Текст книги "Сладкая боль"
Автор книги: Татьяна Истомина
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 23 страниц)
– Не волнуйся, вот посмотришь, тебе понравится, – попытался успокоить ее Ксавье.
– Понравится! Мне двадцать восемь лет, и я ни разу, слышишь – ни разу, не ночевала в палатке в своей стране, и я не собираюсь менять свои привычки.
Ксавье ничего не ответил, только злые огоньки зажглись в его темных глазах да треугольный чубчик своим углом еще противнее окаймил его лоб.
«Дурак, дурак, – думала Тамара, – он что, издевается надо мной? Не нужна мне такая Франция! А дура, что приехала. Только деньги зря потратила. Лежала бы себе сейчас в Дагомысе под сочинским ни с чем не сравнимым солнышком, спала бы на финской кровати...»
Тамара действительно любила отдыхать комфортабельно, ей не надо было море ради моря.
«Я отдыхать еду, а не вливаться в коллектив...»
Поэтому слово «отдых» для нее ассоциировалось со словом «комфорт».
Тамара взглянула на хлипкого Ксавье и чертыхнулась, а тот деловито вбивал колышки в землю для палатки...
«Лучше бы ты их себе в башку вбил», – мысленно бесилась молодая женщина.
Натянул брезент, и... получилось самое жуткое сооружение во всем кемпинге. Вокруг высились матерчатые домики с человеческий рост, с окошками, а тут какая-то нора, в которую надо вползать на четвереньках. Ксавье тем временем, не обращая никакого внимания на Тамару, достал что-то вроде примуса и начал разогревать остатки вчерашней похлебки, приготовленной мамой Жизель. Голова Тамары пошла кругом. Она не могла представить, чтобы русские хозяева стали потчевать своих, не то что иностранных, – русских гостей вчерашней похлебкой. Ей было нестерпимо стыдно за эту скаредность, казалось, что все смеются над ними. Кое-как съев этого «рататуя», так называла мама Жизель свое кулинарное произведение, Тамара, проклиная все на свете, за тридевять земель пошла в туалет. Нет, конечно, французский кемпинг, несомненно, кое-чем отличался от советского. Там не было мусорных куч, окруженных хороводом мух, никто не разводил костров, было удивительно чисто и не было пьяных. Но во всем остальном – это тоже поле под открытым небом.
Ксавье гостеприимно откинул полог палатки.
– Залезай, тебе здесь понравится!
Тамара, как приговоренная к смертной казни, последний раз огляделась вокруг и, словно в петлю, нырнула в тесное чрево проклятой палатки. Мысленно чертыхаясь и жалея себя, молодая женщина улеглась под одеяло. Унизительное чувство охватило ее. Вокруг еще ходили люди, и ей казалось, что она лежит на мостовой среди пешеходов. Ксавье закрыл вход на «молнию» и погасил фонарик. Ровно через пять минут Тамара скинула с себя одеяло, резко села и, хватаясь за грудь, закричала:
– Я не могу здесь находиться, я задыхаюсь!
Удивленный Ксавье зажег фонарик и непонимающе смотрел на молодую женщину, путающуюся в словах, с горящими от ужаса глазами.
– Клаустрофобия, понимаешь, у меня клаустрофобия! Выпусти меня!
Тамара металась, судорожно хватая воздух ртом. Ей в самом деле казалось, что если сейчас она не выберется из этой брезентовой могилы, то задохнется.
– Скорее, скорее, открывай!
Перепуганный Тюаль с трудом нашел «молнию», и Тамара словно вихрь вырвалась на свободу и полной грудью вдохнула ночную, чуть влажную прохладу. На немой вопрос Ксавье она ответила:
– Буду спать в машине на заднем сиденье.
– Но это невозможно! – завопил худосочный Тюаль. – Там вещи!
«Ах, да! – подумала Тамара. – Там же примуса, вонючие кастрюли с остатками кислой похлебки, птичьи крошки, которыми питается этот придурок».
– Буду спать на переднем. Открывай машину! – приказала она.
Тюаль, громко бурча себе под нос, достал ключи.
– Тебе будет неудобно, ты замерзнешь!
– Не волнуйся! Лезь в свою палатку!
Тамара надела парадно-выходную теплую австрийскую кофту, цена которой равнялась цене билета Ленинград – Париж, и, горестно вздохнув, примостилась на сиденье. Через несколько минут за стеклом возникла виновато-злая физиономия Ксавье.
– На, возьми одеяло. Ночью будет холодно.
«Если это одеяло, то я... императрица Екатерина», – раздраженно подумала молодая женщина, натягивая на себя дырявый старый плед.
Слезинки жгучей обиды заскользили по ее лицу.
«Приехала во Францию, чтобы в шикарной кофте сидя спать в машине, укрываясь пыльной тряпкой... Вот бы все «друзья-подруги» порадовались, глядя на меня...»
Ночью было так холодно, что Тамаре казалось, будто ее уже покрыл иней. Утром, выйдя из машины, она очутилась по щиколотку в ледяной росе.
«Хочу домой! Домой! – вертелось у нее в голове. – Не выдержу больше».
А вокруг уже резвились дети, ходили легко одетые женщины.
– Никогда бы не подумала, что французы такие закаленные.
Тамара чувствовала себя среди них оранжерейным цветком, случайно вынесенным на улицу: либо привыкнет и выживет, либо погибнет.
«Не хочу привыкать и не хочу погибать! Не хочу здесь жить! – Тамара сама удивилась таким мыслям. – Ведь мне же не нравится этот кемпинг, еда, которой меня потчует Тюаль... но ведь не все французы такие, не все так живут».
Молодой женщине вспомнились сводившие ее с ума французские фильмы с шикарными домами, отели с великолепными ресторанами и, конечно, элегантными, воспитанными мужчинами.
«Тут что-то не то... Господи, да что не то... – словно озарило Тамару. – Ведь Тюаль – всего-навсего жадненько-бедное существо с минимально выдаваемой в стране зарплатой, а мне-то нужен... с максимально выдаваемой!..»
Представляя Францию по фильмам, косметике, которая иногда продавалась в Ленинграде, украшая город гирляндами очередей, страждущих получить хоть немного красоты в пластмассовой коробочке с золотой розой; по восторженным откликам счастливчиков, побывавших в столице мира, Тамара, как и все советские люди, была уверена, что если есть рай на земле, так это Франция. Теперь же, познакомившись с жизнью обыкновенных французов, она была неприятно поражена. Оказывается, не все француженки одеваются у Пьера Кардена или в бутиках «Кристиан Диор», не все даже могут позволить себе кружащие головы советских женщин знаменитые духи «Шанель №5», не все француженки выглядят, как очаровательная Мишель Мерсье или как потрясающая Милен де Монжо, а мужчины уж точно не Алены Делоны. Но тем не менее Франция – удивительная, восхитительная страна: разочаровывая Тамару одним, она покорила, вскружила голову ей уже тем, что она – Франция.
Тамара решила взять себя в руки и попытаться разобраться – хотя в океане противоречивых впечатлений что-либо понять было просто невозможно.
«Ладно, – размышляла она, – Ксавье беден. Но хороша бедность. Двухэтажный дом, машина, видеотехника, о которой я, дочь зажиточных родителей, могла только мечтать. Но, с другой стороны, при отсутствии продуктов в России русские питаются намного лучше, чем французы уровня Тюаля». Когда Ксавье посмотрел гардеробчик Тамары, то, прищелкнув языком, сказал:
– У нас так одевается буржуазия...
И опять Тамара вернулась к мысли...
«Я просто попала не в тот круг... Но как выйти из него? О чем я думаю? – перебила она сама себя. – Не как выйти, а для начала как остаться! У меня всего три недели, и я должна заставить этого худосочного придурка сделать мне предложение. Иного выхода нет».
Тюаль возился около машины, укладывая свои нехитрые пожитки. Тамара подошла сзади и, положив ему руку на плечо, нежным голосом сказала:
– Ксавье, я вчера была чересчур раздражительна, но, ты пойми меня, я не могу спать в палатке, я заболею. Лучше, знаешь что... давай вернемся к тебе домой и каждый день будем куда-нибудь ездить. У вас здесь столько интересного...
– Нет, я же хочу тебе показать всю Бретань, если, конечно, получится.
«Вот осел упрямый! Зачем мне Версаль, если я буду жить в хижине! – теряя самообладание, думала молодая женщина. – Еще одна такая ночь, и я за себя не ручаюсь...»
Она хотела спокойно убедить его, где хитростью, где лаской, но злость фурией вырвалась из нее:
– Знаешь что? Я хочу домой. Отвези меня в аэропорт! – закричала Тамара, а спохватившись, подумала: «Что же я делаю?»
Но в ней происходило какое-то раздвоение: она понимала, что должна приложить все усилия, чтобы остаться во Франции, а это зависело только от того, сможет ли она покорить Тюаля, но делала она совсем другое: злилась, капризничала, требовала...
Ксавье испугался ее ультимативных слов. Она нравилась ему, как ни одна женщина... он был согласен сносить ее взбалмошный характер, лишь бы хоть изредка видеть сверкающие жемчужины зубов, слышать ее грудной смех и погружаться в страшно притягательный омут темных глаз.
– Нет-нет, Тамара, – заволновался Тюаль, – ты не поняла. Мы будем жить в отеле.
– В отеле? – смилостивилась капризная гостья. – Хорошо. – И принялась помогать ему укладывать пожитки.
После бессонной ночи она ужасно хотела спать и есть и, достав свои деньги, сказала Ксавье:
– Пойдем позавтракаем, я заплачу.
На что тот с готовностью согласился.
«Конечно, я могу спустить все свои деньги на еду, – размышляла тем временем Тамара, – но ведь я ему столько подарков привезла... Мог бы и отдарить... К тому же как я вернусь домой без сувениров?.. И себе кое-что хочется купить...»
Но открывшаяся панорама отвлекла ее от практических мыслей. Было время отлива океана. Вода отступила, и Тамара, выскочив из машины, побежала по влажному песку, который еще несколько минут назад был океанским дном. Это было восхитительное ощущение... Опьяненная соленым воздухом, нежным песком, ласкающим ступни ног, солнцем, празднично сияющим в вышине на нежно-голубом небе, она пустилась танцевать. Закрутилась в фуэте, плавно перешла в шене и, словно Одилия из «Лебединого озера», замерла в гордой позе. Ксавье был сражен.
– Ты танцуешь, как балерина!
– Я этому училась... в детстве... а потом бросила...
* * *
Отель оказался небольшим двухэтажным домом, похожим на пансион.
«Это все же лучше палатки», – подавляя вздох разочарования, подумала Тамара.
– Заказать номер с одной большой кроватью или двумя маленькими? – спросил ее Тюаль.
– Конечно, с двумя! – недоуменно взглянув на него, ответила молодая женщина.
Они поднялись на второй этаж, открыли дверь и... посредине комнаты стояла одна огромная кровать. Тамара пристально посмотрела на Ксавье. Тот заюлил своими жиденькими ножками в широких штанинах шорт.
– Все номера заняты, только этот...
– Черт с тобой, – зло прошептала Тамара. – Но здесь нет и ванной!
– Ванная рядом, в коридоре...
– А туалет?
– Туалет – внизу... как спустишься по лестнице...
Тамара, буквально лопаясь от кипевшего в ней негодования, приправленного жгучей обидой обманутых ожиданий, подошла к окну, чтобы хоть как-то успокоиться, а не взорваться, сметая всех и вся на своем пути.
«Это надо же, приехать во Францию, чтобы жить в такой гостинице, в какой я в Союзе и на минуту не осталась бы. Туалет под лестницей, ванная – в коридоре, обед – воздух, хлеб – облака... и вдобавок ко всему еще эта тонконогая букашечка...»
Услужливые слезы уже подбежали к ее глазам, но усилием воли Тамара вернула их назад.
«В конце концов – это не тюрьма, а срок – не вечность, к тому же Тюаль делает что может... Только, к сожалению, его возможности даже на один миллиметр не могут приблизиться к моим желаниям...»
Она подошла к зеркалу, расчесала волосы, напудрилась, подвела губы темно-вишневой помадой. Ксавье на все эти действия смотрел как завороженный. Тамара была для него девушкой с обложки журнала: яркой, изысканно одетой, невероятно красивой. Женщины его круга редко употребляли даже губную помаду, а о том, чтобы они красили глаза и ногти, не могло быть и речи. Поэтому для Ксавье Тамара была олицетворением элегантной женщины из буржуазной среды, о знакомстве с которой он даже не смел помышлять.
Было время завтрака. Спустившись вниз, они сели за один из столиков маленького гостиничного кафе. Тамара с удовольствием намазала круассан джемом. Ксавье быстренько сделал то же самое и, смачно чавкнув, откусил полбулочки. Он ел с большим аппетитом и так громко чавкал, что Тамара, не выдержав, воскликнула:
– Ксавье, так есть некрасиво! Это надо делать тише!
Тот с удивлением взглянул на нее и согласно кивнул. Но через несколько минут, забыв обо всем на свете, кроме еды, опять зачавкал, как поросенок над корытом. Тамара в бессилии возвела глаза.
«Господи! За что такое наказание?»
Однако восхитительные путешествия к скалистым берегам океана, широкие песчаные пляжи, прогулки по сказочно прекрасным улочкам средневековых городов заставляли молодую женщину на время забывать о всех неудобствах.
В первую же ночь, улегшись с Тамарой в одной кровати, Тюаль заохал и прижался к ней. Ее непроизвольным желанием было оттолкнуть его и послать подальше. Но, остановив уже занесенную руку, она подумала:
«Если я хочу жить во Франции, я должна выйти за этого придурка замуж. А что потом? Потом?.. Потом с моей-то внешностью я быстренько найду себе богатого мужа. Это же Франция, здесь на каждом шагу французы!.. А вдруг у меня ничего не получится?» – все же одолевали сомнения, но Тамара решительно отогнала их докучливый рой и ответила на неприятную для нее ласку Ксавье.
«Как-нибудь», – сцепив зубы, успокоила она себя и провела сеанс любви с худосочным, влажно-холодным лягушонком. Правда, пересилить себя и сносить его поцелуи она не смогла, поэтому сразу же объяснила, что никогда ни с кем не целуется.
– Я этого не люблю.
Лягушонок был так рад, что его вообще допустили к телу, что квакал от удовольствия и со всем соглашался.
Экономя деньги, Ксавье предпочитал покупать продукты в магазинах и обедать на природе. Однажды они, как всегда, расстелили дырявый плед на траве и разложили нехитрую провизию. Быстро съев, что ей причиталось, Тамара с нескрываемым любопытством наблюдала муки Тюаля над кусочком розовой ветчины. Встав над ней на четвереньки, он, словно Гамлет, погрузился в размышления.
– Есть или не есть? – бурчал себе под нос Ксавье, пристально рассматривая тоненький ломтик, лежащий на серебряной фольге. – Не есть! Потом! – решил он и аккуратно свернул фольгу.
Тамара еле удержалась, чтобы не рассмеяться. В конце концов через два дня чересчур экономному Тюалю пришлось выбросить этот уже протухший кусочек мяса.
«Так тебе и надо!» – злорадно подумала Тамара.
Она уже потратила все свои деньги, а Ксавье продолжал изгаляться в сверхъестественных способностях выискивать непригодные для еды продукты – то креветки размером с мизинец, то кислый салат в большой полиэтиленовой банке, есть который Тамара категорически отказалась и, сидя на лавочке, удовольствовалась яблоком с кусочком хлеба. Грустно съев свой более чем скромный ужин, она кое-как доехала до гостиницы и поскорее легла в постель, чтобы хоть во сне не испытывать чувство голода.
Ко всему прочему Ксавье еще был гениально невоспитанным. Если, заплутав в незнакомом городе, он спрашивал у кого-нибудь дорогу, то, погрузившись в объяснения, очень часто в задумчивости почесывал свою мужскую принадлежность. Тамара всякий раз была готова умереть со стыда. Естественно, она не выдержала и сделала ему замечание. Он согласно кивнул головой и продолжал в том же духе.
Проведя неделю в крохотном отеле, Ксавье и Тамара вернулись домой. Родители Тюаля уехали отдыхать в Испанию.
«Неплохо для бедных, – невольно подумала молодая женщина. – У меня отец – директор пивзавода, и то лишний раз даже в Болгарию съездить не может, а тут...»
Ксавье по-прежнему продолжал морить свою гостью голодом, а она на почве постоянного недоедания изводила его перепадами настроения.
Тюаль, конечно, очень гордился Тамарой и с удовольствием возил ее по гостям. Один раз они заехали к его тетке, которая приняла их на кухне, так как комнаты в доме, сверкая натертыми полами, были для них собственным музеем, входить в который разрешалось, только чтобы лечь спать на огромные кровати с многочисленными пухлыми подушками.
«Ну точно как у нас в деревнях, только чисто», – сопоставила Тамара.
Гостья тетке явно не понравилась: она не выразила восхищения убранством дома, которое та с нескрываемой гордостью продемонстрировала ей через дверные проемы.
Потом они несколько раз ездили к какой-то засушенной ученой старушке, у которой за ужином ее сын и Ксавье долго и нудно делили между собой маленький кусок колбасы. И то надо сказать, что у старушенции на столе был фруктовый сок, который никогда не появлялся в доме Тюалей, как запретная роскошь. Ксавье наливал себе один стакан за другим, не забывая при этом еще кое-что запихнуть в рот.
В один из выходных они со старушенцией и ее знакомыми: супружеской парой с двумя детьми – отправились в какой-то город. Тамара была голодна и зла. Она уже не могла сдерживаться, и ее мрачное настроение тучей наплывало на Тюаля. Тот заволновался и предложил ей погулять вдвоем. Они прошлись по узким улочкам и вошли в старинную, в готическом стиле, церковь, в которой, кроме них и царственной тишины, не оказалось никого. Тамара обожала величественную красоту католических соборов, восхищаться которой ей всякий раз мешал Тюаль со своими глупыми разъяснениями. Вот и сейчас он что-то начал потихоньку бурчать. Молодая женщина сделала ему знак рукой, чтобы он замолчал, но Ксавье на лету поймал ее руку и, крепко сжав в своей, неожиданно четко произнес:
– Тамара, мы могли бы пожениться...
Она немного удивленно смотрела на него, ничего не отвечая. Ксавье, от волнения переминаясь с ноги на ногу, повторил:
– Как ты смотришь на то, чтобы мы поженились?
– Ты делаешь мне предложение? – озорно сверкнув черными глазами, игриво спросила Тамара.
– Да!
– Ну что ж! – Наклонив голову набок, еле сдерживаясь, чтобы не засмеяться, она придала своему лицу задумчивый вид. – Я подумаю! – И, помолчав с минуту, добавила: – А впрочем, я согласна!
Ксавье от радости широко открытым ртом ловил воздух, а ручонками пытался обнять невесту, чтобы поцеловать ее манящие, дразнящие воображение губы.
«Ладно! – решила Тамара. – Один раз стерплю, но не больше».
Выходя из церкви, она невольно взглянула на Тюаля со стороны.
«И вот это хлипкое, согбенное создание на тоненьких кривых ножках будет моим мужем... С ума сойти... Никогда бы не подумала...»
* * *
Три последних дня своего заграничного турне Тамара с Тюалем провели в Париже. Ее уже просто тошнило от общества Ксавье, и она была вынуждена уговаривать сама себя потерпеть еще немного. Но ей это не удавалось.
«Нет, он ненормальный! – постоянно думала Тамара. – Другой бы на его месте послал меня подальше, а этот все терпит. Хотя я, конечно, рискую: перегну палку и тогда все – прощай Франция! Ну и черт с ней! Не могу я больше...»
Но оказалось, что могла.
Когда Тамара собиралась в свою наделавшую столько шума поездку, ей позвонила приятельница одной ее подруги и попросила разрешения передать с ней банку черной икры и бутылку водки своей знакомой, живущей в Париже. И вот теперь, сидя в отеле, Тамара набрала номер телефона русской парижанки и, представившись, спросила, как им можно встретиться.
– Знаете что! – ответила та. – Приходите ко мне в гости. – И она подробно рассказала взявшему трубку Ксавье, как ее найти.
Так Тамара и Тюаль оказались в одном из фешенебельных кварталов Парижа. Они еще несколько раз проверили адрес, прежде чем решились нажать на кнопку домофона, расположенного у стеклянных дверей, через которые был виден великолепный холл.
– Я сейчас открою! – приветливо сказала Надя. – Входите!
Застрекотал замок, и опешившие Тамара с Ксавье вошли в беломраморный холл с фонтаном посередине. Зеркальный лифт плавно поднял их на третий этаж, где у распахнутой двери их уже ждала хозяйка – маленькая худенькая женщина лет тридцати пяти.
– Проходите, пожалуйста.
Тамара, затаив дыхание, завороженно смотрела по сторонам.
«Вот оно! Вот оно! Это то, что мне нужно! Именно так я хочу жить, – молоточками радостно-тревожно застучали мысли в ее голове. – Боже, просто невероятно... какая роскошь».
Всегда болтливый Ксавье здесь тоже притих и с не меньшим восхищением, чем его спутница, рассматривал шикарные апартаменты.
– Как у вас красиво, Надя. Это просто фантастика! – наконец смогла произнести Тамара. – Можно мне все посмотреть?
Наличие двух ванных комнат в одной квартире поразило ее воображение, а белая кухня свела с ума.
– Проходите в салон, – любезно предложила Надя. – Выпьем за встречу.
Женщины сели в обтянутые кремовой кожей кресла, а Ксавье вольготно устроился на таком же диване. Хозяйка предложила виски со льдом Тюалю, а себе и Тамаре налила душистый тягучий ликер. Бедной Тамаре, уже три недели не произносившей ни слова по-русски, так захотелось выговориться, спросить совета у удачливой соотечественницы, что она рассказала ей все, не утаив ни свои честолюбивые помыслы, ни свое отвращение к Тюалю. Выслушав ее сбивчивую исповедь, Надя покачала головой.
– Могу сказать тебе одно: Париж – это наркотик, и ты попала под его опасное очарование. Если ты дашь волю эмоциям, сиюминутно пожалеешь себя и расстанешься со своим женихом – потом всю жизнь будешь мучиться, проклинать свою глупость. А решишься остаться здесь, выйти замуж за противного тебе человека – тоже будешь мучиться с одной лишь небольшой разницей. У тебя будет маленькая надежда однажды встретить нормального мужчину, выйти за него замуж и устроить свою жизнь так, как ты того хочешь. А там, за проволокой СССР, у тебя ничего не будет.
Ступив на бегущую по прозрачной трубе дорожку аэропорта, Тамара на прощание помахала Ксавье рукой, на которой маленькой яркой звездочкой сверкнул бриллиантик обручального кольца. Расстроенный Тюаль, повторяя одно и то же, кричал ей вслед:
– Я завтра же подам бумаги в мэрию, слышишь – завтра же! И ты не забудь, что должна сделать...
5
– Тома, ты меня слышишь? – с недовольством в голосе воскликнула Лера. – Я говорю, говорю, а ты где-то витаешь.
– Слышу, успокойся! – отозвалась Тамара, вернувшись из необъятной страны воспоминаний.
Валерия легкой походкой кошечки подошла к импровизированному шкафу – длинной металлической трубе, увешанной нарядами.
– Ладно! Что тут у тебя новенького?
Руки Леры ласково ощупывали упругую шелковистую ткань элегантного жакета от Сони Рикьель.
– Какая прелесть!
Она тут же надела его на себя. Темно-синий жакет плотно охватил ее фигуру. Валерия взглянула в большое прямоугольное зеркало и невольно слегка прищурила серые глаза.
– Вот это класс!
Затем надела юбку чуть выше колен, туфли на высоких каблуках, ловко заколола волосы шпильками, пышной волной приподняв их над затылком, и в восхищении замерла перед своим отражением.
– Конечно, когда ты в такой одежде, любой мужчина обратит на тебя внимание.
Она нежно провела пальчиками по упругим полам жакета и грустно вздохнула.
– Томка – жадина, ни разу не даст надеть.
Валерия хотела было продолжить свое изучение изысков парижской моды, собранных сестрой, как та резко прервала ее пленительно-мучительное наслаждение.
– Лера, у меня мало времени, а ехать нам с тобой далеко. Так что давай собирайся!
Тамара сняла с вешалки черный кожаный костюм в талию от Клода Монтана. Валерия невыразимо грустным взглядом смотрела, как костюм ее мечты обнял чужое тело.
– Жить будешь у Обогревателя, – деловым тоном продолжала старшая сестра, – я договорилась на месяц, а там уж как получится.
– Кто это такой – Обогреватель? Это фамилия или прозвище?
– Прозвище, конечно. Он тут всех русских девок обогревает вниманием и телом. Квартира у него нормальная, трехкомнатная, только далековато от Парижа – в Орли.
Лера слегка нахмурилась и, ничего не ответив, стала переодеваться. Втайне она, безусловно, надеялась, что сестра разрешит ей немного пожить у нее, но Тамара никогда не изменяла своим привычкам и ни из-за кого не хотела терпеть ни малейшего неудобства.
– Ты что надулась? – заметив ее выражение лица, воскликнула она. – Я же тебя предупреждала: у меня жить нельзя. Ты думаешь, я прикидываюсь, что на мели? У меня только-только начало завязываться с одним богатым арабом, а тут ты...
– Ничего себе на мели... нарядов на несколько миллионов... – протянула Лера.
Тамара хотела ей ответить, но потом лениво махнула рукой.
– Что бы я тебе ни сказала, ты мне не поверишь. Вот поживешь в Париже – и сама во всем разберешься, все поймешь...
– Пойму, пойму, но тебя все-таки не отправлю жить к какому-то Обогревателю.
– Слушай, Лера, мы же договорились! – раздраженно воскликнула Тамара, метнув яростный взгляд на сестру.
– Ладно, ладно, успокойся.
– Нет, мне это нравится... она себя еще обиженной чувствует. Да другая бы сестра послала тебя куда подальше. А я и квартиру нашла, и насчет фиктивного брака договорилась. Кстати, надо позвонить твоему «жениху» и сказать, что ты уже приехала.
Валерия глубоко вздохнула и примирительным тоном спросила:
– Мне деньги тебе оставить? Ты ведь будешь вести расчеты с этим «женихом»?
– Да! И все надо сделать как можно быстрее.
Тамара бросила в сумку пачку сигарет и достала ключи.
– Поехали!
Сестры спустились в подземный гараж; грустно вздохнув, Тамара завела свой маленький «Пежо».
– Не поверишь, я два месяца за руль не садилась. Денег на бензин не было. Хорошо работа подвернулась, а то бы сейчас на метро поехали.
Автомобиль резво выскочил на дорогу и, сверкая стеклами, помчался по парижским улицам. Голова Леры сладко закружилась.
«Неужели теперь я буду жить здесь?! – ликуя в душе, думала Валерия. – Неужели я каждый день из года в год буду ходить по этим необыкновенным улицам, сидеть за прозрачными стенами бесчисленных brasseries[6], любоваться великолепным сверкающим вечерним нарядом Эйфелевой башни...»
Счастье переполняло молодую женщину. Она не хотела думать о предстоящих, довольно трудных буднях, она была полна решимости все преодолеть и достичь желанной, полной радости жизни. Ей казалось, что никакие печали больше не смогут коснуться ее, ведь она теперь будет жить в волшебном Париже.
Ах, как она страдала каждый раз, покидая Париж... как ее мучил неотвязный страх, что, может быть, она уезжает навсегда. Родина-то непредсказуема... За одну ночь в Кремле отольют новый забор от земли до неба, повесят замок, и прощай мир веселых красок... В России все – дальтоники... различают только один цвет – серый. А ей, видевшей радугу, уже невозможно будет вновь надеть непроницаемые однотонные очки... Но теперь все страхи позади. Теперь все будет, как она захочет. Единственное, за что себя ругала Лера, так это за свою медлительность.
«Раньше, раньше надо было, а то приехала в тридцать три года покорять Париж. Дура!»
Но что поделаешь... всему виной была ее повышенная способность влюбляться. Каждый раз Валерия влюблялась в последний раз и навсегда в отличие от своей старшей сестры, которая любви предпочитала увлечения. Когда Тамара вышла замуж за Ксавье, Лере было двадцать три года, и она уже три года как была замужем.
Ее первый муж, Дима, возненавидел Францию, вскружившую голову его жене после первой ее поездки к Тамаре. Лера вернулась сама не своя. На работе она время от времени погружалась в прострацию и грезила с открытыми глазами. Дома она вздыхала о Париже и какой-то «Галери Лафайетт», постоянно вставляла в свою речь французские слова. Но самым страшным было то, что после Франции Лера взглянула на Диму другими глазами и поняла, как она потом любила повторять своим многочисленным подружкам, все его ничтожество, серость и ограниченность мышления, мелочность желаний и скудность возможностей. Ее любовь, словно дымок из трубы, вырвалась и растаяла. А без любви Лера не могла тянуть кандалы супружества. Разыгралась семейная драма. Дима страдал и любил, Валерия страдала и ненавидела. Через год после своего турне во Францию Лера развелась и уже было собралась к сестре, которая пообещала ей найти фиктивного жениха, как влюбилась, теперь уже окончательно, в потрясающего мужчину, высокого и красивого. Он был сотрудником одного крупного института, который занимался тем, что десятилетиями безрезультатно выискивал недостатки капитализма и достоинства социализма. Чтобы лучше было выискивать, его иногда посылали «туда», но ненадолго. Институт процветал, ведь поиск несуществующего вечен.
Второй муж покорил Леру своей заграничной eau de toilette[7], добротными костюмами и темно-синими глазами. Валерия была безоблачно счастлива два года, но потом неожиданно нахлынуло разочарование, и она, стремясь забыться, на одной из вечеринок безумно влюбилась в уже не очень молодого, женатого секретаря райкома. Это была страсть на грани самоотречения. Она любила его так, что секретарь всерьез стал опасаться за свое дорогое кресло, которое он любил и почитал больше, чем свою жену и всех любовниц, вместе взятых. Но сероглазая Лера спустя три месяца совершенно охладела к нему. Выйдя из любовного бреда, она задавала себе только один вопрос:
– Как я могла полюбить этого абсолютного дурака?
И, пожав худенькими, но не лишенными приятности плечами, вновь застучала высокими каблучками по неведомым дорогам любви.
В канун своего тридцатилетия Лера, уже свободная и от второго брака, неожиданно спросила себя:
– Что же дальше? – И твердо ответила: – Дальше – Париж. Как я вообще могла здесь прозябать?
Но на пути к ее городу счастья опять и опять возникали соблазнительные препятствия. И только к тридцати трем годам, освободившись от последнего любовного безумства, Лера стремглав бросилась к сестре, чтобы вновь не попасть в ловко оплетающие ее руки любви.
Валерия была оптимистичной натурой и грустным мыслям ответила известной фразой:
– Лучше позже, чем никогда.
Машина уже покинула пределы столицы и мчалась по веселым пригородам.
– Тома, а как этот, к которому мы едем, попал сюда? – спросила Лера.
Тамара усмехнулась:
– Не волнуйся, среди моих знакомых нет эмигрантов по политическим убеждениям. Все мы здесь в поиске иной жизни, и Вовка – не исключение. Ты себе и представить не можешь, из какой он тьмы тараканьей, из какой глухой деревни, ужас! Он, когда в институт поступил – физической культуры, конечно, то ли в Рязани, то ли в Симбирске, то устроился официантом в ресторан, чтобы подработать. И там одна француженка, собирательница русского фольклора, без памяти влюбилась в него. Одним словом, все было: и КГБ, и предупреждения, и угрозы, а они все равно поженились. Вот таким образом Володя Копытов стал гражданином Франции. Но знаешь, как он был деревней, так и остался...
Лера удивленно посмотрела на сестру.
– Ну нет, конечно, немного пообтесался... Да, он стихи пишет и под Есенина косит, так ты иногда повосхищайся... человеку приятно будет.
– Слушай, Тома, так там и жена. Как-то неудобно, я их стеснять буду.
– Да какая жена. Они уже давно развелись. Француженка богатая была, помогла Вовке, он устроился: квартира, машина, работа... все у него есть. Не первый сорт, правда, но это в любом случае лучше, чем прозябать в его деревне Глуховке. Кем бы он там был... а тут... Брат с другом приезжают, так Вовка перед ними павлином ходит – те, как негры, и убирают, и готовят, и слова поперек не скажут. Как же, Вовчик-то – парижанин. Ой! А еще он штуку одну сотворил... умрешь.
