Текст книги "Девятое имя Кардинены (СИ)"

Автор книги: Татьяна Мудрая

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 23 страниц)

– А что дальше?

Нойи вместо ответа приволок из кухни бутылку с остатками вина, сахарницу, чайник со свежей заваркой и объемистую фарфоровую купель. Водрузил на столик рядом со шпагой Тейна, снял с предохранителя свой «Кондор-Магик» и грохнул его туда же.

– Дальше – смотреть буду, кто мне дорогу перебежал.

За вялой беседой и обильным чаепитием прошло часа два. Вдруг хлопнула наружная дверь, легкие, четкие шаги прошли через веранду. Того бухнул было, как на чужака – и сразу примолк, колотя тяжелым хвостом по половицам. Тотчас же лязгнул ключ, внутренняя дверь мягко отворилась, и внутрь проник некто в английской костюмной паре, отменно сшитой, но слегка поношенной.

– Фу, совсем неученая собака. Нарочно отдал совсем сосунком, чтобы привадить к хозяйке, так нет же: по сю пору передо мной во фрунт встает. Зато люди бдительны: вовсю дежурят с пистолетами наголо.

– Денгиль, – ахнул Армор. – Черт вас принес.

– А вы, почтеннейший, думали, я с вашей красавицей по вернисажам прогуливаюсь или смотрю, как она исполняет пляски Лилит? Полноте, староват я для чичисбея.

– Как вы прошли мимо агентов?

– Чьих агентов? А, Марэма-ини. Да просто: потряс ручку, поклонился – и боком, боком.

– Братва, это ведь он с ордером, – хладнокровно сказал Нойи. – Угадал?

Денгиль кивнул и с удобством расположился на пуфике неподалеку от их стульев.

– Угадали. Шел, значит, я мимо Дворца Правительства с мадонной Эрратой под ручку и говорю ей: а не посмотреть ли нам, как поживает наш общий друг?

– Не говорите чепухи, – прервал Нойи. – Покажите бумагу. «Предписывается нижеупомянутому…»

– Имя – как раз то, что значится в сегодняшнем моем паспорте, – услужливым тоном вмешался Денгиль. – Дата, подпись – все в ажуре, не волнуйтесь.

– Как это вы всего добились, – проворчал Нойи. – Слушайте! В Алан сроком на месяц? Нет, я брежу…

– Успокойся, сынок, не гони волну. Во всяком случае, стоит дать мне самому поговорить с иной Кардиненой, авось ситуация прояснится. Верно ведь, Армор? Вы меня получше прочих здешних знаете. Доктор, она вообще-то ходить может? Сюда, говорят, в седле ехала. И разбудите ее, что ли.

– А я и так не сплю, – отозвалась из своей комнаты Танеида. – Люди спорят, псина брешет… Нойи, ходи сюда, поможешь мне что-нибудь напялить. Бок болит, голова как чугунная и есть хочу зверски. Волк, ты бы пока яичницу на двоих соорудил, а? И кофе. Вино и чай эта теплая компания факт усидела.

Денгиль поднялся.

– Сию минуту, – на кухне он привычно нацепил на себя фартук с рюшечками и зажег плиту. – Только поимей в виду, времени у нас с тобой маловато. Час от силы.

– А-а. Тогда отбой. Там в вазочке тетушкины хлебцы с орехами и изюмом, сыпь их мне прямо в карман накидки. В коридоре, серая такая, с капюшоном.

Она появилась в дверях спальни, уже почти одетая на выход – побратим поддерживал ее за локоть.

– До свидания, братцы. Не тушуйтесь и вообще – шли бы все трое… хоть к Нойиной женке в гости.

Двери за ними затворились. Первым нарушил немую сцену доктор.

– Как вы это находите? И кто, собственно, этот Денгиль, кроме того, что наполовину благородный лесной стрелок, наполовину наш союзник? Учтите, я о ваших горных делах знаю понаслышке.

Вместо ответа Армор вытянул из ножен шпагу Тейнрелла.

– Денгиль начинается на Д, следовательно, букву Д и означает. Такую, как на этом «прямом клинке». Вроде бы точь-в точь клеймо оружейника Даррана, готический шрифт, отсечки соответственные, завитушки… Однако Дарран ковал сабли и ничего кроме сабель!

– Фальшивка? – спросил Линни.

– Вовсе нет, – вздохнул Нойи. – Если присмотреться, то увидишь вместо готического Д букву О, от которой оно почти неотличимо. Оддисена.

– Куда мы теперь? – Танеида прогулочной походкой шла по вечерней улице под руку с кавалером, закутавшись в плащ по самые брови. Его рука незаметно обвивала ее подмышками, чтобы даме не очень хромать.

– Я ведь тебе жениться обещал? Обещал, по-моему. Ты в какое христианское капище здесь ходишь – к Богоматери Ветров?

– Здешний муфтий, между прочим, не возражает.

– Ну понятно. Куда ему! Вот, значит, туда и пойдем.

Вечерняя литургия уже кончилась, но привратник знал Танеиду в лицо и впустил их обоих, когда постучались. Главная икона собора, несмотря на отсутствие людей, была освещена снизу целым костром свечей, налепленных на поднос. В трепете пламени лицо Мадонны казалось невероятно юным, с выражением кроткого бесстрашия, но фигура, которую обтекали складки одежды, струящиеся вовнутрь окаймляющего ее пейзажа, была по-женски зрелой. В том, как нимбом раскинулись вокруг лица светлые волосы, как разлетелся синий плащ за плечами, ощущался ураганный, поистине неземной ветер. Это от него святой младенец спрятал личико у нее на плече, так что на него падала тень. Но в матери была сила и покой, и маленькие босые ноги ее плотно прижимали землю к месту. Вынутый из ножен меч лежал перед ними – знак поверженной войны и преодоленного страха.

– Диамис уверяет, что она на меня похожа, – Танеида усаживалась на скамью за колонной.

Тем временем Денгиль шепнул нечто служке – здесь его почему-то все знают, отметила она. А ведь говорил, лукавец, что в наши города не ходок!

Служка удалился. Загремел пробой на дверях портала: их заперли.

… И вот они сидели рядом и говорили, держась за руки.

– Твой родич был, между нами говоря, в бешенстве. Твое оригинальное решение вопроса шло вразрез то ли с его представлениями о здравом смысле, то ли с некими тайными планами. Теперь он лишился не только легкого предлога скрутить «бывших» вообще и страну Лэн в частности – в уютную такую укладочку, но и возможности устроить кому-то достославную гибель. Может быть, твоему названому братцу, может… нет, только не тебе. Однако во время твоего эдинского сидения под стражей с тобой вполне могло произойти нечто не вполне хорошее.

– Он что, меня так невзлюбил?

– Скорее наоборот. В том-то и соль. Ближайшие его советчики довольно-таки хорошо умеют услужать ему против его воли и желания.

– Но перед ним явился ты, как ангел чистой красоты…

– И напомнил ему, что: а – Тейнрелл – один из наших низших доманов и поэтому ты подлежишь юрисдикции Братства. Бэ: у тебя перстень защиты и содействия, ipse – через голову Братства никто тебя не смеет тронуть, даже он.

– И – вэ. Ты соскучился по мне?

– Безумно. Только не надо меня целовать в храме, Богородица станет ревновать.

Они, наверное, задремали – потому что грохот выдвинутого пробоя заставил их встрепенуться. И пружинистым, кошачьим шагом по хорам и центральному проходу между скамьями прошли автоматчики в глухих капюшонах с прорезью. Старший подошел к Денгилю, тот положил свою руку, где тоже был силт, на Танеидину. Их подняли с места и повели вперед.

– Ты как, не суеверна? За алтарь не побоишься зайти?

За алтарем была потайная дверца. Оттуда вниз шла винтовая лесенка.

Дальше всё в который раз показалось Танеиде сном: какими-то слабо освещенными подземными ходами шли они и переходами, ехали вместе с конвоем на закрытой вагонетке. «Этот путь не ищи, что в церкви, – он на один-единственный подобный случай, его закроют», – посмеиваясь, кричал Денгиль ей в ухо посреди грохота. Потом среди ночи настала тишина и холодное дыхание большой воды. «Озеро Цианор», донеслось до нее. Дальше был обыкновенный поезд и купе с жалюзи на окошке, где остались они двое, и утро в самом сердце любимых ее гор. Тепловоз, горячо дыша, выволакивал поезд из туннеля, пахло угольным перегаром.

– Здесь и в самом деле Алан рядом, я не соврал. Только сейчас нам в другую сторону, – объяснил Денгиль, перепрыгивая с камня на камень, точно горный козел. Из поезда они высадились через заднюю площадку, когда тот малым ходом преодолевал поворот: по-английски, как съязвил Волк.

– Далеко нам еще?

– Часа два пешего ходу. Да ты погляди, красота какая!

Утро было прозрачным и звонким, как серебро: пели ключи, топорщилась из-под щебня молодая трава, роса с ветвей капала им на головы и за ворот. И тропа была узкой и пустынной.

– Волк, ты что, меня снова опоил для храбрости? Вот и бок почти совсем перестал. Волшебство какое-то.

– Нет, всего только смазал кое-чем и потуже его перетянул, пока ты спала.

Он свернул в заросли, раздвинул их. Открылся грот, такой потаенный, что и зимой, когда лист опадет, пройдешь рядом – не заметишь.

– Лезь.

Внутри он, видимо, нажал на рычаг – в стене неслышно подвинулась с места глыба, открывая узкую и высокую щель. Пошли вниз по винтовой лестнице из грубого камня. Навстречу им тянуло, однако, не обычным промозглым, застоявшимся воздухом пещер, а трепетным теплом; и оттуда же исходил неяркий свет.

Внезапно сияние возросло многократно, хлестнуло по глазам, и сквозь него резкий голос спросил:

– Как вы прошли сюда?

– Рыбой по воде, белкой по ветвям, змеей по камню, – отозвался спутник Танеиды.

Свет опять пригас, и впереди, мягко обведенная по контуру неким розоватым мерцанием, открылась сводчатая дверца. И они оба в нее вошли.

Чудес не было. Было неожиданное: притвор или ризница, полная мерцающих по стенам огоньков, цветов и переливчатых блесток.

– У тебя найдется что-нибудь – монетка, брошка, вообще маленькая вещица?

– Ох, откуда же мне было знать-то, – она безуспешно рылась в карманах, боясь выронить на чистый пол ореховые крошки.

Тогда Денгиль выдернул из ее прически костяную шпильку с резной головкой.

– То, что надо.

Положил на столик, взамен выбрал для нее три белых гвоздики и исчерна-лиловый ирис для себя.

– Пойдем.

Сначала они двигались как бы через веселый лес малых колонн из белого мрамора с коринфскими капителями, по зеркальному черному полу. Дальше низкий потолок – или, скорее, карниз – ушел ввысь, и Танеида, запрокинув голову, почувствовала, что ее «повело». Они очутились в горе, выдолбленной изнутри. Колонны служили всего лишь опорой для галереи, три ряда которой, один над другим, наверху переходили в необъятный купол. На его диком камне округлыми выпуклостями или ребрами, исходящими из одной точки внизу, смутно рисовалась как бы двустворчатая раковина. Пол здесь был выложен флорентийской мозаикой из зеленовато-бурых яшм, желтоватого мрамора и густо-розового орлеца. На противоположном краю зала широкая лестница черного камня, прорезая галереи, тремя пролетами уходила вверх. У ее основания, на небольшой площадке, слегка приподнятой выше уровня пола и покрытой цветочным ковром, стояли Он и Она.

Эти статуи превышали обычный человеческий рост едва ли вдвое и, несмотря на постамент, должны были скрадываться размерами зала – но производили впечатление гигантских: может быть, от той силы, которая была в них замкнута. Мужчина, темный и абсолютно нагой, сидел, отодвинув в упоре левую ногу и резко приклонив голову книзу. Юное и в то же время мощное тело, нацеленное ввысь, как волна, как стрела на тугой тетиве. А лицо – жестокое, яростное, полное затаенной печали.

Фигура женщины из сероватого, теплого по тону камня выражала абсолютный покой. Стан, закутанный в ниспадающие ткани, точно хотел высвободиться из них еле заметным усилием, но погружался всё глубже. Бездонные глаза, нежный рот, легкий поворот головы к плечу исполнены полудетской чистоты, лучезарности и в то же время истинно женского лукавства.

– Терг и Терга. Две половины раковины. Подойди и отдай ей свои цветы. Он поднимает со дна души все злое и мутное, все напрасные порывы, тщетные сожаления и благие намерения, что обратились в пепел. А она принимает их в себя и омывает тебя живой водой, чтобы время сделало в твоей душе новую запись. Когда ты уже не сможешь без ужаса глядеть ему в глаза, знай, что пришел твой час. В последний раз омой душу во влаге очей его сестры и жены и уходи.

Сам Денгиль тоже положил свой цветок к подножию Терга.

– Ина моя, кукен. Дай мне правую руку.

Они сложили свои ладони, как раковину.

– Я, Денгиль, говорю. Ты будешь моей супругой перед Синим Небом – на жизнь и смерть, на этом свете и на том. Это слово мое нерушимо, потому что оно – часть меня.

– Я, Кардинена, говорю тоже. Беру тебя в мужья и отдаю себя тебе навечно, потому что мы с тобой и так одно, что бы мы ни делали на этой земле. И если душа моя изменится – пусть это будет между мной и Синим Небом.

И снова – уже верхами – ехали они горной дорогой. Коней им подвели люди Денгиля, что ждали, когда они выйдут из грота. Дорога вела их в котловину, окруженную альпийскими лугами. Здесь только началась весна: снеговые языки отступили от дома, трава росла из луж, точно на рисовом поле, к дому, освещенному солнцем, вела узкая гравийная насыпь.

Денгиль наскоро привязал коней у крыльца, повел ее в сени, открыл дверь и вдруг мягко, но властно толкнул внутрь. В замешательстве она ловила слухом его удаляющиеся шаги, стоя в полнейшей тьме.

Тьма была, однако, теплой и уютной: от нее пахло протопленной печью, и жареным барашком, и кофе с корицей и кардамоном. А поверх всего струился густой запах дорогого трубочного табака. И еще темнота эта дышала на множество ладов.

– Ну вот и эта дикая лесная эркени – любительница разрешать все проблемы экстранеординарным способом, – с ленцой заговорила она. – Что еще причислим к ее достоинствам?

– Высокую образованность, – хрипловато откликнулись из дальнего угла.

– Уточним. В каких именно науках?

– В философии.

– Какой, официально признанной? – иронически вопросили совсем рядом с Танеидой.

– Да нет же. Зубрит Аристотеля, Плотина и Суареса в оригинале, а Канта и Гегеля с их дубовым немецким умудряется даже понимать.

– Кстати, что у нее вообще с заграничными языками?

– Вылитый Пико делла Мирандола женского полу. Английский, немецкий, французский, латынь, древний арабский, иврит и греческий, – включился в разговор голос женщины немалых лет, вроде бы знакомый. – Немного parlare italiano, однако считает его конфетным и приторным. Из местных диалектов – все три динанских и эроский в придачу, а в минуты высшего вдохновения – блатная музыка.

– Солидный перечень. Еще что-нибудь о книжных премудростях?

– Практическая экономика и экономическая география, особенно закрытых областей. Плюс к этому – повышенный интерес к новейшим электронным технологиям. В общем, лезет в воду, не спросясь у нас броду, хоть и могла бы.

– Считаю, тема закрыта. Кто скажет о ней как о военачальнике?

– А что говорить, все и так знают, – басовито отозвались с другого фланга. – Полководец ни то ни сё, хоть и на редкость отважна, этого не отнимешь. Людей находить умеет, и таких асов, каких и я за всю жизнь не видывал.

– Абсолютно то же современники приписывали нойону Тэмучжину, а он стал крупнейшим политическим деятелем и создал такую армию, что равной ей не было в мире, – отпарировал тихий, дребезжащий, но въедливый голосок. Прочие заволновались: видимо, это восхваление их чем-то задело.

– Тише! Перейдем к ее религиозности.

– В равной мере держит прямо Коран, Тору и Евангелие, а вероисповедание меняет периодически – в зависимости от того, какое Писание из трех читает сейчас.

– Как с физическим развитием – в норме?

– О, я думаю, этот вопрос и поднимать не стоило, – отозвалась женщина под самым локтем Танеиды. – Дня два уже как первый клинок Динана и наследница покойного Тейнрелла.

Они перебрасывались ею как теннисным мячиком – едва успевала следить за репликами.

– С добродетелями покончено. Перейдем к порокам. Что там за ней числится?

– Стремление в любой ситуации быть равной самой себе – как ибсеновский Бранд. И платить за это любую цену.

– Честность до упора, вопреки разуму.

– Болезненная совестливость: отвечает самой собою за чужие грехи.

– Самоуверенность. Одному тюремному врачишке пообещала легкую смерть от своей руки, будучи наполовину сама на том свете. И, думаете, сдержала слово? Как бы не так!

Танеида похолодела. Об этом и Локи не догадывался. Сам врач был из них? Не может быть. Проговорился? Но зачем…

– Послушайте! Это нечестно. Вы меня насквозь высвечиваете, а я даже ваших лиц не знаю.

– Выключатель за вашей спиной. Мы ведь нынче при электричестве, Денгиль солнечную батарею придумал во всю крышу. Видали, как блестит?

Танеида не оборачиваясь, ощупывала косяк.

– Погодите! – остановил ее мягкий женский голос. – По всем канонам мы должны были снимать маски перед вами поодиночке – не здесь, а там, в Зале Тергов. Но мы решили, что с вас и так довольно помпезности. Поэтому примите нас всех такими, как мы есть, и сразу. Ну же, давайте свет!

Танеида нашла, наконец, кнопку, надавила и вернулась на свое место, стараясь не суетиться и прикрыв глаза, чтобы разглядеть каждого из них по отдельности.

Они сидели за большим столом, загроможденным парадной посудой и бумагами – все девять.

Имран, блистательный публицист и политический обозреватель, одним из первых, еще до официальных высылок, уехавший за границу;

Хорт, провинциальный терапевт из эркской глубинки и, по отзыву ее доктора Линни, великолепный нейрохирург – ей показали его на одном из негромких медицинских конгрессов;

Сейхр, литератор и историк, эмигрант и автор ее любимой книги о Чингисхане;

Керг, адвокат, которого издавна прозвали «борец за неправое дело»: до революции он все защищал таких левых, как она, а после нее – кэлангов, которых пытались сделать военными преступниками;

Маллор, тот самый громогласный вояка – вот он, значит, с кем;

Шегельд, наставник в теософских премудростях, с вечно дымящейся трубкой в руке;

Эррата, танцовщица на все времена;

и Диамис, ее милая вечнозеленая Диамис!

А в центре, к дальнем конце комнаты – Карен Лино, пропащая душа, мусульманин с немусульманским имечком, о котором никто не слышал после конца войны. Совсем облысел и пуще прежнего похож на буддийского ламу – такой важный! Созвездие лиц, знакомых ей и полузнакомых – но сейчас, когда они собрались вместе, видно, что они в равной степени отмечены незаурядностью. Умом. Талантом. Душевной свободой.

– Она думала, легены – эпические герои или мудрецы с бородами до полу, – прокомментировал Керг ее молчание. – А мы только люди, которые в действительности значат больше, чем регламентирует их официальное положение, а делают еще больше, чем значат.

– Дайте человеку, наконец, поесть, – вмешалась Диамис. – Пастурма ведь имеется еще на кухне? И салат из репы импортной.

– А теперь к делу, – заявил чуть погодя Карен, как старший здесь. – Сразу предупреждаю: Денгилю ни намека. О чем он, такой умный, догадался – пусть догадывается.

– То, что вы делаете в стране – уравновешиваете правительственное влияние – целиком в наших интересах, – продолжал он. – Поэтому мы с самого начала и дали вам силт как знак оберега и содействия. Камень в нем, розовый алмаз, – не столько ваш портрет, сколько символ вашего права на ту целокупность знания, которым располагает Братство Зеркала. Этим последним правом вы, по сути, еще активно не пользовались. Кроме того, пора вам знать: если вы откроете свой перстень, вам подчинится любой из Оддисены. Но это дозволено делать только в крайнем случае.

– Вы что же – хотите сделать из меня легена?

– Нет. Во-первых, наше число ограничено традицией. Нас бывает и двенадцать, но это в случае настоятельной необходимости, критических условий и прочего. Во-вторых, мы прошли через все круги и каждый раз заново связывали себя клятвой. Для вас же мы хотим, чтобы ваша воля была свободна и ничем не ограничена, кроме вашей совести. Есть только одно место в Братстве Зеркала, которое удовлетворяет этим условиям. Магистр.

Он подошел к Танеиде и, как прежде Диамис, открыл ей кольцо.

– Это ведь магистерский алмаз. И огранка не так уж прихотлива, а ведь сколько в нем сияния!

– Но… это не для меня. Я не хотела властвовать.

– Этого и не потребуется. Вы будете магистром не для власти, а для чести. Чем выше место человека в Оддисене, тем выше и последствия, и ответственность за содеянное им. За то, что человек совершит, будучи на магистерском посту, он отвечает перед самим собою, а это тяжелее, чем перед другими. Вы пока таким знанием и мудростью не обладаете.

– Но есть одно обстоятельство, – это вступил Керг. – В Братстве довлеет сила ветхого закона. Все установления, и прежние, и новые, подчинены известной вам триаде: постепенное восхождение – ответственность за власть – пожизненность. Изменить что-либо, пусть по мелочи, – значит начать цепную реакцию, которая в конце концов логически превратит Братство в обычный закрытый орден с привилегиями и борьбой за них. Поэтому нам нужен человек, который мог бы, не покушаясь на основы, привести наше решение в соответствие с живой жизнью. Это право одного только магистра.

– Вы полагаете, для этого, труднейшего из труднейших, меня хватит? Что же…

Танеида обвела всех неожиданно веселым и твердым взглядом.

– Не мне с вами спорить. И не в моем обычае отвергать то, что посылает Господь Вседержитель. Будь что будет, я – принимаю!

И после паузы:

– Сколько у меня друзей, а я и не знала.

Позвали Денгиля – обихаживал на конюшне лошадей, которые их всех сюда доставили. Разгребли завал на столе. Подняли веселую возню на кухне. И началась для Танеиды самая удивительная свадьба, самая суматошная и блаженная брачная ночь, какую можно было представить: когда все опять пили и ели, и смеялись, и перерывали Денгилевы книги, и говорили без конца. Имран играл на рояле – он не только «писчим пером», но и музыкантом оказался первоклассным. Эррата, разумеется, танцевала посреди лесниковой каморы. Шегельд и Сейхр, споря и философствуя, обсыпали всю окрестность табаком – один из трубки, другой из сигарет без мундштука. Посреди этого интеллектуального пиршества новобрачные то и дело искали пятый угол, впрочем, не совсем безуспешно.

Утром, когда разъезжались, заботливая Диамис напомнила:

– Погодите, а псевдоним для того, чтобы по нему адресовать информацию? Не на Кардинену же засылать, это имя как-то быстро по всему Лэну зазвучало.

– Может быть, Виктория? – спросил Имран.

– Фатх, – это уже перевел на эроский Карен. – Только это имя для мужа. Но ведь и она сама…

– А, бросьте вы! Почему не просто Никэ, Ника Самофракийская, – решила Диамис. – И не так избито, и всем ясно.

Медовый месяц тоже оказался под стать первой ночи. Они с Денгилем вернулись в Дом: так называли подземное сооружение, сердцем которого была Зала Тергов. С ними приехали и «заграничники», Сейхр и Имран, которые ждали здесь нелегальной переброски. Удивительная это была пара – современные Дон-Кихот и Санчо Панса, которые вдобавок обменялись частью своих качеств. Имран был высок, спортивен, русоволос и склонен к саркастическим афоризмам. Сейхр – низенький, с брюшком: серые волосы вились штопором, нижняя губа чуть оттопыривалась, а горбатый нос нависал над нею, как романтический утес. Первый был лаконичен, второй велеречив: младший – циник, старший – романтик. Европеец и иудей. Притом они не расставались ни на минуту, и пребывание Танеиды в Доме шло под аккомпанемент как бы двухголосной фуги.

У Сейхра она спросила:

– Храм Тергов – он что, вырублен снаружи из отверстия в горе, как армянский Гегард?

– Не совсем. Здесь вообще-то сеть пещер карстового происхождения. Над самой большой пещерой вынули купол – она показалась низка, – однако расширили не только сверху, но и снизу. Камень шел на отделку галерей, большей частью природных, но также и искусственных. Говорят также, что статуи Тергов изваяны тогда же из глыб, оставшихся после черновой работы, и как бы растут из пола. Но это уж вряд ли, по-моему: мастерство скульптора по стилю и психологизму относится к более позднему времени. Да и мраморы неодинаковые.

– Как люди нашли в себе силу сотворить подобное?

– Спросите лучше, как они могли бы удержать ее в себе, эту силу, когда нечто иное прорастает из человека, как древо, и завладевает им?

Тут подключался Имран:

– Почему-то думают, что homo – существо самодовлеющее. И это сейчас, когда хотя бы его экстрасенсорные способности несомненны. Вы скажете, что они идут из него самого? Из каждого по отдельности? Но тогда они могли бы только разъединить человечество, а они соединяют. На последнее способна только такая мощь, которая находится вовне и выше.

– Тогда это уж точно не Бог, хоть вы намекаете именно на это, – смеялась Танеида. – Аллах, как говорят, ближе человеку, чем его шейная артерия или внутренности.

Вокруг Зала, который был сердцем Дома, шли концентрические окружности коридоров, анфилад и комнат, разделенные лучами проходов на части: всё это называли Сектора. Был Сектор Гостиничный, где поселили их с Денгилем, и Сектор Апартаментов, в нем постоянно обитали Карен и вообще те, которым был противопоказан открытый воздух. Хватало в них всего, кроме земного шума, и гораздо большей роскошью, чем мебель дорогих пород, картины, книжные раритеты, тонкий фарфор и современнейшая бытовая техника, считались тут качественные записи бойкого уличной жизни, морского прибоя или широколистой соловьиной рощи. А еще был Медицинский Сектор, любимое детище Хорта; Спортивный – с гимнастическими и фехтовальными залами, конюшнями и даже ипподромом. Информационный – с библиотекой, фонотекой, видео– аудио– и прочими «теками», – и Сектор Сокровищ, где веками копилось то, что давно могли бы расточить войны и междоусобицы, находились в самом низу и были рассчитаны на прямое попадание атомной или нейтронной бомбы. Все Сектора складывались в огромную спираль, уходящую в основание горы и там перетекающую в подземный лабиринт.

– Можно вообразить себе, что это символизирует путь человека к истине, – рассуждал Сейхр. – Идти, подниматься, даже поднимаясь – возвращаться к ней опять и все время ее оспаривать, дабы обогатить ее.

– Ибо истина должна изменяться уже для того, чтобы остаться истиной, – вторил ему Имран. – Мы-то, как говорят, прогрессируем. Во всяком случае, меняемся, это уж бесспорно.

В библиотеке, где Танеида устроилась подобно мышонку в головке сыра, оба они клали ей поверх манускриптов и инкунабул вполне современный аналитические обзоры и, конечно, комментировали.

– Ваши добрые дядья Лон-ини и Марэм-ини вельми хорошо все обустроили. Крестьянам – землю в долгосрочную аренду, пролетариям – не слишком пыльную работу, промышленникам – жирные места управляющих бывшей их собственностью; военным – Академию и Генштаб; тем же, кто мыслит нелояльно – заграницу без конца и без края. Равновесие сытости! – Сейхр.

– Если человека тянет плюнуть в свою жирную похлебку, это, конечно, гадко. Но не стоит ли за этим нечто более высокое и идея более благородная? Говорят, что самое ценное в человеке – его нонконформизм, – Имран.

– Вы сделали вид, что разрушили старую систему управления, но – Боже! – тотчас получили новую, с иголочки, куда более наглую бюрократию. Боретесь с почтенными древними суевериями, где закодировано истинное знание, – и обрастаете шелухой новых, под которыми нет почвы. Убрали диктатора – и вот увидите, новая диктатура здесь будет, если не создана уже, – говорил Сейхр.

– Спящее общество рождает чудовищ, – итожил Имран.

Когда они уехали, Танеида перевела дух. И всё-таки занозу в мозгу они ей оставили. «Вы пока еще сусло, из которого еще не вышло вина. Какое будет это вино, – никому неведомо. Мы стражи, мы блюстители этого неведомого, того, что еще грядет», – говорил внутри нее невидимый Стейн.

Хрейа – имя любви

Доктор сидел в гобеленовом кабинете Танеиды, перебирая дорогие оттиски японских гравюр укиё-э, любопытных с точки зрения медицины. Сама она писала очередной реферат для дядюшки: занятие небезынтересное, тем более, что Лэн, тамошние приключения и тамошние проблемы за последние месяцы как-то отдалились. Хмуро сказал, как бы про себя:

– Те южнолэнские вояки, что еще в Ларго… Ну, подследственные, которых еще не очистили от грехов, вымышленных или настоящих… Было получено указание сделать каждому тотальный анализ крови на антитела, склеиваемость белков и совместимость.

– Зачем – устроить банк здоровья для власть предержащих? Вроде Института крови в Социалистической Рутении? Хорошо, я запомню.

– Не надо. Пересадки и подсадки мы регулируем. Даже наших жен задействовали.

– Тогда что же?

– Там один юнец – его вместе с тобою можно соединить в общую систему кровообращения.

– И что теперь? Приберечь его для собственных дракульских нужд?

Линни даже носа не поднял от классических японских скабрезностей.

– Его имя – Дэйн Антис, родня экс-премьеру в городе Лэне. Иначе как бы его записали в офицеры чуть ли не с пеленок? В прошлую войну он был прямым мальчишкой, лет девяти от силы. И в бою, конечно, не был ни разу. Беленький такой, благостный и собой недурен. Знаешь, что за ним числится? Один наш дурак в ссоре – и не с ним даже, а с приятелем его, – хватил рукой за его полуобнаженную шпагу, а такое не положено даже в случае арестования: оскорбление. По-простому, хуже, чем за яйца взять. Ну, мальчик выдернул свое «жальце» из чужих рук и вгорячах рубанул того от плеча до, пардон, задницы. Его потом сутки желчью рвало не переставая.

– Хм. Этот Дэйн психически вменяем или невротик?

– Разбираешься. Здоров он как ты или я, и формально за свои действия отвечает. Суд, конечно, имеет все права учесть состояние аффекта, если захочет.

– Суд?

– Ну конечно. Судить его будут. А что еще делать с человеком, который органически не приемлет ни бесчестия, ни убийства?

– Оригинальный ход мыслей у тебя. Слушай. Договорись о его освобождении под залог по какой-нибудь медицинской причине – ты на это мастак. Деньги тебе дам я, но ты свали это хоть на наших ангелов ада, благо они пока не уехали. Их посвяти в кое-что: пусть подыщут ему тихую комнату из недавно освободившихся. Мне доложишь об исполнении. А потом напрочь выкинь это из головы. Ясно?

«Сегодня с утра тихо падает снег. Тысячи, тьмы тем крошечных танцовщиц в белых юбочках летят с небес на землю, их подхватывает ветер и раскачивает в ритме моих мыслей. В тот день тоже снежило, завораживало, смывало горечь с души. Было что-то очень рано, когда я проснулся в то воскресенье и вышел на порог дома. (Впрочем, спал я плохо с тех пор, как вышел из Ларго.) И вот по пустынной улочке прошла мимо меня женская фигура, обернутая в длинную накидку. Что было в ней, от чего я тотчас же снялся с места и двинулся следом? Плащи такие носит каждая третья горожанка: под ними прячут вечерние туалеты или верховые наряды. То, что судя по походке, гибкой прямизне стана, гордому поставу головы, женщина была молода? Но именно таких я и остерегался. Сверстники надо мной посмеивались: вовек будешь бояться вражеской крови, пока не прольешь крови девичьей или хотя бы хорошая баба тебя не вразумит.

Но эта женщина и двигалась иначе: не раскачивая бедрами, как они все, не оглядываясь кокетливо (а тем не менее, я был уверен, что она меня видит). Будто летела над землей вместе со снегом. Так легка и просторна была ее поступь, что я стал отставать почти сразу. Но она замедляла шаг, точно подманивая – и снова уходила, легко вынося вперед маленькую ножку в меховом башмачке. Мы почти бежали незнакомыми улицами: и уже сердце подступало к самому горлу и во рту появился солоноватый привкус, когда она остановилась (я чуть не налетел на нее с разгона) и обернула ко мне смеющееся свое лицо. Глаза были удивительно синего цвета – как зимнее небо при ясном солнце. И голос ее мягко толкнул меня в грудь: