Текст книги "Их любовник (СИ)"
Автор книги: Татьяна Богатырева
Соавторы: Ирина Успенская
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 19 страниц)
16. Благими намерениями…
Москва, конец октября
Роза
Проснулась я одна. Постель пахла Бонни, из-за окна доносился гул машин и детские голоса – садик близко. На тумбочке у постели стояла в бокале для шампанского одинокая белая роза. А на кухне кто-то звенел посудой и мурлыкал «Memory».
Счастье. Такое простое и незамысловатое женское счастье.
Улыбаясь, как счастливая идиотка, я завернулась в простыню и босиком пошла на мурлыканье, к которому добавился запах кофе.
Бонни на моей московской кухне выглядел как ожившая мечта или рекламный постер романтической комедии. Взъерошенный, босой, в джинсах и в моем любимом фартуке с клубничками и кружевной оборочкой. Фантастически, короче, выглядел. А главное – совершенно естественно. Как будто всю жизнь, каждое утро, варил тут кофе.
Сукин сын. Вот как его можно не любить?
– Завтрак из «Касабланки», – он кивнул на стол, уставленный тарелочками, вазочками, салатниками и букетом мелких роз посередине. – А кофе почти готов.
– Пахнет вкусно, – я подошла к нему, дождавшись, пока он снимет кофе с огня. Ненавижу запах горелого кофе и мыть плиту. – И тебе идет мой фартук.
Я потерлась щекой о его голое плечо, коснулась губами ложбинки позвоночника, вдохнула родной запах – чистого тела, Кензо, кофе с кардамоном.
– Из меня получится образцовый отец семейства, не находишь? – оборвав мурлыканье, спросил он.
На кухне тут же стало холодно. Пожалуй, мне стоит одеться…
– Хоть в рекламе снимай, – ответила я, отлипнув от его спины и плотнее заворачиваясь в простыню.
– Роза? – Бонни обернулся, но я уже сбежала из кухни.
– Надо умыться, – ответила я, закрывая за собой дверь в ванную.
Черт. Примерный семьянин, да? И ошейник с напульсниками снял. Три раза черт. Ведь мне только кажется, что кино закончилось, правда же? Ведь вчера – это было настоящее?! Его забота, его страсть и нежность, это же не была актерская игра по контракту «идеальный саб»?!
Нет, наверняка нет. Просто Бонни неудачно пошутил.
А я… а я все равно помню, что Клаудиа беременна от него. И что для Бонни это серьезно. В смысле, ребенок. Семья.
Да. Мы с Кеем для него – не семья. Мы – так, друзья и любовники, но не семья.
Я невольно обняла руками живот, едва начавший круглеть. Кто там, мальчик или девочка? Каким он будет, наш с Кеем ребенок, похожим на меня, на него или на обоих сразу? Пока я знаю только, что он не будет похож на Бонни. Что моя глупая мечта о малыше с черными, как сицилийская ночь, глазами не сбудется. Наверное, уже никогда.
То есть малыш-то будет, только не у меня.
Зря я позволила себе мечтать.
Глянув в зеркало над умывальником, я показала себе кулак и велела: соберись, тряпка! От раскисания проку не будет. Ты же не надеешься всерьез, что если пустишь слезу, беременность Клаудии рассосется, а родители Бонни резко обрадуются тому, что их сын – больной ублюдок нетрадиционной даже для нормальных геев ориентации? Это только в розовых романчиках и в Голливуде все по велению левой пятки автора становится шоколадно. В жизни все сильно иначе. И тебе придется с этим жить.
Где-то внутри меня продолжала рыдать маленькая девочка, у которой злые дяди отняли любимого плюшевого Бонечку, а я… я – умывалась холодной водой, раздирала расческой спутавшиеся за безумную ночь и высохшие колтуном волосы, втирала в кожу дневной крем, надевала висящий в ванной махровый халат…
И запрещала себе думать о Бонни и вспоминать нашу безумно прекрасную ночь.
У меня есть любимый муж. У нас скоро будет ребенок. И еще у нас есть друг Бонни из племени свободных попугаев. Будет друг Бонни, если я сумею принять его таким, какой он есть.
И для начала я улыбнусь и напомню себе, что жизнь прекрасна. По определению. А потом – выйду на кухню, поцелую Бонни. Сегодня еще можно.
Моему прекрасному плану ничто не помешало. Бонни, уже без фартука, раскладывал приборы, по-прежнему мурлыкая под нос, только не из «Кошек», а из Битлов, «Yesterdey». Очень к месту, ничего не скажешь.
– С добрым утром, – обернулся он ко мне.
И даже сам меня поцеловал, сладко до замирания сердца и горько до слез. Мне безумно хотелось снова забыть обо всем на свете и увести его в постель, но вот досада, забыть не получалось. Что ж, значит – пока кое-что прояснить между нами. Вот выпью кофе… да, именно – оттяну неизбежное еще немножко. Минут на пять. И не надо говорить, что это глупо, я сама знаю.
Толку-то от этого знания…
Мы завтракали, как счастливое семейство из рекламного ролика. Глянцевые улыбки, роскошные безвкусные деликатесы и фальшь.
Мы оба устали от нее намного раньше, чем через пять минут.
– Я взял два билета в Нью-Йорк на сегодняшний вечер, – Бонни отставил недопитый кофе и прямо, серьезно глянул на меня. – Могу помочь собрать то, что ты берешь с собой.
Я не шелохнулась, продолжая пить свой кофе. Я была готова к такому повороту? Разумеется. Ничего неожиданного. Просто… просто мне нужно пару секунд взять себя в руки. И держать крепче кружку, чтобы не запустить ею в ублюдка, который уже все решил и распланировал. Конечно, я могу снова изобразить бешеную суку и немного продлить нашу сладкую и горькую игру… хм… а почему бы и нет? Разве я могу потерять что-то еще?
– Роза, – напомнил он о себе через полминуты моего молчания.
– Я тебя услышала, Бонни, – я подняла на него спокойный взгляд. – Второй билет еще не поздно сдать, я с тобой не полечу.
– Ты обещала, – он держал ровный тон, но глаза его выдавали злым блеском.
– Напомни, что именно я тебе обещала, Бонни?
– Вернуться к Кею, если получишь саба, – теперь и желваки на скулах заходили.
– Именно. Ты не выполняешь свою часть уговора.
– Мне казалось, ты была довольна.
– Вчера – да, сегодня – нет. Ты без ошейника и ведешь себя, как козел по имени Козел.
Бонни гневно раздул ноздри, прищурился… и выдохнул. Расслабил сжавшие кружку пальцы. Снова выдохнул. Покачал головой.
– Роза, не изображай дуру, у тебя не получится. Ты в любом случае вернешься к Кею. Тебе нравится быть леди Говард и нравится все, что к этому прилагается. Просто сделай это сейчас, не трепли Кею нервы.
Мне хотелось сказать: конечно, трепать нервы Кею позволительно только тебе! Но я не стала. Не вижу толку опять собачиться.
– Я сама решу, когда мне возвращаться и возвращаться ли. Раз ты отказался от нашего уговора, проваливай.
– Dermo! – Бонни запустил обе руки себе в волосы, зажмурился, тихо выругался по-итальянски, и только потом устало глянул на меня. – Роза, прошу тебя, хватит. Мы оба знаем, что ты вернешься. И оба знаем, что я не хочу больше этих игр с тобой.
С тобой. Вот так, да. Он не хочет больше – со мной.
– А с кем хочешь, с Клау?
– Нет! Ни с кем! Послушай, было здорово и вообще… но хватит. Просто закончим это, хорошо?
– Закончим? Ты… – теперь я на миг прикрыла глаза, чтобы не видеть его, чтобы дать себе мгновение успокоиться. Не плакать. Ни в коем случае не плакать. – Скажи уж прямо, твоя любовь верна и долговечна, как мотылек. И твои обещания не стоят ни гроша. Так что да, закончим этот фарс. Мне не нужен ни саб, ни любовник, которому плевать на меня.
– Мне не… – начал он, но осекся, отвел взгляд. – Просто вернись в Нью-Йорк. Кей ждет тебя.
– Кей не ждет меня, Бонни. Он сам приедет в Москву через несколько дней. Я всего лишь полетела раньше.
Я смотрела, как на лице Бонни сменяют друг друга радость, недоверие, понимание, разочарование, обида и, финальным аккордом, отстраненность.
– Вот и отлично, – он улыбнулся одними губами. – Я рад, что у вас с Кеем все хорошо.
На несколько секунд повисло тяжелое молчание.
Да. У нас с Кеем все хорошо. И будет хорошо. Если я не струшу и дойду до конца.
– А у вас, Бонни? У вас с Кеем все хорошо?
– Да, – в его глазах сверкнул вызов. – У Кея своеобразное чувство юмора.
– Или Кей хотел, чтобы ты на своей шкуре почувствовал, каково это, когда бросают не тебя, а того, кого ты любишь. Тебе понравилось, Бонни?
– Я его не бросал. Никогда!
– Прелестно, – кивнула я. – Ты надеваешь третье кольцо, клянешься в любви и верности, а через месяц мы оба узнаем из газет о том, что ты встретил свою настоящую любовь и женишься. По чистому недоразумению твоя помолвка произошла в тот же вечер, что ты мне писал… помнишь? «Люблю тебя, ужасно соскучился! Больше никаких турне!» Видимо, ты ошибся адресатом. Все, Бонни. Тебе пора.
Я сглотнула стоящий в горле горький ком и отвернулась к окну. Смотреть на желтые клены всяко приятнее, чем на уходящего Бонни. Хотелось ли мне, чтобы он ушел? Нет. Или да. Не знаю. Наверное, мне хотелось, чтобы он не приходил вчера. И чтобы он не приходил три месяца назад, в вечер предпремьеры «Нотр Не-Дам». Чтобы он не приходил никогда, чтобы мне никогда не приходилось его терять.
Это больно. Безумно больно и пусто, как будто из меня вырвали половину меня.
От тихого скрипа ножек стула по плитке у меня свело горло. А звук шагов показался громким, словно моя голова оказалась языком колокола. Бум-бум. Ушел-ушел.
Тишина.
Ушел? Но дверь не хлопнула…
– Роза, – прозвучало совсем рядом. Тихо. Ломко. – Роза… так правда будет лучше.
Я не обернулась и не ответила. Не хочу, чтобы он видел мои слезы. Я ненавижу его. Слышишь, Бонни Джеральд, я ненавижу тебя!
Что-то зашуршало позади, коснулось меня… и тут же – Бонни обвил меня руками, потерся головой о мое плечо.
– Роза, пожалуйста, отпусти меня.
– Я тебя не держу.
– Ты… ты плачешь. Не надо. Не надо плакать из-за меня, пожалуйста. У тебя все хорошо. Ты любишь Кея, Кей любит тебя. У вас прекрасная семья. Я лишний, Роза.
– Прекрасная отмазка.
Я не могла стереть с лица чертовы слезы, потому что для этого пришлось бы снять с себя его руки. А я не могла. Не сейчас. Могу я позволить себе еще немного? Еще несколько мгновений просто чувствовать его рядом?! Всего несколько мгновений…
– Не отмазка.
Когда у него такой голос, мне больше всего на свете хочется обнять его, прижать к себе и обещать, что все будет хорошо. Глупо, правда же? Сейчас это делает он. Для меня. Боже, почему мы такие идиоты, боже, почему?!
– Отмазка.
– Нет. Я… мне жаль, что так получилось. Ты не представляешь, как жаль.
– Нет, не представляю.
– Я должен жениться на Клау. Должен стать нормальным. У меня скоро будет ребенок, я не могу бросить его. Ты же… ты же понимаешь, что так нельзя!
– Нельзя…
Да, я понимала. Сицилиец, воспитанный в патриархальной семье, его ребенок и мать его ребенка. Его родители. Родня. Соседи. Он рвется на части, ненавидит своего биологического отца и все, что в нем от него – и обожает отца приемного. Он стыдится той части себя, что досталась ему от Джузеппе, и ему кажется, что этой проклятой части – почти что он весь. Он не хочет признать, что он – сам по себе Бонни Джеральд, а не сын Джузеппе или Марко Кастельеро. Что его протест и ненависть вылились бы в совсем другую форму, если бы он не был сам по себе двинутым на подчинении и боли ублюдком. А, какая разница, понимаю я или нет? Мне все равно придется принять то, что он решил. Потому что на свете нет второго настолько же упертого доминантного козла, как Бонни Джеральд. И если он что-то вбил себе в голову, хоть ты наизнанку вывернись, ничего это не изменит.
Впрочем, у него нет вариантов. Клау беременна. Решать тут нечего.
– Роза?.. я не хочу так… это все не должно быть так… – он никак не мог расцепить руки, обнимающие меня.
– А как должно, Бонни?
– Я не знаю… таким ублюдкам, как я, все же не стоит размножаться.
– Ты сам этого хотел.
– Хотел. Но не так.
– А как? Расскажи мне, больной ублюдок.
– Это уже неважно. Роза?..
– Уходи, пожалуйста. Я… я не хочу тебя больше видеть, Бонни. Женись на Клау, воспитывай ваших детей, встречайся с Кеем, только не приближайся ко мне. Пожалуйста.
– Я… хорошо. Я не… ты в самом деле не против нас с Кеем?..
– Кей любит тебя, а я люблю Кея. Вы уже чертовы десять лет вместе… Бонни…
– Да?..
Он прижался ко мне совсем тесно, и я чувствовала, как он вздрагивает. И рукав халата промок. Чертов больной ублюдок. Как же я ненавижу его!
– Встречайтесь так, чтобы я об этом не знала. И не бросай его, пожалуйста. Ты нужен Кею.
– Хорошо… мадонна, я…
– Не нужен, – раздался холодный голос.
Я вздрогнула и обернулась. Бонни – тоже.
На пороге моей кухни, прислонившись к косяку, стоял Кей. Усталый, хмурый, но чисто выбритый и в идеально отглаженном деловом костюме.
– Кей?.. Давно ты?.. – Бонни поднялся с колен и очень постарался, чтобы его голос звучал ровно, но у него ни хрена не вышло.
– Уезжай из Москвы сейчас же, Бонни.
– Ладно. Поговорим позже… – а голос все же сорвался.
– Нет. Мы больше не встретимся.
Мне показалось, или Бонни покачнулся? Я не видела его лица, но… ему было чертовски больно. И он не верил. Не мог поверить.
Я не могла ничего сказать, горло перехватило. Только помотать головой и одними губами прошептать:
– Кей, не надо.
Переведя взгляд на меня, Кей наконец оттаял. Даже почти улыбнулся – устало, горько и нежно.
– Иначе нельзя, Колючка.
Он подошел ко мне, стараясь не задеть стоящего на дороге Бонни. На кухне в девять метров это было сложно, но он справился. И поднял меня на ноги, привлек к себе, обнял.
– Пожалуйста, Кей. Я не хочу, чтобы из-за меня…
– Не из-за тебя, Роуз. – Кей осторожно вытер мои щеки, коснулся твердыми губами виска. – Из-за себя. Я люблю тебя и не предам. Никогда.
– Так нельзя, Кей. Ты не должен…
– Кей прав, Роза, – прервал меня Бонни. Теперь его голос был ровен, и сам он – спокоен, как мертвец, только щеки мокрые. – Я сам это выбрал. Прости… я…
Он на несколько мгновений замер, глядя на нас так, словно хотел запомнить навсегда, словно что-то внутри это ледяной статуи рвалось к нам, молило – позовите меня обратно, хоть слово, хоть намек, что я все еще нужен!.. А потом погас, опустил взгляд, развернулся – и пошел прочь.
– Бонни… – я попыталась шагнуть за ним. Не знаю, зачем. Просто… просто так. Но Кей удержал меня. – Он же вернется, Кей? Ведь это неправда?
Но Кей покачал головой.
– Он не изменится. Он всегда будет уходить и возвращаться, всегда адреналин, сердце на осколки, душу в клочья. Он всегда будет делать тебе больно. Тебе не нужен больной ублюдок.
– А тебе?..
Кей не ответил, только прижал меня к себе, укачивая, как ребенка. А я прислушивалась к звукам в коридоре и спрашивала себя: Кей прав? Мне не нужен больной ублюдок, с которым я то летаю в облаках, то расшибаюсь насмерть о землю, и никогда не смогу жить спокойно? Смогу ли я без него быть живой, или…
…толжвоарофкдмаожл…
… я утерла слезы, всхлипнула… зевнула… стерла случайно получившуюся галиматью…
Надо дописать сцену… уже светает… а-ах, перед глазами все плывет… Я все же допишу… как же спать хочется…
17. Она написала…
Москва, та же ночь… нет, уже утро, 4.30
Бонни
Он проснулся внезапно и сразу, словно не спал вовсе. Роза тихо, стараясь его не потревожить, выбиралась из постели. Оглянулась на него – в предрассветном мраке ее глаза блеснули. Склонилась к нему, поправила сползшее одеяло.
– Спи, – улыбнулась, поцеловала его в висок…
И он провалился обратно в сон.
5.40 утра
Его разбудил грохот мусорной машины за окном и пустота рядом. Вторая половина постели остыла, а подушка, которую он обнимал, уже почти не пахла Розой. Он поднялся и босиком, натыкаясь на углы в темной незнакомой квартире, пошел ее искать.
Нашел – на кухне, в призрачно-голубом свете экрана. Она что-то писала, забравшись на стул с ногами и завернувшись в махровый халат. Ее пальцы летали над клавиатурой, а сама она была где-то очень далеко. Так далеко, что даже не увидела Бонни, остановившегося на пороге.
Ему очень хотелось взять ее на руки и отнести обратно в постель, согреть собой, а потом уснуть вместе, и спать до полудня, а проснувшись – долго валяться в кровати, лениво целоваться и принести ей кофе в постель…
Постояв пару минут, он так же тихо ушел обратно, сквозь дрему слушать тихий перестук клавиш.
Он запутался вконец. Он похерил всю психотерапию, на которой настояла Клау. Он поддался своей зависимости, он нырнул в нее, как в омут с головой. Психотерапевт утверждал, что с каждым днем «независимости» он будет чувствовать себя все лучше, ведь он побеждает болезнь, он все ближе к нормальной полноценной жизни. Но почему-то живым и нормальным он почувствовал себя только вчера, в «Касабланке». Ровно в тот момент, когда Роза надела на него ошейник.
Погладив пальцами толстую серебряную цепь, Бонни поймал себя на том, что улыбается, как счастливый придурок. И категорически не хочет повторять мантру «я здоровый, нормальный, полноценный мужчина». На хер. Он – больной ублюдок. И Розе нравится, что он больной ублюдок. Езу, как же хорошо, когда женщина не делает большие испуганные глаза, стоит ему сказать «трахни меня», и не рассказывает ему, как он был великолепен в миссионерской позе. Да просто не боится его укусить или орать, как мартовская кошка, когда кончает!
И нет, он не хочет думать о том, что обещал родителям жениться до Рождества. Не сегодня. Может он, как положено больному ублюдку, еще немного поиграть с Розой в «стерву-шантажистку и самопожертвование ради дружбы»? Езу, как это было хорошо! Правда, она его так и не выпорола, отвлеклась…
От воспоминания о том, как именно они отвлеклись, у него встало.
– Мадонна, – шепнул он, повторяя пальцами путь ее вчерашних поцелуев: от левого соска вниз, по животу, по торчащему члену до основания. – Ti amo, мадонна.
Сейчас она допишет, что ей там встряло среди ночи, и придет, нырнет под одеяло, прижмется к нему, сунет ледяные ножки ему между ног, а холодной ладонью обхватил член и шепнет: ты такой горячий, согрей меня, Бонни.
Придет? Конечно же, придет. Она всегда, если пишет ночью, лезет греться к нему, почему-то благоговея перед Кеем и не решаясь его будить. Может быть, потому что Бонни просыпается сам и откидывает край одеяла…
6.20 утра
Еще несколько минут он посматривал на часы и размышлял – не пора ли ей заканчивать главу, или что она там пишет? Может быть, рискнуть и отвлечь? Иногда прокатывает. Не дрочить же, в самом деле, словно пятнадцатилетний подросток!
Перестук клавиш внезапно затих. Оборвался.
Да! Пора греться, мадонна. Иди ко мне.
Но шлепанье босых ног не раздалось.
Тогда Бонни вскочил и, не прикрываясь, пошел на кухню. Если их гениальность взяли паузу – самое время эту паузу разнообразить.
Их гениальность спали, положив голову на руки. Прямо на открытом ноутбуке.
Езу, какая же она…
Бережно подняв ее, Бонни закинул одну ее руку себе на шею и взял на руки. Роза что-то обиженно пробормотала и позвала:
– Кей…
Бонни прикусил губу, чтобы не засмеяться. Или не заплакать. Он сам не понимал, чего ему хочется больше, плакать или смеяться. Или просто отнести ее в постель, обнять и обещать, что все будет хорошо. Что больше ни один тупой козел ее не обидит.
– Спи, Колючка, – шепнул он, касаясь губами ее волос. – La mia dolce Rosa.
Там же, несколько часов спустя
Роза
Проснулась я одна. Постель пахла Бонни, из-за окна доносился гул машин и детские голоса – садик близко. На тумбочке у постели стояла бутылочка минералки, стакан, флакон растворимого витамина С и корзинка фиалок. А с кухни доносился запах кофе, какая-то негромкая попса и голос Бонни: он втолковывал Филу, что не вернется в Нью-Йорк в ближайшую неделю… нет, понятия не имеет, когда вернется! И вообще у него отпуск… запишет он альбом, но не сейчас. Да, занят. Нет, не его дело, чем. Клау и газетчики? Пусть Фил им что-нибудь соврет и не вздумает говорить, где Бонни!
К тому моменту, как я выпила шипучую витаминку и влезла в махровый халат, Бонни послал Фила в сад и начал подпевать «U-2». А с кухни пополз запах жареного бекона.
У меня в животе подозрительно заурчало, а рот наполнился слюной.
В общем, на кухню я прибежала, не умывшись и не причесавшись, только на ходу связав лохмы валявшейся в коридоре у зеркала резинкой. Очень хотелось кушать. Хотя нет, будем откровенны – хотелось-таки жрать. Еще бы! Вчера на ужин был секс, а потом среди ночи меня вштырило писать, и я сотворила целую главу… правда, не помню, как я вернулась в постель, вот совсем не помню!
У плиты колдовал Бонни в подвернутых до колен джинсах, ошейнике, напульсниках и фартуке с клубничками и оборочками. Для рекламного постера вид не слишком подходящий, а вот для меня – в самый раз. На столе уже красовались две здоровые кружки с кофе, а на сковороде скворчала яичница с беконом, помидорами и базиликом. Ужасно вредно, категорически не романтично, но безумно вкусно!
– Утречка, – бегло улыбнулся мне Бонни, снимая половину яичницы на тарелку.
Разумеется, тарелку из его рук я тут же забрала, сцапала бекон пальцами и сунула в рот. Боже, райское наслаждение! Я аж зажмурилась от наслаждения!
Тарелку у меня из рук забрали и поставили на стол, а меня нежно поцеловали в висок и подтолкнули к стулу. Ну, упрашивать меня не пришлось. Яичница пахла умопомрачительно! А на вкус… о, как прекрасна она была на вкус!..
Но самым вкусным был последний кусочек бекона, утащенный с тарелки Бонни.
– Упс, летучая свинья, – прокомментировал наглое похищение Бонни и улыбнулся так тепло, что я чуть не заплакала.
Чертовы гормоны. С утра – вообще кошмар какой-то. То я чувствую себя желудком на ножках, то плачу на пустом месте, то хочется цветов, музыки и убить кого-нибудь.
– Эй, ты чего? – Бонни на миг завис, а потом сорвался с места, опустился передо мной на колени и привлек к себе. – Розетта… – он стер подло скатившуюся слезинку и нежно-нежно меня поцеловал.
Поцелуй со вкусом яичницы и бекона. С ума сойти, как сладко! Только соли от слез многовато. Вредно плакать по утрам.
– Ничего, – всхлипнула я и вытерла новую порцию потопа о его плечо. – Пройде-ет.
– Ну вот, понапишет всякой…
Я вздрогнула. Он что, прочитал то, что я ночью писала? То, чего я боялась так, что спать не могла?..
– …душераздирающей ерунды, – продолжил Бонни, – а потом сама плачет.
– Не ерунды! – внезапно мне стало дико обидно: и гениальную драматическую сцену назвал ерундой, и в мой ноут влез без разрешения, и вообще… вообще… он теперь знает, что Кей его развел, а я подыграла! – Сам дурак!
– Конечно, дурак, разве ж я спорю, – сняв фартук, он промокнул мои мокрые глаза оборочкой и снова прижал к себе.
– Да! Дурак! Зачем ты сделал Клау ребенка?! Су-укин сы-ын! Я тебя ненавижу-у!
– Я не виноват, она… в смысле, это не я. Розетта, ну…
– Не ты?! – поток чертовых слез наконец-то прекратился, и я зло утерла остатки рукавом халата. – Как не ты? Ах ты!..
И я влепила ему пощечину. Звонкую.
Вот честно, не знаю, как оно получилось. Само, наверное. Я не хотела, правда!
– Ой… – я машинально поднесла ушибленную руку ко рту. – Бонни…
А он молча взял меня за руку, перевернул ладонью к себе, прижался губами, лизнул… и светло улыбнулся.
– Можешь повторить. Или дать тебе ремень?
– Тот, которым тебя Кей выпорол? – мне безумно захотелось провести ладонью по его спине, там, где уже сошли следы.
– Извини, мадонна, но своего ремня Кей мне с собой не дал. Он доверил тебе обойтись подручными средствами, – глаза больного ублюдка смеялись.
А на меня снова накатила ужасная, иррациональная обида, из глаз снова потекло. Боже, как я ненавижу свои гормоны!!!
– Роза? – такой реакции Бонни явно не ожидал. – Роза, ну что ты…
– Дура-ак… – я уткнулась ему в плечо и…
Я бы точно разрыдалась, но сукин сын сделал то, чего я никак не ожидала. Он резко дернул молнию своих джинсов, приспустил их – и, разведя полы моего халата, толкнулся в меня. От неожиданности я задохнулась, хотела высказать ему все… и опять не успела. Мне заткнули рот поцелуем, толкнулись еще, обняв за бедра, и шепнули прямо в рот:
– Ti amo, Madonna, ti amo!
– Больной ублюдок, – простонала я в ответ, обнимая его ногами за бедра.
А потом, потеряв по дороге и свои джинсы, и мой халат, меня отнесли в кровать, под теплое одеялко, и обняли.
– Бесстыжая Сицилия, это нечестный аргумент, – прижиматься к нему, расслабленному после оргазма, было так хорошо, что все дурацкие обиды вылетели из головы вместе с не менее дурацкими аргументами и самой причиной спора.
– Это самый честный на свете аргумент, высокоморальная Раша, – мою ладонь притянули на бесстыжий аргумент, снова готовый к высоконаучным диспутам. – Он никогда не врет, в отличие от…
– Ах, ты!..
Ко мне тут же применили еще один бесчестный аргумент: закрыли мне рот своим. А потом шепнули, горячо, словно жидким соблазном облили:
– Вообще-то я имел в виду милорда с его английским юмором.
Мне стало за державу обидно.
– Он не врал. Спорим? Ставлю доллар, что он не сказал тебе ни слова неправды!
– Езу… ты заразилась… – подлая Сицилия снова смеялась. – Роза… Если бы ты знала, как я по тебе соскучился!
Я уткнулась ему в шею, обвила его руками и ногами. Не отпущу! Мой Бонни!
– Ты права, это было очень больно, – внезапно серьезно сказал он, гладя меня по голове, – вернуться и не найти тебя дома. Мне казалось, что мир рухнул. Что ты никогда не простишь меня… нас… что мы с Кеем останемся одни, без тебя…
– Вы десять лет прекрасно были одни, без меня, – буркнула я. – Вот и наслаждались бы дальше своей настоящей мужской дружбой.
– Колючка, – меня опять поцеловали в макушку. – Без тебя это уже не то. Все равно что после Бродвея ставить школьную самодеятельность.
Я невольно хрюкнула, представив их с Кеем на сцене школьной самодеятельности. Особенно сцену примирения друзей. Интересно, где? Нет, это не пустое любопытство, мне для нового романа надо! У меня же пока вместо главы – многообещающее многоточие!
– И где же мирились настоящие друзья?
– ВбаренаПятой.
– Что, Кей трахнул тебя прямо у стойки? Жаль, я не видела.
Бонни хмыкнул и погладил меня по спине, остановив руку на бедре.
– Ну! Британским ученым необходим материал для диссертации!
– Для диссертации, ага, – он снова хмыкнул и замолчал. Подло.
– Сицилия! Я тебя укушу! – чтобы слова не расходились с делом, я тут же слегка цапнула его за плечо.
– М… ну если укусишь…
– Ах, ты!.. Ну! Расскажи!
– Маньячка… ладно, расскажу, – он перекатился на спину, так что я оказалась над ним. – А ты потом прочитаешь мне это вслух, идет?
– Шантажист, – я удобнее устроилась у него на груди. – Рассказывай!
