Текст книги "Их любовник (СИ)"
Автор книги: Татьяна Богатырева
Соавторы: Ирина Успенская
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 19 страниц)
20. Школьная самодеятельность
Москва, тот же день
Роза
Если б не мое обещание Ирке, мы бы не вылезли из постели до завтра, а когда вылезли – я однозначно не могла б нормально ходить. Потому что я чертовски соскучилась по своему Бонни! Вот такому, как сейчас: счастливому, расслабленному и открытому. Он лежал на животе, закрыв глаза и закинув на меня руку, и, казалось, спит. Но стоило мне пошевелиться, как глаза распахнулись в немом вопросе: ты куда?
– За джентльменским набором, – я поцеловала его в прикрытые веки. – А то кто-то завтра сидеть не сможет.
– Зато ты меня простила, – он улыбнулся так, что мое сердце запело.
– Хм… ты уверен?
– Ага, – он снова сверкнул глазами из-под ресниц. – Ты больше не боишься, что я свалю в закат.
Мне стало чертовски интересно. Британские ученые ж не дремлют, им только дай что-нибудь открыть. Хоть лимонад.
– Не то чтобы ты был не прав… – достав из волшебной коробки тубу с заживляющей и охлаждающей мазью, я выдавила изрядную порцию на горящую кожу Бонни и начала втирать.
Он тихо и протяжно застонал от невыносимого счастья. Еще бы. Больной ублюдок получил не хуже, чем от Кея. У меня и то плечи побаливали от щедрости, с которой я ему отсыпала.
– Езу, как хорошо…
– Так почему ты так уверен, что я тебя простила, а, dolce putta? – прежде чем добраться с мазью и туда, я лизнула самую длинную ссадину на его пояснице.
– Сейчас ты касаешься меня иначе. Правильно. Не боишься и не зажимаешься. Снова веришь, что я твой и никуда не денусь.
– Ах ты, чертов психоаналитик… в самом деле никуда не денешься?
– В самом деле. Ты же меня не прогонишь?
– Придурок. Я люблю тебя, вот такого придурка! Хотя и не понимаю.
– Да ну, чтоб британские ученые и чего-то не понимали!
– Ну да. Зачем были мудорыдания на тему «я должен стать нормальным и трахаться только в миссионерской позе»?
Бонни тихо хрюкнул.
– Как-как ты назвала?
– Мудорыдания. Зачем?
– Я не верил, что ты снова меня простишь и примешь обратно. Я слишком сильно тебя обидел, и сам я… саб, короче. Не то, что женщине нужно от мужчины.
– Вот этого я и не понимаю. На свете полно девушек, готовых тебя пороть, трахать и обожать. В конце концов, ты мог бы доходчиво объяснить Клау, что тебе это нужно, – лишь сказав это, я внезапно поняла, что мне уже не больно произносить ее имя. Я в самом деле его простила.
– Не с Клау. Ни с кем, кроме тебя и Кея.
Бонни потянулся ко мне и едва заметно вздрогнул от боли, а я нежно погладила его по спине и прижалась щекой к его плечу – там никаких ссадин не было.
– Британские ученые хотят знать, почему просто трахнуть кого-то тебе не проблема, а так как ты любишь – никак?
– Почему?.. – он задумчиво привлек меня к себе, повернувшись на бок, и даже не поморщился, хоть его бедрам досталось плети не меньше, чем заднице. – Дело в доверии. Есть Кей и ты, и есть все остальные. Остальные – не то. А ты… я чувствую, что нужен тебе. Сейчас. Таким, какой есть.
– Вот и не забывай об этом, чертов больной ублюдок. Что ты мне нужен таким, какой ты есть.
– Да, мадонна. Как прикажете, мадонна…
– Дурак, – я закрыла ему рот поцелуем, а потом, чуть отдышавшись, велела: – А теперь поднимайся и одевайся. Мы едем смотреть, что там навытворяли Гольцман с Петровым.
– Русский мюзикл? – забыв к чертям собачьим о пафосном разговоре по душам, Бонни от всего сердца ужаснулся. – В России нет мюзикла! Мадонна, любовь моя, давай лучше сходим в цирк. Или в зоопарк. Только не русский мюзикл!
– Можешь остаться дома, – великодушно разрешила я, – не заблужусь.
У Бонни сделалось такое лицо, словно я предложила в одиночку сходить к торговцам органами. Нет, как будто у меня уже выдурили обе почки.
– Ни за что! Я… я обещал Кею за тобой присматривать!
Я еле удержалась, чтобы не заржать. Ага. Присматривать. Конечно. Чтобы меня кто плохому не научил. Обожаю Бонни!
– Ну тогда штаны. Правда, ехать придется далеко, – я погладила его по выпоротой заднице. – И тебе будет больно.
– А тебе это нравится, – он развел ноги, провоцируя меня забраться пальцами дальше, к яичкам.
Нравится, что ему будет больно сидеть? Чушь какая! Мне не может… или может? А что, если он прав – и мне в самом деле это нравится? Тем более что это совершенно точно нравится ему. Сумасшедший больной ублюдок!
– Да. Мне нравится, что ты будешь помнить – ты принадлежишь мне, – я огладила все, что мне подставили, и с удовольствием послушала тихий стон. – И я могу сделать с тобой все, что пожелаю.
– Да, мадонна, – больной ублюдок опять был возбужден, да и мне стоило некоторого труда вспомнить о мюзикле Гольцмана и Петрова.
– Вот и отлично. Вперед. Кстати, ты же оставил вещи в гостинице? На обратном пути заберем, я хочу, чтобы ты жил со мной. Чего ждем?
В борьбе между «не выпендриваться» и «позаботиться о Бонни» победил, разумеется, Бонни. Я опять заказала лимузин, чтобы Бонни мог не сидеть рядом, а стоять на коленях, положив голову на колени ко мне. Немножко унижения вместо боли – ровно столько, чтобы ему не снесло крышу совсем, а пикантно грело. Ну и мне приятно было всю дорогу массировать ему голову и плечи, перебирать волосы и ни о чем не думать.
По счастью, мы приехали, когда репетиция уже началась, и ни лимузина, ни малость косой походки Бонни, из него вылезшего, господа Гольцман и Петров не увидели. А на реакцию дедули, охраняющего обшарпанное убожество от мышей, мне было чихать. Куда больше меня забавляло выражение лица Бонни, оглядывающее руины советского величия. Здоровенный, гулкий, пропахший сыростью и пылью, темный внутри экономии света ради Дом Культуры то ли железнодорожников, то ли еще каких механизаторов произвел на него неизгладимое впечатление. Особенно – сам зал. Довольно большой, с приличной акустикой, но с поломанными креслами, ободранной лепниной и прочими прелестями запустения.
Так как мы вошли не через сцену, а через зал – нас не заметили. И хорошо. Мне было страшно интересно, как Петров ведет репетицию и кто у него поет. Ну и что же такое понаписал Гольцман?
Честно говоря, чтобы понять всю безнадежность происходящего на сцене, даже мне потребовалось не больше пяти минут. Потому что на сцене не происходило практически ничего! То есть Петров вежливо попросил начать сцену с выхода Димки. Его я узнала сразу по какой-то особенной мягкой невыразительности: мягкий плечи, мягкий подбородок, мягкие кудряшки, мягкая пластика. Димка учился курсом старше на музкомедии, и не гнали его только по причине того, что он никому не мешал. Даже на сцене, потому что его там не было видно и слышно от слова «ваще». Я не очень поняла, что он делает в «перспективном мюзикле», голос же никакой, танец и того хуже. Но зато друг Эдика Петрова.
Ладно, надеюсь, у Димки роль «кушать подано»…
Надеялась я зря, но поняла это чуть позже.
Пока же Петров велел начать сцену, кивнул концертмейстеру – но за роялем обнаружилась пустота.
– Гольцман вышел покурить, – охотно сообщил ему кто-то из лениво бродящих по сцене актеров.
Мы с Бонни переглянулись с одинаковым недоумением. Концертмейстер, он же композитор, вышел покурить в середине репетиции, не предупредив режиссера? М-да.
– Ладно, Серега, иди за рояль, – махнул рукой Эдик.
За рояль уселся один из лениво бродивших по сцене. Не то чтобы неохотно, но так, нога за ногу. И заиграл. Я бы сказала, ничего особенного, если бы не знакомые интонации. Мы с Бонни снова переглянулись. Нам мерещится на двоих, или это чертовски похоже на арию Дракулы из спектакля Пельтье восьмого года? Не мелодия, она как раз другая, но что-то в ритме, интонациях… но, увы, не в голосе исполнителя.
Единственным достоинством Димки было то, что он попадал в ноты. Все. Ансамбль звучал на порядок лучше прим-тенора. При этом весь десяток артистов что-то такое пытался изобразить изысканно-хореографическое в духе кубизма. Или модернизма. А точнее – сюра и бреда. Петров что-то с этим сюром и бредом пытался делать, но… короче, лучше бы не пытался.
Бонни, глядя на это, тихо выругался по-итальянски. Это прозвучало так страдальчески, что я невольно прижалась к нему, просто чтобы утешить – ты не один это видишь, мне тоже хочется развидеть.
В общем, мы снова переглянулись и, не сговариваясь, развернулись к выходу. Но именно тут нас заметили. Не потому что глазастые, а потому что на полу валялась какая-то длинная дрянь, я ее задела, и рядом рухнула половина ряда кресел. Потрясающе! Да этот ДК – идеальное место для съемок фильма о гребаных неудачниках! Культурный постапокалипсис!
На грохот развернулись все, включая замолкшего на половине фразы солиста. Чего, впрочем, все равно никто не заметил.
– Нас засекли и взяли в плен, – печально констатировала я, глядя, как с первого ряда к нам несется Ирка. – От Гольцманов еще никто не уходил.
– Может, сделаем вид, что зашли случайно? – Бонни в ужасе попятился от сверкающих энтузиазмом глаз и развевающихся, словно у валькирии, кос Ирки. – Типа туалет искали.
– Позняк метаться, мистер Джеральд. У вас ус отклеился.
– Черт, – буркнул Бонни и ослепительно улыбнулся навстречу Ирке, шагая вперед и загораживая меня плечом. – Миссис Гольцман, рад знакомству.
Ирка что-то защебетала на приличном английском, мол, какая честь, сам мистер Джеральд, а давайте мы вам щас ка-ак покажем все величие и гениальность замысла!
По-хорошему, надо было сматываться сразу. А лучше послушать доброго совета Ольги и не приходить вообще. Неловко – до ужаса! Мы не то чтобы с Иркой дружили, но вполне неплохо приятельствовали. И теперь мне придется как-то ей адекватно объяснить, что денег на этот кошмар Ирвин не даст. Даже не так: я у него и просить не стану. Выпускать это на большую сцену – только позориться, причем всем, начиная со спонсора. Вот только Ирка-то свято уверена, что жуть не жуткая, а гениальная и прекрасная. А я, соответственно, зазнавшаяся жлобка, которая и сама в музыке ноль, и другим не дает.
Черт. Вот я влипла-то! И на сцене уже суетятся, и Эдик тащит к нам Димку – тоже чтобы рассказать величие замысла, не иначе.
Короче, нас спас Бонни. Я бы не решилась прервать спич Эдика, к которому вскоре присоединился и Гольцман – наверное, им показалось, что дуэтом они звучат убедительнее, объясняя нам, как гениально и новаторски они воплотили идею о князе Дракуле, вот прямо намного круче Пельтье! И музыка у них лучше, и режиссура, а что Димка поет так тихо – это не баг, а фича, таков авторский замысел…
– Вот и покажите замысел. У нас с леди Говард есть еще полчаса, так что прошу, – Бонни повелительно указал на сцену. – Дракула, поверенный и Мина, финальный эпизод.
Все заткнулись и забегали, даже не подумав обсуждать приказ. Вот что значит настоящий режиссер!
Финал, поставленный Петровым, можно было назвать одним словом: пипец. Причем от слова пипетка. То есть в целом задумка была ничего так, мизансцены в самом деле поинтереснее, чем в поппури от Пельтье, и даже некая режиссура присутствовал. Но Димка портил всю малину. Он так старался выжать из себя Великого Актера… короче, его партнерам по сцене можно было только посочувствовать. Особенно в том, как им приходилось петь, бедняжкам. Что Алеся (студентка третьего курса музкомедии), что Гоша (мужик лет сорока, незнакомый и слегка прихрамывающий) изо всех сил старались соответствовать, то есть не звучать совсем. Иначе бы Димка просто потерялся нафиг. Дракула, вашу мать!
– Я думаю, не стоит давать им ложных надежд, – шепнул мне на ушко милосердный Бонни. – Девочка ничего так, этот бородатый тоже, если бы не хромал, но этот их Дракула! А режиссура…
– А сценарий… – вздохнула я ему в тон.
– Давай я сам скажу, что богадельню лучше прикрыть прямо сейчас.
Мне очень хотелось спрятаться за спиной Бонни и предоставить ему озвучивание приговора, но… это же мои однокурсники! А я – не трусливая курица. Я смогу и сама. Надо. В любом случае мне придется научиться это делать. Хоть и не хочется просто до ужаса! Ведь я очень хорошо их всех понимаю. Я сама долгих пять лет была на той стороне баррикад, рассказывала о величии авторского замысла и просила бабла для гениальных концертов гениального композитора. Боже, как тогда все было просто! То есть казалось простым! Я думала, если есть бабло – почему бы не дать его нам? Лорду Говарду ж без разницы, на какую именно культуру его потратить. Он же бизнесмен, а не музыкант. Вот я бы, если бы вдруг, я бы всех осчастливила!
Ага. Бери и осчастливливай. Кому будет плохо, если я выделю из своих расходов «на булавки» тысяч сто баксов? Мы на синих китов дали двадцать миллионов фунтов, просто так, от великой дури. А тут не какие-то незнакомые киты, а мои собственные однокурсники. Почти друзья. Чего мне стоит дать им бабла? Можно из собственных гонораров, я за один только «Бенито» уже получила раз в десять больше.
Ирка смотрела на меня с такой надеждой, что я чуть было не поддалась. В конце концов, это же так просто, быть доброй феей! И плевать, что они с этим мюзиклом провалятся. Плевать, что потеряют репутацию, которой пока и нет. Плевать, что потратят на постановку еще несколько месяцев жизни, что та же Алеся засветится в провальном проекте, после которого ее ни один нормальный режиссер не возьмет. Даже на то, что среди сотни действительно стоящих проектов, которые поддержал лорд Говард, затешется один позорный.
Впрочем, при хорошей рекламной поддержке и не такое дерьмо пипл хавает. Десяток-другой хвалебных статей, покрутить на радио несколько удачных номеров – и жуть от Петрова и Гольцмана еще и станет русским хитом. И репутацию русского мюзикла это не погубит, потому что губить там все равно нечего.
Черт. Даже не знаю, что будет хуже – позволить им с треском провалиться, или стыдиться, что благодаря мне кошмар ужасный станет новым витком русской культуры.
– Не надо, Бонни, – я погладила его по руке. – Я должна объяснить это Ирке сама. Она же моя подруга.
– Ты права, мадонна, – он легко сжал мою ладонь. – Только давай скорее смотаемся отсюда?
Мы в самом деле смотались очень быстро. Мне не хватило смелости сказать при всей труппе, что дело дрянь. Впрочем, это и так было понятно по морде Бонни, да и моей тоже. Всем, кроме Ирки. Она продолжала гореть энтузиазмом, надеяться на чудо и наш с ней завтрашний разговор. А пока всучила мне клавир вместе со сценарием, чтобы мы с Бонни могли просмотреть его сами, ведь мы пока не видели самого интересного…
– Ага. Прости, Ир, нам в самом деле пора. Завтра спишемся, – сгорая со стыда от невозможности сказать ей в глаза «нет», я сбежала.
Клавир я сунула на переднее сиденье к водителю лимузина и велела ехать в Москву. Куда? А… на Старый Арбат, вот! Хорошая погода, вечер, там красиво, а у меня незакрытый гештальт: прогуляться с Бонни по знакомым с детства местам. Может быть даже мимо родной Гнесинки, она там рядом, в переулках за Новым Арбатом. И ни в коем случае не вспоминать о «Дракуле»!
21. Укушенные Дракулой
Москва, следующий день
Роза
Гештальт мы закрыли на отлично! Гулять с Бонни по Старому Арбату, заглядывая в сувенирные магазинчики, останавливаясь около уличных музыкантов и целуясь в самых неожиданных местах – просто так, от избытка счастья в крови – было невероятно хорошо. Здесь Бонни никто не узнавал, и нас принимали за обычных европейских туристов. Даже когда в одном из ресторанов с караоке Бонни спел для меня «Lasciatemi cantare», а потом мы с ним дуэтом «Piu' che puoi», его не признали. Ну в самом же деле, не может сам Бонни Джеральд вылезти из радио и зажигать в обычном московском караоке, да еще с такой несерьезно-счастливой мордой!
Мне даже ненадолго показалось, что мы снова в ЛА и из караоке вернемся в наше бунгало в «Тихой гавани». А может быть, что у нас с Бонни медовый месяц на двоих. Иногда это так здорово – не ходить на работу, не писать романы, не зависеть ни от кого и ни от чего, а просто гулять в свое удовольствие!
Домой мы вернулись около полуночи. Водитель лимузина помог донести чемодан Бонни, который мы забрали в Метрополе, и несколько пакетов с едой, взятой в том же Метрополе на вынос. И – клавир. Вот же добросовестный гад! Нет, чтобы забыть!
Клавир и сценарий я бросила на тумбочку в коридоре, рядом с ненужными счетами и рекламными проспектами, все руки не доходили выкинуть, и забыла.
Вот честно, забыла! И Бонни забыл!
Ну да. Пока не. Он же режиссер, на всю голову гениальный, и слово «отпуск» у него означает только одно: можно заняться чем-то новеньким! Ну не бездельничать же трое суток кряду, в самом-то деле!
Короче говоря, мы столкнулись возле тумбочки с клавиром. В час ночи, когда все нормальные люди, от души позанимавшись любовью, ложатся спать. В смысле, идут в душ, зевая на ходу и не думая ни о чем таком, вроде недостающих реплик в жутком мюзикле, который с правильными текстовыми вставками стал бы не совсем и жутким, а даже местами интересным… особенно если обыграть разницу менталитетов поверенного, рожденного в девятнадцатом веке, и Дракулы – который вообще вне времени, и заменить пафосные страдалища на что-то более разумное, адекватное и интересное… Ну, как-то так, да. Мы столкнулись. Я шла из душа, Бонни в душ. Кажется. То есть я посторонилась, пропуская его дальше, в ванную, подумала: а не заглянуть ли в сценарий? Так просто, на пять минут, пока Бонни моется. Все равно ж не усну, ага?
Но Бонни почему-то не пошел дальше, а как-то странно посмотрел мне за спину. На тумбочку.
– Ты же в душ? – на всякий случай уточнила я, почему-то заливаясь предательским жаром.
– В душ, – согласился Бонни, продолжая смотреть на чертову тумбочку.
– А я пока… ну, ты иди.
– Иду, – он не тронулся с места. – Ты же спать?
– Спать, – кивнула я, тоже не трогаясь с места. Ну а что? Мы обещали друг другу не говорить больше об этой жути от Петрова и Гольцмана, вот я и выполняю обещание. Я ж не собираюсь обсуждать жуть! Только заглянуть в сценарий. – Что-то не так?
– Все так, – хмыкнул Бонни, чмокнул меня в щеку и удалился в душ, напевая под нос…
Я только через пару минут поняла, что именно он поет в душе. Угадаете с одного раза? Ну да. Разумеется. Что ж еще-то! Трио Дракулы, Мины и поверенного, пробуя партии то так, то этак. Не маньяк ли? Мы же договорились, что давать бабла на жуть не станем, на репетиции больше не пойдем и вообще забудем страшный кошмар!
Под пение из душа (и злобный стук по батарее откуда-то снизу) мне придумалась великолепная сцена! Как обычно, стеб на стебе и стебом погоняет. А привиделось мне, как доктор Ван Хельсинг в поисках своей дочери и Дракулы приходит в деревенский кабак, и там его спаивает и грабит некий пацан-авантюрист. Причем грабит основательно, вплоть до сапог и рубахи, и сам в них одевается. А потом, чисто по приколу, в следующей деревне рассказывает байку, мол, он – великий охотник на вампиров, сам знаменитый Ван Хельсинг, а ну, наливай ему задаром выпить! Где ему и наливает некий мальчишка, явно не здешний, и все расспрашивает, расспрашивает… всем ясно, кто этот мальчишка, правда же? Влад Цепеш-то по легенде был совсем молодым, когда женился, и Эльмина обратила его в вампира. Или просто мне так веселее, без разницы, я для себя этот бред придумала!
– Над чем ржем, налей и мне, – послышался голос Бонни, когда я увлеченно царапала ручкой на широких полях сценария.
Рядом со сценарием на подушку плюхнулся клавир. Правда, заметила я, что это именно клавир, только когда вслух и с выражением зачитала Бонни получившуюся сценку. А потом строго сказала:
– Ты не думай, я не собираюсь участвовать в позорище! Это я так, чисто поржать. Для себя.
– А для меня?
– И для тебя, – великодушно согласилась я. – И Кею расскажем, как приедет… э… а клавир-то зачем?
– Так, позырить, – невинно пожал плечами Бонни. – Они все равно не будут ставить, а мне любопытно, можно ли из музыки сделать что-то интересное. Кстати, тебе не показалось, что задумка с кубизмом была неплоха? Если к ней добавить…
Короче, мы угомонились часам к пяти, придя к выводу, что сделать из жути отличный мюзикл теоретически можно, но практически – оно нам надо? Мне писать новый сценарий, Бонни – переделывать нафиг всю хореографию и режиссуру, а главное, брать нового Дракулу.
– Зачем нам Дракула? Дракула нам не нужен! – постановила я, отчаянно зевая.
– Все равно ж мы не будем это ставить. Ведь не будем?
– Не-а. Мы спать будем!
И мы уснули с чувством выполненного долга, сбросив исчерканные клавир и сценарий на пол.
Утро началось полуденно-лениво. С ленивых поцелуев, ленивого умывания, ленивого кофе еще более ленивого завтрака из «Метрополя». Бонни витал в облаках, что мне всецело устраивало – мне тоже покоя не давала одна недописанная сцена… ладно, ладно, не одна! Но могу я в свой законный отпуск заняться всякой фигней? Могу! Тем более Бонни что-то там смотрит в своем планшете, лениво попивая кофе и не менее лениво прижимаясь ногой к моей ноге. А у меня ноут, вот. И страшно интересный вопрос: появилась ли Катька в сети? То есть на самом деле мне, конечно же, интересно – что у них там произошло с Олежеком?
Катька в сеть вылезла, успев вернуться из храма, где работала в левом хоре. И на вопрос «ты его, наконец, оттрахала?» ответила десятком смущенных смайликов.
«И как тебе?»
Смайликов стало больше, и краснели они еще интенсивнее. А судя по тому, что Катька не жаловалась на свою безнадежную дурь и не вела бесконечных бесед о старинной музыке, ей все понравилось и они даже не поругались. Отлично, просто отлично!..
Кстати, рыжий Дракула – это может быть интересно… хм… о чем это я? А, да! Личная жизнь Катьки Либман!
«Когда следующее свидание?»
«Сегодня».
Обожаю Катькину лаконичность! А главное, сразу все понятно.
«Так что там с мюзиклом? Правда, все настолько дерьмово?»
«В целом – еще дерьмовее. А откуда ты знаешь, что я там была?»
«Олегу Эдик сказал. Но он же ни за что не признается, что денег не дали».
«Эдик придурок. Брать Димку Бурцева на роль – гарантия провала».
Катька прислала смайлик «фейспалм», а я задумчиво посмотрела на Бонни. Вот прав он был, надо было вчера сказать твердое «нет» и не париться больше. А теперь – слухи, сплетни, Ирка ждет невесть чего. Никак, чтобы мы прочитали клавир и впечатлились тем, чего не было и быть не может на сцене. Ага. Прочитали и впечатлились.
Ладно. Кончаем трусить и вылезаем в чатик. Хоть на сплетни-то взглянуть.
Прочитать все полторы тысячи сообщений я не успела, даже первую сотню – едва просмотрела, и там пока не было ничего о Гольцмане и Петрове. И обо мне – тоже. Вежливые девчонки, мать иха. Просмотреть дальше я не успела, квакнуло сообщение от Ирки.
«Привет, посмотрела сценарий?»
Я поморщилась. Что ей сказать? Посмотрела, переписала фпень, денег не дам и ставить это никто не будет? Жизнь моя, жестянка.
«Ага. Кто его писал?»
«Я».
«А чья вообще была идея скопировать Дракулу от Пельтье?»
Помолчав пару минут, Ирка призналась:
«Петрова. Но мы не копировали!»
«Не надо ля-ля. Вы повторили все его ошибки и насажали до черта своих».
Упс… вот не надо было этого отправлять. Куда меня несет? Спорить с Иркой за сценарий, мне это надо вообще?!
«Как будто ты разбираешься в сценариях», – прилетело тут же обиженное.
«Извини. Замнем для ясности, Ир».
«Это ты меня извини. Для Гольцмана и Эдика этот спектакль очень много значит, я немного нервничаю. Они вчера разошлись, как с похорон».
Вот и правильно, что разошлись. Пусть больше и не собираются.
«Мне жаль. Извини, Ир, мне пора», – я закруглила тяжелый разговор и захлопнула ноут.
– Бонни? – получилось жалобно и вообще жалко. – Как Ирвин с этим всем справляется, а?
Бонни пожал плечами. Переспрашивать, с чем справляется, он не стал, и так все понятно.
– Привык. Ты тоже привыкнешь. Иди ко мне, – он отложил планшет и сгреб меня на ручки. – Может, в цирк сходим?
– Не хочу в цирк, там зверюшек обижают. Поехали на ВВЦ, там сейчас здорово должно быть.
Мы и поехали. На нормальном такси, что-то мне уже обрыдли лимузины. Они медленные и разворачиваются плохо!
Вот только гуляли совсем недолго. Мне то и дело мерещилось обиженное иркино лицо, и хуже того – рыжий Дракула. Вот привязался, скотина!
– Кто скотина? Я пристрелю его для тебя, детка! – Бонни сдвинул воображаемый стетсон на глаза и прицелился из воображаемого пистолета в павильон «Армения».
– Дракула скотина, – со вздохом призналась я.
– Пиф-паф, нет скотины, – меня обняли и поцеловали в нос. – Хотите об этом поговорить, мисс?
– Хочу! Олежек – скотина, Дракула – скотина, Петров и Гольцман – дебилы и олени!
– Хм… вы поставили верный диагноз, мисс. Хотите сообщить о нем пациенту?
– А хочу! Такую идею запороли!
– А пошли, сообщим. Нельзя себе отказывать в такой малости, как раскритиковать ближнего своего.
– Ну тебя, – я отвернулась. – Не собираюсь я никого раскритиковывать. Мне за это деньги не платят!
– Мне тоже. Я так, из любви к искусству.
– Тебе-то зачем?
– А черт его знает, если честно. Просто хочется еще раз взглянуть. Может, не все так хреново? Все ж твои однокурсники…
Я хихикнула, уткнувшись ему в плечо. Бонни такой Бонни!
– Это жертва во имя любви или тебе чешется в одном месте, сумасшедший гений?
– Чешется во имя любви – сойдет?
Теперь я ржала в голос. Бонни! Вот он, во всей красе! Так, продолжая ржать, я набрала Ирку.
– Але? – мне ответил похоронный голос.
– Ирка, во сколько у вас сегодня репетиция? Мы приедем. Бонни хочет глянуть еще раз.
– Вы приедете? Но… сегодня репетицию отменили. И завтра тоже.
– Да? Жаль, – я не была уверена, жаль мне или я рада, что вопрос решился сам собой. – Ну ладно, раз отменили…
– Тишка, погоди! – Ирка ожила и засуетилась. – Слушай, я их соберу. Сейчас прямо соберу! А вы приезжайте часа через три, ага?
– Гольцман пьет, что ли?
– Нет! – она возмутилась так рьяно, что я поняла: пьет, причем со вчерашнего вечера. Придурок.
– Короче, дай-ка мне Гольцмана или Эдика, кто ближе.
– А… сейчас, – сдалась Ирка и куда-то пошла.
Судя по приближающимся звукам телевизора и храпа, за супругом. Растолкала, слегка обматерила и дала ему трубку.
– Чего? – сонно и несчастно прохрипел Гольцман.
– Слушай сюда, непризнанный гений. Бонни Джеральд хочет еще раз взглянуть на ваше унылое дерьмо. Так что бери жопу в руки – и вперед. В ваш Чернобыль мы не поедем, там слишком тоскливо. Я договорюсь о малом зале Гнесинки, чтобы через два часа ты, Эдик и весь состав были на месте. Если с вашим кошмаром можно что-то сделать, чтобы вас не закидали помидорами – Бонни скажет, что именно. Ферштеен?
– Будем! – Гольцман, кажется, протрезвел от счастья. – Тебе же понравилась музыка, да?!
– И мне, и Бонни. Так что бегом! А пока дай Ирку.
– Да? – это уже была Ирка, снова полная энтузиазма.
– Через два часа в Малом зале, и морально готовься к тому, что Бонни всех обматерит и закатает под плинтус. И к тому, что если что-то срастется, вам придется менять часть труппы. Прежде всего – убирать оленя Бурцева.
– Эдик откажется делать «Дракулу» вообще, он поставил условие – или с Бурцевым, или никак, – в тоне Ирки прозвучало нечто, похожее на ненависть к идиоту Петрову.
– То есть он скорее похерит мюзикл, чем расстанется с оленем? Они что, трахаются?
– Хуже, вместе пьют, олени.
– М-да. Короче, сначала глянем еще раз, потом поговорим серьезно. Может, Петрова вообще кондрашка хватит от общения с Бонни.
Ирка хмыкнула, явно обдумывая все плюсы сочетания Петрова с кондрашкой, и обещала, что сейчас же всех обзвонит.
А я подмигнула Бонни, умиленно наблюдающим за разговором (из моих реплик он понимал не больше половины), и набрала секретариат училища. Можно было, конечно же, поручить все Филу, но у меня самой слишком чесалось.
Короче говоря, ректору я дозвонилась и о Малом зале договорилась, правда, пришлось пообещать материальную помощь родному училищу и организацию встречи выпускного курса с Филом Штоссом, но это ж такие мелочи! Главное – он позволил пользоваться залом, сколько влезет, и не только сегодня.
– Я всегда говорил, что ты – лучший помреж на свете! – поаплодировал мне Бонни, когда я сообщила радостную новость: переться в руины не придется.
Перед ответственным мероприятием мы пообедали прямо на ВВЦ, умопомрачительно пахнущим шашлыком. Что характерно, без алкоголя вообще, только минералка. Ибо зачем нам дурь заемная, когда своя бурлит?
