Текст книги "Их любовник (СИ)"
Автор книги: Татьяна Богатырева
Соавторы: Ирина Успенская
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 19 страниц)
Я и чуть не кончила только от того, с каким выражением глаз он взял мои пальцы в рот. Пожалуй, сейчас я страшно завидовала Кею. Все по Фрейду, да. У Кея есть член, и он может трахнуть Бонни в рот. Нежный, горячий и податливый рот чертова ублюдка-провокатора. Зато… зато я могу трахнуть его в мозг даже лучше, чем Кей. А от этого ублюдок прется еще сильнее.
Нежно-нежно улыбаясь и глядя ему в глаза, я влажными пальцами спустилась по его животу, коснулась члена, яичек и легко похлопала по внутренней стороне бедра. Он развел ноги, согнув в коленях. В его глазах вызов сменился жаждой, он рвано дышал ртом, грудь ходила ходуном, мышцы живота напряглись. А я, скользнув пальцами дальше, склонилась к его губам… и спросила:
– Ты чистый?
– Конечно, мадонна, – низким, хрипловатым голосом Эсмеральдо, от которого мурашки бегут по всему телу, а мозг расплавляется и стекает горячей волной прямо в пах.
– Хочешь, чтобы я отымела тебя сейчас? – так же низко и проникновенно.
– Да… все, что хочешь ты, Мадонна, – и ведь не врал, сукин сын.
– Я хочу, чтобы ты пошел на сцену и спел, – не меняя интимных интонаций, сказала я и просунула палец в него. – Сейчас, dolce mio.
Он тут же подался мне навстречу, замер, широко распахнув глаза, в которых плескалось желание. И таким же интимным шепотом ответил:
– Да, мадонна.
Отпустив его волосы и убрав руку с его паха, я чуть отстранилась, и он сел на столе, все так же не отрывая взгляда от меня. Завороженного, жадного и какого-то беззащитного, словно не он только что нарывался и провоцировал. А я вдруг подумала: он что, так и пойдет через весь зал голым? Ведь может, сукин сын! Ни малейшего движения, чтобы взять свои джинсы или рубашку! Просто встал, улыбнулся с легкой безуминкой – и пошел к двери из ложи. Голым.
Черт. Черт! Его же… я же… нет, я не готова к такому, это – не «Зажигалка», его же тут порвут на лоскутки…
– Стой, – велела я, когда он уже коснулся двери.
Он замер, но не обернулся. Зато обернулась я, все же мы не одни… Впрочем, зря я о чем-то волновалась. Девочки были заняты настолько, что уже почти не обращали внимания на нас. А я… а я почувствовала, как краснею. Хорошо, что Бонни этого не видит.
Прихватив со стола его джинсы и свою сумочку, я подошла к нему и сунула джинсы ему в руки. Он ничего не сказал, боже упаси! Вот прямо примерный саб! Только спиной выразил все, что думал – а думал он что-то вроде «два-один в пользу Сицилии, оле-оле-оле!».
Ага. Щас.
– Ладно, – я погладила его по спине, задержала ладонь на упругих ягодицах. – Не такой уж и скверный мальчишка, заслужил конфетку. Наклонись.
И, с удовлетворением глядя на выражающую удивление и предвкушение спину, достала из сумочки второй заблаговременно припасенный ништячок. Пробку-вибратор, увы, без ромашки на конце, зато изрядного размера. Ровно такого, чтобы ему было не слишком больно ее принять и не вышло о ней забыть, пока она внутри.
Смазав ее гелем (и надеясь, что подружкам сейчас не до нас), я сначала провела кончиком между его ягодиц, а потом резко втолкнула пробку в него. Бонни резко выдохнул, на миг напрягся – и тут же расслабился, тихо-тихо простонав что-то матерное.
Меня обожгло волной удовольствия от его покорности и от его боли. Дикое, иррациональное, болезненное удовольствие на грани желания закрыть глаза и сбежать от самой себя.
– Это была благодарность, dolce mio? – нет уж, я не сбегу, я доиграю наш экшн до конца.
– Да, мадонна, спасибо, – его голос сел еще сильнее, в нем явно слышались нотки боли, стыда и крышесносящего возбуждения. Коктейль Больного Ублюдка, та еще взрывная смесь.
– А теперь можешь надеть штаны. Я хочу искусство, а не порнографию.
– Да, мадонна, – ко взрывной смеси добавилась нотка восхищения. – Ты хочешь услышать что-то конкретное?
– На твой вкус, dolce mio. Если мне понравится… м… что ты хочешь в награду?
Он на миг напрягся. Я видела, в нем борются два противоположных желания: быть нормальным мужчиной, примерным сыном и порядочным семьянином – и быть самим собой, больным и счастливым ублюдком.
Я очень хотела, чтобы победило второе. Хотела, безумно хотела, но…
– Чтобы ты завтра вернулась в Нью-Йорк, к мужу.
Чертов придурок. Сицилия снова ведет, три-два, и мне снова больно. Ты этого хотел, да? А вот хер тебе во всю морду.
– Мне не нравится, – тоном злодейки из сериала ответила я и провела ладонью от его поясницы вверх, до затылка.
Он ничего не ответил, только выдохнул и едва заметно подался под мою руку, словно нехотя.
– У меня есть идея получше, – я нежно перебирала его волосы, наслаждаясь каждым мгновением контакта. – Если мне понравится, что и как ты споешь, я тебя выпорю. А если нет…
– Если нет?..
– То ничего не будет, dolce mio. Я уйду из «Касабланки» без тебя.
– Тебе… понравится, мадонна.
Где-то над входом в «Касабланку» должны были смениться цифры на табло: 3:4, в матче Сицилия-Россия счет опять в пользу России. В мою пользу. Не могу сказать, что меня это сильно радует – я бы предпочла… ладно, чего уж там. Я бы предпочла всего одно-единственное «ti amo, Madonna».
15. Миллион алых роз
Москва, конец октября
Роза
Я вышла из ложи через пару секунд после Бонни. Мне не хотелось оглядываться на подружек – из чистой, неприкрытой зависти. У них все было просто, и, судя по негромким стонам, с большим кайфом. А у меня…
Ладно. Тоже с кайфом, хоть и сложно. Слишком сложно для моих слабых нервов.
Чтобы не поддаться искушению и не окликнуть Бонни, я развернулась к дамской комнате. Проветриться, умыться и чуточку охладить процессор, перегревшийся на сицилийском солнышке.
Что ж, мне это вполне удалось. Вот прямо сразу, как я открыла дверь с силуэтом леди и услышала два знакомых голоса: уверенное контральто Ольги, суперсерьезной примы курса, и звонкую колоратуру Ленусика, обожаемой мужчинами за легкость характера и ненавидимой преподами за всю ту же легкость и пофигизм. Девчонки увлеченно гадали, зачем я приперлась в Москву и не пропустила ли мимо ушей, что Эдик Петров и Димка Гольцман ставят собственный мюзикл. Ирка-то Гольцман надеется, что я дам бабла, а попросить нормально не умеет.
Мимо ушей пропустила, каюсь. Вычленить что-то внятное во многоголосом трепе, да под громкую музыку, крайне сложно, да и меня больше интересовала Катька и ее ансамбль «Барокко», чем Ирка и ее непризнанный гений.
– Что, прямо мюзикл? – отозвалась я, подходя к умывальникам, где Оля с Ленусиком наводили марафет.
– Ага, – Ленусик повела на меня свежеподкрашенным глазом. – Прикинь, Петров заделался режиссером, сняли какой-то полуразвалившийся ДК в Жуковском, понабрали невесть кого по объявлению, репетируют уже третий месяц.
– И что ставят?
– Хрень, – отрезала Ольга. – Ты ж знаешь Гольцмана, мастер лапши на уши.
– Ничего подобного! Гольцман – отличный композитор, хоть и дебил, каких поискать. А вот Петров… короче, три жида в два ряда, а не мюзикл. Ни продюсера, ни бабла, одни завтраки.
– А, то есть вы петь у них отказались, – я подставила руки под ледяную воду, а потом ею же и умылась, наплевав на остатки макияжа. Охладиться важнее.
– Завтраками сыт не будешь, а нам за квартиру платить, – фыркнула Ольга.
– Так хрень или денег не платят? – мне в самом деле стало интересно.
– Да кто будет работать задаром-то? Петров и Гольцман – не Джеральд и Хъеденберг, – Ленусик докрасила второй глаз и обернулась ко мне. – Слушай, Тишка, а ты бы взяла да сходила на репетицию. Вдруг Ирка права, и не такая уж хрень.
Я пожала плечами:
– Ну, я вряд ли пойму, полная хрень или из этого можно что-то сделать.
Правда, я знаю кое-кого, кто точно поймет, и даже способен из любой хрени сделать конфетку. И между прочим, этот кое-кто уже наверное вышел на сцену.
– Ехать ради Ирки Гольцман в Жуковский? – передернула плечами Ольга и хотела сказать что-то еще, но я уже мысленно была в общем зале, где Бонни пел… что?
– Прости, Оль, я – в зал.
– Ага, пошли еще танцевать! Тут та-акие мужчины! – Ленуська тут же переключилась на действительно важное, подхватила меня под локоть и потащила прочь. – Тишка, а какой он, твой лорд? У него правда стоит только на бабло?
Я чуть не заржала в голос. У Кея – только на бабло?! Ага, щас!
– А, снова Ларка свистит! – обрадовалась Ленусик. – Я ей так и сказала, не может быть такой красавчик без яиц, вот! А у него свободные друзья есть? Познакомь! Интересно же!
– Правда ли, душа моя, у эльфей по два хера, – пропела я строчку из пародии, и мы с Ленкой дружно рассмеялись и так, смеясь, вывалились в зал.
В зале творился дурдом со светомузыкой. Реальный дурдом, как на концерте группы «На-на». Конечно, контингент столпившихся перед сценой тусовщиц был иным, девочки постарше и посостоятельнее, но в целом… м-да… и как мне через эту толпу пробираться?
Дурдом творился, разумеется, под чутким руководством больного ублюдка. Он чертовски органично смотрелся на сцене – полуголый, босой, в ошейнике, без грима и с арией «Это не по-цыгански». От его божественно-хрипловатого голоса сносило крышу у всех, независимо от пола и возраста. Сила искусства, мать его. Ему и раздеваться не надо, чтобы на него дрочила минимум половина дев и четверть мужчин в этом зале.
– Ух ты, офигеть! – выдала стандартную реакцию Ленусик. – Сам Джеральд!
И потянула меня к сцене. Но к сцене мне не хотелось, и слушать восторги Ленусика – тоже. Поэтому я аккуратно вывернулась из крепкой хватки и, вместо того чтобы лезть в гущу восторженных девиц, ушла к барной стойке. Оттуда мне было прекрасно видно сцену и не слышно, как дамы обсуждают, каков Бонни в постели.
Хорош Бонни в постели. Бесподобен, мать вашу! Но только в моей постели!
– Роза, – послышалось рядом, едва я забралась на барный табурет у самого конца стойки, и передо мной очутился стакан цитрусового фреша с мятой. – Вам пришлась по вкусу «Касабланка»?
– О, да. «Касабланка» прекрасна, Алекс, – смотреть на Бонни мне нравилось куда больше, чем на владельца клуба, так что я не стала оборачиваться.
– Хотя наши мальчики, несомненно, не конкуренты мистеру Джеральду, – в его тоне проскользнула легкая грусть. – Если вам захочется отдохнуть от шума, у нас есть удобные комнаты.
– Кей… то есть Ирвин, ими пользовался, не так ли?
– Мне кажется, у вас с супругом прекрасное взаимопонимание, – дипломатично увильнул Алекс.
– Разумеется. У нас много общего, – невольно улыбнулась я.
«Я тоже люблю Бонни. Видишь, как много у нас общего», – я как наяву услышала непередаваемо нежные интонации с легким привкусом самоиронии. Кажется, я уже соскучилась по Кею, а ведь и трех суток не прошло.
– О, да… Дверь в торце коридора, – мне протянули тонкий серебряный браслет с круглой магнитной подвеской, как ключ от домофона. – Надеюсь, вам понравится интерьер.
– Почему-то я даже не сомневаюсь.
– Сегодня вы сделали гостям клуба потрясающий подарок. Благодарю вас, Роза.
– Право, не за что, – пожала плечами я, тоже глядя на Бонни. Мне хотелось добавить бессмертное «не виноватая я, он сам пришел», но я не так хорошо знакома с господином Семеновым, чтобы по-дурацки шутить. – Очень вкусный фреш, Алекс.
Мне галантно поцеловали руку и испарились. Потрясающий сервис. Наверняка и комната – что-то в духе номеров «Зажигалки». И какие у меня шансы обломать Бонни? Верно, никаких. Особенно сейчас, когда он запел «Лорелей», глядя прямо на меня. И как только догадался, где меня искать? Ведь он точно меня не видит, слишком яркие софиты, зал для него – темный провал с беспорядочными бликами светомузыки. Впрочем… он хорошо меня знает.
И потрясающе поет. Напомните мне, зачем я велела ему петь сейчас? Не затем ли, чтобы окончательно потерять голову и сдаться? Это так просто, сдаться! Забыть обо всем на свете, кроме его великолепного голоса, наполняющего меня, кидающего то в жар, то в холод. Голоса, который можно ощутить всей кожей, который ласкает и рвет мне сердце.
– Sometimes I wake in the night and I call out your name, Loreley! (Иногда я просыпаюсь ночью и произношу твоё имя, англ.) – стоя на самом краю сцены, словно на скале над морем, Бонни звал меня, и мне вместо «Лорелей» слышалось «Мадонна».
Я не хотела помнить о том, что он приехал не ради меня, а ради мужской дружбы. Не хотела помнить, что чертов больной ублюдок сделал ребенка своей невесте, и мне придется его отпустить к ней. Я хотела только слышать его, чувствовать его – сейчас, здесь! Еще немного, и я побегу к сцене, чтобы махать руками и вопить: Бонни, я люблю тебя!
Наваждение. Чертово наваждение.
А чертово наваждение, закончив песню, проникновенно шепнуло в микрофон:
– Grazie, Madonna, – и, спрыгнув со сцены, направилось ко мне.
Не знаю, как ему удалось отделаться от тут же повесившихся на него перевозбужденных девиц, но как-то удалось. Честно говоря, я не хотела видеть обнимающих его чужих рук, поэтому отвернулась к бармену и попросила минералки. А когда повернулась обратно, он был совсем близко – и шел ко мне, смотрел на меня с такой знакомой вызывающе-беззащитной улыбкой, что я задохнулась от предвкушения. Нас разделяло всего полдюжины шагов… и сияющая брюликами стервозная блондиночка лет восемнадцати, ринувшаяся Бонни наперерез от небольшой группы золотой молодежи.
– Потанцуем? – она вцепилась острыми розовыми когтями ему в плечо и «соблазнительно» изогнулась.
На лице Бонни мелькнула вселенская усталость, он что-то шепнул блондиночке на ухо, и та отскочила, как ошпаренная, заозиралась – и тут же ее окружили приятели… или не приятели? Минимум один из них – одетый в черный костюм шкаф, явный секьюрити, и он все видел, а кто такой Бонни Джеральд – не знает или знать не хочет.
О, боже…
– Мадонна?
Бонни по моему лицу понял, что здесь что-то не так. Ну да, на блондиночек он не тратит больше пяти секунд внимания, ровно чтобы послать далеко и надолго. Конечно, если не собирается блондиночку трахнуть, тогда она может рассчитывать минут на пятнадцать. Или кто-то думал, что звездный гений мечтает подарить каждой озабоченной деве крышесносный оргазм? Ага. Щаз.
– Это дикая Россия, Бонни, – вздохнула я, глядя на приближающегося со зверской мордой шкафа. – Сзади.
Бонни обернулся как раз вовремя, чтобы проскочить под занесенной рукой, сделать подсечку и как-то так его развернуть, чтобы бугай упал не на меня, что диктовала гравитация, а лишь рядом. Я машинально поджала ноги, крепче сжала стеклянную бутылочку газированной воды и на всякий случай схватилась за стойку.
По счастью, продолжения драки не последовало – Бонни как-то так прижал бугая, что тот даже не пытался пошевелиться. А может, просто оказался не таким безмозглым, как его хозяйка и ее приятели – парочка из них, крайне мажористого вида, уже бежала на помощь, и первый даже занес ногу, чтобы пнуть Бонни…
Струя взболтанной газировки встретилась с его ошалелой мордой за секунду до того, как Бонни ему что-нибудь сломал. А еще через пару секунд до стойки добежали сотрудники клуба, оттащили приятелей стервочки, а бугая подняли на ноги и увели.
– Прошу прощения, леди Говард, мистер Джеральд, – нарисовался Алекс, причем с полотенцем, которое тут же протянул Бонни; тот вытер попавшую на него воду. – Чем я могу загладить это ужасное недоразумение?
– Недоразумение?! – завизжала позади него красная от злости блондиночка. – Этот мудак посмел!.. Да вы знаете, кто мой отец?! Да вы тут все!..
– Цыц, – рявкнул на нее господин Семенов, и блондиночка от неожиданности заткнулась и выпучила глаза. – Твоему отцу придется долго извиняться перед леди Говард за твой идиотизм. Иди отсюда.
– Леди? Да она!.. – отмерла стервочка, и с ее языка полился мат-перемат.
Бонни тут же закрыл меня собой и уже набрал воздуха, чтобы ответить дуре, но я схватила его за плечо.
– Не надо.
Он тут же накрыл мою ладонь своей, обернулся – и мне стало окончательно плевать на дуру. Мой Бонни вернулся! Снова защищает меня. Волнуется обо мне.
Ни что-то сделать, ни закончить тираду стервочка не успела, ее уже подхватили под руки двое в черном и потащили прочь, а господин Семенов тяжело вздохнул:
– Мне безумно жаль, что этот невоспитанный ребенок испортил вам вечер. Поверьте, в моем клубе не принято вести себя таким образом.
– Да ладно, Алекс, – улыбнулась я, позволяя Бонни себя обнять. – Никто не пострадал. Пожалуй, нам просто пора домой.
– Вы очень добры, леди…
– Роза, Алекс. Я… там наверху еще остались девочки…
– Не беспокойтесь, Роза. Сегодня для вас и ваших подруг все за счет заведения. Мистер Джеральд… – Алекс протянул Бонни его рубашку и мокасины, оставленные в ложе, поклонился и растворился в толпе.
А я забрала у Бонни из рук рубашку, сама накинула ему на плечи.
– Ты слишком опасен для неокрепшей детской психики, больной ублюдок, – шепнула я и погладила его по щеке.
Он взял мою ладонь в свою, коснулся губами, и я почти утонула в темном, как сицилийская ночь, и таком же манящем взгляде.
– Тебе понравилось?
Понравилась драка?!. Или нет, он спрашивает совсем о другом… конечно, это я дура, совсем забыла…
Стоило вспомнить – и меня опять окатило жаркой волной.
Склонив голову ему на плечо, я провела рукой по его спине, запустила ее под рубашку и за пояс джинсов… Бонни рвано выдохнул и прижался теснее, хотя куда уж дальше-то! Я и так бедром чувствую весь рельеф его стояка.
Горя от смущения и возбуждения, я провела пальцами вниз, по гладкой коже, и нащупала едва заметно вибрирующую пробку. Не знаю, как мне удалось удержаться на табурете, потому что тут же сладко закружилась голова, а внизу живота разлилась голодная истома. Бонни же что-то невнятно простонал мне в волосы и толкнулся. А я буквально почувствовала, как разворачиваюсь на табурете к Бонни лицом, как его ладони скользят по моим бедрам, задирая юбку. Кто придумал такие табуреты, что сидя на них, чертовски удобно заниматься любовью? Строго что надо по высоте! Черт… это же приличный клуб! Приличный… о, да… Бонни – и приличный клуб, это же нонсенс… А достаточно ли прилично, что я, леди мать вашу Говард, толкаю пальцами вибратор в его заднице и ловлю сорванный выдох, хриплую мольбу:
– Мадонна… ты хочешь здесь?..
Хочу, до сноса крыши хочу…
– Не здесь. Домой, больной ты ублюдок, – так же хрипло, и дыхание не слушается, рвется. – Надень рубашку, хватит дразнить детей.
Он тихо засмеялся, неохотно оторвался от меня и продел руки в рукава, а потом опять обнял меня:
– Только тебя, Мадонна, – и, наконец, меня поцеловал.
Из клуба он выносил меня на руках, и мне показалось, знакомый голос окликнул меня… да ну, нафиг. Не вижу в упор Ирку Гольцман. Не умеет она выбрать правильный момент, не умеет! И вообще, меня нет дома минимум до завтра!
По дороге домой я тихо порадовалась, что взяла лимузин. Во-первых, водителю ни хрена не видно, чем мы там занимаемся в салоне. Во-вторых, салон просторный, что очень важно, да, очень…
Думать дальше у меня не вышло. Бонни только усадил меня на сиденье, кинул куда-то в салон мое манто и свою куртку, закрыл дверь – и опустился на колени между моих ног, потерся щекой о мою руку, а потом, не спрашивая, снял с меня туфли. О, да! Туфли, изобретение дьявола!
Я застонала от удовольствия, когда он поставил одну мою ногу себе на колено, а вторую стопу взял в ладони и принялся нежно массировать, одновременно целуя щиколотку. Наверное, если бы дорога была длиннее, я бы кончила от одного только массажа. Ну или он бы успел добраться не только до второй моей стопы, но и намного выше… Мне очень хотелось, но я его не торопила. В предвкушении есть своя особая прелесть, как и в занятии любовью в лимузине, едущем по ночной Москве… вроде бы ко мне домой, но на самом деле мне было не до того, чтобы думать о месте назначения. То есть когда мы остановились – я вообще не помнила, в какой части света мы находимся. И когда Бонни, не вставая с колен, надевал на меня туфли и накидывал манто, лаская меня каждым касанием рук, и меха, и взгляда – тоже. Я видела и чувствовала только его… нет, наше, общее на двоих, сносящее крышу желание. И когда Бонни вышел первым и подал мне руку – мне тоже было совершенно все равно, где мы. Лишь бы как можно скорее добраться до постели… или хотя бы закрыть за собой дверь…
И только когда Бонни оторвался от моих губ… не знаю, как так получилось, что я оказалась в его объятиях, вот просто не знаю, оно само! Вот когда воздух закончился, и мы оба вдохнули – тогда до меня и дошло, что для моего скромного зеленого района слишком много света. Никогда наш двор не переливался новогодними гирляндами и не пах розами, тем более в середине осени. Удивленно оглядевшись, я ахнула.
Да, розы и гирлянды, гирлянды и розы. В вазонах, на балконах, на асфальте перед подъездом и вокруг входной двери, и сотни разноцветных лампочек – на деревьях, на чужих машинах и лавочках, на стенах дома, везде!
– Бонни?..
Не знаю, почему мне вдруг захотелось плакать, это было ужасно неправильно и не к месту. Надо было пошутить про Новый Год, или сказать еще что-нибудь независимо-ироничное, но я просто не смогла. Горло перехватило.
– Тебе нравится, Роза, – он не спрашивал, и не улыбался. Он… он просто смотрел на меня своими невозможными ночными глазами и… был моим. Моим сумасшедшим гением.
Я только кивнула и потянулась к нему. Не могла – ни говорить, ни продолжать игру, ничего, только прижаться к нему и надеяться, что он в самом деле вернулся, мой Бонни. Мой. Только мой.
А он подхватил меня на руки и понес к дверям подъезда. Наверное, он заранее договорился с водителем – потом что тот открыл перед нами дверь. И по лестнице, освещенной все теми же цветными гирляндами и заставленной розами, Бонни тоже нес меня на руках. До самой моей квартиры.
Хорошо, что я держу ключи в кармане, а не в сумочке. Даже из кармана достать было сложно, пальцы не хотели слушаться, но я справилась. Не очень помню, как именно, потому что Бонни мне помогал – и открывать дверь, и раздеваться, и…
Черта с два мы добрались до постели. Да и фиг с ней, с постелью, на рысьем манто, упавшем на пол, тоже неплохо. Ну, для первого раза. Потом, конечно же, была постель – я предусмотрительно разобрала ее до того, как идти на гулянку.
В душ Бонни отнес меня на руках, и мы, смеясь и целуясь, мыли друг друга и снова занимались любовью. А потом, уставшие до полного нестояния, поплелись на кухню за минералкой. Вместе. Разумеется, вместе. И как-то так получилось, что нестояние само собой прошло, стоило мне немножко облиться – а Бонни начать собирать капли воды губами. Так что я чуть не уснула на кухонном столе сразу после… ну, кто же их считает, когда рядом Бонни, правда? В общем, в постель меня опять несли на руках. Кажется. Потому что я уже спала.
И снились мне розы, заполнившие «Касабланку» до самого потолка и почему-то Алла Пугачева, поющая дуэтом с Бонни что-то из Гребенщикова. Кажется, про «настоящему индейцу завсегда везде ништяк».
