Текст книги "В плену отражения (СИ)"
Автор книги: Татьяна Рябинина
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 18 страниц)
Я знаю. Хотя нет, не знаю. Долго, в общем, пролежал.
– Принеси воды с кухни, надо промыть рану.
Пока Джейкоб ходил за водой, Билли тоже куда-то вышел, но скоро вернулся. Промыв рану, он смазал ее какой-то едко пахнущей мазью и туго забинтовал. Повернувшись к нападавшему через правое плечо, Мартин подставил противнику под удар левую сторону. Нож завяз в плотном стеганом вамсе и лишь чиркнул наискось по нижним ребрам и низу живота. Можно сказать, повезло. Пресс у Мартина был более-менее приличный, это тоже не дало ножу пройти глубже. Но рана оказалась очень болезненной, да и крови он потерял немало. Плюс холод сделал свое дело. В груди саднило, дыхание было тяжелым и хриплым.
– Плохо дело, – сказал Билл. – Надо было ему остаться в Лондоне.
– И зачем только он поехал? – вздохнул Джейкоб.
– Зачем… – хмыкнул Билл. – Что-то было такое в письме, которое он получил из Германии. Я их языка не знаю, но мастер говорил что-то о своем брате, которого ранили на войне с турками. Если брат умрет, мастер станет единственным наследником. И тогда, как я понял, его леди из Скайхилла станет ему неровня.
– И тогда он не сможет на ней жениться.
– Да. А я думал сначала, что он из простых. Ну, может, рыцарь. А оказалось…
– Нет, я знал, кто он, – голос Джейкоба отдалился, наверно, он вышел в коридор. – Барон в Бадене был его наставником. Когда они с братом поссорились с отцом и ушли из дома, барон поехал с мастером. Сколько раз он ему помогал за эти годы, из всяких бед вытаскивал.
– Мастер говорил, что стал художником – это правда?
– Не знаю. Но он учился у придворного художника, это точно. Так что там с этой леди, Билли?
– Не знаю, Джейк. Он сказал, что должен с ней увидеться перед тем, как примет какое-то решение. Но теперь… Ладно, иди спать. Если что, я тебя позову.
Ага, значит, барон Гейден был не только доверенным лицом Мартина, но и его учителем. И палочкой-выручалочкой. Так я и думала. А слуги в доме барона, разумеется, в курсе всего. Жаль, я не прислушивалась к разговору Билла и Джейкоба по дороге. Возможно, узнала бы немало интересного. Вечная ошибка высоко стоящих (как и тех, кто высоко взлетел по воле случая): не обращать внимания на слуг.
До утра Мартин метался и бредил, что-то неразборчиво говорил по-немецки, звал Маргарет. Билл дважды обтирал его водой с уксусом, чтобы сбить жар, менял на лбу прохладную тряпку, но это мало помогало. Боль в боку потихоньку стихала, превратившись из острой и жгучей в тупо пульсирующую. Зато грудь теперь словно когтями раздирало. При каждом вдохе внутри что-то хрипело и сипело, как заржавленный механизм.
И вот что было странно. Если б тело Мартина было по-настоящему моим, в таком состоянии я вряд ли смогла бы мыслить связно. Мозг просто отказался бы работать. Но я-Света, испытывая боль, слабость и прочие болезненные ощущения Мартина, тем не менее, пребывала в полном сознании. Значит, моя личность находилась не в мозгу? Но тогда где?
Впрочем, как бы там ни было, думала я только об одном: что делать? Мне надо было добраться хотя бы до Скайхилла, а там уж Тони придумал бы, как довезти меня до Рэтби. Да и что там думать – загрузить в повозку, привязать покрепче. Авось, тело выдержит дорогу. Я надеялась, что сестра Констанс сможет мне помочь.
Но вот как попасть в замок? Я не могла ни приказать, ни попросить о помощи – меня бы просто никто не услышал. Дотащить это бессильное, хрипящее тело даже до двери чулана было уже чем-то вроде кругосветного путешествия пешком. Выйти на улицу, добраться до дома вдовы Бигль, оседлать лошадь, вскарабкаться в седло, доехать до Скайхилла… Нереально…
И тут еще одна ужасная мысль обожгла меня, словно крапива.
Я никак не могла точно вспомнить слова сестры Констанс. Она сказала, что мальчик пришел к ним в хижину ночью, накануне… чего? Дня всех святых или Хеллоуина? Хеллоуин – это и есть канун Дня всех святых, день перед праздником. То есть тридцать первое октября. А канун Хеллоуина, значит, тридцатое. Ночью накануне – что она имела в виду?
Мартин выехал из Лондона двадцать третьего октября и добрался до Стэмфорда вечером двадцать шестого. Мы с Тони договорились, что я буду в Скайхилле утром двадцать восьмого, чтобы был запас времени на случай непредвиденных обстоятельств. Верхом мы добрались бы до Рэтби часов за пять. На колымаге – в лучшем случае к вечеру. Значит, у Мартина есть всего двое суток на то, чтобы хоть немного оклематься. Это на тот случай, если сестра Констанс действительно говорила о кануне Хеллоуина, имея в виду ночь с двадцать девятого на тридцатое.
Или… в XVI веке это название еще не использовалось? Я знала, что это шотландское сокращение фразы «All Hallows Even», «Вечер всех святых», но вот когда его начали употреблять? Могла ли сестра Констанс его произнести, или от лихорадки Мартина в голове мутится и у меня?
– Миледи, ваш вишневый напиток.
Если б я могла, то, наверно, вздрогнула бы.
Мартин, открой глаза, черт тебя подери!
Впрочем, это было не обязательно. Я бы все равно ничего не увидела. Стук – кувшин поставленный на столик. Кисловатый запах с миндальной горчинкой: сушеная вишня с косточками, отваренная без сахара. Легкие удаляющиеся шаги Элис.
Мне не померещилось. Все это было на самом деле – в Скайхилле. Элис готовила Маргарет кислое питье и именно сейчас принесла ей в комнату кувшин, чтобы та выпила стакан, не вставая с постели. Только так можно было хоть немного унять мучительную тошноту и избежать неукротимой рвоты в течение дня.
По Отражению бежала рябь, оно изо всех сил пыталось связать оборванные нами нити, залатать прорехи. И иногда ошибалось. А может, все дело было в том, что – как сказал Тони – теперь мы четверо связаны навсегда. Я, он, Маргарет и Мартин.
Так было уже не раз. К примеру, когда мы выехали из Стэмфорда в Лондон, я так отчетливо услышала за спиной гнусавый голос Роджера («Мааардж!!!»), что насильно заставила Мартина обернуться. Чтобы увидеть сзади Билла на осле. Или еще как-то вдруг постельное белье под Мартином, смятое и влажное от пота, на мгновение стало чистым и хрустящим, знакомо пахнущим ирисом и лавандой. Кто знает, может быть, и Тони слышал и чувствовал что-то, происходившее со мной – то есть с Мартином.
За двое суток мало что изменилось. Он то приходил в сознание, то снова уплывал. Жар не спадал. И все-таки я должна была попытаться. Промелькнула мысль, что это свинство по отношению к Биллу и Джейкобу, и мне в тысячный раз пришлось себе напомнить: это не настоящие Билл и Джейкоб, им все равно. Точно так же, как тридцать лет назад все равно было моей любимой заводной лягушке, когда я случайно сломала ей лапку. Они даже не заметят, что Мартин исчез.
Моя задача усложнилась ровно вдвое. Если раньше просто приходилось преодолевать тугое резиновое сопротивление тела, которое норовило вернуться туда, где должно было быть, теперь оно, скорее, напоминало подтаявшее трясущееся желе. Как ни пыталась я напрячь мышцы, тело не слушалось и норовило лужицей стечь на пол. При этом его разрывало от боли, не хватало воздуха, отчаянно кружилась голова. Мне понадобилось не меньше десяти минут, чтобы выбраться из-под одеяла, встать с лежанки и кое-как доковылять до угла, где кучей валялась одежда. Все еще влажная и грязная. Биллу было не до того, а Джейкоб, похоже, о ней просто забыл.
Дьявол! Было бы лето, можно было бы и в одной рубашке, все равно никто не увидит. Но не в конце же октября.
Стоп! Билл уступил Мартину свою комнату, а сам собирался спать в чулане. Значит, его одежда должна быть где-то здесь. Я посмотрела по сторонам и увидела в дальнем углу небольшой сундук. Роста они с Мартином были примерно одинакового, только Билл – еще по-юношески дрыщеват. Впрочем, это не имело никакого значения.
Я натянула на Мартина все, что только смогла, не застегивая и не завязывая. Сухой обуви не нашла, поэтому пришлось обмотать ноги тряпками и запихнуть в сырые башмаки. Подойдя к двери, я услышала на лестнице шаги: сверху спускался Джейкоб. Он посмотрел сквозь меня и прошел на кухню.
Я плелась по улице к дому вдовы Бигль, останавливаясь через каждые несколько шагов, цепляясь за ограды и стены домов. Только что рассвело, и людей навстречу попадалось немного. Они пытались пройти сквозь меня, а когда не получалось, замирали на месте, и мне приходилось их обходить. Именно в эти мгновения я особенно остро чувствовала, что нахожусь в мертвом мире, который только притворяется живым. И тем сильнее мне хотелось поскорее увидеть того единственного, кто был на самом деле живым – хотя и в мертвом теле.
Кони – а также собаки, кошки, птицы и прочие твари – вот что было еще одной загадкой Отражения. С одной стороны, они были такой же его частью, как и все остальное. Кошки ловили мышей, собаки лаяли на прохожих, птицы вили гнезда – все происходило так, как уже произошло. Но с другой, кошка блаженно мурчала, когда я (не Мартин!) гладила ее, собака охотно брала угощение, лошадь щекотно ткнулась мордой мне в щеку, когда я начала седлать ее. Животные словно были неким связующим звеном между живыми людьми в настоящем и их тенями в прошлом.
Это был не жеребец Мартина, а стоявшая ближе к входу чья-то рыжая кобыла, похожая на обеих Полли. Мне было все равно. Лишь бы оседлать. Лишь бы забраться. Лишь бы доехать.
Будь я по-прежнему Маргарет, вряд ли бы мне удалось справиться со сбруей. Хотя я изо всех сил заставляла Мартина делать то, что он не должен был, хотя руки тряслись от слабости, все же с лошадьми он обращался намного ловчее, чем Маргарет. Сначала я хотела как-нибудь примотать себя к седлу веревкой, но поняла, что ничего путного из этого не выйдет. К тому же надо было править, а в привязанном виде это вряд ли получилось бы.
Другой проблемой было вскарабкаться на лошадь. Но ее я решила просто: вывела кобылу за ворота и подвела к груде камней, наваленных для какой-то строительной надобности. Рискуя наступить на «живой» камень, который поедет у меня под ногой и обрушит всю пирамиду, я влезла повыше и кое-как перевалилась в седло.
Эта операция отняла у меня последние силы. Привалившись к шее лошади, которая шла себе потихоньку неизвестно куда, я снова слушала боль: рана на боку открылась и сочилась кровью. В ушах звенело, в голове стучало, перед глазами плыли черные круги.
Наконец я спохватилась, что лошадь везет меня из Стэмфорда совсем не в ту сторону, куда мне надо. Пока я жила у Люськи, мне удалось худо-бедно изучить и запомнить окрестности замка, но в XVI веке и поля, и дороги – все выглядело иначе. В Отражении я помнила только один путь из Стэмфорда в замок, поэтому мне пришлось вернуться и снова проехать по улицам, чтобы выбраться на дорогу к деревне.
Лошадь, которую я называла, разумеется, Полли, брела себе потихоньку прогулочным шагом. К счастью, она оказалась покладистой и слушалась даже самого легкого движения. Я не рисковала подгонять ее – боялась свалиться мешком ей под ноги. Интересно, что сделал бы Мартин в этом случае? Пополз бы на карачках обратно в дом Билла?
Тучи висели так низко, что, казалось, до них можно было дотронуться рукой. Дул сырой холодный ветер. Дорога казалась бесконечной. Помня о том, что слона надо жрать по кусочкам, я делила ее на крошечные отрезки: сейчас доедем до того дерева, потом вон до той лужи, а теперь – до поворота.
Наконец вдали показалась стена, окружавшая парк. Тогда она была еще не каменная, а бревенчатая. Ворота наверняка были закрыты, но калитку, через которую слуги ходили в деревню, утром отпирали. Оставалось совсем немного – только проехать через парк. Маргарет должна была уже проснуться и сидеть у себя, поблизости от помойной лохани. Тони наверняка сходил с ума от беспокойства – ведь он ждал меня еще вчера утром. Я бы на его месте каких только ужасов не напридумывала.
В парке я не встретила ни одного человека – и это было странно. Ну да, холодное сырое утро, но где все люди? К боли и слабости добавилось еще и нехорошее предчувствие.
Мост через ров оказался поднятым. Вот это сюрприз!
Я не помнила, было ли так в прошлый раз. Возможно, и было – Маргарет в это время почти не выходила из комнаты. Зачем – вот вопрос. Никакой войны, никаких беспорядков тогда не было.
Возможно, Полли и смогла бы переплыть ров, но на крутых склонах она наверняка переломала бы ноги. Да и что толку – поднятый мост служил внешними воротами. Оставалось только ждать, не вечно же они будут сидеть, словно в осаде.
Не знаю, сколько прошло времени. Хмурое утро перетекло в такой же хмурый день, светлее не стало. Я с трудом держалась на лошади, рассеянно бродившей вдоль рва, но не могла слезть, потому что понимала: обратно будет уже не вскарабкаться.
Наконец раздался металлический лязг, звон цепей: мост медленно опускался. Когда он тяжело лег поперек рва, со скрипом открылись ворота. С внутреннего двора донесся цокот копыт и конское ржание – Полли дернула головой и кокетливо отозвалась. Роджер со своей обычной кисло-недовольной миной проехал по мосту и скрылся в парке.
Не дожидаясь, пока мост поднимут снова, я направила Полли в ворота, остановила ее под аркой и мешком то ли сползла, то ли съехала на землю. Еще не хватало только, чтобы дверь оказалась закрыта. В ответ на мои мысли она распахнулась, едва не ударив меня по лбу. Элис вышла с пустым кувшином и отправилась через двор к хозяйственным постройкам.
Останавливаясь на каждой ступеньке, я с трудом поднялась наверх. В груди хрипело и свистело, как будто там работала паровая машина. Холл, одна комната, другая. Тони сидел в спальне на полу, свесившись над лоханью и имитируя рвоту. Услышав мои шаги, он неуклюже повернулся – словно преодолевая сопротивление несмазанного механизма.
– Света! Боже мой! – устало, но с облегчением сказал он. – Я уже не знал, что думать. Что с тобой?
– Я больше не могу! – простонала я и опустилась на пол.
Мартин, почуяв свободу, тут же пополз к двери. Он с трудом шевелил руками и ногами, как полураздавленный краб, из последних сил пытающийся добраться до воды.
– Закрой дверь! – сказала я. – Запри. Не выпускай его.
26. С точки зрения Тони
Проводив Свету в Стэмфорд, Тони внезапно почувствовал чудовищное, можно сказать, космическое одиночество. Испытал он его в Отражении не впервые, но теперь это было именно его одиночество – Тони Каттнера, а не Бернхарда Церингена или Мартина Кнауфа. Когда он только попал в прошлое, вместе с ним был Мартин. То есть Бернхард. В тот день, когда Бернхард… нет, уже Мартин… В общем, когда он ушел, Тони встретил Маргарет – Свету. И хотя он даже словечка не мог сказать ей от себя, все равно знал: она здесь, рядом. И вот теперь остался совсем один.
Если попытаться найти одно-единственное слово, которым Тони мог бы охарактеризовать свое отношение к происходящему, это было бы, несомненно, «раздражение». Его раздражало и бесило все, без исключения. И больше всего – тело, в котором угораздило очутиться. Тело Маргарет.
Призрак Бернхарда перенес Тони в момент своего первого детского воспоминания, было ему тогда года четыре. Это было солнечное, необыкновенно яркое утро ранней осени. В зульцбургском замке окна его комнаты выходили в маленький садик, где цвели мелкие вьющиеся розы. Бернхард смотрел, как по саду медленно, придерживая рукой тяжелый живот, прогуливается мачеха Урсула. Чуть поодаль следовала няня с маленькой Гретхен на руках.
Первым осознанным чувством Бернхарда было именно острое – до слез! – одиночество. Его мать Елизавета Бранденбург-Ансбахская умерла через несколько месяцев после родов. Говорили, что отец был безутешен – но недолго. Возможно, его скоропалительная женитьба на Урсуле фон Розенфельд в какой-то мере была продиктована желанием дать детям хотя бы толику материнской заботы, однако он просчитался. Семеро детей-погодков Эрнста были для нее пустым местом. Нет, она не обижала их – просто не замечала.
У Бернхарда была няня Мария, добрая и ласковая, которую позже сменил наставник барон Гейден, – и ни одного друга. Старший брат Альбрехт не обращал на него внимания, сестры держались своей стайкой. Бернхард надеялся, что мачеха родит сына, который подрастет и станет ему товарищем, но после Маргариты появилась Саломея, и лишь восемь лет спустя – Карл. Избалованный, противный Карл, плакса и ябеда.
Наверно, лет до десяти жизнь Бернхарда предстала перед Тони чередою разрозненных обрывков и лишь после этого стала обычной плавной последовательностью событий. Тони вспоминал рассказ Светы – то же самое было у нее с Маргарет. Ему было бы, наверно, интересно расти и взрослеть вместе с Бернхардом, прожить его жизнь, – если бы не постоянные мысли о том, что он теряет время. Что они со Светой в настоящем – обуза для Питера и Люси. Что их дочь растет без родителей. Это было невыносимо, но пришлось смириться.
Раздражение появилось еще тогда, когда Бернхард был маленьким мальчиком, и возросло многократно, когда тот превратился в юношу. Тони было неудобно и неуютно в теле ребенка, но настоящее неудобство началось в теле взрослого мужчины. И дело было не в каких-то моральных принципах Бернхарда или его физической нечистоплотности, так бесившей Свету. В конце концов, Тони сам не был аскетом и не считал разбросанные по углам грязные носки страшным преступлением. Поступки Бернхарда, все эти его бесконечные попойки, драки и шлюхи не особенно выводили Тони из себя. Хотя о большей части его приключений он никогда не рассказал бы Свете. И даже необходимость быть одновременно зрителем и действующим лицом не казалась чем-то ужасным. Гораздо хуже было то, что Бернхард делал все не так. Не так, как сам Тони.
Смотреть на себя в зеркало и видеть чужое лицо, чужое тело – одного этого уже было достаточно, чтобы сознание выбивало предохранители. Но изо дня в день терпеть чужие жесты, мимику – вот что было адом. То, как Бернхард держал ложку, гребень, перо, как брился и мылся, не говоря уже о более интимных вещах, – все это причиняло Тони настоящие страдания, и привыкнуть к этому было невозможно. Словно какой-то невидимый надзиратель насильно заставлял его все делать по-другому: есть, смеяться, сморкаться, подтираться – и так далее, до бесконечности.
И все-таки пока Бернхард-Мартин был с ним, все его поступки, по крайней мере, были понятны, и Тони испытывал к своему компаньону определенную симпатию или хотя бы сочувствие. Но стоило Мартину уйти… Только тогда Тони понял, что имела в виду Света, когда говорила, что в последние месяцы ей приходилось быть Маргарет, но без Маргарет. Вот так и он стал Мартином, но без Мартина. И хотя Тони приблизительно представлял по рассказам Светы, что должно произойти, это не слишком помогало. Мертвая оболочка, без единой мысли и чувства, за исключением простейших физических ощущений, действующая по заданному алгоритму…
Однако того ужаса, который произошел потом, он даже вообразить не мог. Положа руку на сердце, Тони вообще ничего не мог вообразить, когда Маргарет предложила ему отправиться в Отражение за Светой. И Свету, когда она рассказывала о своей жизни в прошлом, он пытался понять, но не мог. Кто вообще в здравом уме может понять и представить себе такое?
Конечно, Тони старался как-то себя настроить на то, что некоторое время им со Светой придется делить на двоих тело Мартина. Их сознаниям. Но это было все равно что читать фэнтези. На деле все оказалось намного хуже. Да куда там хуже – просто чудовищно. Когда до Тони дошло, что он оказался в теле Маргарет, а Света в теле Мартина, с ним чуть не случилась самая настоящая бабская истерика. Сдержать ее помогло лишь то обстоятельство, что он и говорить-то от себя мог с большим трудом, не то что орать и рыдать.
Донельзя истоптанная романистами и сценаристами тема обмена телами повернулась к Тони самой неприятной стороной. В фильмах и книгах ставший женщиной мужчина подозрительно быстро осваивался со своей новой ипостасью. Разве что в первый момент пугался и огорчался, не обнаружив в штанах верного дружка. И на каблуках не сразу мог ходить походкой от бедра. В действительности все было совсем иначе.
По идее, мужчину в женском теле больше всего должна была напрягать физическая слабость женщины, ощущение уязвимости из-за невозможности дать отпор сильному сопернику, поднять и бросить что-то тяжелое. Но Тони прекрасно понимал, что чужое мужское тело в его ситуации было бы таким же слабым и плохо управляемым. Поэтому главным кошмаром для него стала именно физиология. Различия ниже пояса – само собой, но не только.
Теперь Тони было смешно вспоминать, как его раздражала, к примеру, привычка Мартина брить сначала шею, а не щеки. Или держать за едой ложку на безымянном пальце вместо среднего. Какой ерундой все это было по сравнению с привычкой Маргарет каждое утро инспектировать в зеркале свое тело, озабоченно изучая гипотетические складки на животе и грудь, которая, наверно, могла за ночь превратиться в уши спаниеля. Или с ее отвратительной манерой рассматривать прыщики на лице, натянув изнутри щеку языком. Или как она украдкой запускала руку под юбку и с недоумением изучала пальцы: еще не началось?! И потом так же украдкой вытирала их обо что придется.
А сами месячные! Боже, когда Тони впервые увидел кровь на рубашке, он подумал, что его вырвет. То есть вырвало бы, если бы… Это было просто отвратительно. И когда Света предложила ему родить, он был близок к тому, чтобы отвесить ей хорошую затрещину. Было ли хоть какое-то преимущество пребывания в женском теле? Если хорошенько подумать, одно все-таки было. Отсутствие особо важных органов снаружи позволяло не заботиться об их сохранности. Впрочем, этот маленький бонус сводился на нет грудью, которая так и норовила вывалиться из платья.
Все объяснялось просто.
Месячные, роды, выдавливание прыщей, изучение целлюлита – все это было нормально и естественно. Для Светы и других женщин – да. Но не для него. В Тони не было ни капли гомофобии, он совершенно искренне полагал, что каждый волен любить кого угодно и как угодно, разумеется, в рамках уголовного кодекса, но для себя знал точно: он любит только женщин и при этом хочет быть только мужчиной.
Что скрывать, Тони был большим поклонником красивых женских тел и признавал Маргарет очень привлекательной – конечно, если не вспоминать, во что она превратилась в склепе. И в те несколько недель, когда он был еще Мартином, определенные отношения с ней не вызывали у него отвращения. Особенно учитывая, что в ее теле жила его любимая жена. Но сейчас Тони не желал иметь с леди Маргарет Даннер ничего общего. За исключением того, что она приходилась ему многажды прабабушкой.
Каждое утро, глядя в зеркало на обнаженную женщину с великолепной фигурой, он не чувствовал ничего, кроме скуки и раздражения. Зато когда думал о Свете, вспоминал, что происходило между ними за закрытыми дверями спальни, чужое тело не реагировало так, как он привык, – и это тоже раздражало. Впрочем, сама Света в теле Мартина – вот что было не меньшим кошмаром. Его жена, по которой он так скучал несколько месяцев, которую так безумно хотел, вдруг оказалась мужчиной! Это была уже не ирония судьбы, а самая подлая насмешка.
Да, эти последние недели были самой настоящей шизофренической войной разума и желаний, которые парадоксальным образом действовали в союзе с желаниями чужого тела. Пожалуй, никогда еще физиология не поднималась для Тони на такую высоту важности, даже в подростковом возрасте, когда секс на полном серьезе казался единственной движущей силой мироздания. Он пытался успокоить Свету, которую эта тема волновала ничуть не меньше, но на самом деле обращался в первую очередь к самому себе.
Одиночество, которое Тони испытал, когда Света уехала из Скайхилла, было таким же острым, как и одиночество маленького мальчика, смотревшего в окно на свою молодую красивую мачеху. Мальчика, который не нужен никому, кроме няни. В реальной жизни Тони никогда не чувствовал ничего подобного. В отличие от Питера, он вырос в семье, где все, хоть и были очень заняты, по-настоящему любили друг друга. Скорее, наоборот, он считал одиночество благом. В разумных пределах, конечно.
Возвращаясь из Стэмфорда в Скайхилл, Тони снова подумал о том, что время в Отражении совершенно безумно. Двадцать лет, прожитых в теле Бернхарда-Мартина, пролетели невероятно быстро. Недели в теле Маргарет показались годами. Два месяца без Светы представлялись вечностью.
Мнимая беременность Маргарет стала настоящей вишенкой на торте. То и дело зависая над лоханью без малейших признаков тошноты и поглощая пинтами омерзительное кислое питье, воняющее цианистым калием, Тони думал о том, насколько происходящее похоже на убогий школьный драмкружок. Бесконечная нудная пьеса о Тюдоровских временах. Света говорила о чем-то похожем.
Да, многое им виделось одинаково, и все же было большое различие в том, как они воспринимали жизнь своих предков. Пол, возраст, национальность, среда, культурные и социальные различия… Пожалуй, общим в их взгляде было одно: они со Светой смотрели на эту жизнь с дистанции в пять веков. Но даже если бы они попытались сравнить свои впечатления, вряд ли бы у них получилась стереоскопическая картина. Слишком многое в их восприятии было интуитивным, на уровне не слов, а ощущений.
День за днем, час за часом Тони думал о Свете. О том, где она, что делает. То есть, конечно, что делает Мартин – но каково при этом приходится Свете. Иногда ему казалось, что он видит или слышит нечто смутное, неясное, похожее на помехи в эфире. Невнятный шум, разговоры, стук тяжелых кружек – слово дело происходит в пабе. Женщина в ярком, низко вырезанном платье. Голос Мартина, который спрашивает кого-то о мечтах.
Мечты… Вот еще одна вещь, в которой они со Светой никак не сходились. Она говорила, что любит мечтать о том, что никогда не произойдет. О том, что просто не может произойти, – о волшебном. Зачем, не мог понять Тони. Какой смысл мечтать о несбыточном? Мечтать стоит о возможном. Думать о том, как превратить мечты в реальность. Я мечтал о тебе – и я с тобой. Ты не понимаешь, сердилась Света, это не мечты, это планы. Я не планировал быть с тобой, не соглашался Тони, я просто этого хотел. Кажется, они тогда даже немного поссорились. Впрочем, подобные расхождения во взглядах им нисколько не мешали. Но сейчас в этом слове – «мечта» – Тони почудилось что-то тревожное.
Впрочем, гораздо сильнее его тревожило кольцо. Помимо того, что оно являлось источником всех неприятностей. Как будто появилось что-то еще, о чем они не знали. Однажды утром Тони проснулся и почувствовал, что кольцо буквально впилось в палец. Он подумал, что из-за беременности у Маргарет могли быть отеки. Но ведь сейчас, в Отражении, она не была беременна, значит, и отеков не могло быть, как не было и тошноты.
Это было ощущение, похожее на летящую паутинку в солнечный осенний день. Ее не увидишь, только почувствуешь легкое, невесомое прикосновение к щеке. Что-то произошло – там, в настоящем. Нет, что-то должно было произойти. Или могло произойти… Тони вспомнил о том, как Света почувствовала: что-то случилось с Мэгги, а потом беда миновала. Он был уверен: эта смутная тревога связана именно с кольцом. Но как? Что могло случиться? Ведь в настоящем его больше не было?
С большим трудом Тони удалось снять кольцо – оно словно вросло в палец. Не помогало ни мыло, ни масло, только старый способ с намотанной ниткой после нескольких попыток все-таки сработал. И что же? Наутро кольцо, которое он положил на подоконник, загадочным образом снова оказалось на пальце. Отражение среагировало оперативно.
Чем меньше времени оставалось до двадцать восьмого октября, тем медленнее оно шло. Дни тянулись, тянулись… Тони был рад, когда Маргарет, собрав себя веничком на совочек, звала Элис затянуть корсет и выходила на прогулку или к ужину. Ну хоть какое-то разнообразие. Вышивка, которая сначала так увлекла его, быстро осточертела. Ну а книги Маргарет читала исключительно нудные. Чего стоила одна «Summa theologiae»[1], от которой у Тони просто челюсти сводило.
С Элис она разговаривала в основном о своей беременности и о том, что делать дальше. Сначала Элис пыталась давать своей хозяйке какие-то тупые медицинские советы и даже предложила достать у местной колдуньи (у Бесси?) корень мандрагоры. Тут у Тони возникло сразу несколько вопросов, которые, конечно, остались риторическими. Во-первых, откуда у колдуньи мандрагора, в Англии не растущая, во-вторых, чем Маргарет могло помочь средство от бесплодия[2], а в-третьих, ничего, что мандрагора ядовитая?
К счастью, Маргарет, сначала согласившись, почти сразу же передумала. То ли отравиться испугалась, то ли погубить свою бессмертную душу. В одном госпожа и служанка были солидарны: признаваться отцу пока не стоит. Может, надеялись, что Мартин вернется за ней. А может, на то, что случится выкидыш. Для всех Маргарет изображала нервическое волнение перед свадьбой, подготовка к которой, кстати, шла довольно вяло.
Накануне назначенного дня Тони буквально места себе не находил. То есть не находил бы, если бы для этого не требовалось так много физических усилий. Если бы каждое движение не напоминало балет на болоте, он бы наверняка бегал по потолку. Маргарет, как назло, безвылазно сидела в своей комнате и уныло таращилась в окно.
И все-таки Тони заставил ее выйти, мысленно подгоняя со злорадством («Давай, давай, ты, дохлая курица!»). Дотащив сопротивляющееся тело до конюшен, он проверил, в каком состоянии повозка, насколько легко будет ее выкатить и запрячь лошадей. По идее, проблем не должно было быть, вот только на Хьюго в последнее время напала какая-то паранойя. Он отдал распоряжение не только запирать на ночь ворота, но и поднимать мост через ров, словно постоянно ожидал нападения. Механизм Тони изучил, ничего сложного в том, чтобы открыть ворота и опустить мост, не было, но это лишняя трата сил, которых и так было не слишком много.
В условленное время Света не появилась. Тони ждал ее весь день, благо Маргарет все так же торчала у окна, разглядывая подъездную аллею. «Что-то случилось! Что-то случилось!» – эта мысль не давала ему покоя, как взбесившийся дятел. Напрасно он убеждал себя, что с Мартином ничего страшного случиться не могло – иначе как бы он стал маркграфом. Просто что-то его задержало.
Но если вдруг действительно что-то произошло во время не предусмотренных программой действий? Тони вспомнил, как однажды вытащил Маргарет в парк – просто подышать воздухом, когда она слишком уж засиделась в своей келье. Возвращаясь обратно, он споткнулся на мосту, наступил на подол и чуть не свалился в ров. Такого по сценарию точно не предполагалось. А ведь он и утонуть мог в этой вонючей канаве.
