Текст книги "Одним ангелом меньше"

Автор книги: Татьяна Рябинина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 20 страниц)

– Девушка, – Иван шагнул к ней, доставая удостоверение, – а к вам разве наши сотрудники не заходили?

– Может, и звонили, но я не слышала. Я только что встала. А что случилось?

– На вашем этаже, на лоджии, вчера вечером убили девушку, высокую блондинку. Где-то в районе девяти часов. Вы ничего не слышали? Все-таки ваша квартира к лоджии ближе всех.

Девушка испуганно прикрыла рукой рот.

– Ну конечно, я ее видела. Примерно в четверть десятого. Внизу у входа. Если это она.

– Вас как зовут?

– Евгения.

– Женя, вы разрешите нам войти?

– Да, разумеется, заходите. Только у меня не убрано…

Иван со следователем вошли в квартиру. Женя прикрыла дверь в комнату с незаправленной постелью.

– Проходите на кухню, присаживайтесь. Я сейчас чайник поставлю.

– Не надо, Женя, не беспокойтесь. Лучше расскажите все по порядку.

Девушка одернула длинный свободный свитер и села на табуретку.

– Я пришла вчера около девяти, как раз была реклама перед новостями по первому каналу. Я обычно сразу телевизор включаю, – неуверенно начала она, заметно волнуясь. – Знаете, я в больнице работаю, отдежурила свою смену, сутки, и еще полсмены за другую сестру. Так устала, из головы совсем вылетело, что дома хоть шаром покати. В холодильнике. Ну а есть-то хочется. За полторы… полтора… В общем, в больнице толком не поешь, разве что чай с бутербродами. У нас там так готовят, что лучше не рисковать. Вот я и пошла в круглосуточный супермаркет, тут рядом. Спустилась по лестнице, лифт ведь не работает. Подошла к двери, а тут входит девушка, высокая, выше меня, волосы светлые, длинные, распущенные. Она без шапки была. Я лицо плохо разглядела, там ведь темно, свет только со второго этажа. Пальто на ней было длинное, кажется, коричневое. Это она?

– Да, она. Значит, это было в четверть десятого? – Иван начал было опять рисовать рожицы, но одернул себя.

– Примерно. Я пока собралась, пока деньги достала, пока спустилась… Так вот, когда я сошла с крыльца, мне навстречу шел мужчина. Кажется, от подъезда. Наверно, зашел, увидел, что лифт не работает, и пошел на лестницу.

– Сколько времени прошло, как девушка вошла? – спросил следователь.

– Мало. Может, минута или чуть больше.

– Описать его можете?

Женя прикусила губу и задумалась.

– Я его не рассмотрела совсем, он быстро прошел. Да и свет был только из одного окна. Ну… невысокий. Для мужчины, я имею в виду. Как вы примерно.

Следователю, на которого посмотрела свидетельница, сравнение пришлось не по вкусу.

– Это средний рост, – сухо сказал он.

Женя пожала плечами.

– Пусть средний. Он был в темной длинной куртке, кажется, с капюшоном. А на голове темная шапочка. А может, это просто волосы темные были, не знаю.

– Лицо совсем не рассмотрели?

– Совсем. К тому же он отвернулся в сторону.

– А в руках у него что-нибудь было?

Женя снова задумалась.

– Нет, кажется, не было. В одной руке точно ничего. А вторую мне плохо видно было. Может, у него через плечо что-то висело.

Она говорила медленно и смотрела как будто сквозь Ивана.

– Женя, вы хорошо себя чувствуете? – спросил он.

– Да, нормально, – смущенно улыбнулась девушка. – Понимаете, я, когда сильно устаю, не могу уснуть. Хочу спать, а уснуть – никак. Приходится принимать снотворное. Рогипнол. А после него голова чужая. И вообще вся как манная каша. Я потому и звонок ваш, наверно, не слышала – спала, как сурок.

Иван поймал себя на мысли, что свидетельница ему нравится. Такая милая, заспанная. Чем-то напоминает Аленку, когда та утром выходит из своей комнаты, зевает, тянется. Раньше он обязательно постарался бы встретиться с этой Женей… в другой обстановке.

«Я теперь платонический эстет, – подумал Иван. – Только смотрю на красивых женщин – и все».

Мысль о том, чтобы завести интрижку, казалась ему просто странной. Другие так поступают, искренне полагая, что мужчина имеет право «налево», и не видят в том ничего дурного, но он любит Галю, и приключения ему просто ни к чему.

– А мужчина этот, как вы думаете, молодой был или пожилой? – оторвался от своих заметок следователь.

– Не старый, точно. Но и не пацан. Мог быть и молодой, и средних лет.

– А потом что было? Вы сходили в магазин – и?..

– Ну, я не сразу туда пошла. Поговорила минут десять с одной знакомой, она с собачкой гуляла. В супермаркете еще журналы полистала. Там на чеке время есть, когда я расплачивалась. – Женя вытащила из хозяйственной сумки скомканную бумажку и расправила ее. – 21.45. Так что к дому я где-то без десяти подошла, поднялась пешком… – тут она нахмурилась. – Подождите, я не сообразила… Вы ведь сказали, что ее убили на лоджии. Но я ведь через лоджию проходила, там не было… никого. Значит, ее убили позже, не около девяти, а около десяти?

– Ее спрятали за дверь. Скажите, когда вы выходили, дверь была открыта?

– Нет, это я ее открыла. У нас замок где-то с месяц назад сломали, а на новый все никак не скинемся. Но я точно помню, что дверь закрывала. А когда шла обратно, она была распахнута. Я хотела закрыть, но руки были заняты. Понимаете, у нас дверь перекосилась, очень тяжело открывается и закрывается. Если до упора открыта, то одной рукой так просто не закроешь. А у меня яйца в сумке были, ну я и оставила как было.

– Спасибо, Женя. Вы нам очень помогли. – Следователь поднялся и направился к выходу, Иван за ним. – Если что-нибудь еще вспомните, позвоните. Хотя… Дело-то не я буду вести.

– Мне позвоните. – Иван, уже почти стопроцентно уверенный, что дела об убийстве Колычевой и Ремизовой объединят и свалят на их голову, протянул Евгении визитку.

– Логунов Иван Николаевич, – взяв ее, прочитала Женя. – А может, все-таки чаю? Или кофе?

– Да нет, спасибо, нам пора.

Выходя на лоджию, Иван оглянулся. Евгения стояла в дверях и смотрела ему вслед.

… – У нее даже имя такое же противное, как и она сама, – Юля Ремизова! Нос к небу, патлы по ветру – вот я какая, замечательная! Смотрите все! Кто вы по сравнению со мной?!

– Машенька, успокойся. Тебе нельзя так волноваться.

– Мне уже все можно! Господи, ну зачем, зачем меня спасли? Какой кретин вызвал эту чертову «Скорую»? Ну скажи, зачем мне теперь жить?

– Не знаю… Всегда есть зачем.

– А мне незачем!

– Маша, ну нельзя же так. Это, наверно, со всеми хоть раз в жизни да бывает. Нет таких, кого ни разу в жизни любимый человек не бросал.

– Да?! А много таких, кого любимый человек бросал за неделю до свадьбы, да еще на седьмом месяце беременности?

Маша почти кричала, крупные слезы катились по щекам, стекали по шее на подушку.

– Уйди, пожалуйста! Не надо меня жалеть! Нет, подожди. Посиди со мной немного… Ты знаешь, ведь это был мальчик. А я так хотела мальчика…

– Маша, как это случилось?

– Не знаю. Просто вдруг стало очень плохо. Я сознание потеряла, наверно. Не помню. Я ведь так хотела этого ребенка. А теперь у меня никого не осталось. Кроме мамы.

– А что все-таки произошло? Или тебе неприятно об этом говорить?

– Да мне уже все равно. Я же сказала – приятельница увела. Мы с ней работали раньше вместе, в страховой компании. Я оттуда ушла, а она осталась. Как-то раз забежала ко мне на работу, а у меня Влад сидел. Ну и… вот. Он ей приглянулся, а уж своего она не упустит. Не знаю, как там все у них за моей спиной шло. Короче, Влад пришел… Представляешь, я как раз свадебное платье примеряла! Пришел и говорит: «Прости, но я люблю Юлю». Я так и села. «Ты понимаешь, – говорит, – что я не могу теперь на тебе жениться? Не хочу врать – ни тебе, ни себе. А ребенка я признаю своим, буду помогать…»

– И что ты сделала?

– А что я могла сделать?! Выставила его на хрен. А знаешь, что самое смешное? Что Юлька его тоже выставила. Туда же. «Хватит, – сказала. – Побаловались, и будет. Или ты думал, что я за тебя замуж выйду?»

– А ты откуда знаешь?

– А она мне сама сказала. Прикинь, позвонила, так и так, говорит, извини, конечно, что так вышло, но очень он мне понравился, не удержалась, да и сам он не возражал. Я говорю: «Юля, но ты же знала, что у нас скоро свадьба, что я ребенка жду!» – «Ну и что? – отвечает. – Это же не значит, что он твоя собственность!»

– Милая девочка…

– Не говори! Стерва та еще. Понимаешь, Влад, конечно, сволочь, но… Он все-таки мужик, а мужики, извини, все одинаковы. Но эта… Как я ее ненавижу! Своими руками бы задавила! Не из-за Влада даже. На черта мне такая дешевка, которую первая попавшаяся блядь уведет. Но ведь это из-за нее мой маленький умер!

И Маша заплакала снова…

Все это так живо промелькнуло передо мной, когда на том конце провода назвали имя похожей на Ладу блондинки. Юля Ремизова… Та самая? Страховая компания… Маша Пелевина тоже работала когда-то в страховой компании. Неужели бывают такие совпадения?

Она умерла через три дня от сильного кровотечения. Стояла жара, в воздухе носился тополиный пух. К ночи несколько дней подряд собирались тучи, гремел гром, но дождя так и не было… Маша умерла, умер ее неродившийся ребенок. А Юля Ремизова жила себе дальше, спокойно перешагнув через досадную помеху на пути.

С Машей мы были знакомы с детства. Ходили в один детский сад, вместе играли во дворе, бывали друг у друга в гостях. Учились, правда, в разных школах. Мы не были друзьями, просто хорошими знакомыми. Но с ней ушел кусочек прошлого, какая-то часть меня… Все это казалось таким ужасным, таким несправедливым. Неужели этой самой Ремизовой все сойдет с рук? Неужели она будет продолжать идти по трупам, уверенная в своей безнаказанности, как и Лада, растоптавшая меня? Неужели никто не остановит ее?

Кроме того… Если Лада считает ее своей частью, то, убив Ремизову, я получу ее силу и смогу дольше бороться с Ладой. Ей понадобится больше времени, чтобы оправиться от удара и снова начать тянуть меня к себе, в бездну. И тогда мне снова придется искать Ее воплощение, чтобы почувствовать горячую кровь на руках, посмотреть в тускнеющие глаза…

Сотрудники фирмы начали выходить из подъезда – рабочий день закончился. Пора! От долгого стояния в будке ноги давно окоченели, голос сел – очень кстати!

– Можно попросить Юлию Ремизову?

– Я слушаю вас…

…Она не успела ничего сказать, даже удивиться. Не успела ничего понять. Приоткрыла рот, уродливо выпучила глаза – и все. Главное – точно и сильно пережать сонную артерию. Достаточно одной, левой. Мозг реагирует моментально. Несколько секунд человек еще в сознании, но не сопротивляется, его будто парализует. А потом – глубокий обморок. Артерия под пальцами, кровь бьется в руку – часто-часто, сердце изо всех сил пытается спасти умирающий мозг.

Приподняв тяжелую волну волос, я освобождаю кровь от уз тела. Она алая, праздничная, бьет фонтанчиком – как родничок. Сколько ее бежит по жилам! Она уходит – и вместе с ней уходит жизнь. Лицо бледнеет, становится тонким и удивительно красивым – таким, каким никогда не было при жизни. Как будто вместе с кровью из тела ушла вся подлость, низость, вся грязь…

Конечно, проще было бы убить ее в лифте – как ту, у парка. Но, по закону подлости, лифт не работал. Отложить, подождать другого случая? Кто знает, когда он подвернется, этот случай? Не насторожится ли Ремизова, когда поймет, что ее разыграли? Следить? Но это небезопасно. Если до сих пор мне везло, еще не значит, что так будет вечно. Полагаться только на удачу – уподобиться этой самой Юле. Меня могли видеть еще в тот раз. Конечно, было поздно, темно, но все равно кто-то мог заметить, что я иду за той женщиной, запомнить. Мне казалось, что кругом никого нет, но тогда мир вообще казался мне пустыней.

Удивительно, как легко это оказалось сделать. А ведь сейчас не было никакой черноты в глазах и прочего. Преднамеренное, хладнокровное убийство… Наверно, курицу зарезать было бы тяжелее. Человек, красивая молодая женщина, она могла бы любить, быть любимой, дарить радость, дарить жизнь. Но она дарила радость только себе – за счет страдания и даже жизни других. Теперь с этим покончено.

В ее сумке лежал красный блокнот. На последней странице адрес. Блокнот придется выбросить, где-нибудь подальше отсюда. Интересно, не записала ли она адрес еще где-нибудь? Впрочем, это уже неважно.

Ну что, Лада, как поживаешь?

Следуя замысловатой траектории, по стене полз таракан. Он то быстро бежал вниз, то останавливался, будто задумавшись, потом вдруг круто менял курс и медленно, как одышливый старик, карабкался вверх. Иван покачивался на стуле и следил за тараканом.

«Вот так и мы мечемся – вверх-вниз, а толку…»

Он завидовал сыщикам из детективов. Влезут в одно дело и мусолят его до победного конца. А когда их, дел этих, у тебя только «живых» десяток, а «дохлых» вообще полный сейф? Ведь надо хотя бы вид делать, что по «глухарям» работа ведется. Они, «дохлые», на шее будут висеть до морковкина заговенья, пока сами случайно не раскроются или срок давности не истечет. А может, и вообще не раскроются никогда. Самое милое дело, когда какой-нибудь бандюган расколется и пару-тройку старых «висяков» на себя возьмет. Правда, по закону подлости, обычно эти дела пылятся в чужом сейфе. Конечно, один за всех и все такое, всем ура, но… А уж про текущие дела и говорить не хочется. Попробовал бы какой-нибудь сочинитель детективов писать десяток книг одновременно.

Дела действительно объединили – тут не надо быть пророком, экспертиза подтвердила идентичность способа убийства. Принял дело молодой следователь Максим Хомутов, которого Иван просто не переваривал. Из огня да в полымя. По сравнению с ним Чешенко был просто душкой.

Уехав с Просвещения, Иван успел побегать еще по трем делам, держа в уме четвертое, вернулся в родной кабинет, сочинил пару бумажек по убийствам в Лахте и на Черной речке и теперь прикидывал: успеет ли перекусить или сразу ехать к матери Ремизовой. Без Костика, его неофициального подмастерья, приходилось совсем туго. Зотов обещал съездить в страховую компанию, но только по бартеру и когда освободится. У него и своих дел по горло. Вот и сейчас он сидел, зарывшись в бумаги, и набирал на компьютере какую-то справку.

Таракан шлепнулся наконец на пол и быстро-быстро побежал за сейф.

«Что они только тут жрут?» – подумал Иван.

– Леш, как ты думаешь, чем у нас тут тараканы харчуются? – спросил он у Зотова, который наконец послал бумагу на печать. – У нас вроде, кроме кофе и сахара в закрытых банках, ничего нет.

– А они, сволочи, все лопают, что откусить могут. Бумагу, например. Бумаги у нас навалом.

Зотов озабоченно заглянул в принтер, зажевавший лист.

– Ты посмотри, Вань, какая зараза! Я тебе так скажу, принтеры из всей оргтехники – самые зловредные твари. Они любят только хозяина, и то когда он к ним с лаской. Любят, когда с ними разговаривают, как с детишками. А чужих вообще не признают. Пока к тебе не привыкнут – работать не будут.

– Ну и что?

– А то, что это бобровский принтер. Наш ведь в ремонт увезли. Вот и мучайся теперь. А у тебя печатает?

– Ни черта!

– Во! Ну, солнышко, будь дружком, напечатай дяде бумажку, – замурлыкал Алексей, запихивая в капризную машину новый лист.

В конце концов принтер сжалился, Зотов убрал отпечатанный лист в папку, собрал дела в сейф и собрался уже уходить, но остановился.

– Вань, а фотографии птички вашей новенькой готовы?

– Да, – Иван вытащил из конверта несколько снимков, – только что забрал.

Зотов разглядывал фотографии, и на лице его все сильнее проступало недоумение.

– Слушай, а ведь мордашка мне знакома. Не она сама, конечно, а вот похожа на одну девчонку. Тоже покойницу.

– Она на Колычеву похожа, которую у парка Победы убили. Тоже сонную артерию порезали.

– Да нет, Колычеву вашу я не видел. А вот была у меня несколько лет назад некая Лада Литвинова. «Глухарик». Так вот одно лицо с этой куколкой.

– И что там было? – спросил Иван, записывая на листке фамилию и имя.

– А ей тоже горло перерезали, только не сонную, а от уха до уха, вспомнишь – вздрогнешь. У нее же дома. У них там фамильная реликвия была – набор хирургических инструментов какого-то предка, так скальпель пропал. Видимо, имей горло и распороли. Мы тогда еще удивлялись, не проще ли было нож взять, у них на кухне целый набор висел швейцарский, от самых маленьких до меча-кладенца.

– Скальпелем, говоришь?! – Иван не поверил своим ушам. – И что? Так там ничего и не накопали?

– Видишь ли, девчонка наркотой промышляла. Держала такую сеть, прямо наркобарон, даже соседи из безопасности заинтересовались. Хотя сама – ни-ни. Впрочем, так чаще всего и бывает: кто торгует, не потребляет.

– А не проверяли случайно ее знакомых медиков? Все-таки скальпель…

Зотов обшарил карманы в поисках зажигалки, не нашел и засунул сигарету обратно в пачку, отказавшись от протянутого Иваном коробка спичек.

– Нет, Вань, я курить бросаю. Зажигалки нет, вот я и вспоминаю, а то ведь могу автоматом закурить.

– Не проще ли сигареты с собой не таскать? – удивился Иван.

– Не проще. Я могу у тебя попросить или в ларьке купить. Ну так вот, – вместо сигареты Алексей бросил в рот леденец, – медиков проверить как-то не додумались. Вернее, проверяли сначала, но на другой предмет, наркоманский, кто ее снабжать мог. Это уже потом ее поставщиков накрыли. Что касается самого убийства, Синицкий, ну следователь, знаешь его, так он на другое ставил. У этой самой Литвиновой был какой-то таинственный дружок, которого никто никогда не видел, хотя все это тянулось с давних пор. Ее мать рассказывала, что как-то случайно услышала разговор по телефону. Мол, прежде чем завязывать какие-то серьезные отношения, она должна обрубить старые хвосты. Нашли мужика, за которого она вроде замуж собиралась, рекламщик из Москвы. По его словам, тоже выходило, что у Литвиновой была какая-то многолетняя занудная связь, с которой она никак не могла покончить. Как раз в тот день, когда ее убили, она с ним по межгороду разговаривала и клятвенно обещала немедленно все похерить. Мало того, именно во время разговора кавалер был у нее дома. Мы тогда на уши встали, но этого загадочного хахаля так и не нашли. Прямо тайны мадридского двора.

– А почему я об этом впервые слышу?

– Да ты в отпуске был. Если хочешь, я тебе дело достану. Старый труп – лучше новых двух. Думаешь, один тип работал?

– Возможно. – Иван рассеянно запустил пятерню в волосы и стал похож на задумчивого ежика. – Три похожие девчонки, и все три с перерезанным горлом. Да еще скальпель. Правда, первая убита дома и не так аккуратно.

– Может, она действительно первая была? – Зотов снова сел за свой стол. – Если это серия, то должен быть отличительный признак, по которому убийца выбирает свои жертвы. В нашем случае – внешность. Может, это и есть тот самый загадочный кавалер Литвиновой? Представь, она с ним порвала, а он осерчал – и…

– Логично, Ватсон. Если так, тогда понятно, почему она была убита у себя дома.

Иван вскочил и возбужденно заходил по кабинету. Зотов забросил в рот еще один леденец и продолжил:

– А потом наш злодей рехнулся и начал мочить похожих девчонок. А может, он и раньше был психом, и поэтому Литвинова решила его бросить.

Иван остановился у окна и присел на подоконник.

– Леш, тут что-то не так. Между убийством Литвиновой и убийством Колычевой прошло, как ты говоришь, несколько лет. А между Колычевой и Ремизовой – меньше трех недель.

– Может, у него ухудшение наступило. А может, были еще трупы, да хорошо спрятанные. Надо будет «потеряшек» проверить.

– А потом он вдруг перестал их прятать?

Иван понимал, что наскоком тут ничего не решишь, надо сесть и хорошо подумать. По Ремизовой еще почти ничего нет. Надо торопиться, а как, если на контроле сверху два заказных. И тоже торопят, хотя всем ясно, ничего там не светит: и киллеров уже давно черви жуют, и до заказчиков, как до неба.

– Хорошо, – сказал он. – Давай исходить из того, что у нас имеется очередной маньяк, который убивает красивых блондинок, похожих на Барби. Слушай, а может, он просто эту куклу ненавидит?

– Не смешно! До чего я маньяков не люблю! Никогда не знаешь, где он в следующий раз выскочит. Не приставишь же к каждой блондинке охрану. И поймать такого можно разве что случайно. Если бы он еще в одном районе тусовался, а то одна в центре, другая в Московском районе, третья – вообще в Шувалове.

– А главное, его приметы – сказка! – Иван приоткрыл форточку и жадно вдохнул сырой холодный воздух. – Средний рост, среднее сложение, темная куртка. У меня тоже темная куртка и все остальное.

Он замолчал, глядя, как проспект переходит женщина в снежно-белом пальто. С ума сошла! В такую погоду – и в таком наряде. Да в нем только в «мерсе» кататься!

– Ладно, Лешик, ты мне Литвинову эту поищи и в страховую фирму поезжай, а я смотаюсь к мамаше Ремизовой, потом дело полистаю. Видать, судьба нам в нем вместе копаться.

Иван сидел за столом, зарывшись в дело об убийстве Лады Литвиновой. Рядом лежало дело Марины Колычевой и несколько бумажек по убийству Юлии Ремизовой. В кружке исходил паром крепкий кофе. Этой самой кружкой, подаренной Галей на Двадцать третье февраля, Иван не уставал любоваться. С одной стороны – страшнейшая лиловая харя, с другой – надпись изящным шрифтом: «ВАНЬКА – БАРМАГЛОТ». Леше и Косте Иван строго-настрого запретил прикасаться к раритету и держал кружку в сейфе среди оперативных дел.

«Галя, Галя…» – вздохнул Иван.

Еще час назад он позвонил домой, попросил прощения за утреннюю сцену и предупредил, что задержится.

– Ну что ж, – бесцветным голосом сказала Галина. – Я набрала в прокате страшилок и буду смотреть. Если усну, то ужин на сковороде.

Страшилки – это был плохой знак. В хорошем настроении Галя предпочитала комедии и детективы, в грустях – мелодрамы, а страшилки были признаком едва сдерживаемой ярости. Он вспомнил лицо жены сегодня утром – обиженное, недовольное. Когда она злилась, то становилась похожей на разъяренную кошку, сверкающую зеленющими глазами.

Неожиданно перед глазами появилось другое лицо – немного испуганное или растерянное, чуть припухшие со сна глаза, нежные губы, едва заметные веснушки. И грудным голосом: «А может, все-таки чаю? Или кофе?»

«Женя… Евгения…»

Иван будто пробовал имя на вкус. И тут же оборвал себя: «Ты что, Логунов, сбрендил? Займись лучше делом!»

Делом… делами… А в делах-то не было ничего, что дало бы хоть какую-то зацепку. О том, что у Литвиновой есть тайный кавалер, знали многие, но, похоже, она прятала его, и очень ловко. Все ее наркотические завязки проверили досконально вместе с наркоманским отделом. Да и в целом Зотов, кажется, сделал все, что мог. По крайней мере, Иван не мог вытянуть из материалов ни одной стоящей идеи.

Что касается Колычевой, там тоже все было глухо как в танке. Самохвалова с извинениями отпустили. На прощание он обещал Чешенко всевозможные неприятности, но вряд ли того можно напугать чем-нибудь подобным. Еще раз прошерстили записную книжку, проверили всех знакомых, всех тех, с кем она общалась по долгу, так сказать, службы, но никаких результатов это не дало.

Удалось выяснить, что одна из дежурных по станции метро «Парк Победы» около половины двенадцатого выходила по каким-то своим надобностям и заметила Колычеву у автоматов. Она разговаривала по телефону достаточно долго и была очень взволнована. А потом ушла в сторону парка. Неизвестно, где она провела три часа до своей гибели. И еще. По словам Самохвалова, выходило, что они должны были встретиться у станции метро «Парк Победы» в десять вечера. Это что же получается, Колычева проторчала там, под дождем, полтора часа? У этой станции маленький вестибюль, там даже присесть негде. Куда-то уходила? Сидела на мокрых скамейках?

А отсутствие следов борьбы? Женщина, не больная и не пьяная, входит глубокой ночью в лифт неизвестно с кем, и этот неизвестно кто ее без всяких проблем сначала душит, а потом режет? Кого можно не испугаться и без опаски поехать вместе в лифте? Ребенка? Все дети в это время спят, да и вообще это из ужастиков: дитя-убийца. («А Галка смотрит страшилки!»)

Хотя… Сейчас такие детки пошли!

Иван допил кофе и снова включил кипятильник – в банке еще оставалась вода.

Итак… Женщину? Но эксперты установили идентичность способа убийства, а Литвинову, похоже, убил неизвестный бойфренд. Самохвалов утверждает, что за Колычевой шел мужчина. И Женя («Женя…») видела мужчину. Или этот мужчина был ни при чем, а Ремизову убил кто-то другой? Больше мужика никто не видел. Ничего удивительного – немного охотников на ночь глядя гулять по жуткой лестнице. Так, что еще? Можно не испугаться старика. Или парочку. Или… знакомого.

Снова здорово! А знакомых-то мы прочесали. И у всех почти – надо же! – алиби. А у кого алиби нет, нет и мотива. А алиби можно и сочинить. А мотив может быть и тайным. Приехали… Цирк на палке!

Светильник под потолком противно пищал. Наверно, скоро перегорит. Иван выключил общий свет и зажег настольную лампу. Круг света упал на фотографию Ремизовой. Он снова вспомнил, как приехал к матери Юлии…

Пожилая женщина, закутанная в пуховый платок, усталые, больные глаза. Альбом с фотографиями на столе.

– Знаете, я была в морге. Мне сказали, надо официально опознать. Хотя у нее и были документы. Что с ней сделали!

Женщина сидела за столом и пристально разглядывала свои руки. Вдруг она резко подняла глаза.

– Я всегда, каждый день ждала, что с Юлей случится что-то ужасное. Вот оно и случилось.

– Почему, Анна Степановна?

– Как вам объяснить? У Юли было… Есть комплекс неполноценности, а есть наоборот. Когда-то психолог, у которого мы были, назвал это комплексом излишней полноценности. Завышенная самооценка.

– Мания величия?

– Нет. Мания величия – это уже психиатрия, ненормальность. А то, что у Юли, – просто особенности личности. Ведь комплекс неполноценности не психическая болезнь, так и это…

Мать Юли надолго замолчала. Казалось, она вспоминает что-то очень тяжелое. Иван осторожно дотронулся до ее руки – женщина чуть заметно вздрогнула.

– Анна Степановна, я не совсем понимаю. Расскажите, Пожалуйста, подробнее.

– Юля была до абсурда уверена в себе. Знаете, когда в меру – это хорошо. Но она искренне считала, что окружающие по сравнению с ней – просто мусор. Юля была очень способной, одаренной, да и красивой, кто спорит. Все вокруг ею восхищались, хвалили – с раннего детства. Я одна была против этого… восхваления. Но никто меня не слушал.

– Подождите, я так и не понял, почему вы боялись, что с Юлей что-то должно случиться?

– То, что Юля была самоуверенной, не самое страшное. Страшнее, что она была уверена: с ней ничего плохого произойти не может. Наверно, все люди в глубине души до поры до времени в это верят, но те, кто поумнее, все-таки соблюдают элементарную осторожность. А Юля… лезла в любую авантюру, без оглядки. Понимаете, ей невероятно везло, она всегда выходила сухой из воды. Я этого везения боялась – ведь не может оно продолжаться долго.

Иван подумал, что все жертвы в этом деле с каким-то душевным изъяном. Как будто природа, наградив их красотой, сэкономила на чем-то другом. Он еще не знал, что впоследствии ему не раз придется возвращаться к этой мысли.

– Анна Степановна, вы знаете, с кем дружила Юля, с кем общалась?

– Нет, я знаю только Наташу Фролову, ее соседку. Они еще со школы дружат… дружили. Мы вообще с Юлей редко виделись. Я все время пыталась как-то… повлиять на нее, объяснить, что так жить нельзя, а ее это раздражало. Поступила в университет и ушла из дома. А как отец умер – полтора года, даже больше, – так вообще раза три встречались, и то по делу. Вчера я ей звонила на работу, просила приехать, но…

– Была необходимость? – насторожился Иван.

– Нет. Просто так. Я будто чувствовала что-то… плохое. И вот… – женщина судорожно всхлипнула.

Иван записал адрес, по которому жила Юлия, и собрался уже уходить, как Анна Степановна, не глядя на него, сказала:

– Это глупо, наверно… Не знаю, зачем говорю об этом… вам… Когда я Юлю рожала, на какой-то момент мне стало все равно: что будет с ребенком, родится ли он живой, здоровый или нет – лишь бы поскорее все закончилось. Я как будто тогда отказалась от нее…

Анна Степановна замолчала. Иван тоже молчал, не зная, что сказать на это, и поэтому решил, что лучше будет распрощаться и уйти.

Он заехал к Наталье Фроловой, но на звонок никто не открыл. Соседка сказала, что Наташа должна скоро вернуться, а Юлю она не видела уже два дня. Иван ничего не стал объяснять, но, в нарушение всех правил, вручил соседке повестку к Хомутову и попросил передать ее Наталье, когда та вернется.

Кое-что интересное наковырял Зотов, но как использовать это интересное, Иван придумать не мог.

Примечательных моментов было три. Во-первых, у Ремизовой был красивый красный блокнот, в котором она делала рабочие записи. Блокнота в сумке убитой не было, не оказалось его и в рабочем столе. Однако вспомнить, был ли блокнот днем, никто не смог.

Во-вторых, один из сотрудников рассказал, что за несколько дней до происшествия, в тот момент, когда Ремизовой в офисе не было, позвонил какой-то мужчина со странным голосом – высоковатым, но охрипшим – и поинтересовался именем и фамилией служащей компании, высокой красивой блондинки в коричневом пальто. По его словам, он на днях обсуждал с этой девушкой вопрос о страховании имущества и должен был с ней связаться, но потерял визитку. Сотрудник имя и фамилию назвал – ведь это не домашний телефон или адрес, которые сообщать категорически запрещается.

В-третьих, последние полгода Ремизовой без конца названивал мужчина по имени Влад – так он просил ей передать. Но Юлия к телефону не подходила, выдумывала всяческие предлоги, а потом и вовсе попросила сказать ему, что уволилась. Одной из сотрудниц она объяснила это сложными взаимоотношениями в прошлом.

Кроме того, выяснилось, что из соображений дисциплины и безопасности все агенты, направляясь по адресам, должны в специальном журнале указывать фамилию и адрес клиента. Но по непонятным причинам агенты об этом очень часто забывали. Никакой записи в журнале девятого марта Ремизова не делала.

В день убийства Юлия ушла из офиса последней, в начале восьмого – так утверждал охранник. По его словам, незадолго до ухода она разговаривала по телефону. О чем был разговор, он не слышал. Вообще сотрудники компании отзывались о Ремизовой скорее положительно, отмечали ее деловые качества. Правда, друзей или даже просто близких приятелей среди сослуживцев у нее не оказалось. Одна из женщин нехотя сказала, что «Юля была слишком самоуверенной, самовлюбленной, что ли».

Звонки, звонки…

Иван чертил на листе бумаги одному ему понятные линии и стрелки, рисовал кружки и квадратики, ни на секунду не переставая напряженно размышлять.

Первый звонок… Про Влада Валевского первичную информацию удалось собрать быстро. Теоретически мотив для убийства у него был – оскорбленное самолюбие, ревность и тэ дэ. И по приметам подходит. Но как это связать с убийствами Колычевой и Литвиновой? Вот если бы сначала он убил Ремизову, а потом всех остальных, на нее похожих…