Текст книги "Чжунгоцзе, плетение узлов (СИ)"

Автор книги: Татьяна Никитина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 14 страниц)

– Хорошо! – резко отозвался Юньфэн. – Хорошо, – он разорвал свой отчет и бросил обрывки на пол. – Пусть будет, как ты говоришь. Пусть. Но не потому, что я беспокоюсь из-за людей за воротами и не потому что испугался глупых бессмысленных угроз, не потому, что не вижу смысла в честном отчете. Просто я боюсь за тебя.

– За меня? – удивился Нежата. – Почему за меня-то? Что со мной может произойти?

– Просто… а, не важно, – Юньфэн махнул рукой. – Давай лучше чай будем пить, наконец.

***

На следующий день круговорот чиновников завертелся снова, и Юньфэн с кислым видом принимал подарки, вздыхал, кивал. Его репутация честного человека была принесена в жертву постыдному обычаю этого лживого племени и глупому призыву Чжайдао помогать людям. Помогать людям! Он злился на детское простодушие этой идеи. Если бы она принадлежала кому-то другому, если бы ее так настойчиво не высказывал Чжай-эр, он бы махнул на нее рукой. Какие люди? Зачем им помогать? Зачем вообще все это? Зачем он променял спокойную прекрасную жизнь в тихом городке на тяготы дороги, на общение с неприятными, хитрыми и наглыми людьми?

Когда за последним посетителем закрылась дверь, Юньфэн без сил лег на кровать, даже не сняв туфли. Наверное, после болезни он еще недостаточно оправился. Или эти неприятные встречи, действительно, были так утомительны?

Юньфэн проснулся от того, что кто-то тихонько скрипнул дверью комнаты. Нет, он просто почувствовал присутствие братца Не и открыл глаза.

– Юньфэн-сюн? Я опять тебя разбудил? – огорчился Нежата.

– И что ты предлагаешь делать с этим добром, Чжай-эр? – вместо ответа усмехнулся Юньфэн, приподнимаясь на локте, и указал на сложенные в кучу подарки чиновников: серебряные слитки, заколки из красного сандала и рыбьей кости, нефритовые и яшмовые подвески, чашки цинци и черные, поблескивающие желтоватым «кроличьим мехом»…

– Отдать людям.

– На всех явно не хватит.

– Знаешь, я молился и… в общем, думаю, Господь пошлет на нашем пути именно тех, кто особенно нуждается. А если нет, значит, Он преподаст урок нам самим.

– Иногда тебя просто невозможно слушать. По твоим словам, как ни поверни, во всем заключается смысл, все приносит пользу.

– Но ведь так оно и есть! – горячо откликнулся Нежата.

– Хм… ладно. Ты что, сам собираешься туда пойти?

– А как же еще?

– Давай пошлем Саньюэ. Он отлично умеет пристраивать вещи в закладных лавках и неплохо ладит с людьми. Честно говоря, я не хочу, чтобы все эти оборванцы толпились вокруг тебя, ныли и клянчили… Тебе неполезно такое видеть.

– Мне-то неполезно? – рассмеялся Нежата. – Да я сам такой же нищий оборванец. Я прошел по моей родной земле с севера на юг пешком и точно так же питался подаянием и ничем от них не отличаюсь. Тоже ведь человек, как и они все.

– Ты не такой, как они, и я тебя не пущу, – твердо сказал Юньфэн. – Пусть идет Саньюэ.

– Как хочешь, – вздохнул Нежата и поспешно вернул в кучу подарков изящную шпильку, инкрустированную перламутром.

– Скажешь, во мне нет человеколюбия? – хмыкнул Юньфэн и взял в руки оставленное Нежатой украшение. – Она тебе нравится?

– Да, она красивая, – согласился Нежата.

– Хочешь взять себе?

– Не-ет, зачем мне? – покачал головой Нежата. – Когда я вернусь домой, она мне точно не понадобится. Разве что подарить лисичке. Если еще встречусь с ней.

– Ты так хочешь вернуться… – тихо сказал Юньфэн.

– Там мое место, мой мир, мое предназначение…

– А если я отправлюсь с тобой?

– Тебе будет трудно, – вздохнул Нежата и улыбнулся. – Разве ты сможешь питаться травой и черствым хлебом? Уж не говорю о том, что тут твоя семья, о которой ты должен заботиться.

– Я вовсе не хотел никакой семьи, разве моя вина в том, что так получилось?

– Хотел или не хотел, а так сложилось и ничего нельзя изменить, – развел руками Нежата. – Да я ведь еще не сейчас… я вообще не знаю, смогу ли вернуться. Просто надеюсь…

– Тебя так тяготит мое общество?

– Вовсе нет, Юньфэн-сюн! Ты мой лучший друг. У меня никогда не было такого близкого человека, как ты. Мои наставники… это совсем другое. Ты… – он помолчал немного. – Ты самый лучший. Но… – он опять запнулся. – Все так непросто!

Какое-то время они сидели молча, перебирая и перекладывая эту груду мелочей, потом Юньфэн проговорил:

– Выпьем чаю?

– М-м, – кивнул Нежата и присел у жаровни, разводя огонь.

Покинув Лоян, Юньфэн и Нежата отправились прямиком в Чанъань. Мэнгу, от передового отряда которых их спас злобный лесной дух и Тайфэн, отправивший духа в Юду, прошли севернее, обойдя Лоян, в сторону Сычуани. Думать об этом не хотелось. Страшно было представить, куда повернут войска мэнгу после, пойдут ли дальше на юг… Юньфэн беспокоился о матери, жене и дочке, оставшихся в Чанша.

Жители селений, лежащих в стороне от пути войск мэнгу, делали вид, что их не касается и не коснется чужая беда, будто ничего не происходит. Беженцев в Чанъани принимали так же неохотно, как и в Лояне.

– Велишь мне опять брать взятки, чтобы спасти хоть кого-то? – мрачно спросил Юньфэн, обнаружив утром в приемной подарки от самых предприимчивых чиновников и горожан.

– Можешь отсылать их обратно, приложив записку, чтобы отдали это беженцам? – пожал плечами Нежата. – Только как ты проверишь? И вообще… Но это твое дело. Я не могу тебе ничего приказывать, только поделиться своими соображениями.

– А если я выявлю какие-то серьезные нарушения? Преступления? Приму подарки, и должен буду все покрывать?

– Да, об этом я не думал. Понимаешь, у нас все проще…

– Ты вообще, кроме своего монастыря, ничего не видел, что с тебя взять? – махнул рукой Юньфэн. – Попробуем сначала разобраться, кого казнить, кого миловать, – он усмехнулся.

Присланные с утра подарки были отосланы дарителям, а Юньфэн отправился в управу, самоотверженно отдаваясь во власть местных чиновников. Нежата же, не желая сидеть целый день на постоялом дворе, пошел погулять к монастырю Дациэньсы, над которым возвышалась пагода Даяньта. Пагода была очень высокой и от постоялого двора была отлично видна, однако идти оказалось не так-то близко. Добравшись до монастыря, Нежата немного побродил по дорожкам, любуясь садом, и собирался уже возвращаться, как вдруг увидел березы. Он так давно не видел берез, что, можно сказать, забыл об этих деревьях. Белые стволы светились в зеленой тени и казались невероятно трогательными и родными… Нежата, улыбаясь, коснулся гладкой коры, теплой, как кожа. Ему вдруг расхотелось уходить, и он устроился так, чтобы хорошо видеть березки. У них в Мирожском монастыре тоже росли березы, и он с Незнанкой иногда сидел в их тени и следил за тем, как Незнанка процарапывает буквы на бересте. Солнце сквозило в листве, светлые и темные пятна плясали на белоснежной звоннице, едва касались колоколов и исчезали, Незнанка хмурился и выводил: «Блажен муж, иже не иде на совет нечестивых, и на пути грешных не ста, и на седалищи губителей не седе…»

– Но в законе Господни воля его и в законе Его поучится день и нощь, – продолжил вслух Нежата.

– Ах, вот ты где, Чжайдао! – на дорожке появился Юньфэн, следом брел Саньюэ. – Ты почему исчез? Так напугал меня!

– Я сказал Саньюэ, что прогуляюсь к этой башне, – Нежата махнул рукой в сторону пагоды Даяньта.

– Тебя так долго не было, – с упреком отозвался Юньфэн. – Я уж думал, тебя опять кто-то похитил.

– Прости, – вздохнул Нежата. – Но можно и так сказать, – он улыбнулся. – Меня похитили воспоминания. Вот эти деревья… Как они называются?

– Это, кажется, хуаму. Чем они тебя так привлекли?

– У нас тоже такие растут, очень похожие. Листья немного другие.

– М-м, – протянул Юньфэн, рассматривая березу. Кажется, он не видел еще в природе этих деревьев. Разве что в саду тестя: он любит всякие диковинки.

– Ты знаешь, у нас пишут на коре хуаму.

– На коре? И книги тоже? – удивился Юньфэн.

– Нет, книги нет, только письма. И когда дети учатся писать, тоже пишут на бересте. Ее нужно снять, потом проварить… – Нежата задумался.

– Чем же на ней пишут? – спросил Юньфэн. Если для Чжайдао это было так важно, он готов был поддержать разговор.

– Процарапывают специальной заостренной палочкой.

– Понятно… – пробормотал Юньфэн, не зная, что сказать. Так они и стояли: Нежата – созерцая березы, Юньфэн – глядя на друга и не понимая, что делать с внезапно нахлынувшими на него воспоминаниями о родном доме, неизмеримо далеком сейчас. Постояв так немного, Юньфэн все же прервал затянувшееся молчание:

– Ты поднимался на Пагоду диких гусей?

– Нет.

– Поднимемся?

Они поднялись на Пагоду. Солнце садилось, и Нежата не мог отвести взгляд от пылающего на западе неба. Там, далеко-далеко за реками, за горами, за степями среди лесов лежала его страна, где в пропитанных ладаном храмах молились Святой Троице, на обедне вкушали Тело и Кровь Христовы, где в книгах заплетали ремни и ветви и писали друг другу письма на бересте…

– Чжай-эр! – позвал Юньфэн, касаясь рукава Нежаты. – Чжай-эр, ты в самом деле сейчас так далеко…

Нежата посмотрел на друга, сначала будто не видя, потом качнул головой, улыбнулся:

– Прости. Наверное, я немного скучаю… Лучше не думать об этом.

– Пойдем, погуляем по городу? Может, тут есть что-нибудь необычное? Какие-нибудь сладости, которые здесь готовят как-то по-особенному?

– Сладости – это хорошо, – согласился Нежата, и они двинулись к выходу.

Но, уходя, Нежата все же обернулся и посмотрел еще раз на светящиеся в сумерках белой корой стволы берез.

[1] Описание этого чудовища взято из книги Бань Кэ «Мифы Древнего Китая».

[2] 1 чжан – 3,33 м, 1 чи – 33,33 см.

[3] Голубиное дерево, давидия (лат. Davidia) – монотипный род растений подсемейства Ниссовые (Nyssoideae) семейства Кизиловые (Cornaceae). Единственный вид – Давидия покрывальная, или оберточная, или обертковая (Davidia involucrata). Они растут в Южной Центральной и Юго-восточной части Китая в смешанных горных лесах.

[4] Помо, «разбрызганная тушь», разновидность живописной техники, создаваемая за счет свободного перемещения туши по поверхности бумаги. Если вы что-то поняли из этого объяснения. В общем, размытая тушь, пятна, формирующие изображение, что-то в этом роде. Этот стиль придмал Чжан Дацянь (1899 – 1983), так что подобное сравнение анахронизм, но…

Глава 12. Сны просяной каши

Цзянчаюйши Ао благополучно выполнил поручение, объехав всю юго-восточную часть Хэнани, и в начале весны первого года Дуанпин вернулся в Линьань.

Все это время сияющая вода Дитайчжицзяна словно по капле проникала в его сердце, солнечными лучами подтачивая опасливое недоверие к чужому и непонятному – к тому, во что верил Чжайдао.

В конце весны Ао Юньфэн получил новое поручение Юйшитая, и отправился с проверкой в уезд Чанша провинции Хунань, так что смог встретиться со своей семьей. Они не виделись полтора года, но его дочке И-эр все еще не дали красивое имя. Сюэлянь очень хотела, чтобы имя придумал Юньфэн, но он слегка растерялся, увидев это толстенькое прыткое существо, и попросил время подумать, сославшись на то, что мало знаком с ребенком.

Однако общение с дочкой у Юньфэна не складывалось: девочка его побаивалась, да и сам он робел в ее присутствии. Зато Нежата неожиданно быстро нашел с И-эр общий язык. Он уже считался практически членом семьи, и вход в женские покои ему разрешался. Так что часто можно было видеть, как он играет с И-эр в мяч, качает ее на качелях, бегает с ней по саду или, взяв на руки, прогуливается по дорожке, с серьезным видом повторяя ее лепет, а она тычет пальчиком в нос то ему, то себе.

Сюэлянь, хоть и относилась очень ревниво к своему маленькому сокровищу, Нежате доверяла и часто сама с улыбкой наблюдала за их играми.

Близилась осень, отсрочка при служебной поездке, согласованная с высшими чиновниками Юйшитая, заканчивалась, и Юньфэну нельзя было больше задерживаться в Чанша, а имя для дочки он так и не придумал. Не то что его это сильно беспокоило, но Сюэлянь постоянно напоминала мужу о своей просьбе.

Как-то накануне отъезда Юньфэн разыскал Нежату в саду, где тот задумчиво смотрел, как И-эр перебирает камешки на дорожке, а потом вручает ему то один, то другой с очень довольным видом.

– Ты так подружился с девочкой, – заметил Юньфэн, подходя. – Все время с ней проводишь. Совсем обо мне забыл.

– Просто не хочу отвлекать тебя. Знаю же, сколько тебе сейчас нужно всего написать. Хотя, конечно, твоя дочурка невообразимо прекрасна, – и Нежата улыбнулся, принимая очередной камушек.

– Чем вы тут вообще занимаетесь? Сюэлянь будет сердиться, что И-эр возится в грязи.

– Разве же это грязь? – удивился Нежата. – Я всегда играл с камушками, и никто ничего не говорил… – и, глянув на Юньфэна, сдвинувшего брови, рассмеялся. – Ах, да, конечно, господин цзянчаюйши! Кто я такой? Простолюдин какой-то, нищий иноземец, мне положено было в грязи ковыряться…

– Ну что ты! – торопливо перебил его Юньфэн. – Я совсем не это имел в виду. Чжай-эр, послушай, я хотел тебя попросить: ты так хорошо знаешь И-эр… может, придумаешь ей имя?

– Имя? Как же его придумывают?

– Оно должно отражать какое-то благопожелание, например, или быть поэтичным названием какой-то черты характера…

– М-м, понятно… – Нежата задумался. И-эр надоело ковырять дорожку, и она, забравшись Нежате на руки, стала настойчиво призывать его пойти куда-то в заросли гардений.

– Так что же? – Юньфэн шагнул с дорожки следом за ним. С мокрых от утреннего дождя листьев сыпались капли. – Мы же промокнем!

– Дёись, дёись! – радовалась И-эр, шлепая ладошкой по растопыренным веткам.

– Она так славно говорит, – сказал Нежата. – Может, назвать ее Благоречивая? Шаньхуа?

– Чудесное имя, – согласился Юньфэн. – Только давай выбираться отсюда на дорожку. И кстати, как ни приятно тебе общество этой милой барышни, все же надо собирать вещи. А вон и нянька сюда спешит: наверняка ребенка пора или кормить, или спать укладывать – что там у них обычно принято делать?

– Жаль, – вздохнул Нежата, отдавая девочку няньке. Та торопливо удалилась в сторону женских покоев.

– Если тебе так жаль с ней расставаться, то не хочешь ли оставить свои мысли о возвращении на родину? Ты будешь жить с нами, а лет через четырнадцать, когда Шаньхуа станут делать взрослую прическу, ты можешь жениться на ней.

– Да что ты! – Нежата замахал на него руками. – Я не могу жениться.

– Почему же? – продолжал Юньфэн, внимательно глядя на Нежату. – Разница в возрасте, конечно, большая, да, но ты сможешь взять ее наложницей. Я вовсе не буду возражать.

– Нет, я не могу, потому что… гм… я… Я, конечно, не приносил обеты, но уже принял малый постриг, когда собирался остаться в монастыре навсегда, – Нежата потупился, перебирая и рассматривая камушки в ладони. – Значит, я просто обещаю жить чистой непорочной жизнью, посвятив себя Богу. Это еще не обеты, которые нельзя нарушить, но обещание, которое не хочется нарушать.

– М-м, понятно, – вздохнул Юньфэн. – Можешь считать мои слова неудачной шуткой. Прости.

– Ты прости. Ты же не знал…

***

Вернувшись в Линьань, они были потрясены следами страшных пожаров, охвативших город в их отсутствие. Город с трудом приходил в себя, тяжело залечивая ожоги.

Когда Юньфэн сдал отчеты, как раз пришло время шоуицзя – «отпуска для получения теплой одежды в девятый лунный месяц». Так что на семь дней Юньфэн оказался предоставлен себе, и они с Нежатой решили снова посетить монастырь Линъиньсы и старичка отшельника, как просил Ди-тай. Уже начинался сезон выпадения инея, и рано утром, когда друзья вышли из ворот Монастыря прибежища душ, под ногами похрустывала белая трава, еще не тронутая теплым светом. Солнце, выныривало из-за горных хребтов, торопливо расправляя крылья, чистило перышки, умывалось прозрачной голубизной рассвета.

Желтые, красные, зеленые деревья, пушистые от инея, отмирали, сверкая в холодных еще лучах, начинали дышать, перешептываться.

Друзья шли молча, наслаждаясь пронзительной красотой утра, исполненного благодарности за свою неповторимость.

Когда проходили вдоль реки, Нежата внезапно остановился, долго смотрел на воду, колышущую водоросли, на трепещущие кусты, мокрую траву.

– Как бы сохранить это сокровище в сердце навсегда? Чтобы, даже далеко отсюда всегда можно было вернуться в это утро, дышать этим воздухом, любоваться небом, горами, заводями цвета цин…

– Зачем же быть далеко отсюда?

– Ну мало ли… К тому же нельзя ведь всю жизнь простоять здесь, над рекой.

– Человеку, конечно, нельзя.

– Вот я и говорю…

– Можно нарисовать. Берешь тушь, кисть, лист бумаги и рассказываешь обо всем, что увидел и что почувствовал в это мгновение. А потом повесить свиток на стену.

– Я пока не очень научился.

– Почему же? У тебя хорошо получается, – возразил Юньфэн, наблюдая, как Нежата сходит к реке и, присев на камень, опускает пальцы в воду. – Зачем ты так делаешь? У тебя же руки замерзнут.

– Я просто хочу пить, – отозвался Нежата.

– Господин, – вставил Саньюэ. – Может, сделаем привал? Приготовите чай: здесь прекрасный вид.

– Чжай-эр, а ты что думаешь?

– Кажется, нам не обязательно спешить? Можно и в самом деле здесь отдохнуть, – согласился Нежата.

Так, не торопясь, время от времени останавливаясь и любуясь видами, они добрались до хижины Цуйчжу-иньши. Старичок, прикрыв глаза, сидел на соломенной циновке под старым утуном.

– А-а, деточки пришли! – обрадовался он, едва они приблизились. – Господин Ао принял решение?

Нежата вопросительно глянул на Юньфэна. Какое решение? Юньфэн замер в замешательстве.

– Ничего, погостите у меня немного, и все определится.

И они остались. Чтобы гости не скучали, Цуйчжу-иньши придумал для них множество занятий: подметать во дворике опавшие листья, рубить дрова, ходить за водой, прибираться в доме, готовить еду. В перерывах между делами они собирались около утуна, и бамбуковый отшельник рассказывал им что-нибудь поучительное или просто занятное, вроде истории про монаха с удивительным аппетитом, который съедал целое поле лакрицы. Все поражались, но мало кто мог видеть, что вместе с ним ходят голодные духи. Или о праведнике, который, едва увидев, как птица обгадила благородного молодого человека, сразу понял, что на того наложено проклятье, и всю ночь пребывая в молитве, смог уберечь юношу от гибели.

А Юньфэн смотрел на Нежату и, видя, как тому здесь хорошо, как он рад жить вот так, питаясь кашей, выполняя простые дела, внимая наставлениям старца, и понимал, какая между ними разница.

– Тебе здесь так нравится, Чжай-эр, – сказал он как-то, когда они возились на кухне.

– Да! А разве тебе тут плохо?

Юньфэн только вздохнул. Ему не было плохо, но он понимал, что жить так всегда не смог бы. Ему не хватало красивых вещей, утонченных книг, изысканной живописи и вкусной еды, наконец. Вместо живописи еще мог сгодиться пейзаж, который они ежедневно наблюдали с порога хижины, но все остальное… Хорошо, конечно, что здесь можно укрыться от земных невзгод и бурь. Жаль, отсиживаться в тишине, когда мир готов обрушиться (Юньфэн ясно это почувствовал, путешествуя по Хэнани), бросить тех, кто от него зависит, он не мог. Так, несмотря на мирное течение жизни в горах, пренебрегая даже тем утешением, которое он получал, осознавая, как доволен, как счастлив здесь Чжайдао, Юньфэн не был здесь спокоен, временами его охватывала тревога.

Сидя под деревом, растерявшим почти все листья, Юньфэн наблюдал медленные тяжелые облака и пытался унять торопливые мысли, спешащие в Линьань, а затем еще дальше – в Чанша, где ждали вестей от него матушка и жена… Когда он сможет забрать их в столицу? Непонятно теперь, где опаснее. Он слышал, будто мэнгу устремились на юг и юго-запад, обходя Поднебесную, но, захватив те далекие страны у моря и в горах, они могут вернуться, и тогда под ударом окажется Цзянхунань… Но и вдоль восточного побережья, и в сторону Сычуани уже проходили войска мэнгу, разоряя и разрушая все на своем пути. До столицы пока не дошли, однако… И все же лучше, если бы его близкие были рядом.

– Вижу, господин Ао, ты чем-то обеспокоен, – сказал Цуйчжу-иньши. – Я бы хотел «рассеять мысли, собирающие облако скорби»[1]. Что тебя так смущает? Почему взволнован твой дух?

– Можно ли не беспокоиться о бедах Поднебесной? Сейчас, когда земля сотрясается под копытами конницы мэнгу, то здесь, то там случаются набеги, пожары, наводнения… Как чувствовать себя хоть в чем-то уверенным? Как не волноваться – не о себе, а о тех, кто дорог?

– Одним словом, ты так расстроен, потому что «растет гибель вселенной»[2]?

Юньфэн кивнул.

– Мир этот никогда не был спокойным местом, господин Ао. Он подобен морю, где то штиль, то буря несет на скалы наши утлые суденышки. Есть только один Великий Кормчий, способный одним лишь мановением усмирить волны и ветры. Уповай на Него и никогда не погибнешь ни ты, ни те, кто тебе дорог.

– Почему же, если Он такой всемогущий, допускает несчастья и беды?

– Таков у Него обычай, как у отца, который учит свое дитя, предоставляя свободу действовать по своему разумению и пожинать плоды собственных ошибок. Лишь осознав свою беспомощность, прибегает дитя к Отцу, но Тот ждет, вырабатывая терпение и упорство в доброделании, а после явит свою силу.

– Но кто-то может и не дождаться, – язвительно заметил Юньфэн. – Многие умирают, так и не получив утешения.

– Мы не можем судить о Его путях, но я верю, что каждый получит воздаяние не по справедливости щедрое, исполненное великой милости.

– Все равно…

– Но ведь, в сущности, господин Ао, страшно только одно – грех. Ни козни врагов, ни ненависть, коварство, клевета, ложь – ничто из этого не имеет значения. Как говорится, на что ни укажи, хоть на войну всей вселенной[3]– все это, каково бы ни было, временно и скоропреходяще, и вредит лишь смертному телу, но не касается трезвой души. А, Чжай-эр, что скажешь?

– Ибо видимое временно, а невидимое вечно[4], – с улыбкой отозвался Нежата. Цуйчжу погладил его по голове, и у Юньфэна болезненно сжалось сердце, так сияли глаза его Чжайдао в это мгновение.

– Все видимое временно, – повторил Цуйчжу, согласно качая головой. – Так зачем же бояться временного, проливающегося дождем и уходящего в землю, в небытие? Все это как цвет травы[5]. Сердцем прилепись к вечному и незыблемому, и станешь тверд, точно камень, омываемый водой житейских бед.

– То есть надо отрешиться от реальности? Уйти в горы и жить отшельником, как господин Цуйчжу-иньши? – Юньфэн скептически глянул на старца.

– Нет, господин Ао, не обязательно. У каждого свой путь и свое место в жизни. Мое место здесь, твое – в столице, в Юйшитае, место Чжай-эра – в далекой стране за морем Бэймин.

От этих слов Юньфэн похолодел и с тревогой глянул на Нежату, будто тот мог растаять в воздухе, прямо сейчас перенесенный в далекие земли, укрытые глубокими снегами. Нежата заметил его испуг и взял за руку, глянув мягко и спокойно. Нет, еще не сейчас.

– Пусть видимое временно, – согласился Юньфэн. – Но как же тогда невидимое? Как же тепло человеческих отношений? Если я потеряю… – он бегло глянул на Нежату.

– Я бы хотел верить, – проговорил тот, – что любовь уходит в вечность, и все, кого ты любишь, окажутся с тобой. Если только мы будем достойны войти в любовь Творца со своей маленькой человеческой нежностью.

– О Его суде не может знать никто, – вздохнул Цуйчжу-иньши. – Говорят только, что там все иначе и что мы очень удивимся, увидев тех, кого осияла Господня милость, – он ненадолго задумался, разглядывая растерянную букашку, потревоженную неожиданным теплом, которая выбралась из укрытия, перепутав зиму и лето, и теперь деловито ползла куда-то. – Что касается возможной встречи, господин Ао, то лучше быть на одной стороне с тем, кото ты хочешь встретить. Иначе, увидевшись вновь, вы можете оказаться на разных берегах. Стоит ли пренебрегать милостью и любовью, щедро раздаваемыми Творцом? Из одного упрямства?

– О, если так, – взволнованно прошептал Юньфэн. – Если, приняв Его и подчинившись Ему, я смогу надеяться на встречу с Чжайдао, то…

– Но это не должно являться главной целью, – строго прервал его Цуйчжу-иньши. – Главным должно быть все-таки желание всегда оставаться с Ним.

– А если я не могу это понять? Мой ум, мое сердце хоть и осознают Его красоту и величие, однако я не знаю, как… как полюбить Его?

– Нужно просто просить. Уж чем-чем, а любовью в своем сердце человек никак не распоряжается, – ответил Цуйчжу. А Нежата, подавшись вперед и потянув Юньфэна за руку, поспешно заговорил:

– Юньфэн-сюн, послушай! Ты же любишь Его творение: эти горы, реки, разнообразные растения, пение птиц, стрекот цикад… Ты ведь любишь свою матушку, жену, дочку, своих друзей! Ведь это все Он подарил тебе. Разве можно не испытывать благодарности к Нему? И в благодарность лишь за это разве не хочется что-то принести Ему? Ему же ничего не нужно, кроме твоего сердца. А ведь это все лишь видимое, и это малость по сравнению с самым главным, что Он дал нам…

– Ты имеешь в виду Его жертву? – неуверенно пробормотал Юньфэн.

Нежата кивнул.

– И что я должен сделать?

– Принять крещение, – ответил Цуйчжу-иньши.

Юньфэн погрузился в задумчивость. Цуйчжу-иньши молча поманил Нежату, и они ушли в дом, чтобы все подготовить. Пусть Юньфэн ничего определенного не сказал, было ясно, что он уже готов к этому шагу.

***

Вскоре Юньфэна вновь отправили с проверкой в соседнюю провинцию Аньхой, тоже частенько подвергавшуюся нападениям мэнгу. Но благодаря ли талисманам, налепленным на повозку Юньфэна и Нежаты, или, может быть, молитвами Ди-тая и Цуйчжу-иньши, все обошлось, и мэнгу в то время не проходили вдоль берега моря, разоряя все на своем пути.

Вернувшись в Линьань в самом начале нового года, Юньфэн нашел письмо от старшего шиюйши, и утром отправился в Юйшитай. Оказалось, что юйши дафу был очень доволен работой господина Ао и рекомендовал его для повышения в должности. Так, Юньфэн, прослужив цзянча юйши всего лишь два года, стал дяньчжун шиюйши, в чьи обязанности входило наблюдение за императорской левой кладовой. Не сказать, что это дело казалось Юньфэну очень полезным, однако наблюдать за тем, чтобы при дворе не воровали, тоже кому-то необходимо.

Юньфэн отличился и тут, так что в начале третьего года Дуаньпин он снова был повышен в чине и получил звание шиюйши. Будучи самым младшим по стажу, он выполнял разную работу, в том числе через него проходили дела из старой столицы – Кайфэна, а также дела, пришедшие из Цзянькана – одного из крупнейших городов Сун, претендовавшего на звание столицы после потери Кайфэна. Теперь работы у него было очень много, но зато через полгода службы он смог купить небольшую усадьбу в Линьане и к началу первого года Цзяси перевезти семью из Чанша.

Так прошло пять лет, и за это время Юньфэн, видимо имевший особое расположение юйши дафу, получил должность чжунчэна и право присутствовать на докладах императору в качестве представителя Юйшитая.

Все эти годы Нежата всегда был рядом с Юньфэном и, хотя в делах он мало мог помочь другу, но неизменно поддерживал его, и дружба их только крепла. А еще они часто навещали Цуйчжу-иньши в горах Линьин.

Иногда, бродя в одиночестве по саду в усадьбе Ао, в дуновении ветра, в запахе вянущих трав, в шорохе тростника и плеске воды Нежата слышал тихий голос давно покинутых мест – пение торопливой Мирожки, шушуканье камышей. «Как Ты хочешь, – вздыхал тогда Нежата. – Я и сам не знаю, как лучше».

– Шýшу! – окликнула Нежату Шаньхуа. – Опять ты гуляешь один?

– А ты разве не должна сейчас заниматься с учителем?

– Ох, от его наставлений у меня разболелась голова, и матушка позволила мне пойти подышать свежим воздухом.

– И, конечно же, голова сразу прошла, – кивнул Нежата.

– Конечно, – улыбнулась девочка. – А еще, шушу, я хотела найти тебя.

– Зачем же ты меня искала, Шань-эр?

– Я соскучилась по твоим историям о Йесу Цзиду. Вчера ты не пришел мне рассказать новую перед сном.

– Прости, твой отец хотел сыграть со мной в вэйци.

– Ты ведь плохо играешь: даже мне проигрываешь, – рассмеялась девочка. – Почему он так любит играть с тобой?

– Спроси у него, – улыбнулся Нежата. – А про Йесу Цзиду я всегда рад рассказать тебе.

– А ты можешь рассказать о том, как Он оживил девочку?

– Хорошо. Однажды к Йесу пришел важный чиновник и попросил прийти помолиться за его больную дочку. Пока Йесу с учениками, окруженные толпой, шли, из дома чиновника прислали слуг сказать господину, что девочка умерла, и учитель больше не нужен. Но Йесу, желая ободрить отца, возразил: «Твоя дочь не умерла, а уснула. Не бойся, просто верь». Домочадцы посмеялись над Его словами: разве можно перепутать – уснул человек или умер? Но Йесу не обратил на них внимания. Он позвал в комнату родителей девочки и троих учеников…

– Скажи, шушу, неужели она вправду умерла?

– Да, Шань-эр. Но Йесу взял ее за руку, чтобы передать силы, и сказал: «Девочка, вставай!»

– И она села в постели! Я знаю, – рассмеялась Шаньхуа. – А Йесу сказал: «Покормите ее». Потому что она долго болела и проголодалась.

– И еще чтобы люди убедились в том, что она на самом деле жива, ведь только живой человек может есть.

– Я бы хотела, чтобы Йесу пришел ко мне и подержал за руку… – задумчиво проговорила Шаньхуа.

– Он и так все время рядом с тобой и держит в руках всю твою жизнь.

– Я это чувствую, – согласилась Шаньхуа.

– Шань-эр! Молодая госпожа, где ты?

– Кажется, тебя ищет Пинъэр.

– Да-а-а, я ведь обещала вернуться к учителю, когда отдохну немного… – вздохнула девочка.

– Так беги скорее. Нехорошо заставлять его ждать и огорчать матушку.

– Шушу, только ты непременно сегодня ко мне приходи, ладно? Ты ведь споешь мне ту золотистую песню?

– Золотистую? – переспросил Нежата. – Почему ты вдруг он ней вспомнила?

– Мне сегодня приснился сон такого цвета. Хочу еще раз послушать.

***

Поздно вечером Юньфэн позвал Нежату посидеть в их любимой чайной на берегу озера Сиху.

– Конечно, чаю можно было бы выпить и дома, – сказал Юньфэн, устраиваясь за столиком на открытой террасе. – Но здесь чудесный вид.

Нежата кивнул, и, чуть помолчав, возразил:

– Зато в твоем кабинете можно любоваться картиной Лян Кая.

– Ты можешь любоваться ею каждый день, а здесь мы бываем довольно редко. К тому же разве красота, созданная Творцом, не кажется тебе более достойной восхищения?

– Это разные вещи, – отозвался Нежата. – И подходят для разного настроения. Иногда хочется восхищаться непосредственно величием Творца и удивительной мудростью Его замысла, а порой возникает желание проникнуть в душу человека и увидеть, как он воспринимает дарованный нам мир, что он открыл для себя и что хочет рассказать нам.

– Мы можем сегодня полюбоваться и тем, и другим, – Юньфэн налил ему чай.