Текст книги "Чжунгоцзе, плетение узлов (СИ)"

Автор книги: Татьяна Никитина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 14 страниц)

Ее воображение искало что-нибудь или кого-нибудь, на кого можно было бы обратить эти чувства: восхищение, почтение, трепетную нежность…

В тот вечер она читала про Александра Невского, старую книжку из серии ЖЗЛ, которую взяла в библиотеке, чтобы почитать что-то про XIII век и про северо-запад. Почему XIII век? Откуда все это берется? Ариша давно перестала понимать природу своего увлечения. Когда брат Саша с недоумением спрашивал: почему? Она только руками разводила, а Федя просто сказал: «Ну, это любовь. Никто не знает, как это происходит. Любовь необъяснима».

Читая книгу, Арина задремала и оказалась в саду. Блуждая между деревьями, искала кого-то. Но нигде никого не было. Кажется, она гуляла там совсем одна. И все же увидела мелькающий между стволами силуэт, побежала следом и разглядела мальчика в льняной небеленой рубахе и линялых портах. Так, собственно, они и встретились – Нежата и Ариша. Только познакомиться не успели.

Когда Ариша проснулась, она поняла, кто ей был нужен.

Она давно уже наседала на Федю, и тот обещал привезти ей выкройки по ее времени и региону, достать подходящую ткань, обувь и украшения. Это было дорогое удовольствие, но брат поддерживал Аришу в ее увлечении и готов был помочь. После этого сна Арина принялась за дело и в течение месяца у нее была вполне аутентичная душегрея, рубаха, платок, отличные черевики немного на вырост и даже холщовая сума. И в один прекрасный, а точнее, очень мрачный мартовский денек, девочка нарядилась и отправилась к тому месту, где были проходы.

Эти проходы между мирами первым когда-то открыл ее брат, и эта история совсем о другом. Арина точно не знала, сможет ли попасть туда, куда нужно ей, но просто надеялась. И попала. Она внезапно оказалась на берегу реки, только это была не знакомая ей речушка, а какая-то другая река. Девочка осмотрелась: поблизости никого не было; на другом берегу, вдалеке, виден был монастырь. Ариша приготовилась ждать.

Но ждать долго не пришлось. Зашуршала сухая трава, и из зарослей вышел мальчик с вязанкой хвороста. Вот он какой, Нежата…

Тогда она даже переночевала у них в келье, потому что идти домой, за реку, откуда она якобы пришла в монастырь, на ночь глядя было страшно и опасно. С тех пор ее нежность к Нежате только росла, а когда он ушел из Пскова и Арина потеряла его почти на два месяца, она поняла, что не хочет жить без него.

Когда девочка в очередной раз глянула на Нежату, он спал, склонившись на раскрытую энциклопедию. Арина растормошила его и уложила на братнин диван. Сама расположилась на раскладушке рядом. Она была взволнована, и ей не спалось. А Нежата, наверное, очень утомился, преодолев эти пространственно-временные врата: он спал очень крепко. Повернулся во сне, и рука свесилась с дивана. Арина обхватила его пальцы и прижалась щекой к ладони. Так она и уснула…

Утром Нежата встал рано, как привык. Арина еще спала, и он, умывшись и помолившись, снова погрузился в чтение энциклопедий.

Солнце было уже высоко, когда на кухню вошла встрепанная Арина и спросила:

– Что, все читаешь?

– Это удивительно интересно, – отозвался Нежата.

– А голова не пухнет?

Нежата потрогал голову и честно ответил:

– Вроде бы нет.

Арина расхохоталась.

– Перестань читать эту белиберду. Я тебе дам кое-что получше, – и она протянула ему небольшую книжку в мягкой обложке.

«Плаванье святого Брендана». О святых Нежата привык читать и доверял таким текстам. Он сидел на кухне и ничего уже не видел вокруг: он плыл по Океану на судне, обтянутом кожей, к земле, святым обетованной.

– Нежата, что ты будешь есть на завтрак? – Арина потрогала его за плечо. – Тебе, наверное, лучше кашу сварить овсяную?

Нежата рассеянно кивнул и отправился дальше в путь. Он читал медленно и успел добраться лишь до острова, называемого Птичьим Раем, когда Арина поставила перед ним тарелку каши.

– Может быть, ты все-таки отвлечешься и поешь? – спросила она.

– А, да, конечно, – он отложил книгу и, помолчав, добавил: – Никогда не читал ничего более увлекательного.

Эта каша была больше похожа на кисель. А на вкус вообще что-то невероятное: соленая, сладкая… но, в общем, пожалуй, вкусная. Сама Арина ела бутерброд с сыром и пила какао.

– Хочешь попробовать?

Он попробовал. Но это оказалось слишком сладко. За едой Нежата вспомнил о цели своего визита.

– Ты знаешь, – сказал он, – ту Книгу… ее надо отдать Великой Помощнице.

– Что? Какую еще книгу? – переспросила Ариша с наигранным непониманием.

– Которая у тебя. Книга, исполняющая желания.

– Ты что, серьезно? Ты хочешь сказать, то, что я написала случайно, действительно имело такую силу?

– Конечно. Только это Книга имеет силу, а не твои слова. Поэтому ее и нужно вернуть, понимаешь? – беспомощно отозвался Нежата.

– Ну хорошо. И как?

– Ты должна отнести ее.

– Сама? – в ее голосе звучал ужас. – Куда? Как? Почему именно я?

– Ты хозяйка. Просто нужна река. У вас тут есть река?

– И? Я должна буду куда-то уйти? Надолго? А как же мои родные?

– Подожди, я не знаю. Думаю, ничего страшного не будет. Я же пришел сюда… И, видишь, все в порядке.

– Нет, я не могу. Я не хочу. А можно я что-нибудь напишу в этой Книге… ну, что все жили долго и счастливо, Книга улетела к Великой Помощнице, а Нежата остался жить со мной?

– Остался с тобой? Здесь? – Нежата в недоумении посмотрел на девочку.

– Конечно. Разве ты не хочешь здесь остаться?

– Нет, ни капли. У вас тут очень… очень страшно.

Ариша рассмеялась.

– Чего же страшного? Уж не страшнее, чем у вас. Там у вас всякие эпидемии, антисанитария, вооруженные столкновения, голод! У нас намного безопаснее жить. Сейчас очень много хорошего…

– Даже слишком много. В ваше время человеку со средневековым сознанием жить тяжело. К тому же я ничего не умею делать: только переписывать книги. Чем я у вас займусь?

– Ладно, хорошо. А что если я пойду с тобой?

– А как же твои родные?

– Плевать, – зло отозвалась Арина. – Я хочу быть с тобой, а если ты уйдешь, я снова тебя потеряю и, боюсь, уже навсегда. Я так не хочу.

– Но мне некуда тебя забрать: у меня даже дома нет. К тому же это ведь очень трудно. Тебе будет тяжело. Да ты и не умеешь ничего. Тебе не справиться.

– Не умею – научусь. Вышивать я умею. Могу вышивать для храма. Я хорошо вышиваю.

– Ты не представляешь, о чем говоришь, Ариша. Это сложно. Тебе будет не по силам эта участь. К тому же я не хочу на тебе жениться.

– Но я люблю тебя, как я буду без тебя жить? – обезоруживающе возразила девочка.

– Этого не может быть. Ты не можешь и не должна меня любить: мы принадлежим к разным мирам, разным эпохам. Мы не можем быть вместе. Ты кого-нибудь у себя тут найдешь, непременно.

– А если нет?

– Тогда иди в монастырь, – просто ответил он.

– Ага, «Офелия, иди в монастырь или замуж за дурака»[4], да?

– А? – не понял Нежата.

– Ладно, не парься… то есть не обращай внимания, – она резко отвернулась.

Он видел, что Арина расстроена и злится. Но чем он мог ей помочь? Он ясно понимал, что ради нее не может пренебречь своим путем.

Какое-то время они молчали, не глядя друг на друга. Наконец Нежата решился заговорить:

– Так ты отнесешь эту книгу?

– Куда?

– Тут ведь есть река?

– Ну есть, и что?

– Надо просто идти… я шел вверх по течению, значит. Чтобы вернуться, надо идти вниз.

Арина взяла книгу и кивнула Нежате: мол, пойдем, раз так.

И они пошли.

Всю дорогу они молчали, не зная, что еще можно сказать. За городом Нежате стало легче на душе, оттого, может, что не было видно этих устрашающих некрасивых огромных домов-крепостей и жутких машин, ревущих, уродливых, дурно пахнущих. И еще не было людей, болтливых, суетливых, беспокойных. Была только Ариша среди этих заливных лугов, заросших морковником и полынью, такая маленькая и беззащитная.

– Странно, – проговорил Нежата. – Вот сейчас я знаю, что листья зеленые, благодаря хлорофиллу, который участвует в фотосинтезе… – он поднял взгляд и посмотрел на другой берег реки, где над холмами трогательной голубизной разливалось небо. – А небо голубое потому, что таким образом рассеивается солнечное излучение в атмосфере Земли… Но это все равно ничего не дает. Это немногим больше того, что я знал о мире прежде. И, в сущности, отец Феодул прав, говоря, что так сотворил Бог. И это полноценный, всё объясняющий ответ, – Нежата улыбнулся.

– Дурак ты дурацкий, – отозвалась Ариша жалобно. – Почему все так? Почему ты не можешь остаться со мной?

Нежата вздохнул и ничего не ответил.

– Все потому, – продолжала Арина. – Что ты – дурацкий дурак. У тебя на лбу написано, что ты ни на ком не женишься, а в монастырь уйдешь. Думаешь, я не понимаю? – вдруг она уткнулась ему в грудь и разрыдалась.

– Ну полно, полно, – повторял он, похлопывая ее по спине.

– Да я с тобой сейчас навсегда расстанусь, почему мне пореветь нельзя? – Ариша вытерла лицо рукавом и вдруг удивленно воскликнула: – Ой, а тут этого моста не было!

– Значит, мы пришли.

По шаткому мостику они перешли на противоположный берег. Вот и пещера, скрытая за водопадом, вот и Арунна в дивном своем саду. Ариша вернула Книгу и, стоя перед водяной завесой, еще раз с робкой надеждой предложила Нежате пойти с ней.

– Прости меня, – сказал он, прижимая ее к себе. – Прости. Я буду о тебе молиться.

– Разве так можно? Меня ведь еще нет в твоем времени.

Нежата просто пожал плечами:

– Но ты есть в Промысле Божьем.

– Так значит… значит, тринадцатый век, Псков – вот это вот все… – она уставилась на него, пораженная догадкой. – Значит, это все ты? Да?

– Ну подожди, я ведь еще не начал… – он беспомощно развел руками.

– У себя не начал, но у меня-то… Ах, вот оно что… – Ариша покачала головой. – Ладно, Бог с тобой. Я возвращаюсь, – и она нырнула в прозрачные струи. Нежата какое-то время еще следил за тем, как она идет вдоль реки по проселочной дороге среди лугов, заросших морковником и пижмой, потом обернулся к Арунне, поклонился ей и вышел из пещеры на берег лесной речушки, с медной водой, точно настоянной на лечебных травах.

Нежате казалось, будто он провел в пути всего несколько дней, но, оказалось, тут прошли месяцы. Был, наверное, октябрь: желтые листья почти облетели, а то, что осталось, сбивал ледяной, смешанный со снегом дождь. Путаясь в его струях, будто это были вервия и цепи, Нежата пустился вниз по течению в надежде вернуться в избушку отца Феодула.

***

Проведя в монастыре Линъинсы более полугода, домой Ао Юньфэн собрался только после Праздника двух девяток[5].

Погода неожиданно очень испортилась. Хотя затяжные дожди не характерны для этого времени года, но случаются и такие аномалии.

Странный дождь проливался над Поднебесной в девятом месяце третьего года периода правления Баоцин[6], долгий дождь, такой холодный, точно он брал свое начало не на небе, а в подземной реке – Стиксе, Найхэ, Смородине – и своими тягучими струями, точно нитями, сшивал край неба и угол моря, стягивая тысячи верст, тысячи ли…

Он лил и над небольшой речкой, потерявшейся в лесу в нескольких десятках верст от Смоленска. И лил он оттого, что один неосторожный юноша снова прошел сквозь пространственно-временные врата. И вот, в потоках этого потустороннего дождя двое людей увидели друг друга, хотя находились они на расстоянии… на очень большом расстоянии друг от друга. Увидели – и, странное дело, возможно, просто чудо, сразу почувствовали родство душ.

Один увидел юношу в иноземной одежде с глазами цвета воды и волосами цвета речного песка. Только небожители могут так выглядеть, – мелькнуло у него в голове.

И второй увидел юношу в иноземной одежде… Глаза феникса[7], брови – ивовые листки, высокую переносицу, тонкий нос, узкое лицо… Как вы помните, внешность сюцая Ао была довольно изысканной, недаром дева Сюэлянь так хотела выйти за него замуж. Впрочем, вряд ли Нежата как-то был особенно падок на мужскую красоту, но любая красота все-таки заставляет задержать на себе взор, а потом под ней открывается что-то еще, что-то большее, чем просто красивая внешность.

Видение это быстро рассеялось, и каждый путник пошел своей дорогой. Но забыть об увиденном было уже нельзя.

[1] Василий Великий. Толкование на Шестоднев, гл. 1

[2] Василий Великий. Там же.

[3] Василий Великий. Там же, гл. 2

[4] А. Ахматова, Читая «Гамлета»

[5] Девятый день девятого лунного месяца, то есть примерно начало октября

[6] 1227 год. А пойдите проверьте, было или не было.

[7] Глаза феникса – глаза удлиненной миндалевидной формы с небольшими лучистыми морщинками на конце.

Глава 6. Лунная фея является, в свежесть одета

Ао Юньфэн вернулся из Линьаня в Чанша весь промокший, потому что одежда в дороге плохо сохла, простуженный и несчастный.

Он сразу хотел написать господину Сяхоу, что отказывается заключать помолвку с его дочерью, что сдавать императорский экзамен он не будет и что вообще уходит в затвор. Но матушка его не могла такое допустить. Приговаривая: «Что ты в бреду понапишешь?!» – она уложила сына в постель.

Впрочем, Ао Юньфэн и правда перестал готовиться к экзамену, читать необходимую литературу, писать сочинения… А письмо господину Сяхоу все-таки передал. В письме том было написано,что Юньфэн не станет сдавать столичный экзамен, поскольку мысли о чинах ему противны, почет, богатство – все слова пустые, ненужные бренные заботы. И что теперь его мечта «уйти от грязных дел мирских, чтоб самому себя сберечь»[1]. Жениться же он больше не желает, так что Сяхоу Сюэлянь от слова свободна. Сам же Ао теперь предастся размышленьям и чтению философов и просит его своей заботой не тревожить. «Всего дороже – это честь, святая честь, честь мудреца»[2].

Как только матушка о том письме узнала, ей стало дурно, и Ао Юньфэн ее отпаивал водою и веером махал, и суетился вокруг нее, почитай, полшиченя[3]. Когда ж она вновь обрела дар речи, то сыну непутевому сказала:

– Ах ты негодник, сяо И[4], негодник! Такой прекрасной партии лишился! Такой возможности стать знатным человеком! Подумаешь, разок не сдал экзамен! Так попросил бы хоть у господина Сяхоу денег, кусок расшитого шелка, яшмовых подвесок и шпилек золоченых и дал бы там экзаменатору какому… Что смотришь на меня как на врага? Все нынче поступают так, бесстыдник! А девушка? Ох, сяо И, мальчишка… Подумай, как ей быть теперь? Когда все знали, что она твоя невеста. И вдруг – пожалуйста! Не хочет он жениться! Так ни на ком жениться ты не станешь? А как же род без продолжения оставить? Кто будет предков чтить? Об этом ты подумал?

Ао Юньфэн, вздохнув, почтительно склонился, поблагодарил за наставление и ушел в свои покои. Не стал спорить с расстроенной женщиной.

С тех пор Юньфэн, действительно, почти не выходил из кабинета, читал, размышлял, играя на гуцине. Вот и праздник фонарей настал, и друзья заглянули с вином по привычке, но Ао Юньфэн не вышел: сказался больным. Ни с кем не хотелось встречаться. Матушка лишь разводила руками, но как бы она ни ворчала, сколько бы ни взывала к его совести, ничего поделать с сыном не могла. И, наконец, ей это надоело. Она пришла в сыновние покои и принялась его отчитывать, мол, как не стыдно! Она заведует приходом и расходом, ведет хозяйство, сына кормит-поит, а он сидит, раздумьям предается. Добро б, как раньше, готовился к экзаменам, но нынче! Он не берет заказов, не рисует, не реставрирует потрепанные свитки. И, кстати, ученик его любимый ему нижайше кланяется.

– Что же, как вам угодно, матушка. Где свитки? Где заказы на каллиграфию?

– Вот свитки, вот красная бумага – здесь про девушку напишешь. Вот набело переписать просили… Когда ж ученику к тебе явиться?

– Пускай приходит завтра в начале часа Коня.

И матушка, довольная, ушла, а Юньфэн принялся за работу.

Сюэлянь, едва узнав, что Ао вернулся, послала к ним служанку все разведать. Расстроилась невероятно, услышав, что Юньфэн провалил экзамен и впредь его сдавать не желает. А уж когда отцу послание принесли, где юноша отказывался от помолвки, Сюэлянь в слезах отца просила простить студента, подождать немного. Вдруг образумится?

– А если нет, отец, мы сами можем убедить его на мне жениться. Ведь посуди: все знали, что договор у нас с ним был, хоть не было помолвки. Когда узнают, что Ао не хочет брать меня, пойдут такие пересуды! Кто ж в жены после этого меня возьмет? А коли меня в паланкине к нему принесут с приданым, то волей-неволей придется меня взять.

Сначала господин Сяхоу не хотел слушать дочку, но, поразмыслив немного, решил, что не так уж она не права. Хорошей жене, которая умеет быть ласковой с мужем, несложно его потихоньку направить, настроить. Глядишь, Ао Юньфэн начнет заниматься и сдаст столичный экзамен, получит хорошее место, почет и богатство…

И хотя неосторожной выходкой юноша поверг достопочтенного господина Сяхоу в гнев и недоумение, дева Сюэлянь, несмотря на нежность и невинность, своего добиваться умела. Она-таки успокоила отца, убедила его договориться с матерью Ао Юньфэна, и без конца повторяла, что, выйдя за него, сумеет переубедить упрямца.

Пока господин Сяхоу вел переговоры с матушкой Ао, пока сваха так и бегала из дома Сяхоу в дом Ао, пока ждали счастливого дня, Сюэлянь задумчиво перебирала струны лютни-пипа и напевала:

Была весна,

Когда, надежд полна,

У зеркала с подставкою красивой

Сидела я. Вновь зацветают сливы,

Но я одна.

В саду, в цветах,

Гуцинь твой перестал

Звучать, но отчего же

Луны мелодия по-прежнему тревожит

И сердце бьется в такт?

Надежды нет,

Цветы засыпал снег,

Вино для подношения пролито.

Но, может, жар свечи, тепло молитвы

Вернут тебя ко мне?

Если бы Юньфэн не ушел в затвор, он бы заметил, что происходит нечто странное: матушка постоянно с кем-то пьет чай и ведет беседы, его не бранит и не упрекает, напротив, покладистой стала и мягкой. Его кабинет располагался в глубине двора, до него суета не доходила, так что Юньфэн и не приметил, как несколько дней подряд в кухню несли припасы, как дым поднимался над очагом, ароматы еды наполняли воздух. Саньюэ ходил с загадочным видом, но Юньфэн и этого не замечал, погруженный в свои думы, свои свитки… В один прекрасный день слуга на завтрак и на обед принес Юньфэну только чжоу и овощи, однако тот и теперь ничего не заподозрил.

И вот ближе к вечеру матушка вошла в его покои, неся нарядную одежду, и ласково попросила переодеться.

– Что за праздник? – не понял Юньфэн. – Зачем так одеваться? В красное? – лишь теперь он заподозрил неладное.

– У нас нынче гости, – уклончиво ответила матушка. – Оденься и выходи поскорее встречать.

– Что происходит, матушка? И что за гости такие прибыли, что нужно наряжаться в свадебные одежды?

– Ох, сяо И… такое дело… – матушка смущено теребила подол.

Юньфэн выскочил за ворота и в смятении увидел, что по улице уже несут нарядный паланкин, а следом слуги дома Сяхоу тащат сундуки и тюки с приданым. За ним следом выбежала матушка:

– Скорее, сяо И, одевайся! Ах, как дурно, дурно выходит… Ты только подумай, Фэн-эр, прилично ли будет сбежать прямо сейчас? От такой хорошей невесты! Рассориться с господином Сяхоу плохо, но еще хуже обидеть невинную девушку.

Юньфэн потрясенно молчал. Как матушка – самый близкий ему человек – могла так бесцеремонно распорядиться его судьбой? Он не находил слов, чтобы выразить нахлынувшие чувства. Наконец они вернулись в комнаты Юньфэна, и Саньюэ, матушка и служанки засуетились вокруг жениха, торопливо одевая его и причесывая.

Чуть задержавшись, он все-таки встретил невесту. Выходя из паланкина Сюэлянь, впервые коснувшись юноши, сжала его ледяные пальцы и, растерявшись, слишком долго, возможно, держала их в своей горячей ладони. Он все-таки освободил руку. Сюэлянь, глядя сквозь красное покрывало, никак не могла понять, какое же выражение на лице ее будущего мужа.

Проведя все положенные церемонии, хозяева и гости расселись за столами, ели-пили, для них играли музыканты… И поздним вечером уже мужа с женой проводили в покои.

За все это время Юньфэн не проронил ни слова. А оставшись с невестой наедине, просто пожелал ей спокойной ночи. И гордо удалился.

Конечно, впоследствии он не мог оставаться совершенно безучастным к прекрасной влюбленной девушке, живущей рядом с ним, однако поначалу он и вовсе не желал ее трогать. Умная Сюэлянь, впрочем, так угождала свекрови, как матери родной бы не служила, и очень уж она полюбилась матушке Ао: та ее баловала, ласкала, да только печаль не сходила с лица девушки.

Выпытывать стала старушка Ао, в чем дело, и Сюэлянь наконец-то созналась, что муж ее избегает, к ней никогда не приходит. Матушка Ао потихонечку стала подзуживать сына, ворчаньем и лаской пытаясь добиться цели. Мол, род прекратиться и некому будет чтить души предков, а девушка-то хорошая, зачем же ее огорчать?

– Ты к ней заходи, побеседуй, сыграй на гуцине. Музыку она любит. Стихи почитайте, сыграйте хоть в пальцы.Бедняжка скучает – я, старая, ей не подруга.

Со вздохом Юньфэн согласился: лишь бы матушку успокоить. И потихоньку Сюэлянь смягчила его сердце кротким и нежным нравом, терпением, чуткой заботой.

Она не только много читала, но и тонко чувствовала музыку, хорошо пела и играла на пипе. Сюцай Ао вынужден был признать, что проводить время в беседах с женой было довольно приятно.

И все же случались дни, и часто они случались, когда ему не хотелось видеть ее и слышать сладкие напевы ее лютни-пипа.

Слишком много было того, чего она не понимала. Например, почему он не хочет сдавать столичный экзамен и, получив хорошую должность, служить своими талантами Поднебесной. Он и сам не знал толком, откуда пришло это решение и почему он так держится за него, и объяснить что-то Сюэлянь никак не мог. Были и еще вещи, о которых с девушкой было бесполезно говорить, во многом из-за того, что Юньфэн и сам не очень хорошо понимал их. Откуда эта смутная тревога, томление души, не находящей отклика даже в самых близких людях? Почему он чего-то ждет, чего-то ищет, сам не понимая, что ему нужно?

Устав от этих смутных мыслей, Юньфэн вышел вечером в сад побродить по дорожкам, проветрить голову. Сюэлянь играла на пипе и нежно пела:

Я легким облаком летала над землей,

не зная бед,

был пустотой наполнен мой покой,

таящей свет,

хранящей теплый дождь

и нежных всходов ласковую дрожь,

что до поры скрываются в земле,

таинственную проявляя вязь

лишь по весне на желобках полей…

Но юный князь,

вошедший дерзко в мой лесной чертог,

меня пленил своею красотой.

Гуцинь в его руках, что лук тугой,

звенел и пел,

и отражались от отрогов гор

удары стрел,

и каждый звук тревожный пробуждал

уснувший свет,

и кровью родниковая вода

текла в траве.

И растворилась облачная мгла,

я вниз к нему сошла.

Бьет из земли, пульсируя, родник,

я золотистый дождь напрасно лью.

В саду изысканных стихов и книг

одну лишь цитру любит он свою…

Юньфэн, слушая под ее окном, теребил лист банана и случайно его оторвал. Он горько усмехнулся и пошел к себе. Вернувшись, написал такие строки:

Прошита тонкой нитью тишина:

Твоя пипа срывает лепестки,

Сминается живая белизна

Под легкими движеньями руки.

Я не приду сегодня: будь одна,

Плети свой легкий шелковый мотив,

Чего-то ожидая дотемна.

Я лучше свой поворошу архив…

Скользит над садом вялая луна,

То стены трогая, то травы или мхи,

А то банан[5] у твоего окна.

Я лист сорву и напишу стихи.

***

Нежата брел, путаясь в корнях и хлестких ветках. Шел долго-долго, но времени там не было. Он бесконечно повторял свой путь из Пскова через леса и буераки, сквозь время и иные миры, шел вдоль реки вверх по течению, ел безвкусную малину, пил горькую воду, не утоляющую жажду, слышал бесчисленные голоса: «Останься, останься со мной…»

Потом он открыл глаза. В полумраке бледно мерцало затянутое бычьим пузырем окошко, кто-то тихо шептал и мерно стучал о деревянный пол: стук… стук… стук… Будто клал земные поклоны. Нежата приподнялся на локте и вгляделся в темноту. Отец Феодул, уловив его движение, поднялся с колен и подошел к лавке, присел рядом, погладил юношу по голове.

– Ну что, Нежатко, нагулялся? Повидал новое?

– Да, – ответил Нежата.

– Хорошо?

Нежата не знал и молчал.

– Хорошо, – весело сказал за него отец Феодул. – Пойду дров наколю. Поешь пока. Вон каша на столе.

Старец ушел, Нежата сел и задумался. Он вспомнил своих родителей, брата, сестру, Незнанку, Онфима, мать Елпидифору, Нежку, Аришу и этого неизвестного иноземца… Каждый образ ныл ссадиной на душе, так живо он ощущал, слышал их тоску, одиночество, их обреченность вертеться в своем кругу… или нести свой крест? Их зов о помощи. Он опустился на колени и стал молиться.

У него сразу закружилась голова.

Отец Феодул вошел с дровами, бросил их и поймал Нежату.

– Что ж ты! Только в себя пришел. Давай, поешь сначала, – он сунул Нежате плошку ячменной каши, наполовину смешанной с травой.

Так Нежата остался жить у отца Феодула. Сначала он болел, потом настала зима, а потом он честно признался старцу, что не хочет уходить.

Той зимой к избушке отца Феодула стала прибегать лисичка. Нежата кормил ее кашей и хлебом, но больше всего она любила играть с ним: скакать по сугробам, прятаться в кустах, валяться в снегу.

– Опять со своей подружкой резвился? – спрашивал отец Феодул, помогая Нежате отряхнуться. – Не слишком ли ты большой уже для таких игр?

Нежата смеялся. Он давно так не веселился – с тех самых пор, как Незнанка нашел себе друзей в Завеличье и перестал звать Нежату играть в снежки и кататься с горки. Ему было пятнадцать, и он тогда на самом деле считал, будто уже слишком взрослый для подобных развлечений. А теперь вот бегал по лесу с диким зверьком и ничего не стыдился. С той зимы лисичка постоянно приходила к Нежате поесть каши и поиграть. Вместе с отцом Феодулом и Онфимом она была для него самым близким существом в мире. Иногда он мог доверить ей такое, что не доверял больше никому. Не постыдные греховные мысли: об этом он обязан был рассказывать на исповеди, – но прозрачные мечты и отвлеченные размышления.

***

Летом Нежата решил проведать Онфима. Тем более, что отец Феодул обещал с ним поговорить и позаботиться о нем. Оказавшись в лесу за Полоцком, он, озираясь по сторонам, принялся звать разбойника:

– Онфим! Онфи-им!

…Кто зовет его по имени? Шумит. Совсем не бережется. Не боится.

– Онфи-им! Ты здесь?

Волком подкрался, смотрит сквозь кусты: человечек небольшой, неопасный. Прыгнуть и перегрызть горло. Разом. Но волк сыт. Поиграть с ним, покалечить, съесть после.

– Онфим? – юноша обернулся, почувствовав на себе взгляд зверя. – Выйдешь? Я вернулся, как обещал.

Он зовет его человеческим именем. Кто он такой? Онфим его не помнит, не хочет помнить. Может, если бы обернулся человеком, узнал бы. Но в последнее время быть волком нравилось все больше. В облике зверя он не испытывал сомнений, его не жгли сожаления, не было едкой боли в груди…

– Ты здесь, – странник вздохнул с облегчением. – Это хорошо. Я боялся, что с тобой случилась беда. Зачем таишься? Выходи уже!

Волка злило, что человек не опасается его и говорит с ним, как с человеком. От этого голоса душа зверя ныла, как старая рана в непогоду. Ему невыносимо захотелось сделать человеку больно. Не убить, но причинять боль, пока его собственное сердце не успокоится. Волк выскочил из кустов и вцепился юноше в ногу. Тот охнул и сел на землю.

– Онфим? Это ты? – прошептал он, глядя на волка с тревогой. Зверь разжал зубы и посмотрел человеку в лицо. Эти глаза… Онфим узнал их. И воспоминания о человеческом, о теплом, прекрасном, светлом обрушились на него, придавили к земле так, что он чуть не задохнулся. Нежата! Огонь костра, буквы и витые инициалы, та тихая ночь, одна из последних спокойных ночей в его жизни. Этому человеку он не хотел вредить. Он виновато прижал уши. Юноша протянул руку и погладил волка по шее.

– Что ты? Не узнал меня? Ты больше не можешь стать человеком? – он смотрел с сочувствием, будто забыв про собственную боль. Волк принялся лизать рану. – Ничего, ерунда. Не беспокойся. Что-нибудь придумаем. Знаешь, я ведь вернулся, потому что нашел человека… помнишь? Мы говорили, что надо найти человека, который сможет принять твое покаяние? Я его нашел! Ты готов? Ты пойдешь со мной?

Онфиму хотелось выть от отчаяния. Он должен был измениться, он обещал исправиться, но тоска и горечь грызли его человеческое сердце так нестерпимо, что он сдался.

– Ты же можешь оборотиться человеком, Онфим? Тут недалеко, это в том лесу, за Лисовым. Три дня пути. Ну, давай, пойдем. Он очень хороший. Он не прогонит тебя. Пожалуйста, пойдем! – Нежата посмотрел на волка с мольбой, поморщился, потом, бледно усмехнувшись, добавил:

– А то получится, что ты зря меня укусил. Съел бы тогда уже совсем, что тут мелочиться.

Онфиму стало стыдно: даже в волчьем обличье это мерзкое горячее чувство настигло его. Перегрызть этому глотку и дело с концом. Но он не мог. То потерянное, тонкое и нежное, трепетало в нем и мешало быть злым. Он нырнул в кусты и с трудом перекинулся в человека.

– Другое дело, – тихо вздохнул Нежата. – У тебя одежда-то есть? Я прихватил тебе кое-что.

– Спасибо, – хрипло отозвался Онфим. Кажется, он почти разучился разговаривать.

– Даже человеческую речь не забыл! На вот, – Нежата вынул из сумки рубаху и порты, стараясь не испачкать их кровью. Онфим не стал надевать рубаху, но, сразу оторвав рукав, присел рядом с Нежатой и перевязал ногу.

– Прости, – буркнул он. – Больно?

– А ты как думаешь? – слабо улыбнулся Нежата. – Спасибо, что насмерть не загрыз.

– Не голодный, – оскалился Онфим. – Переночуем у меня. Завтра пойдем.

Нежата завозился на земле, пытаясь встать. Онфим глянул на него хмуро, резко подхватил и посадил на спину. Нежата принял его поведение как должное. Может, это и неподобающе, но сил сопротивляться у него не было.

Онфим опустил Нежату на траву перед землянкой. Не говоря ни слова, ушел. Вернулся с котелком воды и пучком мокрой травы. Присел перед Нежатой, снял повязку, промыл рану, приложил помятые травы, оторвал от рубахи еще один рукав…

– Хорошую вещь испортил, – спокойно, без сожаления сказал Нежата.

– М-м, – мрачно отозвался Онфим. Молча развел костер, насадил на прут куски мяса недоеденной им косули, пристроил у огня котелок с водой.

– Онфим, – позвал Нежата. Тот кивнул, не отводя взгляд от огня. – Мы всего лишь год не виделись, а ты сильно изменился. Был такой веселый, разговорчивый, а теперь… Где твои друзья? Что-то случилось?

Онфим вздрогнул всем телом, но промолчал. Не хотел вспоминать, не мог говорить.

– Что-то очень плохое? Что-то страшное, – понял Нежата. Он не знал, как лучше поступить: проявить участие и спрашивать, или молчать и не бередить эту боль. Ему хотелось подойти к Онфиму, обнять его по-братски, показать, что он его принимает в любом случае, что бы ни произошло. Только их разделял костер, и сейчас это расстояние Нежате было не преодолеть.