Текст книги "Девятое имя Кардинены (СИ)"

Автор книги: Татьяна Мудрая

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 23 страниц)

– Вот это у меня зало для гостей.

– А на фортепьянах кто играет – ты или они?

– Все развлекаемся понемногу. Танцы устраиваем.

Подвел еще к одной двери, ближе к сеням. Оттуда наносило упоительные запахи яичницы, поджаренной с хлебом и луком, кофе и земляничного варенья. Широкая плита пыхала жаром, под потолком висела антикварная керосиновая лампа. Здесь были занавески в разводах, полки, уставленные глиняной посудой, какие-то вязаные, стеганые, плетенные из бечевок штуковинки непонятного назначения.

– Вот здесь моя жена будет учиться готовить обеды.

– А кто твоя жена, Волк?

– Ты, конечно.

– И по какому обряду нас сочетали?

– Придумаю – скажу. Я, собственно, католик, хотя по некоторым признакам схожу за иудея. Ясности в этом вопросе не люблю… Да тебе и ни к чему ясность, тебе же только за правоверного можно по закону. Ну как, показать тебе еще и наше супружеское ложе или сначала все-таки позавтракаем?

Поели, вымыли посуду (старинный мейсенский фарфор с мечами). Денгиль отворил ту полукруглую дверцу.

– А вон тут cпит лесничий, когда он один.

Стены – не только не обшитые рейкой, но даже мох торчит из пазов. Упомянутое ложе: не очень и просторное, – кроватью или диваном язык не поворачивается назвать, – задвинутое как бы в альков из шкафов резного дуба. Покрывало – тканое из овечьей шерсти, без ворса, с грубоватым и ярким рисунком. Светлые занавесочки на окнах, а в простенке – уютное бюро топорной работы, гибрид стола, комода и полки на десяток книг. На нем подсвечник с толстой свечой. Напротив кровати, на другом конце комнаты – еще один стол, заваленный бумагами, картами и слесарным инструментом. Тут же ружейная стойка. Стволы из себя невидные, но хорошего мастера, один с телескопическим прицелом. Над столом – узкий ятаган, повешенный крест-накрест с широким спрямленным палашом или эспадроном. И – контраст: у ближней стены два низких, пухлых кресла и журнальный столик, глыба то ли стекла, то ли горного хрусталя с отполированной верхней гранью. На глыбе – узкая ваза с тремя сосновыми ветками и сухими цветами.

– Неплохо живет лесник, однако. На чем это сюда завезли?

– На истребителе класса «корабль – суша – корабль».

– Ох, снова шуточки шутишь.

– Шучу. Дом строили – была широкая временная дорога, потом ее уничтожили.

Позже, когда они утиснулись на ложе и грелись в лучистом тепле, которое шло сюда через стену от плиты, Танеида спросила:

– Лето у тебя здесь хоть бывает?

– Аж два месяца в году: июль и август. В июне пригреет, пойдут проталины, вешняя вода запоет. Цветы здесь растут прямо из сугробов. Крокусы, фиалки, я и ландыши в тенистых местах видел, но попозже. Да здесь и в разгар зимы солнце веселое, горячее, как девушка.

– И лавины спать не мешают?

– Они сюда не доходят. Видела – здесь горы стоят в отдалении, луга кругом, речка течет, не замерзая, поет ночью.

– Центр мироздания.

Он кивнул:

– Будто ты сидишь внутри спелого плода, пронизанного светом. У меня так было в молодости, когда наезжал сюда. И сейчас снова.

– Почему ты не приходишь ко мне в город?

– В Лэн? И не буду.

– Почему?

– Там, как и на заставах и в крупных поселениях, – ваша епархия. Я же люблю быть хозяином на своей земле. А, всё равно пахту и масло обратно в сливки не собьешь.

– Это о красных и серых?

– Есть и другие цвета, которыми рисует нас жизнь. Белый и серый. Белый и черный… Ладно, какого шута мы нынче полезли в политику?

Люди Денгиля сидели у перевала, спускаясь, чтобы привезти им мелкую дичь. Сами они никуда не ездили – Танеида смеялась, что ружейную охоту ей Аллах запрещает. «Разве что купить сокола или собаку обучить…» Мохнатый Денгилев овчар ходил за ним по пятам. Ее он тоже соблаговолил обнюхать – пахла хозяином, вожаком стаи. И вкусной едой пахла – хотя у плиты стоял Денгиль, она же, имея к этому делу полнейшую неспособность, только сидела рядом, чистила овощи и вздыхала о кулинарных талантах тетушки Глакии.

– Тебе в дивизии и Дворце Правительства не надоели разговоры о холодном оружии? – спросил он как-то.

– А что?

Он выложил на хрустальный столик тот прямой, чуть изогнутый меч, сняв его со стены. Ножны были потертые, случайные, но клинок – стилизован под японский, только конец не срезан наискось, а слегка оттянут и приострен. Длинная рукоять с круглой съемной гардой, где изображены дерево и дракон, на эдинский манер слегка обжата по руке, точно пальцы первого хозяина втиснулись в шершавую кожу, оставив след.

– Это я с Могора мертвого снял. Он был бы твоим, если б ты не уступила тогда мне победу. Помнишь, Мгерское дефиле – еще там твой названый братец присутствовал?

– Помню. Красавец клинок! Но для меня тяжел.

– Не думаю. Сталь легкая и полая, не с шариками, а со ртутью внутри для вескости удара. Ты посмотри на узор и надпись: это меч-женщина.

От рукояти до острия, чуть изгибаясь, по всему долу шел гравированный золотом и чернью в той же технике, что и на цубе, орнамент: юноши и девушки с длинными развевающимися волосами, держась за руки, составили хоровод. Сверху две молнии, знак германского и скандинавского бога Тора, и надпись.

– Что тут за фашистская символика?

– По-твоему, и свастику, древний солярный знак, выдумал Гитлер? Здесь молнии обозначают Терга, который, как и Тор, повелевает громами. А изображен праздник первого августа, День Терги, сбор урожая и начало обвальных летних гроз, от которых она служит защитой. Прекрасный праздник и страшный.

– А надпись?

– Старинными письменами Эро обозначено: ТЕРГАТА. Название праздника и имя меча.

Через неделю, как по уговору, Денгиль отвез ее обратно.

– Ты – счастье мое, краткий миг, вспышка, которую вспоминаешь до тех пор, пока не настанет черед другой. Всё время жить счастьем – все равно что дышать пламенем, – сказал он, когда оба прощались за перевалами.

Танеида согласилась. Только теперь уже сама протянула руку за той фляжкой (он на этот раз не настаивал), выпила тягучую хмельную жидкость, горькую от трав забвения.

…А потом было то триумфальное лето, и шествие через Лэн, и снова возвращение в Эдин, и новые доверительные беседы с Шегельдом и Диамис, которая присоединилась к кружку, получив прозвище «Графит». Раза два наезжал из Вечного Города его хозяин, привозил свою новую подругу, бесподобную в свои сорок лет танцовщицу Эррату Дари, белозубую и быстроглазую. В ее жилах текла кровь эроских предгорий, и седая прядь поперек шапки смоляных кудрей выглядела перевязью на папахе.

Вместе с мужьями наведывались Эннина и Рейна. Повадился заходить и Марэм-ини, опекая дочек: вспомнив давнишнее свое обучение в институте изящных искусств, забивался во время сходок в укромный угол и рисовал на всех шаржи средней остроумности. Побратима изобразил с косой до подколенок, Танеиду и Бахра – в виде камеи Гонзага: в овале два горделивых удлиненных профиля, женский и лошадиный. В Ано-А двери были увешаны портретами его работы, что заменяло таблички с именами.

Полюбил наезжать и дядюшка Лон: оставлял машину у угла и шествовал далее пешком. Ухаживал за Диамис – непременно просил, чтобы она приготовила ему хурт собственными ручками. Для изготовления этого напитка сухой козий творог надо было разминать в воде прямо пальцами, получалось кислое питье. У Диамис оно выходило таким вкусным, что после него, как говаривал Лон, из иных рук и вино принять не захочешь.

На таких сборищах кофе варили едва не ведрами, батон на сэндвичи резали не поперек, а вдоль и устраивались на полу гимнастического зала по-восточному, кто где хотел, чуть ли не вповалку. Иногда кто-нибудь из не очень постоянных визитеров просился под конец вечера – помочь хозяйке вымыть посуду и убраться. Если он был к тому же и везучим, ему это позволялось. Но единожды и не более того.

Приближалась осень. Бахра, за отсутствием при ее эдинском доме конюшни, устроили на ближайшем конном заводе, где он живо сколотил себе небольшой, но дружный гарем. Жеребята приносили Танеиде не только деньги, но вдобавок и славу – в коне распознали аристократа, с родословной длинней его хвоста.

И золовки ее ходили тяжелые, и Нойина Эни, и докторова «королева». Всё плодилось и размножалось с удесятеренной силой.

В минуту откровенности Танеида призналась своей Диамис:

– А я своих детей убиваю. И от Волка, и… от других.

– Бедная! Это после того насильного выкидыша?

– Нет, такое бы, мне говорят, уже вылечилось. Я и сама похоже думала, пока Линни не нашел мне стоящего гинеколога. Мужчину: почему я баб в этом деле не люблю? У меня, инэни Диамис, какая-то наследственная, единственная в своем роде аномалия: редчайшая группа крови, наподобие отрицательного резус-фактора, только еще похлеще. Врач, однако, считает, что если я каким-то чудом выношу свое дитя, оно, скорей всего, будет таким, как все прочие, без этой мутации. И вот я думаю: не воздается ли мне за то, что я изменила своему исконному пути?

– Ну, в гинекологии я такой же нуль, как и в менделизме, однако так тебе скажу: твой путь особый. Только пойми его, встрой в себя – и с него не уходи.

Путь, до, дао – это слово было у Танеиды от Шегельда.

«Как человек своей жизнью разворачивает записанное на двойной спирали наследственности, так и каждый народ несет в себе историческое предначертание. Ваши, ина Та-Эль, добрые знакомые все это порушили. Эйтельред был опухолью, ненормальностью, и спасибо тем рукам, что его убрали. Но потом они сами взяли власть и решили, что знают путь для всей земли. А ведь путь этот выдуманный, головной. Бог – вот олицетворение, метафора, поэзия верного пути. Вы со мной не согласитесь, у вас, как у многих здесь, здоровый скептицизм, уверенность в своей силе и вместо веры игра мысли полнейшая. Только помните: мне отмщение, и аз воздам. За уклонением от истинного пути следуют провал и гибель».

От мрачных предзнаменований она отвлекалась, украшая, на пару с побратимом, стены своего гимнастического зала холодным оружием. Дело это было не столь уж хитрое. По условиям перемирия офицерам «кэлангов», немало которых переехало в Эдин, были оставлены их шпаги, которые воплощали собою воинскую честь в значительно большей мере, чем погоны. И вот окончившаяся война по инерции разбилась на дуэли между молодыми «красноплащниками» и кэлангскими меченосцами. Вся соль была в том, что на поединок являлись если не с единственным, то с лучшим своим, фамильным оружием, и победитель имел право не только не запретить вынимать его по-пустому, но и вообще забрать. Честь побежденного при этом оставалась ненарушенной.

Танеида ввязалась в эту перманентную историю и постепенно – не без удовольствия и выгоды для себя – разделывалась с самыми задиристыми петухами противной стороны. Убитых и тяжело раненных при этом не бывало. А кое-кто из побежденных самой «высокой инэни» чуть ли не гордился, что пал от руки мастера.

Она разрывалась между своими хобби, Академией с ее вавилонским скоплением языков – и дядей Лоном, который задавал ей работы по самую маковку. Выбил ей квартирку во Дворце Правительства и после дуэлей регулярно всаживал туда на домашний арест: пиши ему экономико-политические обзоры, будто более компетентного штата не имеет.

Таковые обзоры, тем не менее, ценились им за нетрадиционную форму подачи материала. Бывали они не только письменными, но и устными.

– Лэн наводнен эроской контрабандой. Граница практически прозрачна – Эро же не другая страна, а всего лишь, по-нашему, автономия, – сказала она, вернувшись из неурочной зимней поездки.

– Думает о себе по-своему, а с нами ведет себя в соответствии с нашим мнением. Эта то ли республика, то ли монархия и вообще-то живет только за счет наших пороков. Наркотики…

– Которые идут не лэнцам, а через их голову…

– Или при их посредстве…

– …христианским и безбожным кяфирам в Эрк и Эдин. Еще шелк. Трудно бывает понять, плачена за него пошлина или нет. Печати легко подделываются, а составителям таможенных деклараций и тем, кто их проверяет, неплохо бы выработать общие историко-эстетические критерии, чтобы отличать ординарные материи от уникальных.

– Насчет шелка помолчала бы. Кто одел всех своих кавалеристов поголовно в нижнее белье из сырца?

– Его поставки оплачены по низкой цене, потому что это в большой степени подарок. Что же до обвинения в роскошестве, неявно выраженного в ваших словах, – заявляю. Во-первых, практика русских в первую мировую войну показала, что платяная вша на шелке не гнездится: лапки соскальзывают. Во-вторых, мы имеем опыт их сюзерена и его великого деда, а также старых калмыков. Стрела, дротик и даже современная пуля, если она на излете, шелк не пробивают, а втягивают в рану, и потом ее легко очистить.

– Да ну! Проверяли?

– Именно. Конечно, из автомата стрелять не стоит. Самое злободневное – риск заражения крови намного снижается. Но мы слегка отклонились от темы. Третья статья контрабанды, самая широкая, – современная электроника на печатных платах.

– С маркой мейд ин Тайвань или Тьмутаракань?

– Верно. С маркой. Только не Тайваня, а Тайбэя. Кстати, Тайвань, Сайгон и Сингапур одно время лепили японские фирменные знаки.

– Бывает и честная торговля.

– Разумеется. Почти вся контрабанда из Эро честно и откровенно низкопробна. Однако мне достали два комплекта дистанционного управления для моих собак, сделанных для себя, а не для переброски к нам. Один мы распатронили в присутствии специалистов. Качество мало того что сравнимо с японским, – у тех нет даже аналогов. Совсем иной принцип работы. Вообще не цифровой.

– Какие я должен сделать из этого выводы?

– Ох, Лон-ини! Уж выводы-то я вам диктовать не осмелюсь.

Еще один разговор с ним – в начале следующего лета.

– В Лэне волнуются из-за проекта правительственного указа. Запрет на многоженство, калым и махр. Ну, и прочие устои.

– Но там ведь и две жены – редкость. Пусть разводятся со старухами и оставляют при доме как родственниц.

– Так было раньше. После войны много бедных вдов и незамужних девиц. Им что, век сиротеть? Пусть лучше по рукам разберут, чтобы детей народили. Выкуп пойдет в старую семью, тоже для нее не лишнее.

– Значит, этих твоих сирот будут в состоянии брать только те, кто богат, и, конечно, самых красивых.

– Конечно, – кивнула Танеида. – Зачем плодить нищих уродов?

– Кроме денег есть еще и любовь, по-моему.

– Хм. Как я убедилась, в Лэне есть лишь один, и довольно расточительный, способ брака, но в противовес ему – сотня методов дешевого и романтического умыкания невесты.

– Ну хорошо. Я… мы с Марэмом подумаем. Слишком много в Динане стало делаться по твоей указке. Вот и с кэлангским холодным оружием ведь твоя была рекомендация.

– Разве?

– И что мне теперь – указы сочинять и за дуэли головы рубить тем и этим, как кардинал Ришелье? Ей-богу, я до такого скоро дозрею, если ты не найдешь иного способа со всем покончить, и срочно.

– Срочно только вышеупомянутые указы пишутся. Почему-то думают, что запретить неугодное – значит с ним покончить или хотя бы сделать первый шаг по пути, тогда как…

– Изволь философствовать поменьше. Начали за половые извращения и аборты судить товарищескими судами чести, так сразу…

– … в то самое подполье ушли. Впрочем, вы навели меня на идею. Во имя Лэна я тоже… подумаю.

Никэ – имя победы

Была суббота – знаменательный день, когда Бог покончил с сотворением мира и довольно произнес: «А теперь можно и пошабашить», откуда и произошло, распространилось по всему миру это еврейское слово. По этому случаю праздного народу было на улицах достаточно, попадались среди него и бурые мундиры без погон, однако, как правило, вычищенные и выглаженные. Рядом, в Ларго, был их сортировочный лагерь, один из тех, насчет которых высказывался в свое время Роналт Антис, а в городе они ждали заграничных паспортов и виз, подрабатывали в конторах и на заводиках кто чем мог, ну и упражнялись на хозяевах новой жизни во владении холодным оружием.

Танеида побродила по Эдину, зашла в свой спортклуб. Кроме академистов и армейцев, захаживали сюда и «бывшие» – оттачивать свое мастерство без ущерба для фамильного достояния. И первый из них – а заодно и президент их землячества – был некто Тейнрелл. Вот уж кто был, как любили говорить в Динане, элита – стоять против него было одно удовольствие, не то что ерошить перья юнцам-аристократам. С виду тяжелый, как броненосец, в бою он становился невероятно проворен: защиту Танеиды пробивал шутя, даже и кожаный нагрудник не спасал от кровоподтеков и ссадин. Дружеских отношений, которые установились у него с Танеидой, это не портило: по негласному правилу, два мастера элиты не имели права скрещивать боевое оружие. И не понапрасну: кто-то уж непременно ляжет, если не оба.

Однако сегодня Тейна, вопреки его привычкам, в клубе не оказалось. Пришлось идти на штаб-квартиру землячества, а это сразу стесняло: было здесь тесно, не обжито, воняло застарелым табаком и чем-то невыразимо чуждым. По-иному, чем в городе: там это ощущение было как-то разбавлено.

– Здесь начальство? – отрывисто спросила у дежурного, пожилого солдата.

– Сидит. И ангелы-телохранители с ним.

Так прозвали неразлучную с Тейнреллом пару молодых офицеров: звали их Габрелл и Рафель, Гавриил и Рафаил. Или, как кое-кто говорил, Харут и Марут: по причине дотошных расспросов, которым подвергались нежеланные пришельцы.

Они сидели у двери, в полном соответствии со взятыми на себя обязательствами, и при ее появлении встали, хотя и с ленцой: в ней здесь уважали не женщину, не государственное лицо, а только достойного партнера их «сверхшпаги».

Тейнрелл шагнул ей навстречу. Поздоровались. Для вежливости, чтобы не сразу брать драчливого быка за рога, обсудили качество поданного кофе, аромат различных сортов табака, вишневого, медового и воскуряемого днесь горлодера, проблемы временного трудоустройства и выездные перспективы.

– Кстати, послушайте, Тейн. В моем Дворце какие-то неприятные веяния. Считают, что ваши соплеменники слишком часто пускают в ход свои железные знаки отличия.

– Вот как. У меня, напротив, данные о том, что это красноплащники напустились на нас с чьей-то благосклонной подачи.

– Не будем спорить, тем более, что все мы одинаково хороши. Речь идет о более конкретном. Можно ли привязать все ваши клинки к ножнам по закону и не нанося никому из вас бесчестья?

– Вы знаете, так зачем спрашивать? Обычная церемония: каждая из спорящих сторон выставляет своего бойца. Мы никогда не будем не склонны согласиться на такое, потому что дуэль – один из способов доказать противнику, что мы считаем его ровней себе.

– Я и это знаю, Тейн. Но неужели вы никого из наших не считаете достойными чести? Поэтому повторяю. Мы хотим закончить дело решив спор по обычаю. Если срубят вашего поединщика, мы становимся хозяевами ваших шпаг по праву победителя – и никаких больше дуэлей. Если нашего – всё остается как было, и никто из моих подначальных больше не вмешивается.

– Это неравная мена. Ни почтенный Лон Эгр, ни его креатуры под иной Та-Эль не ходят, скорее уж наоборот.

– Помните, как поют в Северном Лэне? «Самая лучшая девушка может дать только то, что лишь есть у нее».

– Вы шутите, а мы раздражены и тем, что лишились погон вместе с наградным огнестрельным оружием, которое могли иметь не одни офицеры-дворяне, но и рядовые, и…

Он не договорил – лицо Танеиды побледнело и как бы стало камнем.

– Я весьма охотно, – начала она самым своим бархатным тоном, что означало для знающих ее высшую степень бешенства, – подарила бы вам и ваши револьверы для игры в офицерскую рулетку, и погоны со шнурами, и заодно по петушиному хвосту, чтобы воткнуть и красоваться.

Для того, чтобы произнести эту фразу как следует, ей понадобилось вздохнуть по меньшей мере раз двадцать: на выдохе шли самые отборные выражения из лексикона ее милого Локи. В интонации, ровной и учтивой, присутствовало не больше эмоций, чем в квартальном отчете.

Тейнрелл не только побледнел, но и сразу же вспыхнул злым румянцем.

– Ина, вы….

– Я, а то кто же. Дядя Лон, конечно же, в разговоре со мной таких выражений не применял, он просто выдал мне ультиматум. В самой изящной своей манере. Или я вас замиряю – или начинается сведение счетов.

– Только здесь и с нами? Или, может быть…

– До Лэна тоже дотянутся, не волнуйтесь. Тотально и кардинально. Атака на коренные традиции и их носителей, свои чиновники вместо привычных вам особ.

– Хорошо, я созываю общее собрание, и к вечеру мы дадим ответ. Кто идет со стороны красноплащников, ваши уже выбрали?

– Нет. Я своей волей пойду. Нельзя заставлять своих людей делать то, от чего сам отказываешься. Вы согласны?

Вечером Тейнрелл явился к ней в Эркский квартал втроем: он и «архангелы».

– Ина Кардинена, наши искали вам достойного противника. И выбрали меня.

– Ох, Тейн. Это из-за моей ругани?

Он покачал головой.

– Нет, в общем. Я тоже отвечаю за всех своих, как и вы. И просто не хотелось разбивать хорошую пару.

– Да будет так. Место и время?

– Пять утра, а впрочем, как соберемся, лишь бы трудовой народ еще не зашевелился. В одичавшем парке у замка Ларго. От города далековато, но лишнего народу там не будет, мы это пока можем обеспечить.

После его ухода Танеида говорила с побратимом, с доктором, с иными прочими из своего окружения – и долго лежала без сна, не чувствуя усталости. Тейнрелл – это было страшно. И не потому, что он сильнее ее в бою, и не потому, что они равны мастерством, хотя у каждого свое умение – это само собой разумелось. И не из-за каких-то там обоюдных симпатий: Тейнрелл питал к ней изрядное уважение, она его почти любила – за то, что он был без затей честен, без долгого ума – порядочен и просто в качестве изумительного творения Господа Бога. Но ничего сверх того, кроме некоего внутреннего запрета, почти неосознанного, встроенного в душу, точно первородный грех, травма плотского рождения. Эта болезнь и заставила ее хлестнуть Тейнрелла словом, как норовистого жеребца – плетью. Хотела ли этого она сама, Танеида, или ею хотели, ей шли, через нее желали ссоры? Нет, все-таки иначе было нельзя, это понимал и Тейн. Нужно было обоим переступить через весь иррациональный ужас и нарисовать такую точку в затянувшейся распре, чтобы никто не посмел ее стереть.

– Я надеялась, что это будет не он, и в то же время поставила именно на него, – подумала Танеида трезво. – И на себя.

А ведь так удачно всё складывалось завтра. Еще кстати и Армор приехал на побывку – по театрам, музеям и прочим зрелищам поводить свою метрессу. Ну вот, завтра ужо будет им… зрелище.

В Ларго приехали верхом. Отряд Танеиды был небольшим, человек двадцать вместе с санитарной командой. Зато вся лужайка, помимо отгороженного посередине места, была полна бурыми мундирами без погон. День начинался подходяще – легкие тучки, солнце слепить не будет.

Танеида уселась на складной стульчик, приказала Нойи:

– Чеши косу.

Он надел кожаный обруч, переплел косу ремнями и прицепил конец к поясу – чтобы не трепалась и не мешала. Пригнувшись, поставил на ладонь один ее сапожок, другой – не проскальзывают ли подошвой, трава еще в росе.

– Кофейком не напоишь? – спросила полушутя, кивнув на пестрый термос в докторовой сумке.

– Нельзя, допинг, – отозвался Нойи серьезно. Обмен репликами, как и облачение посестры, входил в давно отлаженный ритуал.

С той стороны на поле вышел Габрелл – прочесть условия, которые и так были известны. И Тейн.

Он и Танеида заранее сняли кители. Клинки им тоже подобрали заранее, еще вчера, из богатого запаса обоих: почти парные, но у каждого свой, чтобы было по обычаю.

Обнажили оружие, бросили ножны на траву. Сошлись. Первая Танеида выпала – будто нехотя. Тейнрелл отбил.

– Смотри, – шепнул Дан своему закоренелому приятелю, – вот это настоящее.

Тот отмахнулся – не до того сегодня.

Действительно, противники – для неопытного глаза – почти не двигались, только кисти рук. Удар – парир, удар – отбито. Знали друг друга назубок, испытывать, кто чего стоит, как принято у фехтовальщиков, было не нужно. И как будто сами опасались проявить в полную силу свой бойцовский азарт.

Тейн всё же разыгрывался, забывал, что они не в зале для тренировок: движения стали размашистей, легче. Игра Танеиды вовлекала его во всё убыстряющийся, привычный обоим ритм и подчиняла себе. Он уже раза три задел ее, но только испятнал сорочку. Его собственная пока оставалась белой.

Бились каждый на своей стороне, лицом к «войску противника». Вдруг Танеида резко отпрыгнула в сторону, как бы стараясь поймать Тейнрелла на выпаде в пустоту. И люди Та-Эль увидели ее улыбку, которая, как они знали, появлялась от невероятной внутренней сжатости при полной свободе внешних движений.

– Боже, как они могут столько держать этот темп, – простонал Хорри. Побратим уже давно сел на землю, зажав рукой глаза. А карусель всё вертелась, и прежняя улыбка цвела на ее губах. Сколько – минуту, полчаса, час? Времени не стало, не было ни утра, ни дня, и солнце замерло посреди неба.

Тут нечто произошло. Ритм смялся. Танеида открылась на долю мгновения – Тейн ударил изо всей уже начавшей иссякать и подаваться силы. Но она резко ушла в сторону, почти теряя равновесие, и его шпага скользнула по ребрам чуть левей ее сердца. Уже совсем почти коснувшись травы, она сделала свой последний выпад – и, соединившись, упали оба.

Нойи сбросил руку с лица. Доктор Линни рванулся на поле. Но тут Танеида медленно встала, опираясь на свой обнаженный клинок. Вытерла его выбившейся из галифе полой густо окровавившейся рубахи. Линни и его санитары хотели поддержать ее – махнула рукой на Тейна: туда идите.

Ее всадники окружили ее, заслонили от прочих, а она командовала сквозь зубы, сбрасывая одежду наземь:

– У кого спирт? Протирай. Царапины – чепуха. Подмышкой хуже. Бинтом заматывайте потуже. Нойи, кофе пои – теперь самое время. Кто свою рубашку одолжит? Скорее. Шпагу мою вложите в ножны и давайте сюда.

Подошел доктор.

– Ну?

– Он… живой пока. Я ему вколол полный шприц: на полчаса хватит. Идите, зовет вас.

Танеида подошла, опустилась рядом с его головой на колени.

– Тейн, дружище!

Он кивнул. Боли не чувствует или почти не чувствует, судя по всему: доктор знает свое дело, подумалось ей. И то благо.

– Ну, ина, залог ваш.

– Не могу. Знаю, что иначе всё пропадом, а не могу.

Он, не глядя, нашарил ее руку, сжал вокруг эфеса – его шпага так и валялась рядом, другие боялись дотронуться.

– Берите. Некогда мне.

– Так я свою вам отдам, чтобы было по чести.

– Вот славно, при полном параде пойду…

Вынула клинок из петли вместе с ножнами, положила у его руки. Тейнрелл слабо улыбнулся, – мы оба заговорщики, ина, игроки, и играем не из-за Лэна даже – во имя того, о чем нельзя проронить ни звука.

– Умер, – сказал доктор где-то за ее спиной.

– Пусть Бог поместит его среди воинов! – повторила она тогдашние слова шейха и выпрямилась. Вложила шпагу в ее ножны, которые протянул ей кто-то из «бурых», похоже, Рафель. Подошли люди, тело с головой накрыли плащом, унесли на носилках.

– А теперь я скажу, – она повернулась к толпе, которая ждала.

– Господа кэланги! Шпага Тейнрелла – на моем поясе. Я выиграла спор. Стоило мне это жизни человека, за которого я бы отдала всех вас вместе взятых. Брата на пути. И теперь от имени нас обоих я требую ваше оружие.

Враз наступила тишина. Кто подошел первым, Габрелл? Ее глаза не видели. Но как только клинок упал на траву у ног Танеиды, стали выходить и все прочие, по одному, по два, некоторые со своих мест бросали с размаху шпаги и сабли в середину образовавшейся груды. Старинные узоры на ножнах, металлические и кожаные накладки, тусклое мерцание камней на рукоятях. Все возвращались на свои места, никто не уходил прочь, и от этого, как и от негромкого шороха кожи о кожу, лязганья металла о металл, тишина становилась всё гуще и тяжелее.

– Так нельзя, – прошептал Хорри.

Дан кивнул:

– Верно. Но ты снова погоди.

Когда всё кончилось, Танеида как будто впервые перевела дух.

– А теперь забирайте свое железо обратно, – сказала она обыденно. – Не забыли, какое здесь чье, я думаю? И помните, для вас первых будет лучше, что ваши мечи больше не выйдут из ножен понапрасну. Прощайте, господа!

И повернула к своим.

– Помогите в седло усесться. Вроде заработала эту почесть, а? Ну, доктор, поехали швы накладывать. Да, Нойи, ты как, меня здесь арестовывать будешь или спустя некоторое время?

– Вот охолону от страха и прямо за приказом поеду, – серьезно ответил он.

– Как там ваше квалифицированное рукомесло, штопальных дел мастер? – вопросил Армор. Линни чуть поморщился – слово «мастер» в контексте ситуации содержало не очень лояльный намек.

– Известно как. Четыре шва наложил, на большую рану поставил скобки. Без наркоза. А что я могу поделать, если мадам не выносит шрамов, а под новокаином они получаются в пропорции сто на сто?

– Ну конечно. И еще это в придачу к ситуации, – Армор кончиком пальца потрогал шпагу, которая, полностью одетая, лежала на столике в прихожей. Оба они заварили себе на кухне Танеиды чаю и с посудой в руках перебрались ближе ко входу.

– Настроение у нее, прямо скажем, покойницкое. Умному человеку сие еще там было понятно. Так что уж лучше пока спит. Ты, лекарь, ее чем упоил?

– Горячим хересом на травках. Тем же, что и выбывшего приятеля, но в меньшей дозе. Там, кстати, вина осталось добрых полбутылки, только если будешь делать себе глинтвейн, не лей в ту же кастрюльку или хоть вымой ее получше. Второго мертвяка нам тут не хватало.

– Ничто-ничего, я не правоверный, ко всякому градусу привычен. Даже вместе с твоей дурман-травой.

– А вот и мой шурин лезет через забор между домами, – меланхолически отметил Линни немного погодя. – До калитки ему, видите ли, далеко идти. Юмористы вы на пару, как я посмотрю!

Нойи взбежал на крыльцо, отворил дверь на веранду. Того (однофамилец и преемник того, погибшего) радостно брехнул и, судя по негодующим воплям побратима, выразил чувство в своем обычном стиле – оперся тяжеленными лапами на плечи и умыл рожу языком.

– Вот посоветую ине тебя на бернского зенненхунда обменять. А то и совсем на лабрадора, – ругнулся Нойи. Стандартная шуточка среди «кружковцев», только породы собак, славящихся своим миролюбием, менялись в зависимости от моды.

– Ты с ордером? – спросил Армор с ходу.

– Если бы да, то через калитку шел, как нормальный человек, – Нойи обтирал физиономию батистовым платочком, морщился. – Странная вышла штуковина. Дядюшка Лон его уж подмахнул: десять суток с исполнением… как всегда, хотя случай из ряда вон уникальный. Для нас, армейских бюрократов, кого нет на свете, того уж нет и не считается, для чего там особо наказывать. Хотя, по правде, он порядком был смурной. Ну, иду я, и вдруг догоняет меня, прямо на выходе, Рони Ди, порученец его новый, – тот еще тип. Мы еще сплетничали, что был командир, а вырос в денщика. Несет он, значит, официозную записочку, отбирает ордер и топает с ним обратно. Говорит, новый выписали, на другого исполнителя. Чушь, а? Вот я забежал домой, у жены отметился, нет ли на виду тестюшки любимого, – и прямо сюда.