Текст книги "В плену отражения (СИ)"

Автор книги: Татьяна Рябинина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 18 страниц)

– У меня нет выбора, Тони, – обреченно повторила я. – Десять дней, пусть даже две недели, я, надеюсь, как-то выдержу. Но не два месяца.

– Милая моя, мне так жаль, что я не могу это сделать вместо тебя!

От этих слов захотелось плакать. Мне так не хватало его нежности, ласки. Не хватало той особенной интонации вместе с особенным взглядом, от которых из глубины разливался жар и начинало частить сердце. Не хватало танцующих саламандр в животе. Не хватало его самого. И хотя я знала, что он – рядом, этого было так же мало, как когда-то поцелуя на железной лестнице гаража.

– Спасибо, – прошептала я, сжимая его руку… нет, к сожалению, руку Маргарет. Кольцо больно впилось в мои пальцы, словно мстя за то, что я хотела избавиться от его власти.

Когда все было решено, нам оставалось только ждать. Мы никогда не говорили о том, что будет, если нам не удастся вернуться домой. Но в последние дни лета я думала об этом очень часто. Например, когда Мартин писал портрет Роджера. Или когда ему удавалось подремать, устроившись на сундуке в каком-нибудь темном углу. А еще я постоянно думала о Мэгги, и эти мысли с каждым днем беспокоили меня все больше.

Однажды рано утром, когда Мартин вернулся в свою каморку после ночного свидания и только начал дремать, меня словно залило волной чудовищной тоски и тревоги.

Мэгги!

Что-то случилось, я была абсолютно уверена.

Промучившись часа полтора, я разбудила Мартина, заставила его одеться и погнала к Тони. Маргарет спала, но он услышал мои шаги.

– Света, что-то случилось? – спросил Тони, когда Маргарет открыла глаза.

– Не знаю. То есть знаю. Случилось. Только не здесь и не сейчас.

– Мэгги? – его голос дрогнул.

– Ты тоже чувствуешь?

– Мне как-то не по себе, – сказал Тони неуверенно. – Хотя ты мать, ты сильнее с ней связана.

– И я ничего, ничего не могу сделать! – крикнула я в отчаянье. – Тони, может, она там больна или даже умирает, а мы здесь – и ничем ей не можем помочь.

– Тише, моя хорошая, тише! – он обнял меня, осторожно поглаживая по спине.

Как странно, я могла заставить Мартина смеяться, но не плакать. Может быть, заплачь он – мне стало бы легче, но нет, его глаза оставались сухими. Ужас неизвестности, ощущение беспомощности, тревога – все это кипело во мне, не находя выхода. И вдруг все закончилось. Тело было все таким же – тяжелым, непослушным, налитым ноющей болью, но внутри в одно мгновенье стало легко и щекотно от радости, похожей на пузырьки шампанского. Я засмеялась, а потом, не в силах сдерживаться, завизжала на весь замок: какая разница, все равно никто не услышит.

– Что? – прошептал Тони.

– Все хорошо! С ней все хорошо!

– Ты уверена? Но откуда?..

– Я знаю! Теперь уже все хорошо.

Мне вспомнились слова сестры Констанс: «есть вещи, которые ты просто знаешь».

– Интересно, какая она сейчас? – спросила я, с трудом переводя дыхание. – Может, уже ходит или даже говорит? Знаешь, я не могу ее себе представить. Пытаюсь – и вижу тот маленький комочек, который только что родился.

– Она очень хорошенькая, Света, – улыбнулся Тони. – И у нее большие синие глаза. Как у Маргарет. А вообще все говорят, что она больше похожа на меня, чем на тебя.

– Это хорошо – когда девочка похожа на отца. Говорят, будет счастливой.

Он наклонился и поцеловал меня. Хотя глаза при этом крепко зажмурил.

[1] Игра слов: Стоун (англ. Stone) – камень

[2] Дистанционные конные пробеги – дисциплина конного спорта, в которой первенство определяется по лучшему времени прохождения дистанции спортсменом на лошади при условии сохранения в норме ее физиологических показателей

[3] Разговорное английское название пролива Ла-Манш (англ. the English Channel, фр. la Manche)

18. Чешуя дракона

Питер видел, что Бобана просто разрывает от любопытства и что он сдерживается из последних сил. Приличный слуга не должен спрашивать хозяина о том, что произошло. И даже другого слугу не может спросить в присутствии хозяина. Но самое ужасное – для Бобана, конечно, – что даже если он дотерпит до дома и потом осмелится попытать счастья у Джонсона, тот ему все равно ничего не расскажет. И тогда Бобан раздуется и взорвется, забрызгав все в радиусе ста метров.

– Мы гуляли, Бобан, – сказал он, скосив глаза на Джонсона. – Гуляли и обсуждали хозяйственные вопросы. А потом я подвернул ногу.

– Да, милорд, – вежливо отозвался шофер. – Сочувствую, милорд. Прошу прощения, – добавил он, поколебавшись, – но, боюсь, что-то случилось. Леди Скайворт была очень встревожена, когда отправляла меня за вами.

– Ну что там еще? – проворчал Питер и достал было телефон, но передумал звонить: впереди показались ворота.

Люси вышла им навстречу. Лицо ее было настолько мрачным, что Питер сразу понял: Бобану не показалось. И это не волнение за него.

– Вы ее упустили? – спросила она. – И почему я совсем не удивлена? Спасибо хоть, что не убила вас.

– Люс, что случилось? – Питер подошел ближе и взял ее за руку.

– Мэгги заболела. Сильный жар. Тридцать девять и восемь. Я позвонила Фитцпатрику, но он уехал в Лондон, вернется только завтра. Сказал обтереть водой с уксусом. Если температура не спадет, вызывать скорую помощь.

– Обтерли?

– Да. Света с ней. И Вера. А Тони мы пока в другую комнату переселили.

– А Джин как? Может, это инфекция какая-нибудь?

– Джин в порядке… вроде.

Они поднялись наверх. Света сидела в качалке с Мэгги на руках. Люси с изумлением увидела на лице подруги выражение мучительной тревоги.

– Света, – позвала она, подойдя ближе, – ты меня слышишь?

Но Света по-прежнему не замечала ничего и никого, кроме Мэгги. Люси осторожно взяла девочку у нее из рук и положила в кроватку.

– Горит вся, – вздохнула она. – Вера, дайте градусник.

Температура спала всего на две десятые градуса.

– Подождем еще полчаса, – сказала Люси.

Питер вдруг почувствовал что-то странное, необъяснимое. Это было словно сообщение без слов. Словно сигнальная вспышка в темноте: мелькнула и погасла.

– Люси, где шкатулка? – спросил он.

– Послушай, не до этого сейчас, – поморщилась Люси.

– Люси, – сказал от твердо, даже, может, жестко, – оставь Мэгги с Верой и пойдем со мной. Сейчас же.

Люси возмущенно захлопала глазами: обычно Питер не говорил с ней в таком тоне.

– Что, черт возьми?..

Увидев его лицо, она осеклась.

– В твоем кабинете шкатулка, на столе.

– Пойдем! – повторил он.

Люси посмотрела на Веру, та кивнула. Питер вышел в коридор, Люси за ним. В кабинете он посмотрел по сторонам в поисках чего-нибудь, подходящего для взлома, взял каминные щипцы и сбил замочек шкатулки.

Похоже, Агнес была права: шкатулка была полна всякого хлама. Он вынимал одно за другим и складывал на стол.

Билет в оперу на «Лоэнгрина» – 1936 год. Потертая карнавальная маска из черного бархата. Голубая шелковая роза, наверно, от бального платья. Два обручальных кольца в маленьком футляре. Свадебная фотография. Открытка с видом Женевского озера. Несколько писем, связанных зеленой ленточкой. Пустой флакон из-под духов. Крошечная фарфоровая собачка. Маленький бумажный пакетик с прядью светлых детских волос, на нем выцветшая надпись: «Белла, 2 года». И множество других вещиц¸ которые имели большую ценность для лорда Колина – и больше ни для кого.

– Что это? – спросила Люси, взяв со стола тусклую монету странной формы – не круглую, а многоугольную.

– Дай-ка. Дед мне ее показывал. Это трехпенсовик с профилем Эдуарда VIII. Его монет отчеканили совсем немного – пробную партию, до коронации. Как оказалось, поспешили. Теперь это нумизматическая редкость. Прадед добыл где-то для леди Клэр, первой жены деда. Она обожала принца Уэльского. Его история с миссис Симпсон была для нее величайшей любовной драмой. Ну а дед считал короля малодушным предателем. Кажется, это было единственное, в чем они не сходились. Как видишь, здесь все как-то связано с ней. Реликвии.

– Вижу, – с досадой ответила Люси. – Только я не понимаю, зачем все это понадобилось Хлое. Не монета ведь ей была нужна, хотя она и стоит, наверно, немало. И не понимаю, зачем ты потащил меня на это смотреть. Сейчас.

– Подожди, – остановил ее Питер. – Должно быть что-то еще. Или мы чего-то не заметили. Или чего-то не знаем.

– Я знаю только, что меня все это достало! – вспыхнула Люси. – Я иду к Мэгги.

Она вышла, хлопнув дверью. Питер остался стоять у стола, перебирая содержимое шкатулки. То смутное ощущение, которое он испытал у кроватки Мэгги, не уходило, наоборот, стало сильнее. Взяв в руки бархатную маску, Питер прислушался к себе: не оно, нет? А может, духи? Он открыл флакон, пытаясь уловить давно улетучившийся аромат. Нет, не то. Или прядь волос маленькой Беллы, его тети? Тоже нет.

И вдруг Питер заметил еще один маленький пакетик, по цвету один в один с внутренней обивкой шкатулки. Он совершенно слился с тканью, неудивительно, что его не заметили.

Из пакетика выпали две твердые овальные чешуйки с острыми краями. Точно такие же лежали у Питера в сейфе в лондонской квартире. Одна темно-синяя, другая – яркая, лазурная, от гребня Джереми.

Вот что понадобилось Хлое! Может быть, дед сам когда-то показывал ей свои сокровища. А может, она без спросу забралась в шкатулку. Вот только откуда ей стало известно то, что ему, Питеру, открылось сейчас, буквально несколько секунд назад? Откуда он сам узнал, что надо делать?

«Некоторые вещи просто знаешь!»

Кто сказал это? Чей голос прозвучал в его голове?

Он посмотрел на драконьи чешуйки, осторожно положил темно-синюю обратно в пакетик, лазурную взял и пошел к Мэгги.

– Я звоню в скорую, – сказала Люси, когда Питер вошел в комнату. – Уже сорок и одна.

– Подожди, – остановил ее Питер.

Он подошел к кроватке, взял Мэгги на руки, сел с ней в кресло. Ее лицо горело, дыхание было частым и поверхностным. Питер раскрыл сжатую левую руку девочки и осторожно надрезал чешуйкой кожу на ее ладони. Выступила кровь.

– Что ты делаешь? – подскочила Люси, но он остановил ее резким жестом.

Приложив чешуйку к ранке, Питер сжал кулачок Мэгги. Прошло несколько минут. Ее дыхание постепенно выровнялось, стало реже и глубже. Пунцовая кожа светлела буквально на глазах. Питер наклонился и коснулся губами лба девочки.

– Градусник! – потребовал он.

– Тридцать семь и две, – изумленно сказала Вера, измерив температуру.

Питер разжал руку Мэгги. Ранка затянулась, а драконья чешуйка исчезла без следа.

Положив малышку в кроватку, Питер посмотрел на Свету. Он был уверен, что ему не показалось: по ее лицу пробежала счастливая улыбка – и тут же оно снова стало прежним, похожим на гипсовую маску.

– Вера, уложите миссис Каттнер спать. И побудьте здесь немного, пожалуйста, посмотрите за Мэгги. Пойдем, Люси. Тебе пора кормить Джина, а мне не помешает немного бренди.

– Что это было? – потребовала Люси, когда они вышли в коридор.

– Это был дракон, – устало ответил Питер.

Он чувствовал себя совершенно разбитым. Каждый шаг по-прежнему отдавался болью, к тому же разламывалась голова. Он знал, что от бренди наверняка станет еще хуже, но это было уже неважно. Уж если мигрень началась, единственным лекарством от нее был только сон. А уснуть Люси ему все равно не даст, пока не узнает, «что это было».

Питер уже подошел к лестнице, но подумал и вернулся в кабинет. Не стоило оставлять шкатулку на столе. Он аккуратно сложил все памятные вещицы своего деда обратно, закрыл крышку и поставил шкатулку в сейф. Кодовый замок хищно клацнул.

Спустившись в холл, он увидел дворецкого, который запирал входную дверь. Уже девять часов, удивился Питер. Сегодня все вверх дном. Ужин пропустили. Интересно, остальных-то без Джонсона накормили?

– Как мисс Мэгги, милорд?

– Лучше. В библиотеку, – голова пульсировала болью, и его хватало только на короткие слова. – Нет. Дождитесь леди. Придете вместе.

Ему не хотелось молча сидеть в присутствии Джонсона, а разговаривать не было сил. К тому же волшебного действия бренди хватило бы максимум минут на двадцать, а Люси могла задержаться.

Он сел в кресло у камина, закрыл глаза и стал слушать боль, как слушают заунывную тоскливую мелодию, в которой, тем не менее, есть своя логика и даже непостижимая прелесть. Сквозь нее не могла пробиться ни одна мысль: боль залила всю вселенную, она была густая, вязкая, черная с красным. Волны боли сомкнулись над ним, и он медленно погружался в бездонную глубину…

– Милорд?

Поморщившись с досадой, Питер открыл глаза. Люси и Джонсон стояли рядом с ним и смотрели на него с тревогой и любопытством. Уже одного только движения век и глазных яблок хватило, чтобы боль взорвалась новым фейерверком. Питер осторожно показал пальцем на графин бренди, стоявший на столике. Джонсон поспешно налил янтарную жидкость в бокал и подал ему.

Выпив бренди залпом, Питер почувствовал, как огонь заливает голову, стекает по телу. Библиотека качнулась, книжные шкафы придвинулись и встали на место. Сосуды расширились, кровь побежала быстрее, на какое-то время он снова стал человеком. Скоро они сожмутся снова, и вторая порция уже не поможет.

– Меня как будто толкнуло что-то: шкатулка! Сейчас, немедленно, – рассказывал он. – И когда там не оказалось ничего особенного, это чувство стало еще сильнее. Я снова перебрал все и нашел драконью чешую. И тут это произошло. Я даже не знаю, как это описать. Как будто я вспомнил то, что знал когда-то очень давно и забыл. Никакого озарения, никаких голосов, ничего такого. Словно я уже делал так, может, даже не один раз.

– А может, вам говорила об этом та девушка, в другом мире? – предположил Джонсон.

– Нет, точно нет. Она только говорила, что Джереми линяет каждую осень. Теряет где-то с полсотни чешуек, с боков, с гребня, с живота. Потом отрастают новые. Если кто-то приходит в это время на него посмотреть, берут себе на память. А если нет – их просто сгребают с… в общем, с мусором. Не смейтесь, но мне кажется, это подсказала Маргарет.

– Ты-то ей на кой сдался? – презрительно фыркнула Люси.

– Причем здесь я? – поморщился Питер. – Она хотела помочь Мэгги.

– Ну… может быть, – вынуждена была согласиться Люси. – Слава богу, это сработало.

– Темно-синие чешуйки наоборот – ядовитые. Если порезаться, не умрешь, но будешь очень долго болеть. А с гребня – лечат любые болезни. И потом человек больше уже не болеет никогда. Ничем. Живет долго. И неуязвим для холодного оружия.

– Ты хочешь сказать, что Мэгги теперь никогда ничем не будет болеть?! – Люси аж рот приоткрыла от изумления.

– Да.

На ее лице отразилась такая сложная и богатая гамма чувств, что Питер даже рискнул осторожно усмехнуться:

– Не трудись озвучивать. Я понимаю. Мне тоже все это продумалось. Очень быстро. Но мне кажется, я принял верное решение. Тем более, еще одна такая чешуйка лежит в сейфе в Лондоне.

Люси слегка покраснела.

– Если ты такой умный, – сказала она с оттенком досады, – скажи, как твоя психованная бывшая могла об этом узнать? Иначе зачем ей еще шкатулка?

– Откуда я знаю? – огрызнулся Питер.

– А вы не думаете, милорд, что она могла побывать там? – подал голос Джонсон. – К примеру, прошлой осенью? Или в другое время? Мы ведь не знаем, действительно ли проход открывается только на Хеллоуин.

– Это очень даже возможно. Но если ее понесло туда за чешуей дракона, зачем ей понадобилась шкатулка? Или дракон больше уже не линяет?

– Я не думаю, что за чешуей, милорд. Она могла отправиться туда за другим кольцом. Вы же помните, лорд Колин писал в дневнике, что у девочки было такое же кольцо на пальце.

– Черт, Джонсон… – изумленно воскликнул Питер. – Об этом никто и не подумал. Она действительно могла отправиться туда, чтобы попытаться как-то добыть это кольцо у Присциллы. Украсть, например, отобрать. Она же не знала, что Присцилла умерла и что кольцо мы с Лорой зарыли в гроте Джереми.

– Подождите, милорд, – Джонсон даже привстал со стула, на который скромно присел в сторонке. – Думаю, драконы одинаковы в любом мире. Ну, может, не совсем одинаковы, но кое-что у них должно быть общего. Предания о драконах говорят, что если уж они пристроились стеречь клад, добыть его можно только двумя способами. Либо убить дракона, либо запастись чем-то, что ему принадлежит. Чешуей, зубом, когтем. Тогда он вас не тронет, и можно будет выкопать клад хоть у него из-под бока.

– Предположим, Хлоя туда забралась, нашла Лору, узнала, что Присцилла умерла, а кольцо стережет Джереми, – задумчиво сказал Питер. – Вы же знаете, эта стерва может быть очень милой и обаятельной, если ей что-то надо. А Лора мне показалась слишком доверчивой, даже, пожалуй, наивной. Хлоя запросто могла наплести ей, что дедушка ее мужа когда-то был там, видел дракона, видел кольцо, ах-ах, на одном фамильном портрете у них в замке такое же колечко, и прочее бла-бла-бла. Потом она понимает, что кольцо так просто не добыть, и возвращается ни с чем. А поскольку она ненормальная, то не сдается и начинает думать, как бы все-таки кольцо из-под дракона выкопать. Изучает тему – и узнает про зубы-когти-чешую. И вспоминает про шкатулку лорда Колина.

– Объясните девочке-дурочке, джентльмены, зачем ей это другое кольцо? – скептически поинтересовалась Люси. – Я и насчет того с трудом поняла, но это-то? Оно вообще никакого отношения не имеет к нашему роду.

– Миледи, если вы помните, мужчине достаточно один раз надеть любое из этих колец, чтобы его род прервался.

– И что? Почему Питер, по-вашему, должен его надеть? Или, допустим, Тони – я уж и не знаю, кого она теперь больше должна ненавидеть.

– А что, если бы она кого-то из них заставила? Или, допустим, сделала это потихоньку. Вы же понимаете, хотя мы и закрываем двери на ночь, в замок легко можно пробраться через окно. Тихо зайти в комнату и…

– Но что ей это даст? – не сдавалась Люси. – У Тони нет титула, думаю, их со Светой отсутствие сыновей не слишком сильно огорчило бы. А у нас есть Джин.

– Миледи… – Джонсон тяжело вздохнул, пытаясь сформулировать мысль поделикатнее. – Род может прерваться по-разному. И если у мастера Джина впоследствии не будет своих сыновей, это еще не самое страшное.

– Вы хотите сказать, он может умереть… маленьким? – побледнела Люси.

– Люс, любой человек может умереть в любую минуту, – Питер сцепил зубы: действие коньяка заканчивалось, и виски снова начинало сжимать стальным обручем.

– Лучше бы я ничего этого не знала, – прошептала Люси.

Питер и Джонсон переглянулись со значением. «Ну, я же говорил!» – «Да, милорд, понимаю!»

– Прошу прощения, мне надо лечь, – сказал Питер, поднимаясь с кресла. – День сегодня был просто сумасшедший. И учтите, хотя мы теперь знаем, ради чего Хлоя все это затеяла, Тони, если что, это мало чем поможет.

– Подождите! – крикнула Люси, когда Питер уже выходил из библиотеки. – Мне вот что пришло в голову сейчас. А что, если дракон и кольца как-то связаны? Не только тем, что ваш дурацкий Джереми сидит на кольце. Смотрите, монахини привезли из Иерусалима кольца и драконьи яйца. Что, если все это изначально связано – культ этот, кольца, драконы? Мы же ничего не знаем, а пытаемся строить какие-то догадки по маленькому кусочку паззла.

– Я подумаю об этом завтра, Люси, – сказал Питер, едва не зашипев от подступившей боли. – Спокойной ночи!

– Спокойной ночи, Скарлетт! – фыркнула Люси.

19. Разлука

Тони сказал, что Мартин нажил себе в Скайхилле врагов, но это было не совсем правдой. Точнее, не всей правдой. Пожалуй, единственным человеком, любившим его, была Маргарет. Возможно, кому-то и было на него наплевать, но большинство дружно его ненавидело. И дело было даже не в его сомнительном статусе или нежных отношениях с графской дочкой. Полагаю, главной причиной стал его, мягко говоря, неприятный характер. Если уж надменная заносчивость Мартина была противна мне, то что было говорить об остальных?

Иными словами, средневекового хиппи из отпрыска маркграфа не вышло. Возможно, его не смущало отсутствие удобств, но вот мимикрировать под окружающую действительность получалось неважно. И если знатных людей ему еще удавалось обманывать – скорее всего, потому, что им просто не было до него никакого дела, – то простолюдины за версту чуяли в нем чужака. Хотя и не понимали, в чем загвоздка.

Открыто объявить Мартину войну Роберт Стоун не решался. Возможно, именно потому, что Мартин не боялся тех колдовских штучек, которые приписывали им с мамашей. Сдохла овца у крестьянина? Не иначе Стоуны постарались. Муж смотрит на сторону? Стоуны сварили для потаскухи приворотное зелье. Внезапная болезнь? А не поссорился ли ты, друг, с ублюдком старухи Бесс?

Маргарет верила в их «темную силу», которая передавалась из поколения в поколения, я готова была допустить сильную энергетику очень злобных и подлых людей. Но колдовали ли они на самом деле? Сомневаюсь. Иначе Мартин давно был бы мертв или болен всеми болезнями на свете одновременно. А вот мелкие пакости, вполне реальные и ни капли не колдовские, – этого было сколько угодно. И как ни пытался Мартин соблюдать осторожность, это не всегда получалось.

Однажды утром набитые в подошвы башмаков гвозди довольно сильно поранили ему ступни. Его коня накормили ядовитой травой, после чего тот долго болел. Разумеется, конюший, приятель Стоуна, клялся, что никто и близко не подходил к стойлу, что конь сам наелся отравы на выпасе. Потом сменное платье Мартина кто-то вытащил из сундука и облил краской.

К счастью, никто не рисковал испортить то, что было связано с живописью. Даже самый тупой обитатель замка понимал: графу это очень сильно не понравится, и он не будет долго искать виновных. Слуг выгоняли и за гораздо меньшие провинности. Желающих служить в замке всегда было больше, чем вакантных мест.

Все это сильно смахивало на банальную школьную травлю – то, что сейчас называют модным словечком «абьюз»[1]. Принято считать, что жертва подобного безобразия не может быть «сама виновата» – уже только на том основании, что она жертва. Но если с детьми это чаще всего справедливо, поскольку они выбирают для травли обычно не самого противного, а самого слабого или необычного, то со взрослыми все сложнее. Во всяком случае, Мартин частенько нарывался на неприятности сам.

Будучи отпрыском влиятельного рода, он, разумеется, не имел опыта противостояния организованной толпе. Возможно, ему и приходило в голову, что самым действенным средством было бы устранение идейного вдохновителя травли, но сделать ничего он не мог. Нет, конечно, он без проблем распорол бы Роберту брюхо, но после этого – в лучшем случае – ему пришлось бы покинуть замок, а Мартин не хотел оставлять Маргарет. Ну а как обойтись без насилия, похоже, не представлял.

И все же к концу августа война вышла на новую стадию. Я даже задумалась: не это ли послужило настоящей причиной его отъезда. Однажды за обедом, когда Мартин положил на свой тренчер порцию тушеных овощей и поднес ложку ко рту, я почувствовала слабый, но отчетливый запах, которого никак не могло быть ни у капусты с морковкой, ни у пряных трав. Да и вкус был не слишком приятным – с заметной горчинкой.

Мгновенно вспомнив, что именно в конце августа Мартин провел несколько дней в постели, я заставила его отложить ложку. Хотя все брали овощи с общего блюда, тренчеры на стол перед каждым выкладывали кухонные слуги. Ядом, несомненно, был пропитан кусок хлеба. Но даже того, что Мартин успел проглотить, хватило, чтобы просидеть остаток дня в отхожем месте.

К утру он уже был в порядке, но тело его все равно провело два дня на лежанке и на горшке, выполняя заданную программу. После чего Мартин подкараулил Стоуна где-то на задворках замка и основательно отлупил. Причем вполне профессионально – без переломов и синяков. Маргарет он, разумеется, ни о чем не рассказывал, но я всем делилась с Тони.

– Ты права, – сказал он. – Если бы Мартин не уехал, его бы тут точно убили. Очень хочется верить, что это была не единственная причина.

Наконец наступил сентябрь. Портреты были закончены, вещи Мартина перегружены из сундука в дорожные сумки. Маргарет на людях пыталась держаться, а по ночам рыдала в подушку.

День накануне отъезда был солнечным, по-летнему теплым. После обеда Маргарет и Мартин в последний раз отправились на свидание в лес. Это был именно тот день, когда Маргарет зачала сына, – я была в этом уверена.

– Ну что, точно не хочешь родить мальчика? – подколола я Тони.

Эх, знать бы, чем все это обернется, не стала бы так шутить.

Элис, как всегда, осталась за кустами, мы ушли на поляну и улеглись рядышком на расстеленном плаще. Дул легкий ветерок, шумели листья, в ветвях щебетали птицы, солнце пригревало – идиллия. Обычно мы разрешали этой парочке немного пообниматься, но как только Мартин переходил к более активным действиям, сразу их останавливали.

Представьте, что какой-то человек хочет уйти, а вы, напрягая все свои силы, держите его, обхватив за талию. Вот так и мы держали их, только изнутри, мысленно. А они сопротивлялись. Это было непросто, но мы как-то приспособились, привыкли. Пожалуй, справляться с физическим желанием в подобные моменты было намного сложнее.

Как только Мартин потянул платье с плеча Маргарет, я подумала: «стоп, ребята», и… ничего не произошло. Как ни пыталась я убрать его руки от ее лифа, ничего не получалось. При этом Маргарет пыталась сделать со штанами Мартина что-то такое, о чем порядочная леди даже помыслить бы не смела.

– Тони, что… происходит? – с огромным трудом, сиплым шепотом выдавила я.

– Не… знаю, – так же сипло ответил он.

Кое-как мне удалось отлепить Мартина от Маргарет и утащить к ближайшей осине. Я вцепилась руками в ствол и закрыла глаза. Это было похоже на ураган, который с ревом отдирал меня от дерева, чтобы унести обратно. Желание заливало огненными волнами, выкручивало, как белье в стиральной машине. Казалось, еще секунда – и разорвет в клочья. А что происходило ниже пояса – нет, об этом лучше промолчать.

Ничего подобного я не испытывала никогда в жизни, даже отдаленно похожего. Это было что-то настолько дикое, первобытное, ни с чем не сравнимое. Я уже не знала, где чужое тело, а где мой разум, все слилось воедино и хотело только одного. Какие-то моральные соображения, предпочтения – какая чушь! Женщина, мужчина – абсолютно все равно.

Я открыла глаза и посмотрела на Маргарет. Она лежала на плаще ничком, подтянув ноги к животу, вцепившись ногтями в ткань юбки. Из ее прикушенной губы текла кровь. Кольцо на пальце полыхало густо-лиловым пламенем, звезда астерикса сияла так, что было больно глазам.

Новая волна захлестнула меня, бросила из жара в холод. Я еще сильнее ухватилась за ствол и закричала, но из пересохших губ вырвался только хрип. Пытка была бесконечной, и я чувствовала, что больше не могу сопротивляться. Что бесполезно сопротивляться. Что глупо сопротивляться, потому что нет в мире ничего более важного и необходимого, чем стать одним целым с человеком, которого любишь. И я готова была уже разжать руки и отдаться на волю этой стихии, но только одна мысль, бледная и слабая, все же заставляла меня держаться.

И вдруг все кончилось. Тело залила болезненная слабость, такая, что задрожали колени, и я сползла по стволу на землю. В ушах звенело, все вокруг плыло. Боль – везде, в каждой клеточке, тяжелая, вязкая, как глина. Я отпустила Мартина на волю. Пошатываясь, он добрел до плаща и лег на него рядом с Маргарет.

Не знаю, сколько прошло времени, прежде чем Тони спросил:

– Что это было?

– Не представляю, – простонала я. – Кошмар, вот что это было.

– Я уже думал, что больше не выдержу. Мне было все равно: кто ты, кто я.

– Мне тоже. Только одно остановило. Я не могла так поступить с тобой. Если бы мы это сделали, тебе пришлось бы рожать.

– Спасибо, Света! – Тони сжал мою руку. – Рожать… Так вот в чем дело! Это Отражение! Ты замечала, что какие-то вещи нам было делать легче, какие-то труднее?

– Да, конечно, – кивнула я. – Труднее всего было удерживать их от секса. Но не до такой же степени.

– Чем большая починка требовалась Отражению в результате наших действий… или недействий, тем сильнее оно сопротивлялось. Через их тела. А теперь представь, какой грандиозный ремонт ему предстоит из-за того, что Маргарет не забеременела. Не родится ее сын, потом ее внуки – ну и так далее. Не представляю даже, как нам удалось с этим справиться.

– Удалось, да… – проворчала я, морщась от боли. – У меня в гульфике железобетон и стекловата.

– Теперь ты понимаешь, что я чувствовал, когда ты продинамила меня в первый день? Когда мы уже шли ко мне?

– Не преувеличивай, пожалуйста, – хмыкнула я. – Такого ты не мог чувствовать.

– А знаешь, – Тони посмотрел на меня и улыбнулся, – я хотел бы испытать это еще раз. То, что было сейчас. Но только в другом месте и в другое время. А ты?

Я почувствовала, что неудержимо краснею – как в день нашего знакомства.

На следующий день, рано утром, Мартин уезжал. Его гнедой жеребец, оседланный, с притороченными к седлу сумками, стоял у конюшни. Проверив на дорожку копыта, он сел в седло. Тони на глазах у ничего не замечающего конюха вывел из стойла рыжую Полли и быстро оседлал.

– Провожу тебя до Стэмфорда, – сказал он.

Ехали молча. Мне было проще, Мартина к чему-то принуждать не приходилось, но я видела, насколько тяжело Тони держаться в седле. Мы уже решили, что для поездки в Рэтби используем крытую повозку – гордость Хьюго. Будем меняться – один правит, другой отдыхает внутри. Хотя, конечно, отдыхом назвать это будет сложно. Но сейчас думать об этом не хотелось.

– Жду тебя двадцать восьмого октября, утром, – еще раз повторил Тони, когда мы подъехали к городу. – И прошу тебя, будь осторожна. Если вдруг что-то случится, и ты не успеешь, встретимся через год у сестры Констанс, поняла?

– Да, Тони. Не хочу прощаться. Люблю тебя!

– И я тебя…

Он подъехал вплотную, наклонился, неловко поцеловал меня в щеку и ускакал, не оглядываясь.

– Ну ладно, Марти, – сказала я, когда стук копыт стих за поворотом, – валяй, делай то, что должен, и будь что будет.

Он пустил коня шагом, но проехал недалеко – до ближайшей таверны, где заказал плотный завтрак и поинтересовался у хозяина, не сдает ли кто-нибудь поблизости комнату. Расправившись с едой, Мартин отправился на соседнюю улицу. Пожилая вдова с радостью сдала ему каморку на втором этаже, больше похожую на голубятню.

В комнатке с окном, выходящим на крышу, помещалась только узкая кровать, низкий комод, служивший заодно столом, и колченогий стул.

– Могу готовить еду – за отдельную плату, – сказала мистрис Бигль. – Постельное белье – тоже за отдельную плату. И горячая вода для бритья. И содержание лошади. Отхожее место во дворе. На крышу не гадить! Голубей не кормить! И никаких гостей! Все понятно?