Текст книги "ПП. Благие намерения (СИ)"
Автор книги: Татьяна Линько
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 17 страниц)
Глава 2
Еще на подходе к кабинету № 224, где у нашей группы должен был проходить экзамен по сравнительной лексикологии родного и иностранного языка, я ощутила, как начинает сводить желудок – верный признак того, что ничего хорошего нам за этой дверью не светит. Увы, эти приступы «кишечного ясновидения» меня еще ни разу не подводили, поэтому, когда виноватый аспирант Меликов сообщил, что профессор Борис Леонидович Кистецкий (он же с подачи студентов-переводчиков – Падла) будет собственной персоной принимать экзамен у «любимой» группы, я без малейшего удивления проглотила горестный вздох. Остальные второкурсники-филологи выразили недовольство судьбой гораздо более красноречиво.
– Вот скотина, – сокрушался плечистый и загорелый даже зимой Леня Вешко, единственный парень нашего цветника. Сам себя он называл Султаном, а мы его – Сутенером. Его популярность действовала на холостого (не без причины) и хронически недо…любленного Падлу, как крапива на мягкое место, так что доставалось нашему Казанове от души и с добавкой.
– На пары хорошо если раз в месяц являлся, а как экзамен принимать – здрасьте, я ваша тетя! Падла и есть!
– Козел недобитый, – категорично добавила Яся, метко швыряя в урну огрызок от яблока. Сегодня на нашей «розовой» королеве красовалась черная футболка с многообещающей надписью «Make love, not war», на которую я безуспешно облизывалась вот уже два месяца. Если и существовал в мире человек, которого подлый лексиколог-гомофоб ненавидел больше, чем Леню, то это была именно она.
С задней парты периодически доносились тихие всхлипывания и раскаты громоподобного храпа. Каждый аккорд этой скорбной симфонии вгрызался в мой измученный мозг с энтузиазмом голодного бобра, и вскоре чаша терпения переполнилась и с грохотом опрокинулась.
– Лешак, мать твою волшебницу!
Вика на секунду подняла всклокоченную черноволосую голову, рассеянно мигнула и, слегка изменив позу, снова заснула. Вундеркинд, чтоб ее.
– Без шансов, – сидящая рядом Лера Борзина оторвалась от, судя по всему, самой слезоточивой книги в истории человечества, шмыгнула носом, аккуратно вытерла слезы и, сложив руки на парте, изобразила приличную ученицу. В общем, сделалась дура-дурой.
Мне стало любопытно. Я подошла к Лере и бесцеремонно сцапала книгу, над которой ветреная блондинка проливала такие горючие слезы. «Le Petit Prince», еще и неадаптированная. Признаться, я и сама извела над ней не один десяток бумажных платочков, так что положила ее обратно со всей возможной аккуратностью и едва не похлопала Борзину по голове – мол, растешь интеллектуально, хомо хабилис. С Лерой все ясно изначально – эту сессию оплачивает очередной «папик», так что «удовлетворительно» наша прима-балерина получит в любом случае. Мы на нее даже не обижались. Что поделать, если Мать-Природа умом обделила. Зато красоты и сердца дала с лихвой.
– Ребят, печенье будете? – Борзина достала из сумки весьма объемную коробку и сделала приглашающий жест рукой, – Сама пекла. С шоколадной крошкой.
Вся группа, довольно урча, потянулась к заветным углеводам. Эх, быть Лерке идеальной женой – при условии, что она, наконец, остановит свой выбор хоть на ком-то.
До экзамена оставалось минут десять, а с учетом хронических опозданий профессора Кистецкого – все полчаса. Атмосфера напряженного ожидания слегка рассеялась под напором кулинарных талантов Лерки, но в общем и целом ощущалась некоторая фоновая нервозность. Для многих из нас проклятая лексикология была единственной преградой между стипендией и ее отсутствием, к тому же, портить потенциально идеальные дипломы (а вся группа, кроме Лерки, пока что уверенно получала исключительно «отлично») было попросту обидно.
Мимо дверей аудитории 226 то и дело сновали студенты с кафедры германской филологии, еще вчера отстрелявшиеся по всеобще ненавистному предмету. Ни для кого не было секретом, что почти вся группа отправилась на пересдачу, так что теперь провалившиеся филологи, по доброй университетской традиции, старались нагнать на нас побольше страху. Некоторые громко сочувствовали, другие в красках живописали, как озверевший Падла по очереди рвал бедных германистов на развеселые цветные тряпочки, а один умник даже свечку поставил под дверь кабинета, за упокой безвременно почивших стипендий. Мы реагировали на насмешки так, как полагается истинным королям положения – отстреливались бумагой и едкими словесными оборотами. Яся не промахнулась ни разу ни с тем, ни с другим.
– Завидуют, – констатировала Лешак, окончательно проснувшись, – им такой «любви» в жизни не заслужить. Шариков в голове не хватит.
За минуту до официального начала экзамена в аудиторию впорхнула Таня Вишневская, и на лицах всех присутствующих радостными лютиками расцвели улыбки. Танюшу невозможно не любить. Она провела с нами всего семестр, но вписалась в безумный коллектив адептов романо-германской филологии легко и изящно. Прибавьте к этому маленький рост, рыжие локоны, россыпь веснушек на носике и огромные голубые глаза. Убийственная комбинация.
Вот, теперь все в сборе.
К концу третьего семестра безжалостная мясорубка лингвистического образования оставила из четырнадцати абитуриентов всего шестерых, если не считать пару «мертвых душ». И теперь наша маленькая, но могучая кучка готовилась встретиться с общим врагом лицом к лицу.
Пять минут. Десять. Пятнадцать.
– Как и ожидалось, – лениво протянул Леня.
– Тянет время, гад, – подхватила Яся.
– Обстановку нагнетает, – мрачно подытожила я, и завистливо покосилась на Лерку и Танюшу, – Радует, что хоть кому-то не нужно беспокоиться.
Борзина виновато затрепетала ресницами, а Вишневская почему-то обиделась.
– Мне беспокоиться стоит так же, как и всем, – грустно заявила она и уткнулась в учебник.
– Неправда, – возразил Леня, – Падла не станет валить того, к кому неровно дышит. Ненавидит-то он нас, а ты тут вообще ни при чем.
– Как это ни при чем? – даже из-за книжки, которую Танюша держала, как щит, было видно, насколько густо она покраснела, – Очень даже при чем. Я при Ясе.
Гробовая тишина.
– Wablief[5]5
Что-что? (голл.)
[Закрыть]? – квакнула Лешак, разом разряжая обстановку.
– Потрясающе, – разулыбался Леня, безуспешно ухлестывавший за Вишневской последние четыре месяца, – Мне-то ты почему не сказала, а, Ясь? Лучшему другу? Эй, дайкирия[6]6
От англ. Dyke – лесбиянка
[Закрыть], я к тебе обращаюсь!
Нет ответа. В данный момент наша непокобелимая «розовая» королева игнорировала весь мир, кроме Танюши.
– Ладно, черт с тобой, – наш Казанова хитро подмигнул обеим девушкам, – И, это… совет да любовь.
– Давно это у вас? – поинтересовалась я и мысленно поздравила Ясю с отличным выбором.
– Месяца два, – пролепетала Таня и, плюнув, наконец, на стеснительность, села рядом со своей (вау!) девушкой, – А два дня назад Кистецкий спалил нас, когда мы
целовались в коридоре возле библиотеки. Так что теперь я для него еще худший враг, чем вы.
Все разом приуныли.
– Cloaca maxima[7]7
Полная ж… (лат.)
[Закрыть], – жизнерадостно подытожила я, – Ладно уж, где наша не пропадала!
– Везде пропадала, – согласилась Лешак.
И тут вошел ОН.
Сегодня Кистецкий был особенно «хорош» собой. Лысина блестела, усы воинственно топорщились, выпуклые глаза горели желанием стереть ненавистную группу в порошок, и даже то, как решительно он подтягивал постоянно сползавшие с объемного пуза брюки, ясно давало понять – стрелять будет на поражение. И каким-то странным образом нас это взбодрило, разожгло в сердцах живительную ярость. Шпаги вон, к бою готовьсь! Смерть глистам!
Лексиколог швырнул на стол видавший виды портфель, рухнул на жалобно скрипнувший стул и обвел аудиторию полным презрения взглядом.
– Подходим, тянем, отвечаем. Без подготовки, – прогавкал вредный препод и шлепнул на стол стопку замызганных бумажек. Поворошил, убедился, что все выглядит достаточно непривлекательно, сложил жирные ручки на животе и злобно дернул подбородком в сторону Яси, – Линченко!
Девушка встала, нахально подняла бровь и, нарочно чеканя шаг, проследовала на амбразуру. Я же вытащила из кармана крошечную коробочку с порошком, который в быту называли «блошиный ад» – одна щепотка, и несчастная жертва будет страдать от чесотки не менее трех часов. Подумала, и тихонько убрала страшное оружие обратно. Рано.
А Яся тем временем стойко отражала артиллерийские атаки Кистецкого. Ядовитый гад юлил и извивался, задавал каверзные вопросы, постоянно перебивал и пытался увести ответ туда, откуда не выбирался живым еще ни один студент. Да только не зря последние два месяца мы проводили львиную долю свободного времени, собираясь вместе, зубря без остановки и коллективно перелопачивая горы обязательной, рекомендованной, дополнительной и вообще всей литературы, до которой добрались наши очумелые ручки. Так что в информационном плане мы были вооружены до зубов и исподнего, а к кавалерийским наскокам профессора привыкли еще в прошлом году. Получите, распишитесь. Как ни измывался Кистецкий над несчастной Линченко, заслуженную «отлично» поставить пришлось. Думаю, все слышали, как явственно скрипнули преподавательские челюсти, когда он расписывался в зачетке и ведомости, и эта победа вселила в нас некую дополнительную уверенность в собственных силах. Прорвемся, господа!
Следующим был Ленька. Жаркий, но неожиданно короткий мозговой штурм закончился жирной «оч. хор.», и в этот момент волна необъяснимого беспокойства поднялась от моего желудка к голове. Слишком просто. Не сомневаюсь, если бы Падла действительно хотел отправить всех поголовно на пересдачу, он бы нашел способ это сделать. Вопрос техники и сволочизма, нас ничто бы не спасло. И, судя по напряженному взгляду Яси, не только до меня доносился легкий запах жареного.
Пока невозмутимая Лешак доводила «любимого» экзаменатора до белого каления невозможностью придраться, Линченко незаметно бросила мне записку.
«ça m’a l’air loûche![8]8
«Подозрительно как-то!» (фр.)
[Закрыть]».
Правильно, Кистецкий французского не знает.
«Je suis d’accord. Merde! Que va-t-il faire?[9]9
«Согласна. Твою мать! Что он собирается делать?» (фр.)
[Закрыть]» – быстро накарябала я в ответ.
«Je sais pas. On verra[10]10
«Не знаю. Посмотрим» (фр.)
[Закрыть]».
Вот и все. Вроде ничего конструктивного предложено не было, зато теперь я точно знала, что сестричка Паранойя сегодня взяла отгул. Лёнька тоже подозрительно косился на Падлу, сжимая в руках зачетку.
Лешак отстрелялась. «Отлично». Неминуемое западло сгустилось в центре аудитории и, радостно хихикая, потирало ручки и пританцовывало в ожидании скорой наживы.
– По-Плам!
Помню, когда профессор прочитал мою фамилию в самый первый раз, его брови приняли вертикальное положение, и первая же произнесенная им фраза сделала нас врагами на всю жизнь:
– Иностранка, что ли?
Со временем недоумение трансформировалось в откровенную ненависть. Его раздражало во мне все: независимая манера держаться, привычка ставить под сомнение (и не без оснований!) все, что он говорит, отсутствие суеверного трепета перед Его Профессорским Величеством, ведьмино мракобесие на моей голове… хроническое отсутствие лифчика, в конце концов! Кистецкий просто физически не мог удержать взгляд на чем-то, кроме моей груди, за что жестоко поплатился на дне открытых дверей в этом году, когда обе тетушки решили нанести визит вежливости моему любимому ВУЗу. Знакомство получилось незабываемым.
– Грязный развратник! – пощечина от тетушки Плам. Она никогда не стеснялась применять силу для донесения своей мысли до окружающих.
Мисс По не удостоила профессора и словом, зато ее взгляд «лучше б мертвеньким родился» пронзал насквозь очки, череп и мозг. С тех пор Падла предпочитал обходить меня стороной, но насчет экзамена обольщаться не стоило – сдерет десять шкур и не поморщится. Я подошла к столу самой соблазнительной – тетя Оливия бы мной гордилась – походкой и наградила Кистецкого фирменным взглядом «Я презираю тебя, жалкая тварь». В такие моменты я становилась особенно похожей на миссмистера По, чем внутренне гордилась неимоверно.
Итак…
Не сомневаюсь, об эпической битве валькирии Даяниры По-Плам с шестиглавым глистом Падлой еще сложат легенды впечатлительные студенты-филологи. Я мстила за все: презрение, пропуски, потерянные курсовые, забытые зачеты, правленые ведомости, гадское отношение и прежде всего за нашу обожаемую аспирантку Мельниченко, которую Кистецкий довел до увольнения бесконечными придирками и домогательствами. Под конец мой мозг напоминал кусок швейцарского сыра, а язык словно прокрутили через мясорубку, но проклятая «отлично» сияла в зачетке ярче, чем «Звезда Тысячелетия»[11]11
Один из крупнейших бриллиантов в мире.
[Закрыть] в свете прожектора. В голове попросту надрывался тревожный набат плохих предчувствий.
Слишком просто.
Борзина чокнутым мотыльком скользнула к Кистецкому, без лишних предисловий получила проплаченный «уд.» и, довольная донельзя, вернулась на свое место. И только когда Танюша Вишневская начала «променад мертвеца»[12]12
От англ. «Dead man walking» («мертвец идет»). Имеется в виду путь заключенного от тюрьмы до места проведения казни
[Закрыть] к профессорскому столу, до меня дошло…
Неужто?!
Действительно!
Ему что, прошлого года мало?!
Я посмотрела на внезапно окаменевшую Ясю и поняла – не кажется. Когда дело швах, мы абсолютно на одной волне.
Я вытащила из кармана заветную коробочку, аккуратно приоткрыла и раздавила пальцами крошечный шарик «направленного ветра». Легкое дуновение подхватило несколько частичек порошка, и, подчиненное моей воле, устремилось к Кистецкому, по пути тщательно огибая студентов. На висках выступил пот, в затылке запульсировало. Позже эти титанические усилия превратятся в полноценную мигрень. Ну, что поделать, не могу я пока «волевое управление», как семечки, щелкать! И так, того и гляди, череп расплавится!
Наконец, порошок равномерно лег на толстую шею Падлы, да только поздно. «Ковровое бомбометание» вопросами уже выбило из реальности робкую и морально неподготовленную Вишневскую, никакие совместные занятия не помогли. Хотя, признаться, такого ожесточенного обстрела не ожидал никто.
На пересдачу.
Аудиторию покидали в гробовом молчании. Даже остервенело чешущий шею профессор не мог принести и капли радости в наши души. Мы выиграли – и в то же время проиграли, потому что одну-единственную студентку женского пола на пересдаче у Кистецкого может ждать ситуация, наглядно демонстрирующая необходимость наличия перцовых баллончиков в сумке каждой девушки. Стоило представить маленькую, хрупкую Танюшу наедине с гнусным Падлой – и в животе образовывался кубик сухого льда, а руки сами собой тянулись к ножницам.
Никто не проронил ни слова за всю дорогу от университета до Лёнькиной квартиры, в которой изначально планировалось либо праздновать коллективную победу, либо оплакивать столь же общее поражение. В конце концов, это кладбищенское настроение пробудило во мне живительную злость.
– Так, я не поняла? Что за упадническая атмосфера?! Русские не сдаются! Грудь колесом, сопли подобрать!
– И в самом деле, что-то мы не вовремя расклеились, – согласилась Лешак и стала сноровисто расставлять на журнальном столике стаканы, бутылки и закуски, – Тут думать надо.
– Отрезать гаду все, что болтается, – кровожадно предложила Яся. Предмет всеобщего беспокойства сидела у нее на коленях, почти раздавленная нервными объятиями. Вид у нее был… задумчивый, но высказывать свои мысли вслух она не спешила.
– Фи, Анастасия! Мерзко и бардачно! Садись, два! – отвергла я очевидный, но слишком брутальный вариант, – Конструктивнее?
– А, может, он ничего не сделает? – наивно предположила Борзина, – Мы его в том году лихо уделали.
– Видимо, инстинкт самосохранения отшибло, – мрачно включился в разговор Лёнька, нарезая колбасу с таким видом, будто препарирует самого Кистецкого, – Или думает, что ему опять все сойдет с рук.
– Не сойдет, решительно заявила я, нагло хватая первый из сооруженных бутербродов, – Когда пересдача?
– Послезавтра, в три, – пискнула Танюша, – После германистов.
– Тогда завтра днем встречаемся здесь – Лёнь, не против? – и предлагаем свои варианты. Какой-никакой, а план действий у нас быть должен. А сегодня… ни о чем не думаем. Расслабляем извилины. Отдыхаем.
* * *
Дом По-Плам жужжал, как улей, и дрожал, как перфоратор на амфетамине. Сегодня прибывала большая часть гостей, приглашенных на завтрашний бал в честь дня рождения мисс Плам, так что в воздухе чувствовалось радостное возбуждение пополам с «ничего-не-готово-аврал-караул-где-этот-чертов-ключ» раздражением, а «нечеловеческая» дверь первого этажа (прямо под ПП, слева от цивильного входа) открывалась и закрывалась без остановки, пропуская гостей, словно не могла решить, в каком положении ей лучше остаться. Пахло древесными духами, тиной и немного…серой! Ура!
– Дядька Кимш! – радостно завопила я, пинком распахивая не успевшую захлопнуться дверь и безошибочно вычленяя из толпы темно-синий силуэт. Он стоял рядом со стойкой регистрации, где сейчас пыхтел и сопел занятой донельзя Нафиус, и с философским спокойствием наблюдал за смешанным столпотворением в стиле «Готический Ноев Ковчег».
– Дядька Кимш! – повторила я, когда стало понятно, что с первого раза меня не услышали, а для пущей гарантии протолкалась сквозь толпу и повисла у него на шее, для чего пришлось подпрыгнуть.
– Привет, мелочь, – Анатолий Сергеевич Кимшинский, старший жнец и по совместительству лучший друг тетушек, ослепительно улыбнулся, обнажая крупные, белые зубы, и небрежно взъерошил мои кудряшки, – Давно не виделись. Перечницы где?
– Не знаю, сама только пришла, – я безуспешно поискала глазами упомянутых особ, – наверху, наверное. Пошли вместе искать. Нафиус!
– Чего тебе? – недовольно отозвался брауни, осажденный со всех сторон целым семейством неугомонных шотландских вампиров.
– Ключ от Синей комнаты!
Вожделенный артефакт в виде маленькой сапфировой черепашки описал в воздухе красивую дугу и угодил прямо в широкую ладонь дядьки Кимша.
– Мерси!
Я резвой козочкой поскакала на третий этаж, не выпуская руки жнеца и без остановки жалуясь на то, что погода гадкая, сессия – зло, Кистецкий – сволочь и изверг, а еще у меня головка бо-бо, и ножки подгибаются… Под конец так разнылась, что самой стало противно, а дядька Кимш только снисходительно ухмылялся.
– Пьяная, что ли? – спросил он, когда я прервалась для вдоха. Врать не имело смысла.
– Угусь, с группой немножко погудели.
– Средь бела дня?
Я выглянула в окно, пытаясь высмотреть этот самый «белый день». Несмотря на то, что еще и семи не было, улицы Одессы кутались в колючую темноту середины декабря. Зима, ёлки. Коварный жнец воспользовался тем, что я отвлеклась и не ожидала такой подлости, и коснулся прохладной ладонью моего затылка.
– Три, два, один… Наф, тазик!
Снизу, едва не шиндарахнув дядьку Кимша по голове, прилетел здоровенный медный таз, который мы иногда использовали для хранения фруктов. И очень вовремя – в следующую секунду меня вывернуло наизнанку.
– Ну… ты… и нехороший человек… – еле прохрипела я, когда мучительные спазмы прекратились. Нужный результат достигнут – я был мокрая, как мышь, трезвая, как стекло, и злая, как три тысячи чертей.
– А нефиг, – невозмутимо парировал жнец, широко распахивая передо мной дверь моей собственной ванной, – Есть у меня предчувствие, что трезвая голова тебе еще сегодня понадобится.
Наспех приведя себя в порядок, я вышла в гостиную и обнаружила Кимша в кресле напротив камина. Меня словно укололо – именно там сидел утренний загадочный гость с шоколадными волосами. Интересно, где он сейчас?
– А тут обстановочка изменилась, – задумчиво протянул дядька, с интересом осматривая комнату, – Раньше гостиная круглой не была.
– А ты приходи почаще, – ноги не держали, пришлось безвольной тушкой шлепнуться в кресло-качалку тети Матильды, – мы так уже две недели живем.
– Я бы рад, да только люди такие эгоистичные – все умирают и умирают, умирают и умирают. Ни минуты покоя, ни капли сострадания к нам, бедным служащим. А еще меня вот эта хрень укусила, – откровенно прибедняющийся жнец обвиняюще ткнул окровавленной, но быстро заживающей рукой в третью дверь справа от камина. На ней гордо красовалась нефритовая табличка с аббревиатурой «ВНВ».
– Не суйся в воду, не зная броду, – злорадно подколола я. Голова болела немилосердно, но идти в лабораторию и искать там обезболивающее зелье представлялось совершенно невозможным.
– У вас что там, золото-бриллианты?
– Хуже. Кабинет Матильды.
– А «ВНВ» что значит? Погодь, сам угадаю… «Войдешь – Не Выйдешь»? «Выпей Новой Водки»? «Выгуливаю Нильских Выдр»?
Я фыркнула.
– Почти. «Внезапное Нападение Вдохновения».
– О-о-о… – уважительно протянул Кимш, раздумав язвить по этому поводу. Как бывший поэт-неудачник, Анатолий Сергеевич относился к чужим мукам творчества с пониманием и сочувствием.
– А По тогда где? – спросил он.
Я посмотрела на часы. Без пяти семь.
– Летает, наверное. Скоро будет.
– Кстати, я тебе кое-что привез, – видимо, решив загладить вину за экспресс-вытрезвитель, жнец снял темно-синий мундир с выпуклой вышивкой и вытащил из внутреннего кармана маленький сверток из коричневой бумаги, – но, наверное, не отдам. Ты злая. Иди, съешь персик.
Это была его отговорка на все случаи жизни.
– Ну, дядька Ки-и-имш… – заныла я, почуяв исходящий от подарочка запах эфирного масла, – Это же…
– Ага, – самодовольно ухмыльнулся Кимшинский, – Вальгаллская лаванда. Даже не спрашивай, как и у кого я ее достал.
– Ура! Ура! Ура! – забыв об усталости и мигрени, я подскочила к жнецу и смачно чмокнула в щеку, – Наконец-то закончу декокт Золотой Брони, а то Элайя мне уже месяц покоя не дает! Спасибо! Спасибо-спасибо-преспасибище!!!
– «Спасибо» не булькает, – тонко намекнул нахал и шлепнул меня пониже спины, метко направляя в сторону кухни. Через пять минут я вернулась оттуда со стаканом сиренского виски. Кимш, довольно урча, приобщился к прекрасному.
Тут предупреждающе загудела каминная решетка, торопливо втягивая металлические прутья в стену.
– Полундра! – вякнула я и отпрыгнула как можно дальше. Привычный жнец оттолкнулся ногами и отъехал назад вместе с креслом. Из трубы посыпалась сажа, послышались грохот и ржание, и, разбрасывая вокруг клочья пепла и куски обгоревших бревен, внутри камина шумно приземлилась тетя Оливия верхом на неоседланной Ники (благо, размеры данного сооружения позволяли вместить не то что лошадь – слона, еще и для ослика бы место осталось). Небрежно тряхнув длинными темно-каштановыми волосами, с которых во все стороны сыпалась сажа, абсолютно нагая и прекрасная мисс По звонко заявила, ни к кому конкретно не обращаясь:
– Кто не спрятался – я не виновата!
– С возвращением, – поприветствовала я тетушку и полезла обниматься. Забавно, не виделись всего полдня, а я уже успела соскучиться.
– Ну, что? Как экзамен? – поинтересовалась Оливия, беззлобно отталкивая наглую морду Ники. Демонической лошадке тоже хотелось ласки, и она то и дело порывалась облизать нас обеих с головы до ног. С ее крыльев и лоснящейся черной шкуры сыпался пепел, с тихим шелестом уползая обратно в камин. Через пару минут гостиная будет выглядеть так, словно в ней никогда и не приземлялась сумасшедшая ведьма на крылатой лошади.
– Отлично, – ответила я и резко приуныла, – не без проблем, но отлично. Разберусь.
– Умничка, – просто сказала тетя и поцеловала меня в висок.
Ники втянула широкими ноздрями воздух, почуяла знакомый запах серы и, радостно заржав, бросилась облизывать дядьку Кимша. Тут, наконец, его заметила и мисс По.
– Толик! – взвизгнула она и повисла у жнеца на шее. Признаюсь, черта семейная, да и Кимшинский сам по себе личность весьма… обнимабельная.
– Что, опять народ пугала? – поинтересовался Кимш, не выпуская Оливию из рук. Маленькая традиция – при каждой встрече эти двое обнимаются так, словно в любую минуту могут расстаться навсегда. Своей наготы тетушка ничуть не стеснялась, впрочем, как и обслюнявленный дядька.
– Где Рейма потерял? – спросила Оливия, наконец, выпустив разомлевшего жнеца из рук, – Плановый выкос в Мексике? Обрушение забора в селе Пупкино?
– Гравитационное притяжение кровати, – Кимш вынул из стакана дымящуюся щепку и невозмутимо продолжил трапезу, – я его распинал, когда уходил, так что скоро должен быть.
Мисс По набросила на плечи черно-красный бархатный халат и зашла в кладовую. Судя по звукам, пост-апокалиптический бардак нашего хранилища и одна из сильнейших ведьм континентальной Европы сцепились не на жизнь, а на смерть в битве характеров. Победил сильнейший, и непреклонная миссмистер гордо покинула обитель веников и склянок, сжимая в руках мешок со скребками и деревянное ведерко, покрытое мелкой вязью иврита.
– Толик, не хочешь поучаствовать в эпической картине «Купание адского Пегаса»? – с ехидной ухмылкой спросила она, – Обещаю, в этот раз копытом в лоб не получишь!
– Не любишь ты меня, – нахмурился жнец, впрочем, нисколько не расстроившись.
– Люблю, потому и предлагаю… Что ж, на нет и суда нет! Ушла в забой, вернусь нескоро! – весело объявила она, легкими шлепками по крупу загоняя Ники в четвертую дверь слева от камина. На секунду пахнуло горячим, ароматным летним ветром, послышался стрекот цикад и шелест никогда не кошеной травы.
– В какой забой?! – донесся снизу отчаянный, полный предсмертных мук вопль Нафиуса, – Хозяйка, ты ж меня сменяешь!
– Припряги мышей! – легкомысленно отмахнулась миссмистер, за пару секунд переборов муки совести.
– Ага, поди найди их! Попрятались, моль саблезубая, весь вечер ищу!
– Тааак… – недобро протянула Оливия с холодным и хищным выражением лица, – Будем возрождать трудовое рвение… МЫШИ!!!
Призыв прокатился по всем пяти этажам, от него вибрировали зеркала и подрагивало пламя свечей. С большой люстры прямо над нашими головами черными носовыми платочками свалились виновники торжества, оглушенные и ошарашенные неожиданной звуковой атакой. Кимш покрутил пальцем в ухе и укоризненно посмотрел на мисс По. В моей несчастной голове словно взорвали петарду.
Снисходительно дождавшись, пока Лютик, Веник и Мусик придут в себя и обратят на нее внимание, Оливия без обиняков спросила:
– Охренели?
Веник и Лютик дружно замотали головами, а Мусик радостно оскалился и закивал, получив за это по шее от обоих братьев.
– За работу, дорогие мои, за работу! А то на бал пойдете в качестве украшения на шляпке!
Услышав эту нешуточную угрозу, мыши синхронно вздохнули и превратились в стройных черноволосых красавцев, видимое отличие которых было только в цвете глаз – карих у Лютика, синих у Мусика и зеленых у Веника. Без остановки сетуя на горькую судьбу-судьбинушку, зубастые лодыри отправились принимать вахту за стойкой регистрации, а довольная произведенным эффектом мисс По последовала за Ники.
– Совсем девчонки распоясались, – дядька Кимш улыбался во все тридцать два зуба, – Кто угодно присматривает за домом, только не они.
– Работа такая – начальником быть, – философски заметила я и с тоской покосилась на «ВНВ». Экспресс-похмелье навалилось с новой силой, но не хотелось идти спать, не увидев Матильду.
Словно в ответ на мои мысленные мольбы, заветная дверь (иногда у меня появлялось ощущение, что весь дом состоит исключительно из дверей) распахнулась, и из кабинета выплыла усталая, но счастливая мисс Плам. На ней красовалось свободное синее платье в стиле «ампир», а значит, к гостям она сегодня спускаться не собиралась.
– Отсиживаешься в тылу? – вместо приветствия спросил Кимш, не вставая с кресла и широко раскрывая объятья, – Внизу уже почти революция.
Затуманенный вдохновением взор Матильды прояснился, и она радостно прыгнула в распахнутые руки. По дороге тетушка успела ласково погладить меня по голове, и легкий ветерок, наполненный жаром от камина, пробежался теплыми пальцами по всему телу.
– Привет, Кимш! – мисс Плам звонко поцеловала жнеца в щеку, – Конечно, отсиживаюсь, там как-то страшновато! Пусть мыши отдуваются! Фу, ты опять небритый! Зарос, как леший!
– Отстань, – беззлобно вякнул дядька, – завтра побреюсь.
Вместе эта парочка смотрелась довольно забавно – маленькая и фигуристая Матильда и высоченный, как башенный кран, Анатолий.
– Что сегодня родилось? – вклинилась я в это теплое воссоединение, – Что-нибудь, несомненно, гениальное и непонятное простым обывателям?
Плам вытащила из впечатляющего декольте блокнотик на пружинке, встала посреди гостиной и, поспешно выдохнув заклинание от подслушивания, зачитала:
– Когда останется только холод,
Погаснет все, что когда-то тлело,
Тот Мир, что раньше был вечно молод,
Согнет в молитве двуполое тело.
Придет Творец. Встав на край могилы,
На талии Мира сомкнет ладони
И вновь разбудит дыханьем силы
Шальное пламя в бессмертном лоне.
Без ложной скромности и опаски
Падёт к ожившим ногам гетеры,
Чтоб пить безнадежно горячие ласки
Из губ нагих полусонной Терры,
Руками смело сжимать в объятьях
Змеиное тело в скользящей коже,
Снимать с Луны серебристое платье,
Как с юной девы на брачном ложе…
И жарким стоном из уст созвездий
На всю Вселенную грянет имя,
Взлетят слова мириадом лезвий,
Сквозь кровь и боль становясь родными.
И плоть от плоти, мечта от слова,
Родится новая сила чести,
Любовник встанет с колен и снова
Раскинет руки в манящем жесте.
И будет вновь, под альты и меццо,
С нетленной яркостью, ныне и присно,
Любить весь мир бесконечным сердцем
Во мраке отчаянно плотских мыслей.
Читала она хорошо, без патетических завываний, неожиданных взрывов громкости и судорожных жестов. Когда мисс Плам закончила декламацию и посмотрела на нас, в ее взгляде горел неподдельный интерес. Она обожала критику – но только обоснованную, восторги – но только искренние, а за неприкрытую лесть и вяки в стиле «плохо, потому что плохо» можно было получить от трех до шестнадцати словесных оплеух.
– Мне нравится, – задумчиво протянула я, вытащила из рук тетушки блокнот и вчиталась в неровные строки, – Сильно, ярко. Образность на высоте, и души вложено немало. Ритм неровный, но для этого стихотворения – самое то.
Мисс Плам зарделась, как роза. Ей было очень приятно.
– Согласен, – поддержал меня Кимш, – Да и тематика… неортодоксальная. А вообще – мужика тебе надо, и срочно, а то эротические флюиды уже и на бумагу выплескиваются.
– Гад ты, – вспыхнула тетушка, – Всего-то три месяца…
– В масштабах твоего характера – целая вечность, – жестко отрезал жнец, – Завтра наверняка заявится немало демонов, выбери кого посимпатичнее и направь застоявшееся либидо в правильное русло.
– Да ну их, опять будут замуж звать!
– Ах, какой кошмар! Ой-ой-ой!
– Цыц! Каждый раз вьются кругами, как вороны, им не жена нужна, а говорящее наручное украшение. А как же романтика? Цветы? Поцелуи? Взаимные подколы и издевательства?
– Фу, ну у тебя и вкусы. Женщины такие странные: то замуж невтерпеж, то «отвали, противный, во мне слишком много джаза!».
– Неправда ваша! В любом случае, демоны не приглашены.
