Текст книги "Одним ангелом меньше"

Автор книги: Татьяна Рябинина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 20 страниц)

Допустим все-таки, что он и есть тот самый таинственный любовник Литвиновой. Кстати, надо тщательно проверить, не пересекался ли он где-нибудь с ней или с Колычевой. Наркотики, постельные связи… Так вот, допустим… Он ее убил и поехал крышей. В конце концов увидел Колычеву… Нет! – Иван решительно встряхнул головой, скомкал исчерканный листок и швырнул в корзину. Он что же, бродил по городу со скальпелем и высматривал похожую на Литвинову девицу?

«А почему нет?» – спросил кто-то его же голосом.

Хорошо, пусть так. Хотя он вполне мог идти именно за Колычевой, потому что уже знал ее. Ну, пусть даже просто видел раньше и следил за ней. Тогда как же сюда вписывается Ремизова? Ведь Валевский знал ее почти год, даже бросил ради нее беременную невесту. А если так: он встречает Ремизову, которая так похожа на его старую любовь, окончательно теряет голову, всячески ее преследует, бесится, убивает девушку, похожую на нее и на Литвинову, будто мстит им обеим. А потом убивает и саму Ремизову. В этом что-то есть… Максим ему повестку послал, посмотрим.

Что там дальше? Второй звонок – некоего забывчивого товарища… Трудно сказать, имеет ли он отношение к делу. Стоп! Валевскому сказали, что Юлия уволилась. А не мог ли он таким способом проверить, правда ли это? Предположим, она никогда не приглашала его к себе, и он не знает ее домашний адрес, только место работы. Позвонил сам, изменив голос, или попросил кого-нибудь. Возьмем на заметку. Кроме того, это мог быть и «посторонний» маньяк, назовем его… ну, к примеру, Хирургом, который таким образом узнал ее имя и фамилию.

Следующий вопрос: куда и к кому Ремизова шла? Могла ли она поехать к клиенту? Так поздно? В журнале записи нет. Но ведь она могла просто ее не сделать. Тем не менее ни в одной квартире подъезда ее не ждали и вообще не знали.

А могли ее туда заманить, чтобы убить? Запросто. Кто-то – Валевский или Хирург – под видом клиента мог позвонить ей и назначить встречу. А потом забрать блокнот с адресом. Получается, что убийца должен жить в этом доме? Да нет, не обязательно. Он мог пригласить ее в любой дом, который знает. Убил бы, наверно, тоже в лифте, но, поскольку лифт не работал, пошел за ней на лестницу.

А если все это бред? Если блокнот она просто потеряла или где-то оставила? И разговаривала перед уходом с работы не с клиентом? Может, кто-то из жильцов соврал по какой-то своей причине, что ее не знает? Или она просто ошиблась домом или подъездом?

Звякнул телефон, Иван снял трубку.

– Вань, ты еще сидишь? Зайди ко мне, – услышал он голос Боброва.

Подойдя к кабинету начальника, Иван услышал его оживленный голос. Просунув голову в дверь, он с удивлением обнаружил, что Бобров в кабинете один – сидит за своим столом и пьет чай с пряниками. Заметив на лице Ивана недоумение, он усмехнулся.

– Я, Ваня, иногда разговариваю сам с собой. Почему бы не пообщаться с умным и понимающим собеседником? Угощайся, – он кивнул на чайник и пакет.

– Да нет, спасибо, я уже кофе ведро выпил. А вот пряник – с удовольствием.

Иван впился зубами в свежий ароматный пряник и почувствовал, что желудок просто стонет: «Ну долго ты еще будешь надо мной издеваться?!»

– Рассказывай, – Бобров спрятался за чашку.

– Сейчас, Пал Петрович, вот только пряник еще один съем… Похоже, у нас одно такое дело раньше было, «глухарь» двухлетней давности. – Иван кратко изложил все, что удалось узнать и надумать.

– Маньяк, говоришь? – Бобров нахмурился. Вот паскудство!

– Стопроцентной уверенности пока нет, но другие версии уж больно шаткие. Скорее всего или Валевский – маньяк, или просто так маньяк.

– Просто так, просто так, дай мне денег на коньяк…

Павел Петрович задумчиво поглаживал лысину, которая согласно еще дореволюционной классификации, обнаруженной Зотовым в каком-то журнале, являла собой промежуточный тип между лысиной бильярдной – круглой, блестящей, без единого волоска – и лысиной морщинистой – тоже без признаков растительности, но с мощными складками на апоплексической шее. Первую связывали с азартностью, вспыльчивостью и непредсказуемостью, вторую – с душевным равновесием. Столь противоположные качества в Боброве уживались вполне мирно.

– А что Хомутов? – спросил он.

– А что Хомутов? Он как дело принял, ходите кислой физиономией. А про Литвинову узнал – ну все, туши свет. Свалился на мою голову.

– Терпи, Ваня. Это нам наказание. Чтобы жизнь не казалась медом. Скажи спасибо, что он не командует, что тебе делать, принимает все, что ты ему притащишь, захребетник чертов. Кстати, про маньяка… – Начальник достал блокнот, полистал. – У аналитиков есть такой Китаев, Григорий Андреевич. Не слыхал?

– Нет. Недавно появился, наверно?

– Недавно. Он, как бы это выразиться, маньяковед. Диссертацию защитил по серийным убийцам. И вообще, маньяки – его хобби. У него, говорят, целая компьютерная картотека, по всей стране. Занимается он ими для собственного удовольствия, но помочь никогда не отказывается. Вот телефон, созвонись и поговори, может, поможет чем.

Иван спрятал листок и, смущаясь, утащил еще один пряник.

– Да ешь, ешь, не стесняйся, – Бобров добродушно усмехнулся. – Обедал-то давным-давно, если вообще обедал. У меня еще пирожок с повидлом есть, правда, не очень свежий. Хочешь?

От не очень свежего пирожка Иван отказался. Обсудив с Бобровым еще несколько дел, он отправился домой.

В машине напряжение дня понемногу спало. Иван вставил в магнитолу кассету с саксофонными композициями Феликса Словачека. Из динамиков полилась музыка, от которой всегда бежали по спине мурашки и щипало в носу.

И опять он вспомнил Евгению. Думать о ней было так же приятно и тревожно, как плыть по волнам джазовой мелодии.

«Это как сон, – подумал Иван. – Просыпаешься утром и вспоминаешь… Туманные обрывки, уже не помнишь что, но знаешь: что-то такое хорошее, светлое… Все равно я ее больше не увижу».

Когда он наконец добрался домой, Галя уже спала. На экране невыключенного телевизора метался маньяк с полуметровым окровавленным тесаком…

– Нет, Иван Николаевич, такой кадр, который резал бы сонную артерию красивым блондинкам, мне не попадался. Жаль, но тут я вам вряд ли смогу помочь. – Григорий Андреевич Китаев повернулся от компьютера к Ивану. – Можно было и не смотреть. Как-то это уж очень… эстетство какое-то – аккуратный глубокий разрез… К сожалению, у меня здесь только те, кто хоть как-то проходил через наше ведомство или ФСБ, даже просто подозреваемые или те, по кому шла проверка. Но вы не представляете, сколько таких потенциальных маньяков висит на районных психдиспансерах. К сожалению, о компьютерной регистрации там и не мечтают пока. Вот если бы ваш клиент нашалил в одном районе, вы бы могли пойти в соответствующий диспансер, и там после долгих препирательств, ссылок на технические сложности, сопровождаемых зубовным скрежетом, вам подыскали бы несколько молодцев, склонных к подобного рода действиям. Вы бы их проверили, и оказалось бы… что они совершенно ни при чем.

Катаев закрыл программу, и на мониторе появился рабочий стол «Windows-98» на фоне еловых веток.

– Не поверите, я с трудом выбил себе компьютер. Наверно, считают, что аналитикам должно хватать своей головы… Вы не торопитесь, Иван Николаевич?

– Не особенно.

Иван, разумеется, торопился, но почему-то не хотелось уходить из этого крохотного уютного кабинетика, где по стенам вились ползучие растения, а книжные полки были забиты книгами по юриспруденции и психиатрии.

– Не удивляйтесь. – Китаев проследил взгляд Ивана. – Я ведь по первому образованию врач. Психиатр. Работал в Москве, в Институте Сербского. А потом заочно закончил юрфак.

– Знаете, как вас назвал наш начальник? Маньяковед.

Китаев улыбнулся и стал похож на земского врача или учителя: бородка клинышком, очки в золоченой оправе, цепочка карманных часов на шелковом жилете.

– Все правильно. Маньяковед и есть, – улыбка вдруг исчезла с его лица. – Когда-то очень давно на мою двоюродную сестру напал такой… экземпляр. Ей, правда, удалось вырваться, убежать, но от сильного испуга началось то, что называется «реактивный психоз». Шизофрения. Она в каждом мужчине стала видеть насильника и убийцу. Сейчас в интернате. И никогда уже оттуда не выйдет… Иван Николаевич, а как вы смотрите на то, чтобы позавтракать?

– Ну…

– Не отказывайтесь! Я дома обычно не успеваю, так мне супруга с собой пакеты дает. Огромные. Потом набегают коллеги и растаскивают то, что я не осилил. Обедать-то я все равно в кафе хожу, не могу без горячего. Знаете, есть тут рядом такой подвальчик крохотный, всего четыре столика.

Иван покачал головой.

– Очень рекомендую. Вкусно и недорого.

Китаев говорил, а сам тем временем быстро и ловко доставал чашки, заливал кипятком пакетики «Липтона», выкладывал из «огромного пакета» на тарелки пирожки и бутерброды.

Иван с удовольствием придвинул стул к тумбочке, игравшей роль стола. Позавтракать он тоже не успел, а Китаев вызвал у него симпатию. К тому же буженина пахла сногсшибательно, а пирожки просто издевались своим роскошным дизайном.

– Григорий Андреевич, мне просто интересно, как, с точки зрения специалиста, люди становятся… маньяками? – Иван поморщился. – Черт, так я это слово не люблю. Какое-то оно… из анекдотов. Или из фильмов ужасов.

– И анекдоты, и фильмы ужасов, Иван… Вы позволите вас так называть? Так вот, и анекдоты, и фильмы ужасов основаны на реалиях. Только в анекдоте акцент делается на смешное, пусть даже и с черной ноткой, а в триллере – на страшное.

Китаев не спеша прихлебывал ароматный чай, откинувшись на спинку стула.

– Как люди становятся маньяками?.. Понимаете, маньяк – понятие чрезвычайно широкое. Формально, маньяк – это человек, страдающий какой-либо манией, навязчивой идеей или желанием. Но в обиходе так обычно называют патологических насильников и убийц.

– Меня интересуют как раз убийцы.

– Если убийство связано с сексуальной психопатией, то это всегда доведенный до крайности садизм. Человек только так может получить удовлетворение. У кого-то это врожденное свойство психики, у кого-то – плоды воспитания… К тому же очень многое зависит от биохимии, от колебаний гормонального фона… Вы, Иван, меня остановите, если я очень уж увлекусь. А то я ведь могу вам целую лекцию прочитать.

– Нет, что вы, Григорий Андреевич, мне очень интересно. – Иван даже пирожок отложил.

– А вы слушайте – и кушайте. Таких пирожков вы больше нигде не попробуете. Да и буженинка не какая-нибудь. Супруга сама делает, по старинному рецепту. Так вот… На чем мы остановились? Ага, на гормональном фоне. Понимаете, психика человека да и вся его физиология настолько сложны, что его мозг, по крайней мере на одну пятую, должен находиться в постоянной аллертности, боеготовности. А это поддерживается определенным уровнем гормонов, в том числе и половых. По сравнению с другими живыми существами у человека уровень половых гормонов достаточно высок и в норме не должен резко колебаться. Гормональный фон скачет – страдает психика. Такая вот калина на маньяке.

В размеренную, завораживающую речь Китаева диссонансом ворвался телефонный звонок. Недовольно крякнув, он снял трубку. Иван внимательно следил за его лицом. Вот брови его удивленно подскочили над очками, вот на лбу прорезались вертикальные морщины. Китаев слушал собеседника, изредка вставляя несколько слов, но Иван понимал, что Григорий Андреевич сильно рассержен. Наконец он грохнул трубку на рычаг.

– Нет, надо срочно еще пирожок съесть. Сладкое все-таки успокаивает. Серотонин, понимаете.

Китаев откусил сразу полпирожка и запил остывшим чаем.

– Ваня, если не трудно, включите чайник, подогреть надо. Представьте, я москвичам вычислил по своим данным, еще старым, одного педофила. Мальчишек, малышей в подъездах ловил и насиловал. Нате, говорю, ешьте его с кашей. Нет, говорят, не может быть. Этот клиент за госсчет отдыхает. А теперь вот выясняется, что он давным-давно оттуда смылся. Только почему-то об этом никто не знал и знать не хотел. Ищи теперь ветра в поле!

Иван почувствовал наконец блаженную сытость и тепло. Даже шевелиться не хотелось.

«Ну прямо как хрюшка – наелся и в лужу, пузыри пускать. Нет, не пойду никуда!»

– Григорий Андреевич, а несексуальные маньяки откуда берутся? Которые просто так убивают?

– Ну, Ваня, убивают они не просто так, конечно. Вообще, конкретных причин – море. Но если обобщить, в основе очень сильная негативная эмоция. Страх, боль, унижение. Или же ненависть, желание отомстить. Впрочем, это уже следствие, опять же страха, боли или унижения. Эмоция бывает настолько сильной, что может сломать защитные барьеры психики и стать той самой навязчивой идеей.

Китаев долил в чашку кипятка и перевел дух.

– Ваня, вы так увлеклись, что чуть рот не открыли. Неужели так интересно?

– Интересно… – смутился Иван. – Вы, Григорий Андреевич, так говорите, что обо всем забываешь, только вас и слушаешь. Вам бы преподавать!

Китаев действительно в каждое слово вкладывал всего себя. Глаза сверкали сквозь стекла очков, а лицо было таким одухотворенным, будто он не о психопатах рассказывал, а о высоких материях.

– А я и преподавал… Вообще-то вы правы. Когда я начинаю говорить, то как глухарь – сам обо всем забываю и слушаю только себя.

Ивану слово «глухарь» навеяло совсем уж неприятные ассоциации. Чтобы отвлечься, он нацелился на последний пирожок.

«Слушайте и кушайте. Что еще человеку надо?» – подумал он.

– У кого-то навязчивая идея обращается на себя, как у моей Иринки. Все тот же страх, но в превосходной степени. А у людей более сильных, активных, появляется непреодолимое желание эту самую негативную эмоцию победить. Вроде как сдачи дать. Но не тому, кто обидел, разумеется, а другому, кто хоть как-то или чем-то напоминает обидчика.

– Да, – Иван вспомнил слова Зотова, – у них у всех есть какой-то отличительный признак, по которому они выбирают свои жертвы.

– Точно. Они могут убивать, например, всех попавшихся под руку водителей трамваев, старушек с мопсами или девушек в черных колготках. Или кого угодно, но в подъезде или в лесу. Или же кого угодно, где угодно, но именно черным шелковым шнуром. Главное, чтобы было что-то общее с той стрессовой ситуацией, которая явилась отправной точкой. Если сексуальный маньяк ищет наиболее привлекательную для себя личность, то обычный – наоборот.

Китаев подумал немного.

– Есть, конечно, и другие причины, например так называемый комплекс Раскольникова, когда человек убийствами пытается доказать себе свою самодостаточность. Или слышит голоса, которые приказывают убивать. Но если хорошо разобраться, все это тоже следствие каких-то негативных воздействий.

– Значит, если я правильно понял, наш маньяк убивает красивых блондинок, похожих друг на друга, потому что красивая блондинка его чем-то обидела?

– Да. И здорово, Ваня, обидела. Заметьте, он не довольствуется каким-то одним, как вы сказали, отличительным признаком, ищет не просто высоких блондинок, а именно очень похожих внешне.

– Вот видите, Григорий Андреевич, а говорили, что ничем не сможете помочь. Уже помогли. У нас были кое-какие моменты… Мы сомневались даже – а маньяк ли? Но выходит, что первая жертва, Лада Литвинова, его и обидела. Скорее всего он и был тем самым ее никому не известным любовником. Литвинова, наверно, с ним порвала, он ее убил. Правда, сам способ убийства немного отличается. Литвиновой он просто горло перерезал. Как сказал опер, который этим делом занимался, «от уха до уха». А остальных убил аккуратно, прямо с хирургической точностью. Так мы его и назвали – Хирург.

– Ну, это можно объяснить тем, что первое убийство было совершено в состоянии аффекта – как уж вышло. А остальные – хладнокровно и обдуманно. Может, по его мнению, так красивее. Да и потом, мало ли что за эти… два… За эти два года в его патологической башке случилось?

Иван посмотрел на часы и ужаснулся. Завтрак в компании аналитика-маньяковеда неприлично затянулся. Но перед уходом он задал еще один вопрос, который давно его интересовал:

– Григорий Андреевич, а почему маньяки в основном мужчины?

– Встречаются и женщины. Но вы правы, мужчин во много раз больше. Женщины, которые убивали бы полового партнера из садистских соображений… Мне такие не попадались. Теоретически женщина, конечно, может убить мужчину в момент полового акта и получить от этого удовлетворение, но серийно… Ведь посмотрите, мужчине-маньяку нужен не просто половой акт, а насильственный половой акт, он хочет мучений своей жертвы. Убийство – это уже конечный аккорд. А можете вы себе представить женщину, которая нападает на мужчин в темных закоулках, насилует, мучает, а потом убивает? Обычно женщины-садистки либо находят себе мужчину-мазохиста и живут с ним к взаимному удовольствию, либо дают выход своим наклонностям в смежных, так сказать, областях. Становятся, к примеру, педагогами.

– Точно! – Иван даже засмеялся от неожиданности. – У нас была такая. Химичка. Когда она кого-то ругала, оскорбляла, видно было, что испытывает высшее наслаждение.

– Да, таких хватает. А вот просто патологические убийцы среди женщин встречаются, хотя их все-таки намного меньше, чем мужчин. Почему? А по двум причинам. Во-первых, ответная реакция психики на стресс у женщины чаще всего бывает пассивной. А во-вторых… Вы знаете, Ваня, женщины вообще сходят с ума реже, чем мужчины. Они более устойчивы – как с психической точки зрения, так и с физической, и устают мужчины быстрее. Сама природа позаботилась, чтобы женщина была более прочной. Ведь она должна выносить, родить, выкормить и воспитать ребенка. Мужчине же, – Китаев добродушно усмехнулся, – как это для нас ни обидно, природа отвела роль одноразового материала. А если еще вспомнить, в каком мире мы живем… У каждого свой запас прочности, и кто знает, когда ваша система безопасности даст сбой.

Китаев подошел к Ивану поближе и протянул руку:

– Идите, Ваня, вам ведь уже давно пора, правда? Знаете, вы на редкость благодарный слушатель. Да и человек приятный. Заходите, когда захотите. И не только по делу… А если маньяка своего поймаете… Когда поймаете, приносите его мне, в картотеку.

В кабинете дым стоял – хоть топор вешай. Иван подошел к окну и открыл форточку.

– Что, Зотыч, сорвался? – злорадно поинтересовался он.

– Не говори, Вань! Таких заморочек набросали – не то что закуришь…

– По барину и говядина.

– Спасибо, ты настоящий друг, – хмыкнул Зотов. – Ты откуда?

– Да вот, беседовал с маньячным специалистом.

– С Китаевым?

– С ним. Ты его знаешь?

– Немного. Сталкивались в том году по одному делу. Помнишь, думали, что маньяк, а оказалось, киллер такой хитрозадый. Китаев и подсказал. Интересный мужик, кстати.

– Да… Я теперь тоже маньяковед, разве что не такой квалифицированный. Он мне целую лекцию прочитал.

Иван уселся за стол, все еще чувствуя сытую расслабленность. Работать не хотелось. Мысли текли лениво, не спеша.

Сейчас бы в отпуск… Хоть на недельку. Поехать бы с девчонками куда подальше. Где тепло и солнышко. Сосед вот на Канары ездил… Да где нам, дуракам, чай пить! Разве что в Сочи, в санаторий. Во-во! Сейчас там мерзко и сыро.

Иван прекрасно понимал, что все это пустые бредни. Отпуск был в сентябре. А отгула «с процентами» ждать придется бог знает сколько. Их, отгулов неиспользованных, уже столько скопилось, что он и счет им потерял. К тому же Иван как типичный трудоголик уже через несколько дней блаженного ничегонеделания начинал томиться и думать о работе.

Робкий, какой-то хилый солнечный луч пробрался в кабинет, и сразу стало ясно видно то, что в пасмурной хмари или при электрическом свете не так бросалось в глаза: трещины в потолке, облупившаяся краска на стенах, паутина в углах и вековая пыль на беспризорном фикусе, который Костик перевез со старого места работы.

– Хоть бы Костик скорей вышел, баобаб свой полил да вымыл, – Алексей будто прочитал его мысли.

– Ага, а кто б еще пришел паутину смести и потолок побелить!

Ответить Зотову помешал телефонный звонок. Он снял трубку и тут же протянул Ивану:

– Следователь твой тебя хочет.

– Логунов, – Иван дотянулся до трубки.

Хомутов, поминутно «экая» и повторяя «это самое», поведал, что у него только что была Наталья Фролова, соседка Ремизовой, и что все по нулям. Девчонки хоть и жили вместе, но в жизнь друг друга особо не вникали, так что ничего полезного узнать не удалось.

С Валевского Хомутов взял пока подписку о невыезде. Алиби у него нашлось, но уж больно хиленькое: был в кино, и даже билет с оторванным контролем имеется, но ни кассир, ни контролер его не вспомнили, выйти после начала сеанса и доехать до проспекта Просвещения он вполне успевал. Что касается предыдущих убийств, он вообще не помнил, где был и что делал. Знакомство с Колычевой и Литвиновой категорически отрицал, что еще предстояло проверить. Ко всему прочему, Валевский горько плакал, бил себя кулаками в грудь и утверждал, что Ремизову страстно любил – и это неприятно напомнило Ивану о Самохвалове. Что же касается знакомых Литвиновой, связанных с медициной, Хомутов сказал, что об этом можно не беспокоиться: все чисто.

В свою очередь Иван рассказал Хомутову о беседе с Китаевым.

– Значит, это самое, маньяк. А зачем, по-твоему, она вообще в тот дом пошла? – спросил Хомутов.

– Да мало ли! Могла, например, подъездом ошибиться. Там указателей квартир нет, а подъездов много. В принципе можно проверить, хотя это и муторно. А могла идти зачем-то к людям, которые ее не знали и не ждали. Разве так не бывает?

Хомутов согласился, что бывает.

– В конце концов, – Иван начал злиться, от утреннего благодушия не осталось и следа, – у нее в этом доме мог жить любовник, который, узнав о смерти подружки, взял и затихарился.

– А не многовато у нас получается тайных любовников? – хмыкнул Максим и повесил трубку.

Иван зашипел, как паровой утюг. Следователь раздражал его все больше и больше. До этого они работали вместе по двум делам, когда Хомутов еще только осваивался в роли следователя. Он и тогда уже был противным, но, по крайней мере, признавал опыт Ивана и не лез на рожон. А теперь вот осмелел. И обнаглел. Хотя ни ума, ни профессиональных навыков не нажил. К тому же Максим, похоже, был энергетическим вампиром. Не один человек жаловался, что после общения с ним начинает болеть голова и скачет давление. Разговаривая с Хомутовым, Иван обычно старался представить, что стоит за стеной льющейся воды, а еще складывал в кармане фигу и мысленно посылал его по известному адресу.

Иван принципиально решил сегодня маньяком больше не заниматься. И других забот полно. Он подшил в папки несколько бумажек и принялся сочинять «донесения агентов» по заказным делам, предназначенные свидетельствовать о том, что следствие все-таки ведется, хотя всем давно уже было ясно: вестись оно будет до скончания века.

Сочинение липовых доносов так увлекло, что Иван даже не услышал телефонного звонка.

– Вань, тебя опять твой ненаглядный. Соскучился! – Алексей точно скопировал злорадную ухмылку, которой его приветствовал Иван, войдя в прокуренный кабинет.

Тяжело вздохнув, тот взял трубку.

– Это я опять. Вань, тут у нас, э-э-э… свидетель объявился. Сам. Бывают в жизни чудеса!

– Ужа ужалила оса, – Иван машинально продекламировал детский стишок. – Свидетель чего?

– Ну, не совсем свидетель… Там, это самое, на Кузнецовской, на первом этаже мужик живет, он сам ничего не видел, а вот жена видела. Говорит, э-э-э… в начале четвертого утра из подъезда вышел мужчина.

– А что ж она сразу не сказала?

– А ее тогда дома не было. Она дежурной в метро работает, в полпятого уже ушла. Ну, и лифтом, разумеется, не пользовалась. А на работе – сердечный приступ, э-э-э… отвезли в больницу. Она и видела-то его только потому, что ей уже ночью плохо было, выходила, это самое, на кухню лекарство пить. Муж ей только сейчас рассказал, что в их подъезде случилось, не хотел волновать. Она про мужика и вспомнила. А муж мой телефон, это самое, как-то узнал и позвонил. Вань, съездишь к ней?

– Съезжу, – ответил Иван, прощаясь со своим намерением не заниматься сегодня больше этим делом. – Куда?

– В Мечниковскую, э-э-э… кардиология.

– А что так? Это же другой конец города!

– Да кто их знает. Сейчас, кажется, везут не туда, где ближе, а туда, э-э-э… где места есть.

Иван вышел на улицу и остановился, размышляя о дальнейших действиях. Хомутов сказал, что до четырех часов в больнице тихий час. Можно было бы, конечно, помахать удостоверением и нарваться на скандал, но не хотелось.

«Надо же, тихий час!» – Иван был уверен, что теперь в больницы проходит кто хочет и когда хочет.

Забарахлившую («заболевшую»!) «жульку» сегодня пришлось оставить в гараже – итог влета в поддужную ямищу. Иван уже почти смирился с тем, что ездить по питерским дорогам без риска влететь в колдобину можно только на танке. Он решил дойти до Финляндского вокзала пешком и там сесть на автобус.

Остановившись на мосту, Иван с удовольствием закурил. Подзабытое за столько пасмурных дней послеобеденное солнце делало панораму нереально красивой. Он смотрел, как Нева несет свои тяжелые свинцовые воды к заливу, и чувствовал, что его наполняет удивительная смесь радости, восхищения и гордости, разливающаяся теплом по всему телу. Так было всегда, когда он любовался картинами своего города.

Иван любил Петербург горячо и благодарно. Он мог сколько угодно ругать питерский климат, грязь на улицах и бандитские разборки, но совершенно не выносил, когда это делал кто-то другой. Он знал родной город, как свою квартиру, с детства полюбив бродить по его улицам, сидеть на прибрежных спусках, стоять на ажурных мостиках, глядя на величественный и неизменный бег воды. Ему доставляло удовольствие находить описанные Пушкиным, Гоголем или Достоевским дома, заходить в их мрачные дворы и подъезды. Все, что было связано с Петербургом, особенно всякие безобразия и нелепости, он принимал близко к сердцу, будь то прорыв плывуна в метро или, к примеру, дурацкие переименования улиц. В общем, Питер был для Ивана не просто родным и любимым городом – он был давним, надежным другом, свидетелем побед и поражений, утешителем в беде.

Вот и сейчас, вдыхая влажный речной воздух, глядя вдаль на череду мостов, на маленький пыхтящий буксир, спешащий к Гавани, Иван почувствовал, что к нему возвращается уверенность в себе.

Лучи заходящего солнца резвились в оранжевых стволах сосен. Краснопесчаные дорожки утонули в воде. Прохожие тщетно выискивали клочок посуше, на который можно было бы перепрыгнуть. Путь от проспекта до больницы больше походил на форсирование водной преграды. Иван с ужасом подумал, что придется плыть. Отличаясь сравнительно неплохим здоровьем, он не переносил мокрых ног. Это означало немедленную простуду со всеми вытекающими последствиями.

Более или менее удачно преодолев трамвайное кольцо, Иван пристроился в хвост толстой тетке с двумя сумками, которая, похоже, направлялась туда же, куда и он. Несмотря на внушительные габариты, тетка ловко высматривала островки суши и перепрыгивала на них, даже не очень сильно разбрызгивая воду. Следуя в кильватере, Иван добрался до ворот больницы, всего только два раза нырнув в лужу. Ботинки, кажется, выдержали.

После длительных поисков наконец обнаружился нужный корпус, один из многих, похожих, как однояйцевые близнецы. Самым интересным было то, что никто из встречных, даже те, у кого из-под пальто выглядывал белый халат, не могли толком сказать, куда надо идти. Похоже, каждый знал только свою территорию, а тем, что находится в соседних корпусах, интересовался мало.

Иван за всю свою жизнь в больнице лежал всего однажды. После несчастного случая в детстве ему приходилось бывать там только для того, чтобы навестить родных или друзей. Мечниковская казалась ему самой ужасной из всех, где только довелось побывать, – здесь умер отец.

Иван разделся в крохотном гардеробчике, который стерегла краснорожая тетка, уверенная, что все посетители приходят сюда только для того, чтобы мешать ей читать газету. Поднявшись по обшарпанной лестнице на второй этаж, попетляв по не менее обшарпанным коридорам, он нашел нужную палату, открыл дверь и, ошеломленный, застыл на пороге.

Здесь обитала добрая дюжина женщин, большей частью пожилых. В спертом воздухе стоял пчелиный гул – пациентки переговаривались между собой, кто-то слушал радио, у кого-то на кровати сидели родственники. В одном углу медсестра делала укол, в другом устанавливали капельницу. Ивану почему-то вспомнилось, как в детстве он ездил с бабушкой на Московский колхозный рынок, где высоченный потолок, каменные полы и плиточные стены создавали странную, ни на что не похожую акустику.

Палата была угловой и поэтому достаточно светлой и холодной: из плохо заклеенных окон сильно сквозило. Пахло лекарствами, несвежим бельем, немощной плотью. Вездесущий больничный запах, который так сильно врезался Ивану в память – вместе с пауками, вылезающими из щелей в полу, комковатым киселем и полутемным рентгенкабинетом, куда мама, маленькая и хрупкая, несла его на руках через больничный двор, потому что все санитары куда-то вдруг таинственно исчезли…

Иван поинтересовался у выходящей из палаты сестры, где кровать Кирсановой, и подошел к худенькой пожилой женщине в байковом халате, которая сидела, накинув на колени плед, и вязала крючком что-то белоснежное, кружевное.

– Елизавета Андреевна? Здравствуйте, я из милиции. Моя фамилия Логунов.

Иван положил на тумбочку большое краснощекое яблоко. Он с детства привык, что в больницу идти с пустыми руками не стоит, пусть даже к незнакомому человеку. Когда болеешь, все воспринимается совсем по-другому. Любой посетитель – дорогой гость, а самый пустяковый гостинец не просто подарок, а драгоценный дар, потому как знак внимания.

– Ну что вы, спасибо большое! – женщина порозовела от удовольствия. – Не стоило. Садитесь, пожалуйста.

Иван поискал стул, не нашел и присел на край кровати.

– Елизавета Андреевна, ваш муж сообщил нам, что в ночь на семнадцатое февраля вы видели мужчину, который выходил из вашего подъезда.

– Да. Я не знала, что произошло. Вася – это мой муж, он только вчера мне сказал. Не хотел волновать.

– Расскажите, пожалуйста.

Кирсанова убрала в тумбочку вязание, которое до сих пор держала на коленях, сложила пальцы в замок и слегка нахмурилась, вспоминая. Иван тем временем положил блокнот на колени и вытащил ручку.

– Вы знаете, я полночи сегодня не могла уснуть, все думала об этом. Какой все-таки ужас! Живет-живет человек рядом, а потом раз – и нет его. Будто и не было… Я девушку эту, Марину, совсем не знала. Видела, конечно, часто. И одну, и с мужчинами. Но даже не разговаривала с ней ни разу. Сейчас ведь с соседями по дому мало кто общается. Разве что бабки-дедки. Или детки. Ну, или кто на одной площадке живет, да и то не всегда. Каждый в своей норке, – Елизавета Андреевна тяжело вздохнула. – Голубчик, вы не возражаете, если я прилягу? Что-то не по себе стало.