицу, народ повалил на площадь валом – ну как же, пропустить такое зрелище.
Положив таймер в карман, Слава снова отправился в тюрьму.
23. Большой загиб
Из караулки не доносилось ни звука, как будто тюремщики залюбили друг друга до смерти. И вообще стояла мертвая тишина. Даже факелы не потрескивали, не стреляли искрами. И снаружи – как будто все вымерло. А как еще думать, если самой оставалось жить всего несколько часов.
Пять лет Аня провела рядом с мужчинами, которые профессионально рисковали жизнью. Любой день для каждого из них мог стать последним. Они могли сидеть, пить кофе, травить анекдоты, а потом раздавался звонок: группа, на выезд. И кто-то вполне мог не вернуться. И ведь было такое. Нет, не при ней, раньше. Но навещать в больнице раненых приходилось. В первый год Аню очень интересовало: как это, когда знаешь, что ходишь по лезвию ножа. Максимов ответил жестко: да, об этом знаешь, помнишь, но не думаешь. Кто думает – тот не возвращается. И все, хватит об этом.
Но сейчас она не могла не думать. Время вдруг стало объемным, осязаемым. Перед глазами стояла восьмерка песочных часов. Знак бесконечности, который, по иронии судьбы, наглядно демонстрирует, как быстро бегут мгновения, особенно последние.
Вася тихо позвал ее, но Аня не отозвалась. Сейчас она просто не могла с ним разговаривать. Да и о чем? Он останется, а ее не будет. Что он может ей сказать? Утешить, ободрить? Просто смешно. Еще раз напомнить, что любит? Лучше не надо. Потому что от этого только хуже. Не говоря уже о том, что именно по ее вине и он находится здесь. Это ей приспичило непременно выяснить, кто такой настоящий Черный Властелин. Не приходило в голову, что именно этим все может закончиться? Да ну, еще как приходило. Зря, что ли, снились сны на тему смертной казни? Знала, помнила, думала. Кто думает – тот не возвращается. Правило сработало.
Говорят, когда заранее просчитываешь все возможные варианты событий, даже самый худший не становится неожиданностью. Ну что ж, неожиданностью не стал. Но от этого не легче.
Странно, в этом абсурдном мире чужая смерть воспринимается почти без эмоций. Как будто это кино. Черная комедия. Вася каждый месяц пожирал девять девушек. Ну… да, как-то брр. Но как будто так и надо. Регламент же. Да и вообще – все здесь воспринимается как-то не всерьез. По-игрушечному.
По-игрушечному…
Аня почувствовала, как по спине пробежала струйка ледяного пота.
Нет, такого просто быть не может.
Или может?
Она никогда особо не увлекалась компьютерными играми. Могла, конечно, иногда побаловаться бродилкой или стрелялкой, но это было еще в университете. В последние пять лет ее действительность была покруче любой бродилки-стрелялки. Разве что пару пасьянсов разложить, чтобы дать мозгу разрядку. Но если предположить, что их со Славой каким-то странным образом занесло в компьютерную игрушку, это очень многое объясняло.
Например, наличие наблюдателя и кукловода. Черного, блин, Властелина. Сидит за компом какой-нибудь прыщавый подросток и заставляет куколок то драться, то трахаться, то еще что-нибудь забавное. И временные выкрутасы замечательно объясняет. Как именно Властелин умудрился тысячу лет где-то прятаться.
Хотя, с другой стороны, непонятного намного больше. Кому в голову мог прийти настолько идиотский сеттинг? И почему получилось так, что игрок перестал ими управлять? Или не перестал? Может, прав был Макаревич, и у кукол просто создалось неверное впечатление, что они вдруг стали плясать сами по себе?
Интересно, что произойдет, когда утром ее четвертуют классическим средневековым образом? Полный гамовер? Или окажется, что у нее есть еще пара¬тройка жизней в запасе? Раз – и она снова под сосной, которая на самом деле не сосна, в камуфляже и берцах, а на ногах ссадины, полученные во время падения с дольмена. И так бесконечно, пока не доберется до финала. А что в финале? Хэппи– энд и лямур? С кем, интересно? С Васей или со Славой?
Аня зажмурилась и тихо застонала, сцепив зубы. Когда вокруг творится такое, что Ионеску нервно курит под корягой, легко поверить в любой бред. Но только не в то, что твои чувства – тоже чья-то тупая выдумка. Виртуальная, твою мать, реальность. И Слава такая мерзкая злобная тварь, и Вася такой идеальный герой-любовник. И она сама роковая красотка. Комедия масок.
Ну что ж, вот утречком все и выяснится. Либо все закончится – либо… все продолжится.
– Пет! – раздалось откуда-то сверху.
– Господи, да оставьте меня в покое, – пробормотала Аня, не открывая глаз. – Задолбало уже.
– Пет! – голос был настойчив. И хотя по этому короткому звуку трудно было опознать голос, что-то подсказывало: вездесущий глава Тайного совета нашел ее и здесь.
– Это вы? – спросила она, даже не удивившись, насколько глупо прозвучал вопрос.
– А кто же еще? – саркастически поинтересовался Верховный Сапиентис. – Или ты, девушка, ждала кого-то другого? Deus ex machina? Ну так я за него.
– А где вы? – как ни вглядывалась Аня в темноту, но так и не поняла, откуда доносится голос.
– В вентиляционном колодце. В потолке решетка. Не старайся, все равно не увидишь. Я могу тебе помочь.
– Спасибо, вы уже помогли! – фыркнула Аня.
– В каком смысле?
– Нас сцапали в той комнате, куда вы нас отправили. Где Суперкомпьютер.
– И ты решила, что я вас туда заманил специально, так? – оскорбился Сапиентис. – Вот спасибо-то. Знаешь, я, пожалуй, пойду, раз так. То есть поползу. Вот ведь старый идиот, битый час полз по этому кишечнику, а теперь придется проделать это задом, потому что не развернуться. И все зря.
– Извините, – смутилась Аня. – Тогда остается только Темнейший, мать его за ногу.
– Вот-вот, я как раз про мать.
– То есть?
– Помочь я тебе, девушка, могу очень сомнительно. Но в твоей ситуации любой шанс – уже песня. В вентиляцию ты бы не забралась, даже если бы тебя не приковали. Сбежать еще раз уже не сможешь. Но есть в регламенте одна такая хитрая штука. Ты ее, конечно, знать не должна, но если потребуешь, никто не посмеет отказать.
– Что потребовать? – Аня поморщилась от судороги в затекшей ноге. – Последнее желание? Как там у Андерсена было? Дайте мне мое огниво, я цигарку напоследок закурю. И тут же прибежали три пучеглазые собаки и разнесли все вокруг к едрене фене.
– Да-да, вот едрена феня тебе как раз и может помочь. Ругаться хорошо умеешь по матери?
– Ну, не знаю, по ситуации. А что?
– А то. Когда тебя уже вот-вот совсем на кусочки резать соберутся, потребуй последнюю речь. Не перепутай, не последнее слово или как-то еще, а именно последнюю речь. Тебе такую возможность дадут. Обязаны дать. И тогда начинай ругаться. Желательно не повторяться. Вот сколько будешь ругаться, столько и проживешь. Главное не делать пауз. Три секунды – и все, конец. По секундомеру будут следить. Как-то одного матроса казнили за убийство. Полтора часа лаялся, да так складно, ловко. Выдохся, остановился. И тут ему ворона на голову насрала. Он снова завелся, пуще прежнего, но было уже поздно.
– Ну и что мне это даст? – разочарованно спросила Аня. – Ну проругаюсь я минут десять или двадцать. Может быть. А смысл? Перед смертью, говорят, не надышишься. Только позориться на весь свет.
– Глупая женщина! – презрительно хмыкнул Сапиентис. – Во-первых, это выхлоп эмоций, что само по себе перед смертью не лишнее. Или ты думаешь, что в экстремальных ситуациях перед смертью молятся? Чаще именно кроют почем зря небо и землю. Не все, конечно, не спорю. Но многие. А во-вторых, кто знает, что может произойти за эти самые десять или двадцать минут. Система нестабильна. Вдруг еще одно землетрясение? Или метеорит упадет прямо на рыночную площадь?
– Вдруг… – вздохнула Аня. – Но все равно спасибо.
– Да, и вот еще что. Если вдруг это самое вдруг приключится, просто так уйти тебе не дадут. Это уже будет вопрос чести – поймать тебя. Даже из города не убежишь, любая собака сдаст. А вот у меня в катакомбах точно искать никто не будет. Туда можно попасть из внутреннего дворцового сада и хозяйственного двора, ты эти входы видела. Но не попадешь, они только изнутри открываются. А есть еще один. Скотобойню знаешь?
– Приблизительно.
– Это если от дворца вниз по течению речки-говнотечки. Вот как только набережная кончается, там и скотобойня, по запаху можно узнать. Сразу за ней выход канализационного коллектора, сброс в реку. Сейчас-то он не работает, конечно, так что посуху можно в него забраться. По левую руку метров через сто решетка. Закрытая, но откроется, если потянуть на себя второй прут справа. Ну а дальше только прямо, никуда не сворачивая, до самых дворцовых подземелий.
– А как так получилось, что о них никто не знает? – не смогла сдержать любопытство Аня.
– Ас какой стати о них должен еще кто-то знать, кроме Верховного Сапиентиса? – скрипуче засмеялся тот. – На то я и Сапиентис, чтобы знать то, чего другие не знают. Ну все, девушка, пополз я, а то поясницу уже ломит. Удачи тебе! Может, еще и свидимся.
Когда шорох над камерой стих, Аня прислушалась. Из караулки доносился храп – похоже, стражники, натешившись, спали, как убитые. Она позвала Васю, но теперь уже не отзывался он. То ли обиделся, то ли тоже уснул. Хотя нормально, чего там. Ее через пару часов казнят, а это чудище, которое два дня назад клялось в любви, дрыхнет. Или дуется.
Ну и ладно. Ни к чему драмы на прощание разводить. Тем более все это не настоящее.
Аня представила, как долго и красочно матерится, стоя на эшафоте, и то ли захихикала, то ли захныкала. Даже если нет никакой судьбы, а существуют только причинно-следственная связь и теория вероятности, все равно эти суки на редкость ироничны. К ругани у нее было особое отношение. Нет, она вовсе не считала мат чем-то мерзким и грязным, но на людях позволяла себе обычно лишь те выражения, которые вряд ли потребовали бы запикивание или плашку «18+». И была на то особая причина.
Последние годы жизни Аня провела среди людей, которые – по специфике рода деятельности – матом разговаривали, думали и даже видели матерные сны. Особые эмоции требуют особых выражений, тут Сапиентис был совершенно прав. Когда вопрос стоит о том, кто кого первый убьет, в выражениях не стесняются. А помолиться можно до или после. При ней особо не сдерживались, но ее не коробило.
Дело в том, что бабушка Матрена Евграфовна была не просто бабушкой– старушкой, а профессором Ленинградского и потом Санкт-Петербургского университета. Одним из известнейших и авторитетнейших специалистов по русской обсценной лексике. По мату, проще говоря. О ней ходили легенды, причем не только на филфаке. Одну Аня слышала у себя на социологическом, когда училась.
Рассказывали, что шла как-то Матрена Евграфовна по улице. Вся такая рафинированная пожилая петербурженка: шляпка, перчатки, ридикюль. Задумалась и чуть не свалилась в открытый люк, с трудом удержалась. Из люка высунулся здоровенный жлобина и погнал: ах ты, старая трам-тарарам-пам-пам, смотри, куда идешь. Матрена Евграфовна внимательно выслушала и сделала замечание: вы, молодой человек, все очень правильно и грамотно сказали, но сделали небольшую ошибку, лучше сказать не «трам-тарарам-пам-пам, а трам– тарарам-тарарам-пам-пам». Говорили, что жлобина так и упал обратно в люк. Бабуль, правда, что ли, спрашивала Аня, действительно такое было? Чего только не было, Анька, отвечала бабушка.
Да, так вот бабушка накрепко внушила ей несколько правил использования подобного тезауруса. Не слушай тех, говорила она, кто считает, что мат – это гадость. Не может быть гадостью то, что существовало, существует и всегда будет существовать у всех народов во все времена. Все, что связано с полом, с сексом, – это основа физической жизни, хочешь ты этого или нет. Без секса нет жизни, секс – это отрицание смерти. Все самые яркие и острые эмоции человека связаны с этим: рождение, боль, секс, смерть. И именно мат – выражение самых нестерпимых эмоций, таких, для которых не хватает обычных слов.
«А ты знаешь, Анька, что если человек, испытывающий боль, матерится, в его организме вырабатывается окситоцин – естественное обезболивающее? Такое же, как при оргазме», – вспомнив эти бабушкины слова, Аня почувствовала, что краснеет: так ярко встала перед ней сцена одного пикантного обезболивания.
Поэтому, говорила бабушка, нельзя использовать мат просто для связи слов в предложении, в рядовых ситуациях. Это его опошляет и обесценивает. И вообще, есть универсальное правило, которое можно нарушать только при особых обстоятельствах. Мужчины не матерятся при женщинах, женщины при мужчинах, взрослые при детях, а дети при взрослых. Короче, Аня могла заткнуть за пояс любого, самого искусного матерщинника, но никогда этого не делала.
Издалека донесся звук тяжелых шагов, подкованные сапоги цокали, словно конские копыта.
