Текст книги "Девятое имя Кардинены (СИ)"
Автор книги: Татьяна Мудрая
Жанр:
Прочая фантастика
сообщить о нарушении
Текущая страница: 23 (всего у книги 23 страниц)
И еще было то, до чего все боялись касаться. Отвага движений, бесподобная четкость и пластичность танца, крылатый голос, на вершинах своих достигающий набатной звучности. Всеведение, скрытое за негромким юмором. Непонятная сцена в Зале Тергов и еще менее ясное ночное приключение в эроских лесах.
В городе Эдине они с Денгилем заняли прежнюю ее квартиру на улице Трех Берез. Дом после обыска и грабежа стоял запечатан и пустешенек, точно скорлупа от съеденного ореха. Правда, Тэйни уверяла, что и конфисковать было почти что нечего. В любом случае, думал он, неплохо: воспоминания ушли вместе с вещами. Или не ушли, а притаились?
С собой они, несмотря на свое высокое положение, привезли тоже немного. Все богатое и красивое в семье оставлялось для дочки, а затаскивать Хрейю в военное положение было нельзя.
Ибо хотя Оддисена забрала под себя уже весь Динан и стояла, где гласно, где негласно, за спинами новых народных избранников, старое правительство и остатки его спецвойск вот уже с месяц как закрылись в Замке Ларго.
Кроме Денгиля, в городе были Шегельд и Диамис. Первый работал второразрядным чиновником в департаменте образования, а вторая, как и прежде, в Музее Серебра.
«Звездочет» и напросился ним вечером на чай с медом и коржиками. Пил долго, мялся, глядел в донышко чашки. И вдруг заговорил с Денгилем в отсутствие жены – вопреки семейному обычаю.
– Они утверждают, что согласны сдаться.
– Я слышал, – нетерпеливо кивнул Денгиль; незачем докладывать военные новости человеку, который только ими и живет. – Поднимать аэропланы и рушить стены артиллерией бессмысленно, раздавим орех вместо того, чтобы вынуть сердцевину. Однако сеть подземных переходов практически блокирована, вокруг стен вторая стена – наша, а запасы продуктов все-таки должны подойти к концу, даже если заключенных сразу же истребили.
– Слышал ты не всё. Свои окончательные требования они сообщили два часа назад. Обсудить капитуляцию они желают с магистром Танеидой Стуре. Собственно, почему они держат ее за нашего магистра, если мы ее таковым не выбирали?
Денгиль ахнул от внезапного прозрения:
– Ее силт – один из древних колец Странника Дэйна. Тех самых.
– Конечно. Есть легенда, что отмеченный Странниками магистр кольценосцев никогда не клянется, никогда не лжет и абсолютно ничего не страшится. В отличие от камня, характер человека виден всем.
– И что же они требуют от… магистра?
– Чтобы она явилась совершенно одна. Поручиться за ее целость или дать заложников не желают. А после этого – они еще подумают, соглашаться ли на наши условия.
– Блеф и откровенное издевательство.
– Разумеется.
– Да; но слово уже сказано, – Тэйни вошла в их беседу так неожиданно, что оба вздрогнули и обернулись. – Для моей чести нет выбора.
Она стояла в дверях гостиной, руки чуть влажны от того, что мыла посуду, – и тот самый силт на пальце.
– Ты слышала то, что тебе не предназначено.
– Вы таились от меня. Надо было предупредить. Только я и так узнала бы о том, что мне придется сделать.
– Дурочка и безумная. Они понимают, что для них нет исхода, злобны и хотят отомстить. Ты хоть соображаешь, что в Замке могут сделать с человеком при помощи тамошней специальной техники? С тобой?
– Соображаю, – она подошла сзади, охватила мужа за плечи. – То же, что с тысячами при Марэме и Эйтельреде, с сотнями тысяч за несколько сот лет до них. Но ничего более. Я пойду говорить.
Их поразил ее тон – властный и в то же время какой-то обыденный. Так говорят о само собой разумеющемся.
– Дочка, – вступил Шегельд, который за время разговора мужа и жены покусывал губу. – Если они не выпустят тебя невредимой – от Ларго не останется и того, что от Бастилии. Ни с чем не посчитаемся, а уж в землю вобьем.
– Не отягощайте моей души этим признанием, – Тэйни слабо усмехнулась. – И прошу вас – не экспериментируйте над людьми Марэма. Они… они ведь люди. Злые, больные от своей ненависти – но люди.
…Старая Диамис стоит на коленях перед Богоматерью Ветров, мешая все мольбы и все религии:
– Матерь Божья, спаси и сохрани прекраснейшее из созданий земных! Иисусе, защити ее мужество и ее женственность обоими руками Своими, правой и левой, что ближе к сердцу! Ты ведь истинное Слово Бога Всемилостивого и Всемилосердного, Мертвящего и Оживляющего, Первого и Последнего – не дай земле опустеть!
Замок поднимался из земли глыбой мрака, только на гребне стены мизерные огоньки. А вокруг него, вне досягаемости от его дальнобойных орудий, – войска; и правительственные, и народное ополчение, и стратены… Переговаривались вполголоса:
– Четыре утра. Ждем до срока еще час.
– Они не готовы, не дают предварительного сигнала. Никак заминочка вышла.
Тэйни завернулась для тепла в чью-то плащ-палатку. Денгиль сидел неподалеку, но не подходил, не касался. Только смотрел.
Пять утра. Темнота расходится в стороны, сереет.
– Эй, на стене! – кричит в рупор один из военных.
– Мы слушаем, – отозвались так же гулко.
– Вы готовы? Магистр Танеида Стуре ждет, чтобы войти к вам. Откройте.
Пауза. Два броневых щита размыкаются, уходя в толщу стены – как-то неслаженно, будто механизм проржавел или включен неумелыми руками.
Но не для того, чтобы впустить. Из проема выходит человек в потертом коричневом френче без знаков различия, в каких-то опорках, помогает другим перебраться через высокий порог…
Лон Эгр. Совсем прозрачный и с палочкой, но глаза живые и смелые. Серо-красные опальные гвардейцы – кто забинтован, кто идет в обнимку с бурым мундиром или ватником. Полосатые пижамы то ли старого тюремного, то ли больничного кроя. Целая толпа! А позади толпы – пожилой офицер в новой красной, хоть и порванной накидке: морщины на лбу и щеках, наголо обрит, только клочки седые по бокам лба и на подбородке – и глаза как будто впервые видят утро, канареечный свет рощ и Тэйни.
– Так получилось, Тэйни голубушка… тьфу, обожаемый мой магистр чести, – что капитулирует не то правительство, которое договаривалось об условиях капитуляции. Непочтенный Марэм-ини не учел, что в Ларго скопилось немало излишков населения. Так называемые кэланги. Противники народного режима. Завсегдатаи тюремных психбольниц, как, например, я. Честно и откровенно перебить нас ему оказалось слабо, голодом хотел поморить. Но к тому времени кое-кто из бывших лагерников уже вовсю подкапывался под стену в обход канализации и передавал через стены оружие и еду обитателям цокольного этажа. С вами мы связаться не то что не могли, но постеснялись: у вас были свои проблемы, и утяжелять их размышлением о нашей совокупной судьбе мы не стали. Вот как раз этой ночью всё и решилось. И, Тэйни, знаешь ли – я больше ничего не боюсь!
Не узнаёт она, что ли, думал Шегельд. Вон и его бывшие сослуживцы, которые пришли с нами, ахают и кажут пальцем. И шелест пошел по рядам. И Денгиль до странности безразличен – он же явно видел его на фотоснимках, а рукой не шевельнет.
А сам Денгиль не отрывал глаз от жены. Ему казалось, что та разрыдается или бросится перед тем человеком на колени и начнет руки целовать. Но Тэйни тихо подошла и дотронулась до щеки седого:
– Ты почему мне и весточки не подал, Белоснежка?
– Не хотел тебя тревожить. Вначале-то наша горячо любимая потайная шарашка попросту оказалась посреди наступающей армии. Выбрались из нее мы немного погодя, на манер бабочки из кокона, да так, что одни ошметки от него и уцелели… А когда мне доложили, что у тебя настоящий муж, по закону и по любви – и что он добр к нашей девочке… К тому же подземные урановые рудники в стадии активной разработки, сама понимаешь, не подарок для мужчины. Я бы тебе и вовсе не показался, это дядя Лон настоял.
Тэйни переводила глаза с Нойи на Денгиля и обратно.
«Добро тебе, Дейдре! – услышали оба ее острую, как игла, мысль. – Ты поводишь глазами между нами двумя, как овечка меж двух баранов!» Убийственная насмешка была заключена в этом речении старинной саги.
– Нас трое, – сказал Денгиль, – и сердце ее стеснено выбором. Я пришел незваный и взял ее за себя не по ее воле и желанию.
– Трое, – повторил Нойи. – Я выжженное поле. Я понимаю, что если кому-то из нас не место на земле…
– Стойте! – Тэйни схватила обоих за руки, и весь мир услышал чистый ее голос, подобный колокольному звону, переливу старинных серебряных бубенчиков, ветру в весенних степях.
– Вот они, мои любимые – и оба живые. Кого прогоню от себя? Нойи, который оградил меня с дочкой своею жизнью и принял ад на земле ради нас? Нет. Денгиля, которым держатся горы, и Оддисена, и вся земная справедливость? Да нет же! Значит, уходить мне.
И тут она рассмеялась – так легко, как может только тот, кто обречен принимать одни только верные решения.
– Только ты, Белоснежка, не шарь в поисках меня на дне окрестных озер – меня там не будет. И ты, Волк, не рыскай по своим тайным убежищам – я их много лучше тебя знаю. Прощайте!
Никто не посмел ее остановить. Легкой, танцующей походкой она прошла за ряды, не оглядываясь ни на кого, углубилась в рощу – и исчезла из глаз живущих на этой земле.
Бусина тридцать третья. Воцарение александрита
Я лежу на спине посреди цветущей горной луговины, под горячим густо-синим небом, а девочка, сидя на мне верхом, щекочет мне нос длинным травяным стеблем.
– Слушай, уж если ты разместилась на моем ужине, так хоть по нему не ерзай, – говорю я.
– Ф-фа, тоже мне ужин. Печеные грибы, земляника и белый хлебец, который я стащила у няни Глакии. И вода из ручья.
– Самое то, особенно вода, – улыбаюсь я. – А где ты такую крупную ягоду находишь?
– Вон в том леске. Земляника ведь самая лучшая в тени. Только там на одну ягоду два вот таких комарища – с твой мизинец! Ну ничего, скоро черника пойдет, однако. Ее легче брать. Я тебе к следующему разу целую трехлитровую банку насобираю – с говяжьими сливками есть. У нас теперь не только лошади, а и корова с теленочком.
– Вот это дело. Только тащить без спросу ничего не надо, ладно?
– А как еще-то, если ты и говорить не велишь, и сама в дом не заходишь?
Тут она ошибается. В доме я бываю, но только когда никого из них нет. Дом, в отличие от людей, всегда постоянен, даже когда меняется. Могучая изразцовая печь, артельный дубовый стол посреди залы, рояль, который начинает издавать нетерпеливые хрустальные звоны, стоит лишь к нему подойти. Книги, которые поселились на стеллаже. В них накопилось столько мудрости, что она начинает перетекать в твои пальцы, едва коснешься тисненого корешка. Сияющая медная и благородно-темная глиняная посуда на кухне. Пес Того дремлет здесь на полу, в прохладце. Завидев меня, встает, оттягивается от пола задними лапами и бредет следом, зевая во всю пасть и величаво помавая пышным белым хвостом. Что он здесь стережет – не знаю. Запахи былых трапез? Вещи, которые хозяева бросают по всем углам? Тетушка оставила на диване, крытом рысьей попоной, недовязанную салфетку ирландского кружева с крючком, воткнутым сбоку. Дэйн – свою книгу: у него привычка закладывать понравившиеся ему места цветами (так обычно поступают с томиком любимого поэта), и тетушка, должно быть, ворчит на него, что он и в Святом Писании умудрился гербарий развести. В комнате моего мужа поверх бумаг – недопитая чашка из синего фарфора со скрещенными мечами на донце. Настоящие мечи тоже присутствуют, развешаны по всем стенам, – а вот ружей нет. И зачем они тут, где самое хищное животное – комар!
Воин, Монах и Нянюшка с младенцем… Любопытно, Абдо, седой разбойник, тоже сюда заходит? Или выбрал себе местечко в древесной тени, где меж низко отягощенных плодами ветвей текут реки, где нет ни солнца, ни мороза и окружает его ожерелье из черноволосых несверленых жемчужин? Вот только светловолосой нет среди них… И где Друг, побратим мой? Он всегда так трогательно изображал из себя атеиста, а как-то однажды сказал: «Если ты крепко любишь, ты ведь не станешь кричать об этом на всех перекрестках?»
– Знаешь, не копи ты мне чернику загодя. Может быть, я и после клюквы не приду, – говорю я неожиданно для себя.
Девочка кивает. Она до всего доходит с полуслова.
– Жалко, если мы с тобой больше не увидимся.
– Не увидимся? Да мы встречаемся то и дело! Ты и моя дочь, и внучка, и просто Дитя из Дальнего Леса, а как-то даже мальчиком побывала.
– Вот чудно! Я и в самом деле всегда хотела стать мальчишкой, мне даже и сны такие снятся.
Сны она видит удивительные. По заказу, многосерийные и в цветном исполнении. Всегда их помнит и любит пересказывать. Говорит, что Даниль пробует их записать, но пока дело не очень клеится: они все привыкли к более грубым реальностям.
…Виной всему оказался мой перерисованный с фото портрет, что над журнальным столиком в виде друзы аметиста. Потому что в прошлый раз он стал картиной.
Три женщины в костюмах, которые я у себя не помню, – разве что сходные. В старинных дубовых креслах – девушка в платье цвета сирени и пурпура, кожа ее сообщает свое сияние дивным александритам фероньерки и ожерелья. На их спинку облокотился иронично-властный дипломат и царедворец в темно-синем халате монгольского кроя, длиной до земли и с высоким стоячим воротом, но в кремовой вуали поверх кос. А на полу в свободной позе, вытянув одну ногу и согнув в колене другую, – отважный полковник в бело-алом мундире, треуголке и при шпаге, волосы слегка напудрены – скрыть седину, черная капа сброшена с плеча. И весь туманный фон полон зачатками юных и старых лиц, похожих и непохожих одновременно: цыганская королева в серьгах и монистах… трактирщица в тяжелых янтарях… девочка в зеленой шелковой робе с фижмами и шлейфом….
Что-то во мне замкнулось, будто пробежала искра. Я почувствовала все свои жизни сразу и с одинаковой силой. Раньше мне думалось, что за самовольный уход или, может быть, это из-за неуместного желания воплотить тройную мою цель сразу я теперь перехожу из одного моего существования в другое, точно в дурной бесконечности, не в силах зажать и власть, и возлюбленного, и дитя, рожденное от него, в одной горсти. И не могу охватить, уяснить себе общую гармонию бытия из-за непрестанных его мерцаний.
А теперь я поняла, что мне был поднесен дар. Ибо все мы живем в мириадах жизней: но это не как цепь, а как аккорд, в котором обычный человек слышит одну ноту. Есть одно рождение и одна смерть, которая захлопывает толстую книгу, подводит итог всем снам, страницам и странствиям, но посреди них целое богатство, даримое для научения. Только люди обычно этого не ощущают…
– Вот, девочка, возьми от меня в подарок колечко с камнем. Он там внутри, за «щитом». Все твои домашние о нем кое-что знают и поймут, что я… В общем, я и в камне иногда буду показываться, ты на него смотри, когда тоска одолеет.
Я зажимаю ее ручонку в кулак, чтобы древнему силту Магистра не срониться с тоненького пальца.
– А куда ты теперь пойдешь?
Мы стоим над обрывом. Вечер. Лес, поляна и Дом остались за нашими спинами. В глубине провала вспухает и шевелится тьма. Обычно по дну таких ущелий бежит река, но этой воды не слышно. Против нас – горный скат: он порос голубовато-зеленой травой, яркой, как витраж, и такой ровной, будто по ней отродясь не ходили. Из нее подымаются изящные ели, похожие на шахматные фигурки, с необычными слоистыми кронами – работа, достойная своего ювелира.
– Вот смотри. Солнце еще высокое, но когда оно упадет за вершину Сентегира, оттуда к нам протянется луч. Это тебе так покажется. А на самом деле то прямой меч: рукоять его лежит в вечных снегах, а острие окажется здесь, рядом с нашими подошвами. Прямой Путь. Ас-Сырат-ал-Мустакым. Я раньше не смела на него ступить, а теперь пришло время.
Она горестно шмыгает носиком.
– Ты же сорвешься и упадешь.
– Если отважусь – меня поддержат под локти. Только ты не смотри, ладно? Топай-ка домой, старшие уже вернулись из похода, корову подоили, яичницу зажарили и о тебе вовсю думают!
У меня девять имен. Танеида. Катрин. Та-Эль. Кардинена. Никэ. Хрейа. Киншем. Тергата. Тэйни, дитя которой играет во всех временах. У меня семь жизней. У меня в руке – три? семь? девять? – нет, много больше путей; все они кончаются рождением ребенка, и тогда начинается новый Путь, бесконечный.
Я познала и исчерпала себя. Я матерь человеков. Я свершение земных времен. Я связываю все узлы и открываю все дороги. Под картиной с моими лицами я кладу нить, на которую нанизаны тридцать три полных, круглых бусины. Замыкаю их в кольцо и на последней ставлю крест.
Вот теперь – действительно конец.
Счастливый?
© Copyright: Тациана Мудрая, 1993.
Оглавление
Часть I. РАЗВИТИЕ ОСНОВНОЙ ТЕМЫ
Пролог
Танеида – имя становления
Катрин – имя тяготы
Та-Эль – имя преодоления
Кардинена – имя блеска
Никэ – имя победы
Хрейа – имя любви
Киншем – имя нисхождения
Тергата – имя свободы
В моем конце – мое начало. Эпилог
Интерлюдия
Часть II. ТРЕХГОЛОСНАЯ ФУГА
Пролог. Бусины, упавшие с нити
Бусина первая. Янтарь
Прародители
Бусина вторая. Адуляр
Бусина третья. Адуляр
Бусина четвертая. Альмандин
Бусина пятая. Адуляр
Бусина шестая. Альмандин
Бусина седьмая. Адуляр
Бусина восьмая. Альмандин
Бусина девятая. Адуляр
Бусина десятая. Альмандин
Бусина одиннадцатая. Адуляр
Бусина двенадцатая. Альмандин
Бусина тринадцатая. Адуляр
Бусина четырнадцатая. Адуляр
Бусина пятнадцатая. Адуляр
Бусина шестнадцатая. Янтарь
Свадьба на все времена
Бусина семнадцатая. Альмандин
Бусина восемнадцатая. Адуляр
Бусина девятнадцатая. Альмандин
Бусина двадцатая. Альмандин
Бусина двадцать первая. Альмандин
Бусина двадцать вторая. Альмандин
Бусина двадцать третья. Адуляр
Бусина двадцать четвертая. Янтарь
Размышление о войне
Бусина двадцать пятая. Альмандин
Бусина двадцать шестая. Альмандин
Бусина двадцать седьмая. Янтарь
Сон в смешении времен
Бусина двадцать восьмая. Альмандин
Бусина двадцать девятая. Янтарь
Еще сон в смешении времен. Для мальчика
Бусина тридцатая. Альмандин
Бусина тридцать первая. Янтарь
Иное завершение основной темы
Бусина тридцать вторая. Адуляр
Бусина тридцать третья. Воцарение александрита