Текст книги "Чжунгоцзе, плетение узлов (СИ)"

Автор книги: Татьяна Никитина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 14 страниц)

Annotation

ЧЖУНГОЦЗЕ – китайская древняя техника плетения узлов. Их можно плести из одного или из нескольких шнуров. Когда плетут узелки, шнуры в них пересекаются, сплетаются, связываются. Так же произошло с моими персонажами. В реальности они никогда не могли бы встретиться, потому-то они и оказались в фантастической истории.

Нежата живет в Пскове, Ао Юньфэн – в Южной Сун. Юньфэн отправляется в столицу сдавать эказмен, Нежата – в Киево-Печерскую лавру поклониться святым старцам. Почему они встречаются?

В этой истории есть духи, оборотни, разбойники и дикие монгольские воины, есть путешествия во времени и пространстве, переход между мирами… Но главный герой незаметно для себя проходит мимо всего. Куда же он идет?

Чжунгоцзе, плетение узлов

Глава 1. Да вкушает сердце твое радости во дни юности твоей

Глава 2. По какому пути разливается свет и разносится восточный ветер по земле?

Глава 3. Все пути Господни – милость и истина к хранящим завет Его

Глава 4. Так прогонишь их бурею Твоею, и гневом Твоим приведешь их в смятение

Глава 5. Ах, для чего ж осенний ветер нас разметал?

Глава 6. Лунная фея является, в свежесть одета

Глава 7. Встретить друга, прибывшего издалека, разве это не радостно?

Глава 8. Увы, Чунъян непредсказуем…

Глава 9. И пусть на Праздник фонарей дыхание небес нежней

Глава 10. С эпохи Тан пион у нас в чести

Глава 11. У воды плотный сгусток тишины

Глава 12. Сны просяной каши

Дополнительные главы. Глава 13. Разные слова

Глава 14. Беседа за чарочкой вина

Глава 15. Воспоминания в сезон дунчжи

Глава 16. Сыр и черви

Глава 17. Кто любит лотос так, как я люблю

Глава 18. Ди-тай и Тайфэн. Знакомство.

Чжунгоцзе, плетение узлов

Глава 1. Да вкушает сердце твое радости во дни юности твоей

Нежата (в крещении Александр, сын Жданов) родился примерно в 6719 году от сотворения мира[1] в Пскове в кожевенной слободе. Он был самым младшим ребенком в семье дубильщика кож, между ним и его старшим братом разница была около пятнадцати лет. Родился он слабым и болезненным, даже боялись, что малыш может не выжить. Но Божьей милостью он остался жив. Однако довольно скоро стало понятно, что по стопам отца мальчик пойти не сможет, ведь дубильщику кож нужно обладать немалой силой. Когда ребенку было два года, посады Пскова разорили и сожгли эсты, однако семье Нежаты удалось укрыться в Мирожском монастыре, где жил насельником дядя его матери.

Поначалу родители думали отдать сына в ученики к скорняку, но, увидев любовь мальчика к чтению, мать снова вспомнила о своем дяде-монахе. Так, когда Нежате исполнилось шесть лет, его принял в ученики отец Авраамий. У отца Авраамия рядом с келейкой был небольшой огород, так что луком и репой они с Нажатой были обеспечены. Старец переписывал и украшал орнаментами книги и тому же учил Нежату. Переписыванием книг они немного зарабатывали, так что жили неплохо.

Хотя Нежате никто не запрещал видеться с родными, а на праздники матушка и сама приходила в монастырь на службу, но искренних родственных отношений и взаимопонимания между ними не было. Отец Авраамий стал настоящей семьей для Нежаты, самым дорогим и близким человеком – наставником и другом.

Когда Нежате исполнилось четырнадцать, Псков снова был разорен и настал голод. Отцу Авраамию и Нежате как-то хватало их запасов, но в городе многие умирали от истощения. Однажды в монастырь пришла старушка из Завеличья с внуком, прося подаяния. Никто не хотел, да и не мог им помочь, а отец Авраамий сжалился и накормил их. Старушка вскоре умерла, мальчика же приютил старец. Так у Нежаты появился младший названый брат Незнанка. Незнанка не обладал такими способностями и стремлением к учению, как Нежата, зато он обожал ловить рыбу в Мирожке, бегать с мальчишками из Завеличья, сражаться на палках, спорить и драться. Отец Авраамий говорил, что из мальчика вырастет славный воин.

Так они и жили втроем. Копались в огороде отца Авраамия, помогали на монастырском сенокосе, ходили в лес за ягодами и грибами, рыбу удили.

Нежата искренне не понимал, как можно не любить писать и читать, как можно не таскать с собой материалы для письма и не помнить наизусть хотя бы некоторые псалмы. Но Незнанка постепенно сумел его убедить в том, что есть и другие взгляды на жизнь.

***

…Стены крома на том берегу Великой сияли в лучах низкого уже солнца и, казалось, не принадлежали этому миру – небесный град в водянистой вечерней синеве. «Ублажи, Господи, благоволением Твоим Сиона, и да созиждутся стены Иерусалимские…» Когда Нежата в мечтах представлял себе, как подходит ко Граду Господню, он всегда видел эти горящие неземным огнем стены над рекой, укрытой тенью деревьев.

На темнеющую воду падала тень Мирожского монастыря, стараясь своими крестами и ветвями дотянуться до залитого солнцем противоположного берега. Зазвонили к вечерне. Пора собираться. Мысли летели так же медленно и торжественно, как колокольный звон, отраженный подвижной поверхностью реки: «Воздвигоша реки, Господи, воздвигоша реки гласы своя». Летели в небеса, не встречая помех.

– Эй, Нежата! У тебя клюет! – Незнанка метнулся к Нежатиной уде, дернул, и на траве запрыгал небольшой голавлик.

– На службу пора, – заметил Нежата, наблюдая, как Незнанка достает крючок.

– Да ну-у, – протянул названый братец. – Сейчас самый клев будет. Гляди, и у меня заплясал, – он оставил Нежатину трепещущую рыбку и выудил свою – окуня размером с ладонь.

Нежата присоединил голавля к прочему сегодняшнему улову, продев прутик сквозь жабры.

– Я все-таки пойду, – он стал собираться, но Незнанка, насадив червя на его крючок, попросил:

– Не ходи, останься. Вдвоем больше наловим, а? Что ты на этой вечерне не слышал? Вчера был, позавчера был...

– Сегодня другие тропари будут петь, преподобным Исаакию, Далмату, Фавсту и Косме Отшельнику…

– Да у всех же преподобных тропари одинаковые, только имя меняется, – заспорил Незнанка.

– Имя же меняется, – возразил Нежата. – Это ведь совсем другие люди, у них другая история, другие дарования… Да и вообще… Разве можно о службе все узнать? Каждый раз по-новому.

– А как же любовь к ближнему? Если любви не имеешь, то ты этот, бубен гремящий.

Нежата улыбнулся:

– «Медь звенящая или кимвал звучащий»[2]. Я могу остаться: мне сегодня в алтаре не прислуживать, на клиросе не петь…

Он присел обратно на траву. Поплавок снова зашевелился, и Нежата поспешно дернул удочку. Еще голавль.

Незнанка тоже поймал очередную рыбешку. Он весь лучился от радостного азарта.Нежата опять закинул удочку и погрузился в свои мысли.

Сияющий горний Иерусалим постепенно мерк, бледнел, поглощаемый душистой водой летних сумерек. Превращался из живого видения в недосягаемую мечту.

Кажется, клевать перестало, но Нежата не заметил. Он все думал о красоте мира, непрестанно прославляющего Творца: глядя на реку, на траву и деревья, на небо, он не мог об этом не думать. В этом великолепии разнообразия он сам казался себе крошечным и бесполезным, но милость Божия, наполняющая даже самую незаметную частичку мира, и его существованию давала смысл. Благодарность переполняла его сердце.

– Ну, Нежата, чего сидишь? Собираться давай, – торопил Незнанка. – Глянь, стемнело совсем, есть хочется… А старец, небось, беспокоится, куда мы пропали.

– Да знает он… – отрешенно проговорил Нежата, поднимаясь и помогая Незнанке собирать их нехитрый скарб.

От реки, кое-где подернутой туманом, тянуло влажной прохладой, точно сказочная боярышня, задвигая легкий полог над своей постелью, колыхнула прозрачной тканью воздух, и свежая волна коснулась столпившихся вокруг мамок и нянек.

И вдруг Нежату потрясло узнавание. Он словно бы уже пережил это много сотен лет назад, стоя вместе с другими в лодке, дрожащей на мелких волнах Тивериадского моря. Молодая луна, точно как и сейчас, заливала светом воду: «река Божия наполнися вод», и воды эти были на самом деле неземным сиянием вечной жизни. Рыбы они тогда не наловили, но на берегу их ждал возлюбленный Господь. И в них горели сердца, как безводная земля, жаждущая влаги. Это было уже под утро.

Он велел закинуть сети, и уже тогда они знали, что с ними говорит Иисус, по Которому они так тосковали. Не сдержавшись, Иоанн прошептал: «Это Господь». А Петр кинулся в воду. Если бы на другом берегу сейчас стоял Христос, Нежата тоже, не раздумывая, бросился бы в реку, даже не умея плавать. Но в этом не было необходимости, потому что Господь был сейчас везде: Он изливал Свою милость лунным светом, движением темной реки, шелестом деревьев, влажной прохладой росистой травы, звездами на холодном шелке неба. И не было необходимости идти в Иерусалим, ведь весь мир освящался Божественным присутствием – Его добротой, любовью, милостью, – и каждый уголок вселенной становился святой землей.

***

…А потом появилась Ариша. И было это очень таинственное явление. Именно она первая нарушила все границы.

Накануне у Нежаты разболелась голова, и отец Авраамий велел ему ложиться пораньше. Ему снился смутный сон про заросший сад, где он блуждал между деревьями без всякой цели, и ему казалось, будто он бродит там не для себя, а для кого-то другого. Словно ищет что-то для другого человека или должен встретиться с кем-то незнакомым. Ему казалось, он видит: то тут, то там среди листвы мелькает красноватая девичья рубаха, окашенная корой дуба или мареной. И даже пошел навстречу, но никого не нашел. Лишь когда сон стал рассеиваться, Нежата услышал шаги позади и, оглянувшись, краем глаза заметил девочку, а потом проснулся.

Загадочная девочка в нарядной одежде появилась будто бы ниоткуда. Она ничего не рассказывала о себе, и Нежата не спрашивал. Глядя на ее посеребренные височные кольца и браслеты, на ее яркую рубаху, он подозревал, что она дочь какого-то знатного горожанина. Ариша часто угощала Нежату и Незнанку чем-нибудь вкусным: пирогами с диковинной капустой, сладкой белой кашей из сорочинского пшена… Она каждый раз старалась принести что-нибудь съестное, хотя бы вареные яйца. Нежата не придавал значения еде, а для вечно голодного, быстро растущего Незнанки это было настоящим спасением. Пока Незнанка ел, Нежата с Аришей говорили о разном. О Боге, об удивительном мире вокруг, о книгах, которые он читал и которые советовал прочесть Арише. Она была необыкновенной. Глядя на ее руки, можно было точно сказать, что она не пряла, не ткала, не шила. Зато на ее среднем пальце была маленькая мозоль от пера, как у Нежаты, потому Ариша казалась мальчику такой родной. Когда он смотрел на эту мозоль, ему становилось тепло на душе.

Однажды Нежате довелось переписывать жизнеописания подвижников Киево-Печерского монастыря. Житие Иоанна Многострадального поразило Нежату и вызвало много вопросов.

– Отче, – приставал он к отцу Авраамию. – Что это преподобный старец говорит: «…я, сильно разжигаемый похотью, много претерпел ради своего спасения»[3]. Как это? Зачем он истязал себя, закопав в землю? И почему он жалуется, что у него «и от этого не прекратилась жгучая плотская страсть»? О чем он повествует?

– Нежатко, чадо, сколько тебе лет?

– Шестнадцатый год.

– Раз тебе это не ясно, то и не надо понимать. Я, пожалуй, не сильно больше твоего знаю о таких вещах. Может, нас с тобой миловал Господь, не посылая нам испытаний свыше силы. Но помни, что, если подобное ощутишь вдруг, проси блаженного Иоанна и Моисея Угрина о помощи.

Привыкнув обо всем рассказывать Арише, Нежата и об Иоанне Многострадальном ей поведал. Ариша посмотрела на него непонятно – то ли ласково, то ли строго, подумала немного и, вздохнув, согласилась с отцом Авраамием.

После этого она как-то поддразнила Нежату, спрашивая, не стал ли он молиться блаженному Иоанну.

– Конечно, молюсь, – отозвался Нежата серьезно.

– Неужели ощутил уже жгучую плотскую страсть? – не унималась Арина.

– Нет, я так, на всякий случай, – простодушно ответил Нежата.

– На всякий случай? – Арина прыснула. – Ах, на всякий случай! А вот посмотрим, помогут ли тебе эти молитвы, – и она принялась его теребить и щекотать.

Нежата повалился на землю, хохоча и отмахиваясь от нее.

– Перестань! Перестань!

– Молись, молись святому Иоанну!

Наконец они угомонились и лежали в траве, прерывисто дыша.

– Неподобающие шутки у тебя, Арина, – строго сказал Нежата.

– Отчего же?

– Нехорошо потешаться над святыми.

– Я не над святыми, а над тобой потешаюсь, – рассмеялась Арина. А потом добавила, прижимаясь к его плечу: – Ну прости. Не буду больше.

***

А далеко-далеко на юго-востоке, в государстве под названием Южная Сун, родился в третьем году правления Кайси[4] Ао Юньфэн[5]. Он вырос в уезде Чанша провинции Цзиньхунань[6]. В тринадцать лет мальчик лишился отца, так что, как говорят, некому было наставлять его к учению. Однако и сам он весьма усердствовал в получении знаний. Что называется, руки не бывали свободны от книг, волосы привязывал к потолочной балке. Жили они с матушкой арендной платой за небольшой участок земли в окрестностях – отцово наследство, – впрочем, каллиграфия Юньфэна, его тонкое чувство живописи и умение реставрировать свитки тоже приносили небольшой доход.

Юноша был красив, умен и талантлив. Он много занимался, готовясь к экзамену, заучивая мудрые и изысканные слова древних.

Задумавшись, наизусть напевая стихи, проникая в их смысл, их изящную форму катая во рту, повторял, например, Цюй Юаня: «Кто мог до нас донести рассказы о временах изначальных? Как нам судить о поре, когда земля еще не отделилась от неба? Кто мог проникнуть взором вглубь хаоса и различить, что вращалось в том круговороте?

Из бескрайней тьмы возник свет – почему он возник? Силы Инь и Ян, соединившись, дали начало жизни. Что породило их и как они возникли? Девять слоев имеет небесный свод – кто их создал? Кто мог быть первым строителем этого величественного сооружения?»[7]

В четырнадцать лет он сдал уездный экзамен и обратил на себя внимание знатного и уважаемого горожанина – господина Сяхоу, взявшего юношу под покровительство. Господин Сяхоу часто приглашал Ао Юньфэна на литературные вечера в свой дом, где собирались самые замечательные люди Чанша. Сюцай Ао не только писал хорошие стихи, он также превосходно играл на гуцине, и его с удовольствием слушали и гости, и домочадцы господина Сяхоу.

Особенно же он нравился старшей дочке господина Сяхоу – юной Сюэлянь. Как увидела она впервые на Чунъян худенького подростка, серьезно обсуждавшего с ее отцом достоинства поэзии династии Тан, как услышала его игру на гуцине, так и не смогла больше забыть. Когда он приходил, Сюэлянь всегда слушала его, прячась за ширмой. Сам он, может, мельком и видел девушку в саду, но не придавал увиденному значения: его интересовали только живопись, поэзия и музыка.

Когда господин Сяхоу обратил на Ао Юньфэна внимание, юношу заметили и в городе. У Юньфэна появились ученики, горожане чаще делали ему заказы на живопись и каллиграфию.

А в семнадцать лет Ао Юньфэн сдал губернский экзамен и стал не просто цзюйженем, но цзеюанем, то есть цзюйжэнем с лучшим результатом.

Словом, юноша подавал большие надежды, так что, несмотря на то, что Ао вовсе не был богат или знатен, господин Сяхоу посылал к нему, чтоб сговориться насчет своей дочки, девы Сюэлянь: пусть послужит студенту с совком и метелкой.

Однако юноша скромно отказался от этого заманчивого предложения, сказав, что пока он не может предоставить девушке привычные ей удобства и роскошь, и предложил отложить сговор до тех пор, пока он не сдаст императорский экзамен в столице и не получит хорошую должность. И как ни хотелось самой Сюэлянь выйти замуж за Ао Юньфэна (ведь она была на пару лет старше него), пришлось повременить с этим делом.

[1] 1210 г.

[2] 1 Кор. 13:1

[3] Скорее всего, это цитата из сборника житий Димитрия Ростовского, но точно сказать не могу.

[4] 1207 год.

[5]奡 ào – Ао – мифический силач, передвигавший корабли по суше, но к Юньфэну не имеет отношения, просто это такая фамилия… 云峰 yún fēng – облако + горный пик, облачная вершина, как-то так.

[6] Современная провинция Хунань.

[7] Цюй Юань, «Вопросы к небу», подстрочник Е.И. Лубо-Лесниченко, Е.В. Пузицкого и В.Ф. Сорокина.

Глава 2. По какому пути разливается свет и разносится восточный ветер по земле?

Так случается, что тихой прекрасной жизни приходит конец, как бы ни хотелось ее продлить. Когда Нежате было семнадцать, его наставник и друг, самый близкий, самый дорогой для него человек – отец Авраамий – тяжело заболел. Несколько дней уже он лежал, почти не двигаясь, а Нежата ни на шаг не отходил от его постели. Ему казалось, если он отлучится хоть ненадолго, его наставник ускользнет от него, оставит его, и это будет концом. Как жить в мире, в котором не будет отца Авраамия, Нежата не мог себе представить. Незнанка взял все заботы по хозяйству на себя: прибирался, варил еду, кормил Нежату, а то он и не вспомнил бы, что надо поесть… Отец Авраамий пребывал в полузабытье, однако как-то утром он очнулся и обратился к Нежате:

– Скажи, Нежатко, что будешь делать, когда я умру?

– Нет-нет, не говори так, отче! – Нежата в слезах схватил старца за руку. – Я не хочу, чтобы ты умирал! Не оставляй меня одного!

– Вот глупенький… Пора мне, хочешь – не хочешь. Да и ты не один: вон у тебя родители, Незнанка, девочка эта, подруга твоя.

– Но они – совсем другое! Кто будет меня учить, наставлять? Как без тебя я не потеряюсь в мире?

– Господь с тобой, Нежата. Господь вразумит тебя.

– Господь вразумит, конечно, я знаю, но, отче, ты… Я не хочу расставаться с тобой!

– И я бы побыл с тобой еще, чадушко мое, да пора мне. А ты все еще не ответил, что будешь делать, когда меня не станет.

– Не умирай, отче, не бросай меня.

– Вот заладил, упрямый, – отец Авраамий вздохнул. – Знаешь ведь: на все Божья воля. Так чем займешься, Нежатко? Ну?

Нежата помолчал, собирая осколки мыслей, крохи вытесненных большим горем чувств, пытаясь понять, чего же он хочет, чего он хотел до того, как с ним случилась такая беда, до того, как настала необходимость решать свою судьбу самому.

– Мне кажется, – неуверенно начал он, – что мой путь – монашество. Я думаю остаться в монастыре и со временем принять постриг.

– Хорошо, хорошо, – согласился отец Авраамий. – Только вот точно ли хочешь остаться?

– Да, а что же еще мне делать?

– Пойти мир посмотреть. Узнать, отчего трава зеленая, а небо голубое. Разве ты не мечтал об этом прежде?

– Так это было в детстве, а теперь…

– Что же теперь изменилось? Неужто неинтересно стало?

– Говорят ведь, отче, мол, не нужно странствовать, любопытствовать: главное – быть с Богом…

– Так-то так… А я вот в твои годы на Афон отправился. Десять лет там провел, после вернулся.

– И мне, значит, на Афон надо идти?

– Не ведаю. Твой путь – это твой путь. Но сердце говорит мне, что следует тебе оставить нашу богоспасаемую обитель и отправиться поклониться Киевским преподобным старцам. Да и в Полоцк еще зайди в Ефросиньин монастырь помолиться.

– Благослови, отче.

– Бог благословит. Побродишь по миру и поймешь, где тебе лучше всего быть. А теперь ступай, позови отца Евфимия: пусть исповедует меня перед смертью.

В тот же день, пособоровавшись и причастившись Святых Христовых Тайн, отец Авраамий мирно отошел ко Господу.

Нежата три дня до похорон не отходил от тела. То плакал, то читал Псалтирь, Незнанка ходил за ним с кашей и чуть не насильно кормил. На отпевании Нежата молча стоял в стороне, а после похорон к нему подошел отец Евфимий и строго сказал:

– Нельзя так убиваться, Александре, – и вдруг прижал его к себе и, всхлипнув, прошептал: – Добрый христианин вернулся к Отцу. Мы радоваться должны, а не печалиться. Но как же мы осиротели… И все же, святой Златоуст что говорил? «Неумеренная скорбь является сатанинским делом и произведением его коварства»[1].

– Да, – вздохнул Нежата и продолжил: – «Спасительное лекарство он делает вредоносным вследствие неумеренности».

– Верно-верно, – согласился отец Евфимий. – Чем теперь займешься, Александре? В монастыре останешься?

– Отец Авраамий благословил поклониться киевским преподобным. В Киев пойду.

– Славное, славное дело – богоугодное, – отец Евфимий похлопал Нежату по плечу. – А книги свои можешь мне оставить: я сберегу. Ну ступай, собирайся. Путь-то долгий предстоит.

Неожиданное сочувствие отца Евфимия, с которым Нежата прежде и не разговаривал почти, тронуло юношу, и он чуть снова не разрыдался. Только, наверное, он все слезы уже выплакал.

Ждавший его в келье Незнанка, встал навстречу, взял за плечи и слегка встряхнул.

– Ну, Нежата, эй! Ты собираешься жить дальше? Или так и будешь блуждать в тумане.

– Я собираюсь, – ответил Нежата, вытирая глаза рукавом. – А про туман ты разве сам придумал?

– Нет, это меня батюшка научил. Велел так тебе сказать после похорон.

– Я в Киев пойду. Книги оставлю отцу Евфимию: он сохранит.

– Этот-то? Ох, Нежата! Да ты доверчивый какой! Что он там сохранит? Продаст все.

– Не все ли равно. Тебе что ли их оставить?

– Да мне они вовсе ни к чему. Только как, скажи, ты без меня странствовать пойдешь? Тебя же все время обманывать будут! Кто тебя защитит? Кто о тебе позаботится?

– А что, пойти со мной хочешь?

– Я бы и пошел, да не могу.

– Не можешь?

– Нет, – Незнанка потупился и уши у него порозовели. Нежата и не знал, что у него была на примете хорошая девушка. Он собирался через пару лет жениться, но надо хоть что-то иметь за душой, а если пойти странствовать… – Старец остаться благословил.

– Когда же он успел? А я и не слышал…

– Да ты уснул, а он тогда очнулся, дня за три до кончины. И спрашивал меня, что я собираюсь делать. Я и рассказал ему. Он благословил остаться. Сказал, что его племянница, мать твоя, примет меня. Как думаешь, примет?

– Наверное… я давно дома не бывал. Но вроде матушка добрая, должна принять. Ты вон какой крепкий. Помогать станешь…

С потерей человека, который всегда был готов выслушать Нежату, дать совет, который понимал его иногда лучше, чем он сам, закончилось детство, и стало очевидно: что-то изменилось, и в связи с этими изменениями необходимо было принимать какие-то решения. Самостоятельно, без помощи и подсказок. Хотя одну последнюю подсказку отец Авраамий Нежате все-таки оставил, благословив его отправиться в паломничество в Киево-Печерскую лавру.

Менять привычный образ жизни и уходить так далеко было немного страшно. Следовало еще позаботиться о Незнанке и проститься с Аришей. Незнанку юноша отвел к своим родителям, где добродушного и открытого мальчика приняли хорошо. Незнанка в свои четырнадцать лет был шире в плечах, чем семнадцатилетний Нежата, и на голову выше. Так что в подмастерья к кожевнику он вполне годился[2].

С Аришей было расстаться труднее. Она не хотела его отпускать, спрашивая настойчиво:

– Когда ты вернешься? А если ты не вернешься? На дорогах так опасно! Так много в мире злых и хитрых людей, а ты такой… ты дурачок такой!

– Вот и Незнанка то же говорит, – улыбнулся Нежата. – Но батюшка верил в меня.

– Ну ладно ты, а как же я? Что со мной будет? Как я буду без тебя? Ты не думал, что когда ты вернешься, меня выдадут уже замуж и мы больше не сможем так запросто болтать и дурачиться?

– Так всему свое время. Время дурачиться, время серьезно работать. Если выдадут замуж, то тут уж, конечно, не до веселья и не до детских шалостей станет.

– А если я хочу за тебя замуж? Что скажешь на это?

– А… – Нежата смутился. Он никогда не думал об Арише как о девушке. Она была просто хорошим, близким, дорогим для него человеком. Он не думал, что ее могут выдать замуж, как не думал о том, что она, может быть, сама хотела стать его женой. – Но я… – он не знал, что сказать.

Он не собирался ни на ком жениться, он просто хотел найти свое место в этом мире после того, как гнездышко, в котором он вырос, упало на землю. Лишившись наставника, он почувствовал невыносимую свободу, холодную и стремительную. Ни один человек из тех, кто окружал его, ни одна теплая привязанность не могли удержать его.

– Я, наверное, стану монахом, – отозвался он. Пусть она не пытается ухватиться за него, ведь он такой неустойчивый. Вряд ли он сможет ей чем-то помочь…

Словом, он отправлялся в путь почти без сожалений. Если можно так сказать, когда человек потерял самое главное, что имел. Потеряв привычную опору, о чем еще можно было жалеть?

Нежата в последний раз изучал содержимое ларя отца Авраамия. В сундуке остались одни книги: все хоть сколько-нибудь пригодные вещи, включая застиранный вылинявший подрясник, растащили братия, соболезнующие Нежате в потере наставника. И даже Незнанка ничего не смог им противопоставить, только ругался тихонько и вздыхал. Книги Нежата пока отстоял. Хотя и сам понимал, да и братия, конечно, знали, что большая часть наследия отца Авраамия не покинет монастырь: далеко унести десяток книг мало кому было бы по силам. Нежата перебирал их, со вздохом каждый раз по одной откладывая в сторону. Священные книги Нового Завета, переписанные крупным ладным почерком старца, Паремийник[3], «Пчела»[4] – с ними он расстался почти без сожаления. Только долго изучал мастерски выполненные заставки в Евангелии, стараясь запомнить хитрых и хищных грифонов, волшебные ветки, сплетающиеся в сложный орнамент. Он разогнул следующую рукопись, хотя и по обложке знал, что в ней записаны «Сказание о сотворении Адама», «Слово о законе и благодати», «Житие Феодосия Печерского», «Хожение в Святую Землю» игумена Даниила… «Хожение» Нежата любил очень. Путешествие в Иерусалим было его детской мечтой. Однако он с сожалением признавал, что для столь масштабных предприятий нужны немалые средства. А скромное состояние, скопленное старцем, частично пошло на похороны. То же, что осталось, следовало разделить пополам с Незнанкой. Даже если продать оставшиеся книги, не набрать и половины необходимого.

Подумав немного, Нежата отложил «Хожение» и взял в руки книгу, где, помимо прочего, содержалось «Сказание о Евстафии Плакиде». Он сам переписывал эту историю и рисовал инициалы. Вот дивная повесть о милосердии Божьем и о том, как ведет Господь Своими путями людей, любящих Его! В глубине души Нежата понимал, что для него покинуть монастырь и родной Плесков было необходимо, чтобы всецело предаться в руки Господа, да ведет Он Своего раба дивными неисповедимыми путями. Ведь был же где-то на земле (Нежата читал об этом) вход в Рай и туда можно было попасть, как попал некий отец Агапий. Правда, старец Авраамий не имел склонности верить сему удивительному факту. И все же мечтательному юноше мила была мысль, будто можно идти, идти и прийти в Божественный сад.

Нежата вздохнул и снова вернулся в келью старца, где застал себя сидящим на полу перед ларем. Он открыл книгу и погрузился в чтение. Перед юношей вновь развернулась сцена чудесной охоты. Великолепный олень, стройнее и прекраснее других, неустанно бежал впереди. И крест воссиял между его рогами, ослепляя светом Плакиду. У Нежаты каждый раз от этой красоты замирало сердце. Снова пережив разлуку, радостное воссоединение семьи Евстафия, подивившись их чỳдному преставлению, Нежата с сожалением отложил рукопись в сторону.

Оставались еще две книги: Псалтирь и «Беседы на Шестоднев» Василия Великого на греческом языке, привезенные отцом Авраамием с Афона. Нежата подержал в руках «Беседы», рассматривая простой деревянный переплет, обитый кожей с медными жуковинами, расстегнул застежку, перевернул несколько страниц и прочел по-гречески, мысленно переводя на родной свой язык: «Для неба отделил Он естество приличное небу, и в форму земли вложил сущность, свойственную земле и для нее потребную»[5]. Он вздохнул. Стоило бы забрать книгу с собой: здесь она мало кому могла понадобиться, разве только отцу настоятелю, который тоже знал греческий.

Но ведь была еще и Псалтирь. С ней-то юный книжник уж точно никак не мог расстаться. Псалтирь для него была как путешествие по Святой земле, даже больше: полная ярких красок и прекрасных слов, она являла собой благодатный путь в Горний Иерусалим. Он подумал еще немного и сложил вместе с Псалтирью «Хожение игумена Даниила». Посидел немного, потер лоб, поморщился, вынул, повертел в руках, вздохнул и взял-таки историю Плакиды. Хотя он знал эти тексты почти наизусть, расставаться с книгами ему было тяжело. Даже мелькнула предательская мысль остаться в монастыре. Он задержался на ней ненадолго, но неясная жажда узнать и увидеть новое и горячий огонек отчего благословения оказались сильнее робости и привычки.

Часть книг Нежата обменял у братии на всякие нужные в пути вещи, часть, в том числе и «Хожение игумена Даниила», оставил и вместе с неиспользованным пергаменом отдал на хранение отцу Евфимию: юноше представлялось, будто книги, как близкие люди и дорогие друзья, станут ждать его в Мирожском монастыре, пока он странствует.

***

Что же касается Ао Юньфэна, то он отправился в Линьань – столицу Южной Сун, чтобы сдать государственный экзамен. Столичные экзамены сдавали в восьмом лунном месяце (на должность в провинции) и во втором месяце (на соискание должности на государственном уровне). Ао Юньфэн сдавал весенние экзамены, так что в дорогу он отправился месяце в десятом, чтобы уж наверняка успеть и чтобы никакие превратности пути не помешали ему.

Там он поселился в монастыре Линъинсы, где познакомился с другими кандидатами.

В общую залу войдя, Ао Юньфэн поздоровался с ними, вежливо поклонившись. Двое ответили доброжелательно, двое же высокомерно не обратили внимания. К тем, кто приветлив, Юньфэн подошел, разговор завязался. Так они и сошлись.

Лю был на три года старше, и служил чиновником в губернском городе, теперь же, получив рекомендации от своего начальства, уже во второй раз приехал сдавать императорский экзамен на должность в столице. Ао Юньфэн удивился, ведь, судя по сочинениям, Лю одарен и способен. Что же, бывает и такое, как говорил Сун Юй когда-то князю: «Чем выше песнь, тем меньше тех, кто вторит ей»[6]. Хань был старше на пять лет, экзамен сдавал он впервые. Он был импульсивен и резок в сужденьях, и Ао Юньфэн хорошо понимал, почему губернский экзамен тот прошел лишь недавно: в его сочинениях гладкости недоставало, и мысль была слишком ярка.

Так, время экзаменов наступило. Три дня просидев в кабинках, сюцаи встретились и отдыхали, обсуждая темы, делясь своими находками, набираясь сил перед новым этапом.

Еще спустя три дня друзья, усевшись за оградой монастыря, любуясь видом гор, читали отрывок из сочинения. Они очень живо его обсуждали, и тут вдруг появился надменный сосед и с насмешкой сказал:

– С таким безыскусным стилем вам никогда не пройти на экзамене.