Текст книги "Одним ангелом меньше"

Автор книги: Татьяна Рябинина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 20 страниц)

Костик съездил на проспект Металлистов, где Лысенко был прописан, и пообщался с его матушкой. Выяснилось, что в ночь на семнадцатое Толик домой явился под утро, но, что странно и вопреки обыкновению, трезвый. Он долго сидел в ванной и, что уж совсем невероятно, сам выстирал всю свою одежду. Какую одежду? Черные джинсы, свитер, белье. Да, и куртку – темно-синюю, с капюшоном. Весь порошок извел.

Насчет девушек мать Лысенко ничего определенного сказать не могла. Были какие-то подружки, так, ничего серьезного. Некоторых она даже видела, но Колычеву по фотографии не узнала.

– Ты знаешь, Вань, – оживленно рассказывал Костик, – она с такой радостью его сдала! Где бывает, когда приходит. Как в эту «Альгамбру» чертову проехать, разве что чертеж не нарисовала. Единственный сыночек, чадушко, но достал, похоже, дальше некуда. Думаю, она спит и видит, как бы его снова усадили. Потом-то, конечно, будет плакать, писать в колонию письма, носки вязать, но это потом.

В этой «развлекушке», как выяснилось, Толик проводил большую часть дня. Играл в бильярд на деньги, причем играл мастерски, чем зарабатывал «на сигареты». «На жизнь» он зарабатывал как-то иначе, но явно не в фитнесс-клубе, где числился сторожем и иногда появлялся покачаться. В этот самый клуб, кстати, ходила и Колычева.

– Вот его тачка, – кивнул Костик на серый «Форд». – Значит, он здесь.

Они вошли в полутемный вестибюль и остановились, оглушенные грохотом и выстрелами: стайка чумовых подростков оживленно атаковала игровые автоматы. Дюжий детина в камуфляже почему-то песчаного оттенка посмотрел на них настороженно, но не шевельнулся. Центр открылся недавно и был еще демократичен, не дойдя пока до той грани, за которой подобные заведения или превращаются в закрытые клубы, или тихо умирают.

– Скажите, пожалуйста… – Иван повернулся к охраннику, но Костя его опередил.

– Эй, где тут бильярд? – нагло спросил он, цыкнув зубом.

– Вот туда, пожалуйста, за угол, – с подобострастным полупоклоном поспешно ответил парень.

– Видал? – подмигнул Костик.

В бильярдной было темно и накурено. Лампы горели над столами, да тускло светился бар в углу. Из невидимых динамиков нудно долбил на одной ноте какой-то бесконечный рэп. Сочно щелкали шары, ударяясь о борта, кто-то матерился с досады. Окон в помещении не было, но Ивану показалось, что они есть и за ними идет такой же серый и бесконечный, как и музыка, дождь.

Они подошли к бару. Бармен, худой светловолосый парень, поправил белую в черный горошек бабочку и посмотрел вопросительно.

– Толик здесь? – вполголоса спросил Иван.

– Пианист?

– Почему пианист? – удивился Костик.

– Ну, не знаю. Если вам нужен Пианист, то он здесь, за последним столом. А если кто другой, то не знаю.

Кличка так не вязалась с качком Толиком, что Иван засомневался, но, присмотревшись, увидел в круге света быкообразный силуэт.

– Да, – шепнул Костик, – за таким надо отряд СОБРа посылать на танке, а не нас двоих на твоей тележке. Ты хоть ствол взял?

– А то! Не бойся, справимся.

Лавируя между столами и натыкаясь на невидимые в полумраке недовольные фигуры, они подобрались к крайнему столу. Лысенко стоял к ним боком, разглядывая кий. Его партнер уныло копался в бумажнике.

– Анатолий Лысенко? – спросил Иван, доставая корочки. – Уголовный розыск. Вам придется проехать с нами.

Толик замер. Его обезьянья челюсть недоуменно отвисла.

– Зачем? – наконец выдавил он.

– Надо выяснить кой-какие обстоятельства. Пройдемте, – Костя взял его за локоть.

Услышав волшебное слово «пройдемте», Толик стряхнул с себя оцепенение, а заодно и Костика. Взревев, он опрокинул стол – Иван еле успел отскочить – и бросился в темный угол за баром.

– Стой! – Иван выхватил из кобуры «ПМ», но тут раздались выстрелы.

Невидимый в темноте народ загомонил, завизжала женщина, что-то упало и разбилось. Нырнув за перевернутый стол, Иван оглянулся и увидел, что Костик сидит на полу, привалившись к барной стойке, прижав руку к плечу, а сквозь его пальцы течет кровь.

– Гад! Пальто испортил, – пытаясь усмехнуться, простонал Костик. – Вань, со мной ничего, бери его.

– Звони в «Скорую» и в милицию, живо! – крикнул Иван бармену, присевшему за стойку.

К досаде Ивана, середина бильярдной была хоть и плохо, но все же освещена и Толик видел его из своего угла, а вот он Толика – нет.

– Включи свет!

Бармен, прижимая к уху трубку, на карачках пополз к выключателю. Иван выглянул из своего укрытия и тут же нырнул обратно: снова загремели выстрелы. Если бы хоть знать, что там у него и когда патроны кончатся!

Больно резанув по глазам, вспыхнул свет. Лысенко выстрелил еще раз, рванул какую-то дверь и исчез за нею.

– Что там? – осторожно пробираясь к двери, крикнул Иван.

– Подсобка, – бармен наконец показался из-под стойки.

– Выход есть?

– Нет.

– Окна?

– Нет. Только в туалете маленькое. Он в него не пролезет.

В бильярдную наконец-то соизволил заглянуть песчаный охранник. Лезть под пули ему явно не хотелось. Оценив обстановку, он что-то зашептал в портативную рацию.

– Эй, ты! Ну-ка, помоги ему! – Охранник тупо смотрел на Ивана. – Ну что уставился, как баран? Милиция!

Откуда-то донесся звон разбитого стекла и мощный рык, за ним последовали яростная ругань и грохот. Похоже, Толик колотил ногами по стене.

– Застрял! – ухмыльнулся осмелевший бармен. – Полез в окно и застрял.

Перекрывая рэп и вопли Толика, с улицы донесся вой сирены. Грохот усилился, потом что-то грузно свалилось.

– Застрял, говоришь? – Иван вышел в коридор и по стенке двинулся к туалету. Там было тихо. Сильным ударом ноги он распахнул дверь и, сплюнув, опустил пистолет. В туалете никого не было. Рама крохотного окошка, вырванная с мясом, валялась внизу, на асфальте.

Пробежав через коридор и бильярдную, Иван выскочил на улицу. Серый «Форд» отчалил от тротуара как раз в тот момент, когда с противоположной стороны подъехали два милицейских «уазика».

– Ушел, гад! – Иван вернулся к Косте. – На тачке своей уехал. Ничего, никуда не денется. Сейчас сделаем «всем постам» – и все будет тип-топ. Ты-то как?

– Андрей Васильевич! – Между фразами Чешенко так крепко сжимал губы, что рот превращался в узкую трещину на каменном изваянии, и тогда он напоминал Самохвалову идола с острова Пасхи, одетого в присыпанный перхотью пиджак по моде десятилетней давности. – И когда же мы начнем говорить правду, позвольте спросить?

– Я говорю правду, – сглотнув слюну, ответил Самохвалов.

Следователь молча протянул ему лист бумаги. Это были показания жильца из соседнего подъезда, который возвращался домой около двух ночи и видел, как Самохвалов садится в машину.

– Что скажете?

– Я… – глаза Самохвалова заметались, как напуганные светом тараканы. – Я… Я выходил. Я выезжал. Я доехал до угла и вернулся.

– Значит, вы не были в ночь на семнадцатое февраля на Кузнецовской? Подумайте хорошо.

– Нет!

– Тогда посмотрите это.

Согласно заключению экспертизы на подошвах ботинок Самохвалова присутствовали частицы песчано-гравийной смеси, идентичной той, которая использовалась при ремонте покрытия тротуара у подъезда Колычевой. Убийца, заходя за ней в подъезд, не мог миновать засыпанную щебнем яму.

– А что, больше нигде в городе ямы не засыпают? – взвился Самохвалов, отбрасывая заключение.

Чешенко аккуратно и неторопливо вложил листок в папку и в упор посмотрел на Самохвалова. Он ничего не говорил, только смотрел, словно видел сквозь него обшарпанную стену. Андрей закусил губу и так сжал кулаки, что ногти впились в ладони.

– Ну? – через некоторое время поинтересовался Чешенко.

– Да, я был там. Утром. Заехал, чтобы отвезти Марину на работу.

– Андрей Васильевич, яму засыпали после обеда. А вы с девяти утра до семи вечера были у себя в офисе. Исключая то время, когда ездили к Бергеру. Придумайте что-нибудь поинтереснее.

Самохвалов молчал. На его лбу выступили крупные капли, он дышал тяжело, словно только что пробежал стометровку. Наконец он открыл рот, явно собираясь что-то сказать, снова закрыл – и тут его словно прорвало:

– Да, да, я был там, был! – он говорил быстро, задыхаясь, и глаза его лихорадочно блестели. – Был там, ночью. Но я не убивал ее, поверьте мне! Я прошу вас, поверьте, я не убивал Марину! Вы можете не верить, но я любил ее, я не мог ее убить. Я…

Андрей запнулся и зарыдал – страшно, с надрывом. Чешенко налил из графина стакан воды. Самохвалов выпил воду, захлебываясь и стуча зубами о край стакана. Вздохнув глубоко, он продолжал, уже спокойнее:

– Я сказал ей по телефону, что между нами все кончено, что я не хочу ее видеть. Она плакала, просила не бросать трубку, хотела приехать и все объяснить. Вы же знаете, вы знаете про нее… Потом мне стало страшно. Я боялся, что она… что-нибудь сделает с собой. Я бы себе этого не простил. Я звонил, но… Тогда я решил поехать к ней, просто чтобы убедиться, что с ней все в порядке, может, поговорить спокойно. Но ее не было дома. Было уже начало третьего. Я сидел в машине. Долго сидел. Я решил дождаться ее. И вот увидел, как она идет. Хотел уже выйти, окликнуть ее, но увидел, что за ней идет мужчина.

– С ней или за ней?

– Наверно, все-таки за ней. Но тогда мне показалось… Я подумал…

– Понятно, что вы подумали, – кивнул Чешенко. – Продолжайте.

– Я сидел и смотрел на ее окна. Но они так и не зажглись. Тогда я развернулся и уехал. Вот и все.

Чешенко быстро записал услышанное и поинтересовался, как бы между прочим:

– А почему вы не говорили этого раньше? Не успели придумать?

– Вот поэтому и не говорил, – устало и безразлично ответил Самохвалов. – Вы бы все равно не поверили.

– Логично, – согласился следователь. – Только после вашего железобетонного вранья сейчас все это звучит еще менее правдоподобно. Ладно, допустим. Покажите, где вы стояли.

Он протянул Самохвалову панорамный снимок, сделанный с противоположной стороны улицы, и тот показал на край троллейбусной остановки. От этого места до подъезда было метров тридцать.

– Снова мимо, уважаемый. Если вы стояли именно в этом месте, то из-за кустов ничего не смогли бы увидеть.

– Хорошо! – сдался Самохвалов. – Я вышел из машины и стоял почти у самого подъезда. Но когда увидел, что Марина… не одна, спрятался за угол. А потом вернулся в машину.

– Сделаю вид, что верю, – покачал головой Чешенко. – Можете описать мужчину?

– Кажется, он был одного роста с Мариной, – неуверенно начал Самохвалов. – Во что-то темное одет. Мне плохо было видно.

– Худой, толстый, молодой, старый?

– Не знаю. Средний… Вы понимаете, каково мне сейчас? Ведь это из-за меня все! Если бы не я, она не бродила бы где-то ночью. А если бы я окликнул ее, зашел за ней в подъезд, она была бы жива! И ребенок! Ведь это был мой ребенок. Или… нет?

– Распишитесь. На каждой странице, – словно не слыша его, сказал Чешенко и кивнул конвоиру: – Можете забирать.

Не успел Самохвалов дойти до двери, как зазвонил телефон.

– Черт! – выслушав, сказал Чешенко. – Тащите его сюда!

Эта девушка встретилась мне совершенно случайно. И совершенно неожиданно. Она стояла у журнального стенда на Сенной и лениво перелистывала яркие страницы. Так же лениво поставила журнал на место и пошла по направлению к Садовой. Пройдя мимо, девушка скользнула по мне равнодушным взглядом – так же как и по всем без исключения встречным. На лице ее читалось такое чудовищное самодовольство, такая любовь к себе, замечательной, и уверенность в своей красоте, что мне стало не по себе. Но самым ужасным было то, что она как две капли воды походила на Ладу. Та, у парка Победы, была гораздо старше. Такой Лада стала бы годам к тридцати. Но эта… Эта была Ее ровесницей или даже чуть моложе.

Те же вьющиеся светлые волосы. Те же надменно прищуренные серые глаза под тонкими бровями вразлет. Те же высокие породистые скулы… И та же жесткость, стремление во что бы то ни стало подчинить жизнь себе, схватить ее за горло!

Мне надо было зайти на рынок, сделать кое-какие покупки и ехать на Лиговский к отчиму. Он опять болел, несколько дней уже не выходил из дома. Вчера вечером позвонил и пожаловался, что кончаются продукты. Конечно, с моей стороны было просто свинством так забросить старика, все-таки он один растил меня с детских лет. Прости, папа, но придется тебе немного подождать.

Ноги уже сами спешили за девушкой. Она шла победным шагом, высоко подняв голову, и будто не замечала жадных взглядов, которыми ее провожали мужчины. Как странно… Ту мне пришлось искать по всему городу, затратив столько сил и времени. А эта встретилась сама. Когда она мне уже не нужна.

Какая все-таки безликая красота! Стандартная красивая кукла. Как можно полюбить такую? Лада ведь всегда, с первого класса, была просто хорошенькой куколкой. С такой же кукольной душой.

Любовь зла? Но это не любовь, это болезнь. А как еще сказать, когда человек захватывает тебя целиком, берет в плен душу? Когда нет сил бороться? Когда видишь, что любимая недостойна не только любви, но и просто доброго слова, но ничего, ничего не можешь с собою поделать? Ах, если бы мы любили только достойных! Она будет издеваться над тобой, унижать, а ты закроешь на все глаза. Пусть унижает, пусть изменяет, но только не прогоняет совсем. Быть хоть частицей ее жизни. Обожаешь ее – и ненавидишь. Ненавидишь ее. Ненавидишь себя. И знаешь, что не сможешь уйти. Потому что как бы ни было плохо с ней – без нее будет хуже во сто крат.

Как, ну как избавиться от этого? С Ней ушло все: надежды, мечты, радость жизни. Вся моя теперешняя жизнь – сплошная боль, боль воспоминаний. И ненависть. К той, что убила во мне душу, ведь моя душа была всегда с Ней. Лады нет. Она умерла. Как легко было убить Ее – гораздо легче, чем жить теперь.

Но Лада оказалась сильнее. Она живет где-то рядом, в каком-то соседнем мире. Она приходит, воплотившись в похожих на Нее девушек, таких же красивых, сводящих с ума своим телом, с холодным стальным взглядом.

Вот она идет. Походка от бедра, коричневое пальто развевается, волосы струятся по плечам, по спине. Еще несколько минут назад мне было легко и спокойно, и даже память, никогда неспящая память, не могла заставить меня страдать так, как раньше. Но почему тогда так гулко бьется сердце, почему кровь шумит в висках?

Девушка вошла в подъезд. Черная вывеска с золотыми буквами: «Гарант-L». Прошло полчаса, час, но она так и не вышла. Работает в этом самом «Гаранте»? Что-то не давало мне уйти, забыть.

Прошло несколько часов. Давно стемнело. Наконец она вышла и направилась в сторону метро. Пойти за ней? Несколько минут колебаний – и наконец решение. Нет, сейчас она мне не нужна. Главное, я знаю, где ее можно найти.

Спешный забег по магазинам, давка в метро, радость отчима и его жалобы на здоровье, на «страшные цены», на скуку и одиночество… Мысли о девушке, так похожей на Ладу, – как будто фоном всему. Сон – зыбкий, тревожный. «Где тебе справиться со мной!» – смеялась Лада. Полная луна пробивалась сквозь занавески и смеялась вместе с ней…

Не составило большого труда выяснить по справочной телефон страховой компании «Гарант-L», а потом позвонить туда и, прикинувшись рассеянным клиентом, узнать имя красивой блондинки в коричневом пальто. «Наверно, это Юля, – ответили мне. – Юлия Ремизова. Другой похожей у нас нет».

Из трубки повеяло могильным холодом.

«Ну что, – улыбнулась где-то рядом Лада, – ты видишь, нас много. Я не одна. Я здесь, а они – там, у вас. Они – часть меня!»

«Да, ты права. Но я не сдамся. Ты, как могла, убивала меня, мою душу, мою гордость. И мне пришлось убить тебя. Я буду искать тебя в любом обличье. Она умрет – значит, умрет часть тебя. Она считает себя королевой, любимицей судьбы? Так я убью ее в тот момент, когда она будет уверена, что судьба сделала ей очередной подарок!»

Лада испуганно умолкла.

Вот уже два часа следователь мурыжил Толика, снова и снова задавая одни и те же вопросы. Толик краснел, бледнел, потел – ему было плохо. Ну очень плохо. Это вчера он был кум королю и сват министру и наотрез отказывался о чем-либо беседовать. А сегодня его ломало, и он, наверно, стал бы сговорчивей, но только если бы смог взять в толк, о чем же его спрашивают.

– Так где же вы были в ночь на семнадцатое февраля? Точнее, с двух до трех часов ночи?

– У девушки…

– Имя, фамилия, адрес.

– Не знаю. Она проститутка.

– Эта проститутка – ваше алиби, – голос следователя, монотонный, как осенний дождь, казалось, пробивал насквозь череп и мозг.

– Я ничего не сделал.

– Когда вы в последний раз видели Марину Колычеву?

– Колычеву? Я такой не знаю.

– В ее сумке была ваша визитка.

– Нет. Не знаю.

Без тени эмоции следователь достал из папки фотографию и протянул Толику.

– Так бы и сказали. Я ее фамилии не знаю. Эта ходит в клуб, где я… работаю. Ну и познакомились. Дал ей визитку, она обещала позвонить. И продинамила.

– Ее убили. В ночь на семнадцатое февраля.

– Это не я! – заорал Толик, сжимая руками гудящую, как колокол, голову.

– Хорошо, давайте начнем сначала. Где вы были в ночь на семнадцатое февраля?..

– Короче, Павел Петрович, там опять все в пролете. Так и остались мы с Самохваловым. – Иван сидел перед начальником за длинным приставным столом и отчитывался за неделю. – Вроде все сходилось: и знаком Лысенко с Колычевой, и отшила она его, и алиби нет, и даже одежду он сам стирал, чего за ним никогда не водилось. И Самохвалов, если не врет, видел мужика, который за Колычевой шел. Весь в темном. Правда, он отнюдь не среднего телосложения, как Семеныч утверждал, зато у него пальцы длинные и тонкие. Он, между прочим, когда-то был примерным ребенком и музыкальную школу окончил. Потому и кличка у него – Пианист.

– И что? – Бобров по привычке поглаживал лысину.

– Да в том-то и дело, что ничего. Вернее, очень даже чего, но не наше. Стрельбу он, оказывается, затеял, потому что принял нас за бандитов. Теперь ведь, наверно, мода такая у бандитов – милиционерами представляться и корочки показывать. Ну, следователь колол его, колол, а тот в ломке, соображает плохо. Смекнул наконец, что ему мокруху пишут, и поплыл. Он, оказывается, в ту ночь с дружками магазин в Озерках грабанул. Всех сдал, подчистую. Это у них игра такая – кто кого первым заложит. Ну, дружков взяли, те все подтвердили, барахло выдали. Оказывается, у них уже третий налет был, причем сторожу одному череп проломили, до сих пор в реанимации. Вот «разбойникам» радость! Хоть бы премию дали, что ли.

– А одежда?

Иван фыркнул:

– Одежду на всякий пожарный на экспертизу отдали. В общем, оказалось, там все в дерьме, так и не отстирал толком. Где он его столько нашел – ума не приложу. Говорит, упал в темноте.

– Да… – покачал головой Бобров. – Как Константин?

– Ничего, помаленьку. Навылет прошло, ничего не задело. Крови, правда, много потерял. Поваляется еще. Отдохнет. Он там медсестрам глазки строит, героя изображает. Куда ему торопиться. Мне теперь одному под чешенковскую дуду плясать.

Юля посмотрела на часы и начала собирать сумку. До конца рабочего дня оставалось двадцать минут, вряд ли уже появится какой-нибудь клиент. Третий день ей не удавалось оформить ни одного договора, но особой тревоги это не вызывало – временное затишье обычно потом с лихвой компенсировалось днями активной работы.

Девушка подошла к зеркалу, расчесала длинные светлые волосы, расправила воротник кружевной блузки, одернула пиджак и – как всегда – осталась довольна собой. Оставалось придумать, на что употребить вечер. Можно позвонить кому-нибудь из приятелей и пригласить себя куда-нибудь. Можно заехать к одной из подруг. А можно поехать домой, сварить спагетти с карри и шампиньонами, которые она не позволяла себе уже больше месяца, поваляться на диване перед телевизором. Наташа, ее подруга, с которой они вместе снимали квартиру, уехала на пару дней к тетке в Новгород, значит, никто не помешает насладиться покоем и одиночеством.

Юля решила выпить на дорожку кофе. На улице опять стояла промозглая слякоть. Еще утром она промочила ноги, и хотя, придя в офис, сразу надела запасные колготки и переобулась в туфли, весь день ее познабливало. В помещении было прохладно, и сотрудники то и дело грелись чаем или кофе. Вот и сейчас чайник оказался еще горячим. Юля насыпала в чашку кофе, сахар, налила воды и села поближе к батарее.

Настроение было не из лучших – раздражение так и плескалось через край. Для начала опять позвонил чертов Влад, прилипала. Сказали ведь ему, что она уволилась. Да еще, как назло, попал именно на нее, пришлось отшить, и очень грубо. А потом для комплекта нарисовалась матушка и начала прямо по телефону ее отчитывать да воспитывать. Господи, да сколько же можно!

Сколько она помнила себя, мать всегда была если не врагом, то, по крайней мере, недругом. Что бы Юля ни делала, матери не нравилось. Она вообще была какой-то странной. Юлины круглые пятерки, рисовально-танцевально-музыкальные успехи, приводившие родню и учителей в экстаз, – все это мать только раздражало. Она хотела, наверно, чтобы Юля была такой, как все – обычной серой мышью. «Юля, нельзя считать себя лучше других!» А почему, спрашивается, нельзя? Так уж заведено, что одни всегда чем-то лучше, другие хуже, и глупо притворяться, что это не так. Кроме того, мать явно завидовала ее красоте. Когда-то она была, судя по фотографиям, очень даже ничего, но потом совсем перестала за собой следить и превратилась в обычную толстую тетку. И, видимо, ее, Юлина, привлекательность просто выводила мать из себя – как постоянное напоминание о том, чего она лишилась.

Впрочем, все это ерунда по сравнению с мамашиным пунктиком о маньяках и прочих злодеях. Ну прямо как в стишке: «За каждым деревом – маньяки, под каждым стулом – людоед». Туда не ходи, этого не делай! Юля до сих пор помнила истерику, которую мать ей закатила, когда они с Наташкой – это было еще в восьмом классе – ночью после дискотеки поймали частника и приехали домой. Да что с ней может случиться?! Те дуры, которых насилуют во все дырки и режут на мелкие куски, сами в этом виноваты. Насильник – он чувствует жертву, а она не такая.

С ней вообще никогда и ничего не случается, так, мелкие неприятности, вроде порванных колготок, потерянных ключей или кретина Влада. Наташка вон успела сходить замуж и обратно, сделать два аборта и попасть в автокатастрофу. А у нее, Юли, все идет так, как она хочет. Захотела – и окончила школу с золотой медалью. Захотела – и поступила на финское отделение филфака, куда конкурс был сорок человек на место. И окончила университет с красным дипломом. Могла бы и в аспирантуру поступить, да не стала – очень надо всю жизнь книжную пыль нюхать да учить тупиц студентов. Даже взять эту работу в страховом агентстве. Она пришла сюда на втором курсе, работала по полдня, а успевала столько, сколько другим не удавалось за целый день, ну и зарабатывала соответственно. Конечно, это не совсем то, но – Юля была в этом уверена – хорошая работа найдет ее сама, точно так же как и мужчина, достойный стать ее мужем. А пока… пока она брала от жизни то, что хотела.

Телефон зазвонил, когда она мыла чашку. Оглянувшись, Юля увидела, что в офисе уже никого нет. Пока она пыталась согреться, все успели разбежаться.

Может, не подходить? Но что-то заставило ее взять трубку.

Закончив разговор и записав в блокнот адрес, Юля осталась сидеть за столом. Вот это да! Похоже, эти придурки решили застраховаться от всего, вплоть до нашествия инопланетян. Вот только что за Ивановы, которые рекомендовали потенциальным клиентам именно ее? Наверняка за пять с лишним лет были какие-нибудь Ивановы, но Юле эта фамилия ровным счетом ничего не говорила.

Нельзя сказать, что ей особенно улыбалась перспектива на ночь глядя тащиться куда-то на проспект Просвещения. Семь остановок на метро, а потом еще броди там в поисках нужного дома. Сказали, что три остановки на трамвае, но в это время трамвай можно ждать до посинения. А обратно! И вообще, Юля не любила ходить к клиентам на дом. Не боялась, а просто не любила – чувствовала себя обслуживающим персоналом. И деловых таких не любила. Они, видите ли, целый день на работе, так что приезжайте, пожалуйста, к девяти. Надо же, загорелось как! Но что делать, умерла так умерла, схватилась за телефон – надо ехать. Не поедешь – а вдруг клиенты пожалуются начальству. Так можно и с работы вылететь, с этим дела у них обстоят строго, не поможет и отличная репутация. К тому же заработать на контракте можно очень даже прилично, а деньги они никогда не помешают.

Времени было еще вагон, и Юля подумала даже, не заскочить ли домой, но прикинула, что не имеет смысла, все равно придется сразу выезжать снова. Она вышла из офиса, пробежалась по магазинам и уже в половине девятого была на проспекте Просвещения.

Судя по толпе, собравшейся на трамвайной остановке, ждать не имело смысла. И действительно, пока Юля прыгала по скользким ледяным буграм и колдобинам, ни один трамвай ее не обогнал. Она брела, вслух ругая идиотов-клиентов, идиотов-дворников, которые отродясь не чистили тротуары, и идиотов-архитекторов, спроектировавших проспект в виде аэротрубы – ветер дул отовсюду, да так, что перехватывало дыхание.

Номера домов в потемках были еле видны, а прохожие, у которых можно было бы что-то узнать, почему-то упорно шли по другой стороне проспекта. Наконец Юля нашла нужный дом, длинный, как Китайская стена. Указатель квартир висел только на первом подъезде. Она попыталась подсчитать, в каком подъезде может находиться нужная квартира, но сбилась.

«По идее, должна быть здесь», – подумала она и поднялась на крыльцо…

Будильник истошно заверещал, Иван швырнул гранату об пол и понял, что гарантированно встанет не с той ноги. А вставать не хотелось вообще. За окном опять шумел дождь. Внутри его клубилось глухое раздражение. Он злился на погоду, злился на необходимость вскакивать и ехать на работу («Господи, скорей бы на пенсию!»), злился на зануду Чешенко.

Против Самохвалова все улики – косвенные. И адвокат недаром деньги гребет лопатой. А следователь, наплевав на все логические доводы, механическим голосом, похожим на визг напильника по стеклу, все уговаривает Самохвалова признаться, пока не поздно. А он не признается. Адвокат его на суде вытащит. И прав будет. Иван чувствовал, что Самохвалов тут ни при чем и вину его доказать не удастся. А следователь и не собирается ничего доказывать – ему и так ясно, что Самохвалов врет как сивый мерин, и никакой мужчина за Колычевой не шел, а невесту он ухлопал сам. Надо, мол, только поднажать…

«Да в конце концов! – Иван пнул ни в чем не повинный будильник, и тот укатился под диван. – Пусть сам уродуется, если такой умный!»

Раздражение росло, и в конце концов Иван поругался с Галиной, которая, как ему показалось, слишком долго занимает ванную.

Вообще они нередко приносили домой свои негативные эмоции. Разряжаться на работе ни тот ни другой возможности не имели и поэтому срывались друг на друге. Происходило это обычно громко, с криками и слезами. Однажды Иван принес домой переснятый на ксероксе «листок гнева» с мерзкой крысищей и надписью готическим шрифтом: «В порыве гнева смять и швырнуть в угол!» В тот же день смятый плакат угодил ему в лоб. Выплеснув эмоции, они бурно мирились. Аленка уже давно привыкла к подобным эксцессам и, услышав из своей комнаты, что гроза стихает, выходила к ним со словами: «Наругались? Помирились? Тогда давайте пить чай!»

Иван не мог не понимать, что каждая такая ссора, вроде бы проходящая бесследно, тем не менее оставляет на их с Галей отношениях крохотный, незаметный рубчик. И кто может сказать, что будет, когда этих рубцов станет слишком много? Но безопаснее ли копить все темное в себе, не приведет ли это в конце концов к взрыву? Иван не знал. И все же он чувствовал себя виноватым, а от этого злился еще больше.

Не успел он войти в кабинет, как задребезжал телефон. Голос Боброва звучал мрачно.

– Ваня, срочно давай на Просвещения, там еще одна красотка с перерезанной глоткой. Если это он, дело будем брать себе. Машина ждет.

Иван чуть было не зарычал, как тигр. Серия? Все-таки другой конец города. Самохвалов в Крестах парится. Да нет, мало ли красоток с перерезанной глоткой. Авось не наша.

Но красотка оказалась «их». Молодая блондинка с перерезанной чем-то тонким и острым сонной артерией.

Накануне днем в подъезде сломался лифт. Лестница – просто рай для преступников – проходит отдельно от квартир, выход к которым и к лифту с нее через лоджии. Даже вход на лестницу не из подъезда, а с другого крыльца. Свет горит только на двух этажах – втором и седьмом. Двери на лоджии на всех этажах, кроме девятого, закрыты на замки. Если на такой лестнице на тебя нападут, можешь бежать и орать хоть до самого чердака – никуда не денешься, никто не услышит, а если и услышит случайно, то не выйдет. Иван в который раз подивился дурости архитектора, придумавшего подобный проект.

Убитую утром обнаружил на лоджии того самого, незакрытого, девятого этажа один из жильцов. Он вышел прогулять собаку, которая вдруг забеспокоилась и попыталась ринуться за распахнутую настежь дверь. Жилец заглянул за нее и увидел девушку, которую как тюк поставили в угол и прикрыли дверью. Кирпичная стена на высоте человеческого роста была залита кровью. Строители лоджию изрядно перекосили, к тому же цемент выкрошился, образовав ямку, поэтому кровь не растеклась по полу, а собралась лужей в углу. В темноте мимо могло пройти сколько угодно людей и ничего не заметить, если, конечно, им не пришла бы в голову мысль закрыть дверь.

В сумке погибшей нашли документы на имя Ремизовой Юлии Александровны, семьдесят шестого года рождения, ключи, деньги. На пальцах несколько колец, на шее золотая цепочка с подвеской в виде рыбки. И опять никаких следов борьбы, сопротивления. И опять чистое, не забрызганное кровью лицо.

Эксперты закончили работу и уехали, труп увезли. Дежурный следователь, который только и ждал момента, когда отдаст дело в производство и пойдет домой спать, спросил Ивана, что он об этом всем думает. Тот растерянно пожал плечами и коротко рассказал об убийстве Марины Колычевой.

– Значит, не того взяли… – то ли спросил, то ли заключил следователь.

– Посмотрим еще, что эксперты напишут, но, судя по всему, почерк идентичный. Кроме того, девчонка похожа на Колычеву как сестричка.

– Маньяк?

– Не исключено. Убили ее вроде здесь – крови больше нигде нет. Что обход?

– Ничего. Как всегда.

– Но к кому-то же она шла.

– Никто никакой Ремизовой не знает.

Они вышли с лоджии в коридор, ведущий к лифтам. Вдруг дверь одной из квартир открылась, и появилась девушка с мусорным ведром в руках. Она с любопытством посмотрела на незнакомых мужчин и пошла к мусоропроводу. Следователь заглянул в список. Эта квартира была отмечена как неопрошенная.