Текст книги "В плену отражения (СИ)"
Автор книги: Татьяна Рябинина
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 18 страниц)
Мартин кивнул, заплатил за неделю вперед, все остальное попросил записывать в ежедневный счет. Похоже, он намеревался обосноваться здесь надолго. Все это меня изрядно заинтриговало. Он вообще собирается в Германию – или как?
Как только за вдовой закрылась дверь, Мартин упал на кровать и проспал весь день до самого вечера. После вчерашнего урагана тело ломило сильнее обычного, и я была рада этой передышке. Мысли текли лениво и неспешно. Думала я, разумеется, о Тони, по которому уже начала скучать. И о Мэгги, по которой скучала постоянно. Иногда – о Люське и Питере, о том, что происходит сейчас Скайхилле – в настоящем и в отраженном.
Маргарет уже заперлась в своей комнате и рыдает. Этим же она будет заниматься все ближайшие дни, а потом… Я хихикнула. Потом у нее начнется токсикоз. Ну, не совсем, конечно, токсикоз, раз беременности не случилось, но вот повисеть каждое утро вниз головой над помойным ведром точно придется. И с критическими днями предстоит разбираться самостоятельно, без помощи Элис.
Странно, подумала я, в первые дни мне никак не удавалось осознать, что Маргарет вдруг стала телесной оболочкой Тони. Я постоянно себе об этом напоминала. А потом постепенно привыкла. Что, если в конце концов я отвыкну от его настоящего облика? И что все-таки будет, если нам не удастся вернуться домой и мы останемся в Отражении? Может быть, в конце концов я настолько свыкнусь с телом Мартина, что по-настоящему начну ощущать себя мужчиной – со всеми мужскими желаниями и потребностями?
Солнце уже садилось, когда Мартин наконец проснулся. Потянувшись, он подошел к окну и посмотрел вниз. Улица была узкой и кривой, вторые этажи домов нависали над первыми. Если выбраться на крышу, легко можно перескочить на противоположную. Чуть поодаль была видна высокая церковь – я узнала ее очертания. Церковь святого Мартина, мимо которой мы проходили с Тони во время первой прогулки по Стэмфорду. Забавное совпадение.
Колокола звонили к вечерней службе, Мартин благоговейно перекрестился, и это меня удивило: прежде он никогда не демонстрировал своей религиозности. Впрочем, принадлежность к лютеранству могла быть небезопасной даже для иностранца. Что касается Маргарет, она вместе со всей семьей ездила в деревенскую церковь на воскресные и праздничные мессы и молилась на ночь в своей комнате, но, подозреваю, делала это больше по сохранившейся с детства привычке, чем по внутренней потребности.
Накинув плащ, Мартин пешком отправился в ту же таверну, в которой утром завтракал. Только сейчас до меня дошло, что этот тот самый паб, где мы с Тони пило пиво. Правда, за прошедшие столетия у дома появились всякие надстройки и пристройки, да и внутри все выглядело иначе. Так что Тони ошибался: хотя кабачок и находился в том же самом месте, что и в XVI веке, но аутентичным его назвать можно было едва ли.
Усевшись за стол в углу, Мартин потребовал эля и надолго задумался. Вокруг шумели разгоряченные выпивкой гуляки, но он не замечал ничего и никого. До тех пор, пока к нему не подсела грубо размалеванная, не первой свежести женщина, лиф платья которой был вырезан так низко, что грудь норовила вывалиться при каждом движении.
– Привет, красавчик, – сказала она, машинально поправляя обвисшие прелести, – не угостишь?
– Как тебя зовут? – равнодушно поинтересовался Мартин, разглядывая ее лицо, похожее на вылинявшую половую тряпку.
– Китти, – кокетливо улыбнулась она, словно невзначай касаясь его ногой под столом.
– Принеси две кружки, Китти, – Мартин достал из поясной сумы монету.
Ежику ясно, что будет дальше, подумала я. В чем топится грусть настоящего самца? В выпивке и в бабе. А эта дурочка там в замке сопли жует – ах, моя вечная неземная любовь. Интересно, может, он и не женился потому, что подцепил от шлюхи какую-нибудь гадость, и его причиндалы сгнили и отвалились?
После третьей кружки под светскую беседу Китти невзначай спросила, не желает ли мастер немного ласки.
– Ласки, говоришь? – задумчиво переспросил Мартин. – А где ты живешь? Далеко?
– Ко мне нельзя, – по-девичьи смутилась Китти. – Но здесь наверху есть комнатка…
– Ну, пойдем в комнатку, – тяжело вздохнул Мартин, как будто его долго-долго упрашивали.
Ах ты кот поганый, вспомнила я одно из коронных Люськиных выражений. Ну вот фиг тебе! Если уж я не стала спать с Маргарет, то есть с Тони в облике Маргарет, то с какой-то потрепанной шлюхой – и подавно не буду. Одно дело, когда у меня не было выбора, но теперь-то уж он точно есть.
Китти привела его в узкую, как пенал комнату, где помещалась только кровать с несвежим бельем и табурет, на который она поставила подсвечник. Поскольку средневековый экспресс-секс процесса раздевания не предусматривал, Китти деловито легла на кровать и задрала юбки. Интересно, как они будут проделывать это, когда фартингейл станет жестким и превратиться в кринолин, подумала я. Ничего, что-нибудь придумают.
Мартин скептически смотрел на то, что открылось взору, словно прикидывая, сможет ли эта картина вдохновить его на подвиги. Впрочем, боеготовности я ждать не стала – заставила переставить подсвечник на пол, сесть на табурет и отвернуться.
Где-то через полчаса в дверь постучали: время вышло. Я отпустила Мартина, Китти на кровати отмерзла, вскочила и деловито одернула юбки.
– Какой-то ты скучный, – сказала она, на лету поймав брошенную Мартином монету. – Не понравилось?
– Да нет, почему же? – уныло ответил он, пытаясь застегнуть то, что так и не было расстегнуто.
– Я знаю, – игриво улыбнулась Китти, когда они вернулись в зал и сели за тот же столик, – у тебя есть женщина, и ты по ней скучаешь.
– Это так заметно? – удивился Мартин.
– Конечно. Расскажи о ней – станет легче.
И тут его прорвало. Боже мой, да ты поэт, Мартин, подумала я. Он смотрел на Китти и видел не потасканную кабацкую проститутку, а свою любимую. Он говорил, говорил, и я уже больше не сомневалась, что он действительно любит Маргарет. Да, мне не были доступны его чувства, но слова, интонации, жесты – во всем этом было столько боли, тоски, желания… Все остальное было наносным, внешним, ничего не значащим.
– Ты и правда ее любишь, – сочувственно вздохнула Китти. – Это так мило! Приходи, я буду делать тебе скидку.
Вернувшись к мистрис Бигль, Мартин лег в постель, но то ли потому, что выспался днем, то ли потому, что должен был думать о Маргарет, провертелся всю ночь с боку на бок. Утром он спустился в гостиную, позавтракал и попросил вдову найти ему хоть какого-нибудь завалящего слугу. А еще – принести чернил, перо и бумагу.
[1] Abuse (англ.) – злоупотребление. В психологии – широкое понятие, включающее в себя различные виды насилия (психологического, физического, сексуального) обычно по отношению к знакомым, близким людям.
20. Неоконченный ланч
Как выяснилось, пока Питер не слишком удачно пытался побеседовать с Хлоей, ему и Люси принесли повестки на допрос в полицейский участок. Такие же получили Джонсон и еще несколько слуг, которые больше других общались с Энни.
К машине Люси спустилась с Джином в сумке-кенгуру.
– Зачем ты его взяла? – поморщился Питер, который после приступа мигрени на следующий день обычно чувствовал себя так, словно его голову вскрыли, вытряхнули содержимое и заменили опилками. Тем не менее, за руль он сел сам.
– Откуда я знаю, сколько мы там проторчим. Не хочу молоко сцеживать.
– Спешите видеть – графиня Скайворт кормит ребенка в полицейском участке.
– Тебе не понять, – высокомерно приподняла брови Люси. – Лучше скажи, что будем говорить про Мэри.
– Все. Про шкатулку, про их с Энни договоренность, про Хлою.
– И про драконью чешую? – ехидно поинтересовалась Люси.
– Достаточно будет монеты. Я посмотрел в интернете. Полный коллекционный пруф[1]-набор серебряных монет Эдуарда VIII стоит порядка двух миллионов фунтов.
– Сколько?! – ахнула Люси. – Два миллиона?!
– Да. Но он всего один, хранится в коллекции Монетного двора. Золотой соверен несколько лет назад продали на аукционе за пятьсот с лишним тысяч. Есть еще несколько коллекционных наборов из меди и никеля, от двухсот тысяч. Ну, и несколько сотен монет обычного качества, не коллекционного. Такой вот трехпенсовик, как наш, – самый дешевый, на аукционах за него дают от пятидесяти тысяч. Как ты думаешь, можно было ради него украсть шкатулку?
– Ну… В принципе, да. Но убивать? Не знаю, не знаю. Тем более, шкатулку-то Хлоя так и не получила. Кстати, Вера уже успела растрепать, что ты маг и экстрасенс, вылечил Мэгги наложением рук. Она же не видела, что ты делал на самом деле.
– Так вот почему на меня все косятся, – хмыкнул Питер. – А я думал, с одеждой что-то не так или зубная паста на носу.
Локер была не в духе: флюсом ей раздуло щеку. Первым она пригласила в кабинет Питера. После соблюдения всех формальностей детектив включила микрофон на запись. На все вопросы Питер ответил так же, как и прежде, кроме одного:
– Да, миссис Каттнер знала, что у ее мужа в прошлом была интимная связь с мисс Холлис.
– Ранее вы утверждали обратное, – раздраженно заметила Локер, остановив запись.
– Я подумал и решил сказать правду, – улыбнулся Питер.
– Почему вы солгали?
– Не знаю, – Питер пожал плечами. – Нам с женой показалось, что так будет лучше. Но потом мы поняли, что сделали только хуже.
– Откуда мне знать, что вы говорите правду сейчас?
– Ниоткуда. И еще я хочу сделать заявление.
Он подождал, пока Локер снова включит запись, и рассказал о том, что произошло накануне, опустив, разумеется, некоторые детали. Закончив, достал из кармана пиджака трехпенсовик.
– Вы не знаете, где ваша бывшая жена находится сейчас? – спросила Локер, рассматривая чертополох на аверсе монеты.
– Не представляю. Насколько я знаю, она уехала из Лондона. Но вы можете проверить, не живет ли она в Лестере или где-то поблизости.
– Почему именно в Лестере?
– Кажется, у нее там родственники. Или друзья, не знаю.
– Могу я поинтересоваться, что показала экспертиза тела? – спросил Питер, когда допрос был закончен.
– Не можете, – отрезала Локер. – Скажу одно, против мистера Каттнера улик нет. Пока нет, – добавила она кислым голосом. – Вы, кажется, собирались отвезти их с женой в Лондон?
– Возможно, – пробормотал Питер.
Пока Локер допрашивала Люси, он гулял с сыном вокруг участка. Под конец Джин раскричался так, что на них начали посматривать с подозрением. Пустышка и погремушка были с презрением отвергнуты. Песенки и стишки, равно как и цветочки с палочками не помогали.
– Я из кабинета слышала, как он орет, – Люси вылетела из участка злющая, как фурия. – А эта мымра меня не отпускала. Наверняка своих детей нет.
– Что такое мымра? – спросил Питер, пока Люси устраивалась в машине кормить Джина.
– Надо будет запомнить, – сказал он, выслушав подробное объяснение. – Буду говорить противным женщинам. Они все равно не поймут, а звучит очень экспрессивно.
– Главное, не скажи случайно Вере, – хмыкнула Люси. – Она-то как раз поймет и обидится.
– Вера не противная. Ну что, поехали? Если поторопимся, успеем к ланчу.
– А давай не успеем к ланчу, – предложила Люси. – Давай в городе поедим. Я уже сто лет нигде не была.
Они остановились у небольшого симпатичного ресторанчика и сели за столик в саду. Есть с ребенком в сумке-кенгуру было неудобно, держать его на коленях – тоже, и Люси ругала себя за то, что не догадалась взять коляску или хотя бы корзину.
– Давай я подержу его, а ты поешь, – предложил Питер.
Но стоило ему взять сына на руки, раздался характерный звук, хорошо знакомый всем родителям грудных младенцев.
– Приятного аппетита, мамочка и папочка, – со вздохом прокомментировала Люси, повесила на плечо сумку с детскими принадлежностями и подхватила Джина. – Не скучай, мы скоро.
Она вошла в ресторан и отправилась на поиски туалета, не обратив никакого внимания на дальний столик в углу. В этот теплый солнечный день никто не хотел сидеть в темном душном зале. Кроме одного человека, который сгорбился над чашкой, отвернувшись лицом к стене.
Питер задумался о чем-то и очнулся, только когда официант подошел забрать его пустую тарелку. Люси не возвращалась что-то уж слишком долго. Даже если произошла серьезная авария и ей понадобилась помощь, можно было бы попросить кого-то сходить за ним. Он подождал еще немного и решил, что пора уже идти на поиски.
Тревоги еще не было. Что, в конце концов, может случиться в ресторане среди бела дня? Подумаешь, женщина задержалась в туалете, меняя ребенку подгузник. Может, разговорилась с какой-нибудь другой мамашей, мало ли.
Питер прошел через пустой зал и свернул за угол. Стрелка с большими красными буквами WC указывала на лестницу в подвал. Прямо уходил длинный узкий коридор, в конце которого была видна открытая дверь во двор. Он спустился по лестнице и подошел к двери, на которой был нарисован треугольник вершиной вверх с горошиной-головой.
– Люси, ты здесь? – позвал Питер, чувствуя себя клиническим идиотом.
Тишина. Только шум воды в неисправном бачке.
Он постучал, выждал пару секунд, приоткрыл дверь. Никого.
Промелькнула дикая мысль: Люси сбежала. Забрала Джина и ушла от него, потому что ей все надоело. Замок, привидения, полиция, его сумасшедшая бывшая и все остальное.
Нет. Только не Люси.
На полу под раковиной что-то темнело. Питер наклонился и почувствовал, как внутренности сжало ледяной рукой. Он поднял брелок – маленького плюшевого пингвина. Цепочка была оборвана – звенья грубо вывернуты.
Он посмеивался над маниакальным пристрастием жены к пингвинам. Люси их просто обожала. Она собирала всякие картинки и открытки с пингвинами, фигурки, игрушки. И мечтала потискать большого императорского пингвина. «Люс, тебе не понравится, – смеялся Питер. – Он воняет рыбой и вообще долбанет тебя клювом». Этот брелок она носила на сумке, куда складывала всякие вещицы Джина.
Теперь он точно знал – что-то случилось.
На всякий случай Питер заглянул в мужской туалет – пусто. Рядом была какая-то кладовка и еще две закрытые двери. Он поднялся наверх, прошел через зал и выглянул в сад, пытаясь надеяться, что они просто разминулись – хотя это было невозможно.
– У вас все в порядке? – спросил официант, заметив, что он в замешательстве топчется в дверях.
– Моя жена… – Питер с трудом проглотил комок в горле. – Она ушла в туалет и… пропала.
– Вы искали ее там? – лениво поинтересовался официант. – Может, она просто ушла? Домой, например?
– Она пошла переодеть ребенка. Вы же видели, мы с грудным ребенком. В туалете ее нет.
– Может, вы просто не заметили, как она прошла мимо вас?
– Вы издеваетесь? – разозлился Питер. – Не могла она вот так взять и уйти!
– Что-то случилось? – к ним подошел метрдотель, который просматривал счета за конторкой в углу зала.
Питер, теряя терпение, снова повторил, что его жена ушла переодеть ребенка и пропала.
– Я видел ее. Она спустилась вниз. Минут двадцать назад. Но обратно не проходила. Это точно. Если ее нет в туалете, значит, могла выйти только через служебный выход. Через двор можно попасть на улицу. Минуту.
Метрдотель свернул в коридор и заглянул в первую открытую дверь, за которой находилась моечная. У входа стоял металлический стол, заставленный грязной посудой, у другого стола мойщица в клеенчатом фартуке сортировала тарелки по размеру, расставляя их в решетчатые короба посудомойки.
– Лин, ты не видела, по коридору не проходила женщина с младенцем? – спросил ее метрдотель.
– Я вижу тут только грязную посуду, – раздраженно буркнула мойщица.
За следующей дверью была кухня, где у плит и разделочных столов орудовали несколько поваров.
– Парни, не видели женщину с ребенком?
– Двух женщин, – поправил один из них, высокий сутулый мужчина в сдвинутом на затылок колпаке. – Одна держала ребенка. Я крикнул, что туалет по лестнице вниз, но они пошли дальше по коридору. Я подумал, хотят сбежать, не заплатив, но пока снял сковороду с плиты, их уже не было. Наверно, прошли через двор на улицу.
– Ну точно! – метрдотель повернулся к Питеру. – В зале сидела женщина. И она тоже прошла к туалету. И не возвращалась.
– Как она выглядела? – Питер едва сдерживался, чтобы не заорать.
– Не могу сказать, – покачав головой, метрдотель повернулся к официанту, который топтался поодаль. – Позови Элен. Давайте вернемся в зал, – сказал он Питеру, – сейчас подойдет официантка, которая ее обслуживала.
Плотного сложения девушка, на которой короткое форменное платье выглядело довольно вызывающе, рассказала, что женщина сидела в саду за столиком у входа в ресторан, на самом солнце, пила кофе. Потом, видимо, ей стало жарко, она расплатилась и пересела с чашкой в зал. Высокая, худая, темноволосая, лет сорока пяти. В джинсах и желтой трикотажной блузке.
– Она, знаете, такая… неухоженная, – рассказывала Элен. – Стрижка короткая, но отросшая, неаккуратная. Седина не закрашенная. Макияжа нет, кожа плохая. Морщины. Ногти на руках безобразные, обломанные. Сначала сидела спокойно, о чем-то думала. Пила эту несчастную чашку кофе полчаса, наверно. Потом явно нервничать начала. Как будто что-то увидела. Или кого-то. Спросила, можно ли в зал перейти.
– Черт! Вызовите полицию. Это могла быть моя бывшая жена. Она ненормальная. Хотя нет, подождите.
Питер достал телефон и набрал номер Локер. Выслушав его, она поинтересовалась все тем же кислым тоном:
– Вы уверены?
– Уверен! – потерял терпение Питер. – Или вы будете утверждать, что жена сбежала от меня через черный ход ресторана с любовницей, прихватив ребенка?
– И такое бывает, – невозмутимо ответила Локер. – Оставайтесь там, сейчас приедем. Передайте администрации, пусть попросят посетителей пока не уходить. Может, кто-то что-то видел.
Питер вышел в сад, сел за свой столик, залпом выпил остывший кофе.
– Вам что-нибудь принести? Еще кофе? Или воды? – неслышно подкрался официант.
Отказавшись, Питер попросил счет и потянулся за сумочкой Люси: в этом ресторане не принимали банковские карты, а у него не было наличных. Когда он доставал из ее кошелька деньги, из кармашка для визиток выпала узкая глянцевая карточка, на которой было напечатано: «Джеймс С. Оливер» и от руки был написан номер телефона.
У них с Люси не было привычки совать нос в телефоны, записные книжки и прочие личные вещи друг друга. Но сейчас ситуация была в корне иная. Если бы кто-то спросил Питера, с какой стати он вдруг решил набрать номер с визитки, вряд ли бы он смог ответить.
– Добрый день, – ответил после восьмого гудка приятный женский голос. – К сожалению, мистер Оливер сейчас не может ответить, но он обязательно вам перезвонит, как только освободится.
– Простите, пожалуйста, могу я узнать, чем занимается мистер Оливер, – спросил Питер.
– Мистер Оливер – частный детектив, сэр, – после паузы в легком замешательстве ответила женщина. – Я могу вам чем-то помочь?
[1] Пруф (англ. proof) – технология чеканки монет и медалей улучшенного качества, используемых как сувениры и предметы коллекционирования. Главным отличительным признаком таких монет является ровное зеркальное поле и контрастирующий с ним матовый рельеф.
21. Вояж в Лондон
Мистрис Бигль настолько впечатлилась запросами своего квартиранта, что позволила Мартину пользоваться своей гостиной. К ее великому изумлению, потрепанный проходимец на неухоженной лошади оказался состоятельным господином, да еще и обученным грамоте!
Пока Мартин тосковал за столом над чистым листом бумаги, на котором в течение часа не появилось ни слова, вдова привела рыжеволосого парня лет семнадцати, похожего на лису. Одет он был бедно, но чисто и аккуратно – чувствовалась рука любящей женщины.
– Вот, мастер Кнауф, – торжественно объявила мистрис Бигль, – это Билл Фитцпатрик. Если договоритесь, спать он может в чулане рядом с вашей комнатой. За отдельную плату, конечно.
– Ты живешь с матерью? – спросил Мартин.
– Да, мастер, – вежливо ответил Билл. – Последний месяц. Я служил у пекаря, но он умер. А мне нужна работа. Нас у матери четверо, я старший.
– А что твой отец?
Билл замялся.
– Повесили в прошлом году, – ответила за него мистрис Бигль. – Повздорил с кузнецом, ну и… Но вы не смотрите, Билли – парень хороший.
– Да? – задумался Мартин. – Ну ладно. Посмотрим, на что ты годен. Вот тебе первое поручение, – он бросил Биллу монету. – Сходи разменяй. И вот еще что. Ты знаешь надежного человека, который смог бы отвезти письмо в Лондон?
– Да, мастер, знаю. Брат моей матери, он часто ездит в Лондон по торговым делам. Как раз на днях собирается.
– Хорошо, иди, – махнул рукой Мартин и снова уставился на чистый лист, как будто письмо могло появиться на нем само, если смотреть на бумагу достаточно долго.
– Есть Билл может с моими слугами. За…
– Отдельную плату, – поморщился Мартин. – Знаю. Записывайте, мистрис Бигль, записывайте. Рассчитываться будем в конце недели, как договорились.
Вдова поджала губы и степенно удалилась.
Кстати, мне было очень интересно, откуда у Мартина деньги. Монеты он доставал из сумы, не считая. Ладно, в Скайхилле деньги ему были особо не нужны. Хьюго перед отъездом расплатился с ним за работу, но я бы не сказала, что это был какой-то баснословный капитал. Как-то он сказал Маргарет, что получил наследство от матери и поэтому не нуждается в подачках отца. Хотя, с другой стороны, все та же книга, которую я нашла в интернете, сообщала, что Бернхард был злостным должником, за которым охотились кредиторы по всей Европе. Вроде бы, его даже из Базеля за это выставили.
Надо сказать, я довольно смутно представляла себе средневековую финансово-кредитную систему. То есть мне, конечно, было известно, что первые банки появились еще в античности, а дорожные чеки изобрели тамплиеры, но все равно я не понимала, как, к примеру, Мартин мог получать деньги из Бадена. Все это, разумеется, знал Тони, но мы с ним о таких вещах не говорили.
Билл уже давно вернулся с разменом, а Мартин так и не продвинулся дальше обращения. Писал он, как я и думала, отцу. Наконец, словно собравшись духом, начал быстро покрывать лист длинными словами, похожими на дождевых червей. Почерк у него был ужасный, а поскольку мысли его были мне не доступны, оставалось догадываться о содержании письма только по движениям пера. К моему удивлению, это оказалось не так уж и сложно. Видимо, мой немецкий сильно продвинулся с тех пор, как я переселилась в его тело.
В первой части письма Мартин выражал глубокое раскаяние и признавал свою неправоту, особенно в том, что касалось второго, морганатического, брака отца и возможного будущего раздела маркграфства между тремя сыновьями. Он готов был согласиться со всеми решениями маркграфа в обмен на снисхождение к его просьбе.
Далее следовала собственно просьба. Мартин умолял отца расторгнуть его помолвку с некой принцессой Марией и разрешить ему жениться на дочери английского графа Скайворта. В цветистых выражениях он расписывал свою любовь к этой леди и ее добродетели, особо упирая на то, что ее отец близкий друг короля, а мать была с Генрихом в родстве. Тут он малость приврал. Определенное родство, конечно, было, но для той ветви Невиллов, к которой принадлежала леди Джоанна, его надо было рассматривать под микроскопом. С таким же успехом можно было утверждать, что Генрих VIII – потомок новгородского князя Рюрика. Хотя это чистая правда[1].
На тот случай, если происхождение леди Маргарет окажется недостаточно высоким, Мартин просил отца рассмотреть возможность морганатического брака, заранее отказываясь от любых притязаний на маркграфство, наследником которого являлся его старший брат Альбрехт.
Последний абзац полностью состоял из заверений в сыновней любви и верноподданнической преданности. Подписав письмо своим настоящим именем, Мартин сложил его и запечатал гербовым перстнем, который носил на шее на цепочке. В качестве адресата значился некий барон Гейден, имя которого мне ничего не говорило. Ниже Мартин дописал: «для передачи Его сиятельству маркграфу Баден-Пфорцхайма[2]».
Китти, к которой Мартин отправился в тот же вечер, вполне резонно поинтересовалась:
– Значит, ты написал отцу и попросил разрешения жениться на своей даме? Не понимаю, зачем ты тогда уехал от нее? Если уж не поехал домой сам, зачем сидеть здесь и ждать ответа?
Как и накануне, они сходили на полчаса в «комнатку», где опять ничего не произошло, и вернулись в зал таверны. Похоже, Мартин завел себе постоянную подружку – жилетку для соплей, с которой заодно можно было спать со скидкой.
Вопрос поставил его в тупик. Он отпил эля и надолго замолчал.
– Не знаю, – ответил он честно. – Вообще-то сначала я действительно хотел поехать, но…
С тобой все ясно, дружок, подумала я. В двадцать четыре года ты все еще трусоватый подросток, который боится своего папу. Наскандалить и хлопнуть дверью – это ты можешь. Написать письмо, попросить прощения и согласия на женитьбу – тоже. А вот лично явиться пред грозные отцовские очи и настаивать на своем – увы. Интересно, что ты сделаешь, когда маркграф не разрешит тебе жениться на какой-то там сомнительной англичанке? А ведь наверняка не разрешит.
Я прикинула, успеет ли Мартин получить ответ до конца октября. Пока дядя Билла довезет письмо до Лондона, пока барон, видимо, некое доверенное лицо, переправит послание в Пфорцхайм, потом обратная дорога… Долго, конечно, но теоретически может и успеть.
Похоже, Мартин думал о том же самом. Его, конечно, никакие сроки не поджимали, но он хотел поскорее вернуться к Маргарет. До того как ее заставят выйти замуж. Вообще-то я категорически отказывалась его понимать. Ты находишься в двух шагах от любимой женщины, которая мучается неизвестностью. Понятно, что ты не можешь приехать к ней лично или написать письмо. Но отправить, к примеру, своего свежеприобретенного слугу в Скайхилл, чтобы он нашел Элис и передал ей весточку или хотя бы сообщение на словах, – это-то почему нельзя сделать? Просто успокоить: жив-здоров, сижу в Стэмфорде, жду известия от отца?
Да потому что Маргарет задаст тот же вопрос, что и Китти: за каким фигом ты уехал-то? Почему не мог написать отцу из Скайхилла, если уж сам не решаешься к нему явиться для серьезного разговора? Мог бы оставаться там и писать портрет Миртл. Да потому, дорогая Маргарет, что боюсь-боюсь Роберта Стоуна, который непременно меня отравит или еще какую пакость придумает.
Два дня Мартин страдал над запечатанным письмом: крутил в руках, подолгу смотрел на него, несколько раз мне даже показалось, что вот-вот разорвет в клочья. Когда Билл пришел и сказал, что дядя выезжает в Лондон на следующий день, Мартин достал письмо, но вдруг заявил, что передумал. Что отвезет сам.
Надо ли говорить, что мне подобный демарш совершенно не понравился. Я-то обрадовалась, что Мартин пробудет в Стэмфорде еще сто лет, дожидаясь ответа на свое послание, и я уж как-нибудь дотащу его до замка, когда придет время. И тут он вдруг собирается ехать в Лондон. И хорошо еще, если только в Лондон. А что, если по дороге созреет для подвига и отправится прямиком в Баден?
В конце недели Мартин рассчитался с мистрис Бигль, которая была довольна его отъездом не больше моего, и выехал из дому. Билл, как Санчо Панса за Дон Кихотом, трусил сзади на осле, который вез еще и поклажу и основательно тормозил продвижение.
– О чем ты мечтаешь, Билли? – спросил Мартин, чтобы развеять дорожную скуку?
– Не знаю, мастер, – равнодушно отозвался Билл. – Хотя нет, знаю. Иметь свой клочок земли и хозяйство. И жениться на хорошей девушке.
– И все?
– А что толку мечтать о том, чего все равно никогда не будет? Ну вот хотел бы я стать лекарем – и что? Этому ведь надо учиться. Долго учиться. Банщики-цирюльники, костоправы учатся восемь лет, потом проходят испытания. Ну а про настоящую медицину, в университете, и говорить нечего. Я умею немного читать и считать, но пишу плохо. А даже если б и хорошо умел?
– Но ты еще совсем молодой. Что мешает тебе поступить учеником к тому же цирюльнику или к аптекарю? Я вот хотел стать художником – и стал.
– А кто будет помогать матери и сестрам? – вздохнул Билл. – Нет, видно, не судьба. Так что и думать об этом не стоит.
Я прожила жизнь Маргарет почти два раза, если не считать коротких обрывков во время беременности, и во второй раз все люди в отражении воспринимались уже как заводные игрушки. Но сейчас те, кого я встретила впервые, казались до странного живыми: Билл, мистрис Бигль, Китти, даже Роберт Стоун. Слушая рассуждения Билла, я забывала о том, что эти слова он сказал уже много-много лет назад, что это всего лишь их эхо. Мне хотелось знать, что случится с ним в будущем, хотя все, что могло, с ним давным-давно уже случилось.
Этот разговор Мартина и Билла о мечтах вызвал у меня какое-то смутное, неопределенное чувство. Мечты-мечты… что-то в этом слове необъяснимо тревожило. Как будто в ясный летний день услышишь издали тихое ворчание и поймешь, что крохотная темная тучка на горизонте предвещает грозу.
Я уже давно ни о чем не мечтала!
Казалось бы, что мне еще делать – только вспоминать и мечтать. Особенно по ночам, когда тело погружалось в механический сон без сновидений. Но нет. Я думала, а не мечтала. Думала о Тони и Мэгги, о Люське с Питером. Пыталась представить, что будет, если я вернусь домой – и если не вернусь. Просчитывала варианты. Строго и рационально.
А ведь когда-то каждый мой день заканчивался прекрасными светлыми мечтами, которые уносили меня в страну снов. Я мечтала о великой любви и волшебных приключениях, о путешествиях и чудесных случайностях. И о прозаических, но все равно приятных вещах: о своей машине, новых платьях, необычной прическе и так далее. Мечтала сказочным образом, по щучьему велению, научиться свободно говорить на других языках, петь, играть на музыкальных инструментах. Все эти мечты были такими яркими, красочными. Куда все делось? Когда я мечтала так в последний раз?
Пожалуй… Да, где-то после знакомства с Тони. А когда перестала? Через месяц или даже раньше, точно не помню. Быть может, потому, что действительность стала ярче любой мечты?
Первый день в дороге прошел более-менее сносно. Заночевав на том же постоялом дворе, где три месяца назад Мартин останавливался с Маргарет и Роджером, путники выехали еще до рассвета. Мартин рассчитывал попасть в Лондон к вечеру, но погода спутала все карты. Не прошло и двух часов, как налетел холодный ветер, хлынул дождь. Дороги моментально раскисли.
Ночь застала их в четырех часах пути от Лондона. Наткнувшись на заброшенную охотничью хижину, они устроились на ночлег. Билл набрал хворосту и пытался развести огонь в очаге, но сырое дерево никак не хотело разгораться. Скинув мокрую одежду, они завернулись в запасные плащи, тоже влажные. Ночной холод пробирал до костей. Всю ночь Мартина то трясло, то бросало в жар, и утром он едва смог сесть на коня.
