Текст книги "Чжунгоцзе, плетение узлов (СИ)"

Автор книги: Татьяна Никитина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 14 страниц)

– А ты что нам поведаешь, А-Лянь?

– О, я даже не знаю… Каждый Новый год, что мы встречали, с детства был особенным. Когда мы с бабушкой готовили юаньсяо, с братом клеили фонари и писали на них загадки, когда собирались вместе со всеми сестрами и братьями за столом, смеялись и играли, когда запускали фейерверки… Все были одинаково прекрасны. Не могу вспомнить ничего особенного.

– Хорошо, тогда следующий вопрос: кто из известных людей оказал на вас наибольшее влияние? Господин Не, первое слово за тобой.

– Боюсь, вам этот известный человек не знаком, – задумчиво проговорил Нежата. – Наверное, апостол Павел. Меня когда-то потрясли его слова о любви, и я не перестаю им удивляться до сих пор: «Любовь долготерпит, милосердствует, любовь не завидует, любовь не превозносится, не гордится, не бесчинствует, не ищет своего, не раздражается, не мыслит зла, не радуется неправде, а сорадуется истине; все покрывает, всему верит, всего надеется, все переносит. Любовь никогда не перестает, хотя и пророчества прекратятся, и языки умолкнут, и знание упразднится»[1]. Или царь Давид? Чаще всего я читаю его гимны Богу…

– Я больше всего восхищаюсь Цюй Юанем, – коротко отозвался Ао Юньфэн. – Его умом, талантом, честностью и готовностью служить своей стране.

– Ли Цзинчжао. Ее стихи для меня предмет восхищения и пример для подражания, – проговорила Сюэлянь.

– Самое странное и мерзкое, что вам довелось видеть? – задал новый вопрос господин Сяхоу. – Что это, господин Не?

– Самое мерзкое или самое странное? – Нежата погрузился в задумчивость. Он вырос в монастыре, под крылышком своего доброго наставника. Что мерзкого он мог видеть? Как мать свернула шею курице? Но кое-что все же было и, вспомнив это, Нежата невольно вздрогнул: – Однажды на торге мальчик нищий что-то украл. Его поймали и избили. Очень гадко.

– Самое отвратительное и необъяснимое, что я видел, – проговорил Ао Юньфэн, – это то, как несправедливо оценивают экзаменационные работы в столице.

– Самое противное, что видела я, – чуть смутившись, заявила Сюэлянь, – это полумертвая мышь, которую кошка принесла матушке на порог.

– Ну что ж, дети, – господин Сяхоу довольно усмехнулся, – продолжим. Расскажите о самом странном знакомстве в вашей жизни.

– Опять я первый, да? – переспросил Нежата. – У меня их было довольно много и каждое из них было самым странным: лисичка Нежка, юноша, умевший обращаться волком, и его лесной учитель, девочка из другого времени или Арунна – хранительница Книги… Но, наверное, самое удивительное – это знакомство с Юньфэн-сюном.

– У меня – с Чжайдао.

– И у меня с братом Не, – согласилась Сюэлянь.

– Сначала мы увидели друг друга через тысячи ли, а потом встретились на берегу реки, – сказал Ао Юньфэн.

– Да, – кивнул Нежата.

– Юньфэн-лан просто привел его домой, – улыбнулась Сюэлянь.

– Замечательно, что вы так единодушны, – добрдушно усмехнулся господин Сяхоу. – Следующий вопрос: какой ваш любимый напиток?

– О, я знаю любимый напиток Чжайдао, – воскликнул Ао Юньфэн с усмешкой. – Это хризантемовое вино.

– О да, это головокружительный напиток, – смущенно отозвался Нежата. – Может, он и любимый, но впредь я его в рот не возьму. Больше всего я люблю чай из листьев и трав: малины, земляники, смородины, душицы… Вот. И воду. Она лучше всего утоляет жажду.

– А я люблю чай из Цзяцяо.

– Мне вот нравится сладкое соевое молоко, – мечтательно проговорила Сюэлянь. – Но чай, который готовит Юньфэн-лан – самый лучший.

– Вообще-то, да, – согласился Нежата. – Он его превосходно готовит.

– Тогда почему это не твой любимый напиток?

– Если он станет моим любимым напитком, как я буду жить без него, когда вернусь домой? – вздохнул Нежата.

– Но сейчас-то ты можешь его любить, разве нет?

– Ну да, ну да. Ты прав. Чай из Цзяцяо – мой любимый напиток.

– А теперь расскажите о нелюбимом блюде, – предложил господин Сяхоу. – Господин Не?

– Не знаю, можно ли это назвать блюдом, можно ли вообще это называть пищей… Это были лепешки из толченой сосновой коры и лебеды.

– Когда мы с приятелями жили в монастыре Линъинсы, мы по очереди готовили еду. Хань-сюн из Сычуани, он часто готовил доуфу рябой тетушки. Это было ужасно.

– А я не люблю просяную кашу с сушеными сливами. Она кислая.

– А теперь неприятный вопрос, но, возможно, вы решитесь признаться в самом постыдном поступке, который совершили.

– Ох… я много делал такого, за что мне стыдно, – сказал Нежата. Ао Юньфэн и Сяхоу Сюэлянь посмотрели на него с нескрываемым удивлением. – Мне, например, очень стыдно, что я никак не вступился за того мальчика, которого били. Я побоялся.

– Сколько тебе было лет? – спросил Ао Юньфэн.

– Шесть.

– Да что ты мог сделать? – возмутился юноша.

– Все равно, Юньфэн-сюн. Мне стыдно.

– Не буду говорить, – сказал Ао Юньфэн и выпил чарку вина.

– Я тоже ничего не скажу, – отозвалась Сюэлянь и тоже выпила.

– Ладно, дети, – согласился господин Сяхоу. – Следующий вопрос: что в своей жизни вы бы поменяли, а что ни за что бы не изменили?

– Я не знаю… Я бы хотел стать мудрее, чтобы не причинять боль тем, кто рядом, своей неосторожностью. Может быть, я бы не позволил Онфиму остаться тогда в лесу и сразу бы забрал его с собой… хотя ведь он был не готов уйти со мной. То, что с ним случилось после – вот, что помогло ему измениться. Может быть, сразу бы дал понять одной девушке, что я вижу свое призвание в монашестве? Тогда она бы не страдала из-за ложной надежды… Не стоило уходить из монастыря, а надо было принять постриг? Но я не был готов… Вряд ли что-то можно изменить, вряд ли стоит.

– Я бы… я бы… ничего не стал менять, – сказал Юньфэн. Не мог же он сказать, что не стал бы жениться на Сюэлянь.

– И я бы ничего не поменяла, – признать свое замужество ошибкой она ведь тоже не могла. Не при отце, не при муже. Да и было ли оно ошибкой?

– А каким своим поступком вы гордитесь?

– Ой, я ничего такого никогда не делал. Мне совершенно нечем гордиться, – торопливо заговорил Нежата.

– А если просто какой-то твой хороший поступок, о котором тебе приятно вспоминать? – спросил Юньфэн.

– Да, такой есть. Я переписал Евангелие для одного боярина. Мне особенно удались там заставки и заглавные буквы. Прямо будто кто-то водил моей рукой. Очень хорошо получилось, будто и не я делал. А у тебя что?

– То, что я научился играть эту прекрасную мелодию Цзи Кана – «Гуанлин сань».

– На самом деле, я горжусь тем, что вышла замуж за того, кого люблю, – тихо сказала Сюэлянь. – Это не всем девушкам удается сделать.

– Ох, дети, дети, ну вы меня и позабавили, – рассмеялся господин Сяхоу. – А теперь представьте, что вы не дети, и надо вам завещать какую-то мудрость грядущим поколениям. А? Что скажете?

– Если совсем по-простому, то у нас есть такая вот поговорка: «Без Бога ни до порога». Мне кажется, это самое важное. Мы всегда должны помнить о Нем, всегда призывать Его, чтобы Он научил, как правильно поступать. Это главное.

– Как сказал великий учитель: «Можно всю жизнь проклинать темноту, а можно зажечь маленькую свечку». Эти слова мне ближе всего.

– А ты что скажешь, А-Лянь?

– Я тоже процитирую Кун-цзы: «Счастье – это когда тебя понимают, большое счастье – это когда тебя любят, настоящее счастье – это когда любишь ты».

– А теперь расскажите-ка мне о своих детский мечтах. Удалось ли воплотить их в жизнь?

– В детстве в тайне я мечтал странствовать и увидеть как можно больше чудес, сотворенных Господом. Хоть потом и перестал думать об этом, но мечта моя сбылась, – ответил Нежата.

– Смешно сказать, в детстве я мечтал сдать императорский экзамен лучше всех. Мне уже давно это безразлично. Да, эту мечту я не воплотил в жизнь.

– А я мечтала, подобно Хуанъэ, встретить своего Бай-ди и сочинить песню о любви, чтобы петь ее вместе с ним. Я встретила. И сочинила.

– Следующий вопрос: какая ваша любимая страна?

– Та, где я родился и вырос, конечно, – сказал Нежата. – Но вашу страну я теперь тоже люблю почти как родную.

– Конечно же, моя родная страна, – отозвался Юньфэн.

– Какие еще могут быть любимые страны? Разве можно любить какую-то страну, кроме Поднебесной? – удивилась Сюэлянь.

– А что скажете насчет любимой погоды?

– Мне нравятся ясные летние дни и теплые дождики, – ответил Нежата.

– Люблю дождь, шумящий в бамбуковой роще, – отозвался Юньфэн.

– Весеннее солнце в цветущих персиках, – сказала Сюэлянь.

– А какова ваша любимая музыка?

– Когда Великим постом на литургии Преждеосвященных Даров поют «Ныне силы Небесные…» И Пасхальный канон, и стихиры Пасхи, и… Церковная музыка – самая прекрасная.

– Мне нравится танская музыка цинь-юэ. Мелодии для циня – самые проникновенные и возвышенные.

– Мне нравятся песни для лютни-пипа на разные мелодии.

– У вас есть домашнее животное? Расскажете о нем?

– Нет, никогда не было. Мне не о чем рассказывать. Ну, лисичка, но она ведь не совсем животное. Да и не домашнее.

– И у меня нет. Никогда особо не любил животных.

– Матушкина кошка поцарапала меня когда-то, с тех пор не люблю кошек. Но я думала, может быть, заведу собачку? Или птичку.

– Как думаете, существует ли судьба?

– Отцы Церкви считают, что судьбы как предопределения нет. Иоанн Златоуст говорит: «Учение о судьбе (роке) посеяно дьяволом». «Бог сказал: «если хотите» и «если не хотите», делая нас господами добродетели и порока и полагая это зависимым от нашего образа мыслей». Есть Промысл Божий – это Его желание нашего спасения. Он все делает для того, чтобы человек выбрал путь спасения сам, и всегда готов помочь. Но выбор за человеком. Человек совершенно свободен, казалось бы. Но его испорченная грехом природа мешает ему сделать правильный выбор. «Человеку это невозможно, но все возможно Богу»…

– Я верю в карму: у всех поступков есть причина и следствие. Человеку трудно быть свободным. Но мне нравится Бог, о котором говорит Чжайдао.

– Мне бы хотелось, чтобы судьбы не было…

– Есть ли в вашей жизни кто-то, чьим мнением вы дорожите? Чье расположение хотели бы завоевать и сохранить? – продолжил господин Сяхоу.

– Конечно, есть. Я дорожу отношением Юньфэн-сюна. Надеюсь только, что его расположение уже не надо завоевывать. А вот расположение его матушки и госпожи Сяхоу… я бы хотел получить. Мне кажется, я им не очень-то нравлюсь.

– Нет, брат Не, я не отношусь к тебе плохо. Конечно, матушка переживает, что Юньфэн-лан много времени проводит с тобой и не готовится к экзамену. Но мне кажется, что без тебя он бы все равно не готовился, – улыбнулась Сюэлянь. – Что касается меня, то я бы хотела получить настоящее расположение моего мужа.

– Чжайдао, – Юньфэн быстро глянул на Нежату. – Его мнение и расположение – самое важное для меня.

– Занятно. Для вас важно мнение и расположение людей, с которыми вы живете рядом. Это и естественно. А теперь вот такой вопрос: если бы у вас была возможность переместиться в прошлое и изменить в нем одну вещь, что это была бы за вещь?

– Если бы я мог вернуться, я бы отпустил моего наставника сразу. Не стал бы его мучить… Мне кажется, от того, что я не был готов его отпустить, он так долго умирал…

– Не стал бы сдавать столичный экзамен.

– Ты все еще злишься, что не прошел? – удивилась Сюэлянь.

– Мне жаль, что я потратил столько времени впустую. Хотя тут много всего. На самом деле, мне кажется, если бы я тогда не отправился в Линьань, я бы не встретил потом Чжайдао. Так что нет смысла что-то менять.

– Я иногда думала, что лучше бы я влюбилась в кого-то другого, не в Юньфэн-лана, – Сюэлянь вздохнула. – Но когда пытаюсь представить на его месте кого-то еще… Все равно выходит, что он самый лучший.

– А-Лянь, – Юньфэн мягко сжал ее руку.

– Отец, только не думай, что у нас плохие отношения с мужем, – довольно резко отозвалась Сюэлянь. – Просто Юньфэн-сюн все еще думает, что я лишила его выбора, – и она улыбнулась.

Господин Сяхоу внимательно посмотрел на дочь, тихо кивнул и продолжил спрашивать:

– Вы хотели бы быть бессмертным? Почему? Если да, то чем бы занялись?

– Но человек и так призван к бессмертию, душа бессмертна и потом, после Второго пришествия, все люди воскреснут и получат вечную жизнь… Получить бессмертие сейчас, на земле, в этом несовершенном мире, исполненном зла, боли и греха? Зачем?

– Я не знаю, зачем это нужно, если со мной рядом не будет того, кого я люблю, – отозвалась Сюэлянь.

– Не могу себе представить… Конечно, смерть страшит, как страшит неизвестность, но вечная жизнь – это тоже неизвестность. И она тоже страшит.

– А теперь расскажите про свою первую любовь.

– Моя первая любовь… это мой наставник отец Авраамий – самый добрый, самый светлый…

– Нет, Чжай-эр, я думаю речь о… влюбленности, – перебил его Ао Юньфэн.

– Влюбленность? Может, это когда я встретил лисичку первый раз? Это было… как еж, растопыривший иголки, и много-много жуков, ползающих внутри. Мне не понравилось, я сразу сбежал, – он улыбнулся. – К счастью, потом, когда мы встретились снова, это уже не повторилось.

– Я не хочу говорить об этом. Это слишком… я стараюсь об этом не думать, – отозвался Юньфэн, налил в чарку вино и быстро выпил.

– А я расскажу, – сообщила Сюэлянь. – Мне в тот год только начали делать прическу, а ему исполнилось четырнадцать лет, но он уже сдал уездный экзамен, и отец отметил этого талантливого юношу. Впервые он был приглашен на Праздник двух девяток, и тогда-то я и заметила его – самого юного из гостей. Самого скромного и красивого. Он играл на цине «Гуанлинский напев», и эта музыка навсегда покорила мое сердце.

– А теперь расскажите, какой ваш самый большой страх? – не унимаолся господин Сяхоу.

– Ох, – вздохнул Нежата. – Наверное, я боюсь быть злым, боюсь кому-то сделать больно… только все равно делаю. Боюсь оскорбить Бога своеволием, боюсь отвернуться от Него из-за своих пристрастий, потеряться.

– Боюсь не понять, в чем мое предназначение и пойти не по своему пути, – отозвался Ао Юньфэн.

– А я боюсь, что Небо не пошлет мне сына и некому будет молиться на могилах предков рода Ао, – сказала Сюэлянь.

– Это твой самый большой страх? – переспросил господин Сяхоу.

– О чем-то более страшном я не хочу думать.

– Что ж, скажите теперь, как вы относитесь к подаркам? Какой подарок доставил вам большее удовольствие: который подарили вам или который подарили вы? Что это было?

– Мне однажды мой наставник подарил свистульку. Еще в самом начале, когда меня к нему привели и мне было грустно и не по себе на новом месте. Она придала мне уверенности, потому что через этот подарок, в частности, я увидел моего старца, его доброту и заботу. Потом я отдал ее моему названому братцу, чтобы утешить его, когда умерла его бабушка. Он сохранил ее. Когда мы расставались, показал мне.

– Великолепный гуцинь, который господин Сяхоу подарил мне – бесценный подарок. Сам я никогда не умел делать подарки, хотя и старался… но, увы. Ничего особенного не могу вспомнить.

– А как же песня, которую ты для меня сочинил? – спросила Сюэлянь. – Разве это не самый хороший подарок? Когда я пою ее, мне кажется, что у меня есть надежда. Кроме этой песни, в моей жизни было столько прекрасных подарков… Лютня-пипа, на которой я играю. Отец, ты подарил ее мне, когда я еще толком не научилась играть, но ты не побоялся доверить мне этот прекрасный инструмент.

– Забавно, что все ваши подарки связаны с музыкой… – заметил господин Сяхоу. – А с кем вы хотели бы провести последний день своей жизни?

– Я бы просто хотел, чтобы рядом оказался священник, чтобы он исповедовал, соборовал и причастил меня. Прочитал молитвы на отшествие души от тела, тоже было бы хорошо.

– Наверное, с близким другом, – проговорил Юньфэн и, помолчав, добавил: – Не только последний, но каждый день своей жизни.

– Даже не знаю. Просто не хотелось бы оказаться в одиночестве. Мне кажется, умирать немного… страшно.

– Да, пожалуй… – согласился господин Сяхоу. – А как вы думаете, влияет ли имя человека на личность, которой он становится?

– Мне кажется, нет. Мое имя, данное при рождении, значит «нежный». Но у отца был приятель, дубильщик кож, носивший такое же имя. Его никак нельзя было бы назвать нежным. А мое имя при крещении значит что-то вроде «защитник». Но какой из меня защитник?

– Мое имя-цзы дал мне учитель, исходя из моего характера. Мое детское имя было просто И – первый. Наложило ли отпечаток на мою личность мое имя-мин? Отец назвал меня Баймин. Стал ли я от этого похож на белый свет? Мне кажется, имя не влияет на личность.

– И я думаю, что имя не влияет на характер. Матушка рассказывала, что я была очень шумная в младенчестве, так что мне даже решили дать особенное имя, как мальчику. Вы меня назвали Диндин, но это вовсе не помогло вернуть тишину в дом.

– И то верно, А-Лянь, – рассмеялся господин Сяхоу. – А какова, по-вашему, должна быть цель человечества?

– Изначально цель каждого человека – уподобиться Богу и войти в Его Царство, уготованное для всех людей.

– В идеале, люди должны стремиться к миру, гармонии и справедливости.

– Если бы целью людей была любовь друг к другу, это было бы хорошо.

– Какие вы идеалисты, дети, – усмехнулся господин Сяхоу. – Что ж, продолжаем: у добрых дел должен быть мотив или нет?

– Единственным мотивом добрых дел должна быть любовь.

– Пожалуй, да.

– Я согласна.

– Как думаете, можно ли изменить природу человека? – снова задал вопрос госопдин Сяхоу. – Нужно ли ее менять?

– Человек и так сам изменил свою природу, то есть испортил ее грехом. Ведь человек был сотворен по образу и подобию Божию, но отвернувшись от Бога, он отвернулся от своей чистой прекрасной сущности.Надо возвращать себе свою истинную природу – вот что нужно менять.

– Звучит красиво и убедительно, – согласился Ао Юньфэн.

– Думаю, да. Это правильно.

– Как думаете, почему люди мечтают?—продолжил расспрашивать госопдин Сяхоу.

– Исключительно из-за праздности ума, – поспешно отозвался Нежата. – Так говорил мой духовник в монастыре, но тут я с ним согласен. Не надо мечтать, надо просто жить и трудиться. Только это иногда бывает сложно.

– Человек начинает мечтать, когда ему кажется, будто ему не хватает чего-то в жизни. Что это от праздности души и ума… наверное, с этим можно согласиться.

– А я думаю, что человек не может не мечтать. Разве прекрасные стихи и картины – это не воплощение мечты? Или стремление претворить в жизнь какие-то свои задумки и идеи? Разве это не мечты? Вот ты, Юньфэн-лан, говорил, что мечтал сдать экзамен, а братец Не хотел путешествовать…

– А-Лянь, – не согласился Юньфэн. – Ты путаешь с мечтами представления о прекрасном и стремление к нему, а второе – это не мечты, а желания, которые могут или не могут быть реализованы. Впрочем, это действительно, очень все спорно. Чжай-эр, ты что подразумевал под мечтами?

– Пустые праздные мысли и фантазии, наверное, – отозвался Нежата. – Что-то не имеющее отношения к реальности.

– Да, согласен с зятем, что вопрос о мечтах непростой и неоднозначный,– кивнул господин Сяхоу. – Все зависит от трактовки понятия «мечта». Однако продолжим. В чем вы находите смысл своей жизни?

– Смысл жизни? Это же очевидно: нужно идти к Богу, чтобы соединиться с Ним. Господь ведь говорит: «Я есмь путь, и истина, и жизнь»[2].

– Да, это хорошо, но… это сложно понять, – заметил Юньфэн.

– Но Юньфэн-сюн, это самое главное, это суть, – возразил Нежата. – Все остальное вообще не имеет смысла. Или ты скажешь, что главное – это найти свое место на земле, свое предназначение… Но ведь наше предназначение и есть – стремление к Богу.

– Я думаю об этом, пытаюсь это понять и привыкнуть к этой мысли. Не торопи меня, – Ао Юньфэн улыбнулся. – Я скажу так: найти свое предназначение – вот цель моей жизни.

– Вот-вот. Я согласна с Юньфэн-ланом. Только нам, женщинам, особенно не приходится выбирать: наше дело – сидеть в женских покоях, шить-вышивать, играть на пипе, готовить сладости и ждать, когда муж придет навестить, оторвавшись от своих важных дел, – Сюэлянь бросила кокетливый взгляд на Юньфэна. – А потом ублажить его так, как он пожелает.

– А как же твоя любимая Ли Цинчжао? «Я жажду найти небывалое слово»? – спросил Юньфэн, пропустив мимо ушей ехидный выпад жены.

– Да, Ли Цинчжао необыкновенная женщина, вот и цели у нее были необыкновенные. А кто такая я?

– Ладно вам, дети, не ссорьтесь. Лучше скажите мне что-нибудь напоследок, а? Что скажете?

– Я могу только повторить слова апостола-евангелиста Иоанна Богослова: «Заповедь новую даю вам, да любите друг друга; как Я возлюбил вас, так и вы да любите друг друга».[3]

– Что? Еще какое-то мудрое изречение надо изречь? – усмехнулся Юньфэн. – Учитель Кун говорил: «На самом деле, жизнь проста, но мы настойчиво ее усложняем».

– Мне что, опять цитировать Кун-цзы, чтобы не отстать от моего многомудрого мужа? – рассмеялась Сюэлянь. – Попробую вспомнить что-нибудь достойное. «Как мы можем знать, что такое смерть, когда мы не знаем еще, что такое жизнь?» А? Как вам такие слова?

[1]1 Кор. 13:4.

[2] Ин 14:6.

[3] Ин. 13:34-35.

Глава 15. Воспоминания в сезон дунчжи

Истории написаны вдогонку челленджу #BoF_box:

К началу я, как всегда, опоздала, но идея мне ужасно понравилась. Четырнадцать неожиданных предметов, которые вызывают воспоминания у персонажа. Вместо четырнадцатого предмета у меня будет зарисовка из другого челленджа:) Все равно этот предмет был «какой угодно». Трудность заключалась в том, что предметы из современности, а мне нужно было их адаптировать к моему полуисторическому-полуфэнтезийному миру. Но в этом и интерес.

А у Ао Юньфэна как раз возник повод повспоминать…

Все тексты написаны, как говорится, «в фокале» Ао Юньфэна, потому Нежата везде назван своим китайским именем.

Эпиграф:

Перенести разлуку с любимою душою – это подвиг немалый: для него нужна и очень мужественная душа, и любомудрый ум.

Св. Иоанн Златоуст, Письма Олимпиаде, письмо 2

Портрет тушью

[черно-белое фото]

Прошло уже больше полугода с тех пор, как Чжайдао покинул Сун, но, кажется, не проходило дня, чтобы Юньфэн не вспоминал о нем. Он почти сразу перенес свой кабинет в павильон, где прежде жил Чжай-эр, и каждая мелочь здесь твердила Юньфэну о друге.

Чжайдао не захотел брать с собой ничего, кроме двух картин, нарисованных для него Юньфэном, опасаясь, что там, куда он отправляется, он не сможет сохранить то, что было ему дорого здесь. Уж лучше пусть все останется Юньфэну: он-то сумеет распорядиться нехитрыми сокровищами друга – кипой бумаг и горсткой безделушек.

Время от времени Юньфэн пытался разобрать и упорядочить их, но каждый раз воспоминания обрушивались на него, и его несло течением в те невозвратные счастливые годы, проведенные рядом с Чжайдао.

В тот день Юньфэн хотел перебрать рисунки и, наткнувшись на два портрета, буквально оцепенел, так ясно предстал перед ним тот вечер, когда они ради забавы сели рисовать друг друга.

Чжайдао поначалу сомневался: ему никогда прежде не приходилось рисовать людей. Но Юньфэн успокоил его, утверждая, будто внешнее сходство в портрете не самое главное: «Гораздо важнее, – уверял он, – то, что ты ценишь и любишь в человеке, его самые дорогие черты, самые лучшие свойства души».

– Но ведь тогда, – спорил Чжайдао, – тогда ты нарисуешь не самого человека, а лишь свое искаженное представление о нем.

– Не ты ли говорил мне, что человек и сам о себе почти ничего не знает? Не значит ли это, что человек – только отражение различных представлений?

– Конечно, нет! – горячо возражал Чжай-эр. – Ведь если ты видишь лишь часть пейзажа, скрытого туманом, это не значит, что другой части не существует.

– И все же если я нарисую видимую часть, ты не станешь утверждать, будто я рисую лишь свое представление о пейзаже? Да, оно будет неполным, но будет достоверным на момент создания картины.

– Верно, – невольно согласился Чжайдао. – С этим, кажется, трудно спорить…

– Так что рисуй, не бойся. Я ведь тоже не мастер портрета. Это всего лишь забава.

И теперь Юньфэн разглядывал рисунок Чжайдао, в чем-то главном пронзительно сходный с оригиналом.

И глаза феникса удались ему как нельзя лучше…

Чжай-эр, как больно и сладко видеть твою любовь, твою надежду…

Даосский талисман

[флаер]

Из стопки бумаг на колени Юньфэну выпали узкие листки, исписанные знаками в стиле сяочжуань[1]. Это были какие-то даосские талисманы. Едва увидев их, Юньфэн почувствовал ком в горле. Чжай-эр, маленький, глупый, доверчивый, наивный и такой бестолково добрый…

Как-то раз они бродили по столице, кажется, в канун праздника: на улицах было особенно многолюдно и шумно. Чжайдао никогда не любил эту толкотню, но терпеливо следовал за Юньфэном, которому иногда было просто необходимо раствориться в бессмысленной суете и забыть, кто он и зачем вообще существует, почувствовать себя частью тупой многоликой стихии, у которой нет ни возвышенной цели, ни чувства долга – только голод и жажда развлечений.

Не думая ни о чем определенном, Юньфэн шел по ярко освещенным улицам, краем глаза отмечая то одну лавку с безделушками, то другую.

Вдруг Чжайдао дернул его за рукав и робко позвал:

– Юньфэн-сюн, пожалуйста, давай купим у этого человека…

– Что, Чжай-эр? – Юньфэн был удивлен и даже обрадован: Чжайдао никогда ничего не просил и Юньфэну трудно было придумать, какая мелочь могла бы быть для него приятна.

– Вот это, эти… талисманы.

– Талисманы? – Юньфэн был поражен: Чжайдао, который всякое колдовство считал делом сатанинским и противным Богу, и смеялся над заклинаниями от нечистой силы, просил купить талисманы? Он глянул на продавца: тощий, грязный, горбатый, кособокий, кривой на один глаз, тот улыбался беззубым ртом и кивал. – Чжай-эр, это ведь полная ерунда. Какие еще талисманы? Просто бесполезные бумажки.

– Нет-нет, господин! – заторопился продавец. – Не говорите так. Они очень, очень действенные: очень хорошо помогают от нечистой силы! А какую удачу приносят!

– Что ж тебе они удачу не принесли? – язвительно бросил Юньфэн и хотел было идти дальше, но Чжайдао решительно удержал его:

– Юньфэн-сюн, всего три монеты.

– Зачем они тебе? – недоумевал Юньфэн. – Разве ты веришь в эту даосскую чушь?

– Я… Юньфэн-сюн… я… пожалуйста! – он смотрел умоляюще, и Юньфэн, все еще не понимая, в чем дело, протянул ему связку монет.

Чжайдао отсчитал пятнадцать и протянул продавцу. Тот засуетился, отбирая пять талисманов.

– Нет-нет, господин, мне хватит одного, – пытался возразить Чжайдао, но продавец настойчиво всучил ему пять и, кланяясь, растворился в толпе.

– Все же, Чжай-эр, объясни, что за выходка? Разве ты веришь в ценность этих бумажек?

– Нет, конечно, – улыбнулся Чжайдао. – Но в том-то и дело, если бы они были настоящими, я бы ни за что не купил их, а так… Понимаешь, – Чжайдао вздохнул. – Он такой жалкий… Мне очень хотелось ему помочь хоть немного. Прости, что потратил твои деньги, я…

– Ох, Чжай-эр, друг мой, ты… Не бери в голову. Какие деньги? Неужели мне, чиновнику четвертого класса с жалованьем в триста доу риса, может быть жаль нескольких медяков для друга? Но ответь, мой милый, тебе стало легче от покупки этих бумажек? Может, стоит нагнать продавца и взять к него всю пачку?

– Ты шутишь?

– Нет, – покачал головой Юньфэн. – Если тебя это порадует и утешит, я готов…

– Я и сам не знаю, правильно ли так поступать. Но скажи, как можно помочь таким бедным людям? Что мы с тобой по-настоящему можем сделать?

Юньфэн не знал. И сейчас, рассматривая эти листочки (Чжайдао, уважая чужой труд, так и хранил их, не выбросил), Юньфэн чувствовал, как перехватывает дыхание, щиплет в носу и горят глаза. Не из-за нищих, а из-за того, каким обездоленным стал он сам, когда его Чжай-эр его покинул.

[1] Стиль сяочжуань (малая печть) был введен в 218 гг. до н.э. при объединившем Китай императоре Цинь Шихуанди для унификации почерков в Поднебесной.

Бамбуковый лист

[обертка от конфеты]Ночью выпал снег, и днем Ао Юньфэн отправился с женой и дочерью полюбоваться зимними видами озера Сиху. Прогулявшись вдоль берега, они постояли на дамбе Су, окруженные белизной неба, воды и снега. Затем решили пройтись по улицам города. Шаньхуа проголодалась и, увидев рисовые пирожки, повисла на руке Юньфэна. Пришлось купить несколько номи-цы. Девочка поспешно развернула один шарик и засунула его в рот, помахивая листом бамбука. И вдруг этот лист в ее пальцах напомнил ему о том, как накануне отъезда Чжайдао они так же пошли гулять по городу. Тогда Чжай-эр сам попросил Юньфэна прогуляться с ним. Они оба чувствовали беспокойство, в четырех стенах тревога росла, и на Юньфэна накатывало отчаяние. Он так хотел бы не отпускать Чжайдао, но неизбежность разлуки была очевидна. Вероятно, Чжайдао чувствовал нечто подобное, и оба они решили, что сейчас раствориться в толпе, в ее пестроте и гомоне будет самым лучшим решением.

Они бродили по улицам и глазели по сторонам до самых сумерек. Наконец, устав и проголодавшись, Юньфэн купил несколько номи-цы. Чжайдао развернул сладкий шарик и отправил его в рот. Он жевал, смущенно улыбаясь, и помахивал листом бамбука точь-в-точь, как это делала Шаньхуа, и теперь Юньфэн не знал, кто у кого перенял этот жест.

– Почему ты не выбросишь лист? – удивился Юньфэн.

– Хочу взять с собой на память об этом вечере, – отозвался Чжайдао. – Там у нас бамбук не растет.

Кажется, он действительно прихватил его с собой, но отныне для Юньфэна номи-цы, завернутые в лист бамбука, будут вечным напоминанием самого последнего вечера с другом.

Мискантус

[Засушенное растение]Снег пролежал недолго: на следующий день не осталось и следа. Погода стояла промозглая: дождь со снегом, ветер. Юньфэн, вернувшись из Юйшитая, быстро поел и ушел в свой новый кабинет – прежние покои Чжайдао.

Странное дело, вроде бы у Чжайдао не было почти никаких вещей, но Юньфэн уже восемь месяцев перебирал то, что друг не взял с собой, и этим крошечным подаркам памяти не было конца.

Сегодня ему в руки выпала метелка мискантуса, вложенная в согнутый пополам лист бумаги, точно жемчужина в створках ракушки. Серебристо-розовый крошащийся, почти уже бесплотный колос был приветом из их путешествия по Хэнани. Когда они возвращались, кажется, была осень или даже начиналась зима. Ночами бывало морозно, иней по утрам превращал сухую траву в изысканное кружево, исчезающее на солнце.

Чжайдао был задумчив и целыми часами мог смотреть в окно повозки, откинув занавеску. Что он видел? Облетевшие деревья, кусты, холмы, медленно плывущие им навстречу, блеклую осоку, пучки мискантуса, печально машущего всем проезжим легкими рукавами…

Как-то раз они остановились среди полей, чтобы размять ноги. Было солнечно и сухо, под ногами потрескивали черные стебли умерших цветов, и в море белесой, выцветшей травы беспокойно шевелились островки мискантуса.