Текст книги "Их любовник (СИ)"
Автор книги: Татьяна Богатырева
Соавторы: Ирина Успенская
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 19 страниц)
7. Очень приятно, царь
Нью-Йорк, вторая половина октября
Роза
Мне очень хотелось пойти в «Гудвин» в джинсах и растянутой майке с факом, а на голове соорудить нечто кислотно-синее и торчащее во все стороны. Я даже робко задала Кею вопрос, а в чем пойдет он?..
– А я пойду прямо с переговоров, Колючка, так что бадана с черепами не прокатит.
– Ты так хорошо меня знаешь, – вздохнула я, вызвала на понедельник стилиста и заказала стального цвета платье у Веры Вонг.
Так что в чертов ресторан мы входили во всем аристократическом блеске. За километр видно – лорд и леди изволят культурно отдыхать. Помнится, в наш первый с Кеем совместный ужин я с пролетарским негодованием смотрела на дам в коктейльных платьях и бриллиантах, а сегодня я сама была именно такой. И, пожалуй, так я чувствовала себя лучше, чем если б дала волю подростковому протесту и взбесившимся гормонам.
Бонни с Клаудией уже нас ждали, и, судя по доброму взгляду селедки, идея встречи на Эльбе принадлежала не ей.
Она нацепила то самое колье от Тиффани, которое мелькнуло в прессе, и нечто ало-облегающее, рядом с моим изысканно-строгим нарядом выглядящее вульгарной дешевкой. Честно говоря, я едва не сломала всю игру в аристократическую спесь – так мне хотелось заржать. Потому что селедка до ужаса напоминала меня в роли Моники, похитительницы миллионеров. Я даже тихо-тихо спросила Кея:
– Уверен, что сегодня не твой день рождения?
– Уверен. Мне не дарят китайских реплик, – неподражаемо высокомерно повел бровью мой лорд.
Знаю, что радоваться тому, что кто-то обозвал соперницу подделкой, глупо и мелочно, но… короче говоря, к столику я подходила в прекраснейшем настроении. Даже рука селедки, по хозяйски возлежащая на рукаве Бонни, меня не тронула. Вот ничуточки! Чего не скажешь о самом Бонни.
Он, как и всегда, выглядел сногсшибательно, хоть в классическом костюме с галстуком и непривычно. Я невольно задержала взгляд на его правой руке: обручальное кольцо он не снял.
Не понимаю этого человека! Он все еще в браке с нами или собирается жениться на селедке?
Перехватив мой взгляд, Бонни опустил глаза – и, кто бы мог поверить, смутился! Смуглые итальянцы краснеют почти незаметно, но я слишком хорошо его знаю. Британские ученые могут диссертацию написать о реакциях больного ублюдка.
Мне было крайне любопытно, насколько далеко зайдет официоз? Впрочем, достаточно было глянуть на Кея, как стало понятно – очень далеко. На селедку он смотрел, как английская королева на раскрашенного свиным дерьмом папуаса, то есть бесконечно дружелюбно и арктически холодно. Невероятное сочетание, как ему удается, до сих пор не понимаю. Наверное, нужна практика длиной в жизнь и двадцать поколений родовитых предков.
Само собой, первым Кей не поздоровался. Еще чего. И не сел за стол, а остановился рядом. Высокомерный снобизм высшей пробы.
– Мисс Клаудиа Паппини, – профессионально непринужденно представил селедку Бонни. – Лорд и леди Говард.
Для этого ему все же пришлось встать, и селедке тоже. Что ей – кто бы мог подумать, да? – явно не понравилось. Но она так же профессионально-вежливо улыбнулась и даже пропела с очаровательной язвительностью:
– Высокая честь, милорд. Мне сделать реверанс?
– Ну что вы, мисс. Мы же в Америке, – Кей чуть склонился к ней и понизил голос: – Здесь демократия.
Это было сказано с бесконечным непониманием диких обычаев папуасов, но при этом – с бесконечным же уважением к культуре вымирающих видов… простите, народов. И, разумеется, играл Кей исключительно полутонами, нет, даже четвертями тонов. Высший пилотаж!
Селедка на мгновение зависла. Не ожидала от лорда порции яда? Зря. Мы же в Америке. А ты, селедка маринованная, пытаешься увести у лорда любовника. Кей же тем временем галантно склонился к ее руке и поцеловал воздух в миллиметре от ее кожи.
– Рад знакомству, мисс Паппини.
Пока он курощал селедку, я смотрела на Бонни. Да, мне бы стоило больше внимания обратить на мисс Паппини, но я просто не могла оторвать от него глаз. И не могла врать себе, что только изучаю его, как материал к новой книге. Чушь собачья. От его близости мое сердце пыталось выпрыгнуть из груди, дыхание застревало где-то в горле, а все правильно-доброжелательные слова вылетели из головы.
Что же ты творишь со мной, чертов больной ублюдок? Со мной, с собой, с нами всеми? Зачем ты смотришь на меня, а не на свою невесту? Почему я вижу в твоих глазах такое же желание коснуться, какое сжигает меня?
– Рада знакомству, мисс Паппини. Бонни, – я на автомате собезьянничала тон Кея и протянула руку больному ублюдку.
В этот момент я ненавидела этикет, ведь мне придется как-то пережить это прикосновение и не позволить себе ни заплакать, ни обнять его… ничего. Ни-че-го! Только вежливая улыбка, подобающая леди при встрече с другом семьи.
И в то же время я была благодарна чертову этикету за это краткое касание. Хоть миг, но быть близко, ощущать тепло его дыхание, нежность его губ…
Нет, не тепло. Это был ожог. Пальцев, сердца, мозга. Вспышка вне времени и пространства. Невесомость – и ожидание неизбежного падения.
Всего лишь касание его губ к моим пальцам. Боже, почему я не могу не любить его?! Почему?..
Он задержал мою руку на две секунды дольше, чем было необходимо. Мне даже успело показаться, что он сейчас что-то скажет… или сделает… или просто притянет меня к себе – привычно, жадно, нежно… и скажет такое правильное: «ti amo, madonna»…
– Бонни много о вас рассказывал, леди Говард, – оборвал болезненно-сладкое наваждение грудной голос Клаудии.
Она злилась и боялась, но старательно этого не показывала. Пожалуй, не будь я писателем, то есть чертовски наблюдательной заразой, я бы поверила в ее безмятежность.
– Можете называть меня по имени, Клаудиа. Друзья Бонни – наши друзья.
В мою безмятежность она тоже не поверила. И не надо. Мне пофиг, что она знает: я хочу ее убить. Здесь. Сейчас. И посмотреть, как ее труп полетит с сорок седьмого этажа на асфальт.
Разумеется, она мило улыбнулась и поблагодарила. Разумеется, Кей тоже позволил называть себя по имени: Ирвин, просто Ирвин, это же Америка. Разумеется, мы чинно уселись за стол и завели чинную беседу – о турне, об успехе Бонни, о любви Ирвина к искусству, о нашей великолепной свадьбе…
– Мы с Клаудией собираемся пожениться после Рождества, – наконец, прозвучало то, ради чего Бонни нас позвал. – Вы же приедете на свадьбу? Я хочу, чтобы ты был моим шафером.
Бонни принципиально не называл Кея по имени, которым тот был крещен. Вообще не называл по имени. А я принципиально не смотрела на него, лишь скользила взглядом мимо, все больше на сервировку стола и мисс Паппини.
– Благодарю. Конечно же, мы с Розой приедем, если только врачи не запретят ей перелеты, – и, поймав вопросительный взгляд селедки, пояснил: – Скоро нас будет трое.
– О, мои поздравления! – похоже, селедка облегченно выдохнула: с ее точки зрения, беременная леди не должна претендовать на Бонни.
Ага. Сейчас. Держи карман шире. Даже если я хочу убить Бонни Джеральда, это все равно значит, что тебе он не достанется!
– Ты разве не сказал Клаудии, caro mio?
Я нежно коснулась руки Кея, но посмотрела при этом на Бонни и произнесла «caro mio» с такими же интонациями, как на дне рождения Кея. Собственно, я только там и тогда называла Бонни так. И он это прекрасно помнил. Лучше, чем прекрасно, если верить на миг раздувшимся ноздрям и блеснувшим глазам. Я же медленно скользнула взглядом ниже, еще ниже… Не обязательно было видеть сквозь стол, чтобы знать точно: у Бонни встало. Я отлично знаю, что значит его участившееся дыхание и чуть прикрытые веки. Крохотные изменения, едва уловимые взглядом – и ясные, как надпись метровыми буквами, для меня.
– К слову не пришлось, – голос Бонни стал чуть жестче: переигрывает в попытке скрыть возбуждение.
– О, конечно, у вас есть куда более интересные темы для обсуждения, – я медленно улыбнулась, не отрывая взгляда от Бонни. – Вы ведь прекрасно знаете друг друга, раз собираетесь пожениться, не так ли, Клаудиа?
– Разумеется, мы доверяем друг другу, – селедка словно невзначай коснулась руки Бонни.
Не в первый раз. И – только она касалась его, не наоборот. Сам он не проявлял к Клаудии нежности и желания, лишь официально-показную заботу. Отвратительная игра. Будь на его месте любой из его артистов, выгнал бы с матюками и велел идти в школу, учить азы актерского. Но великому режиссеру можно.
Или великий режиссер хочет показать нам вовсе не любовь к Клаудии?
О, нет. Я не буду об этом думать, а то додумаюсь бог знает до чего. К примеру, до того, что этот чертов ужин – мольба о спасении.
– О да, главное в крепких отношениях – это доверие, не так ли, Бонни? – сказал Кей фразу, которую сказала бы я, если бы не отвлеклась на неуместные домыслы.
– Ты прав…
Я чувствовала, он чуть не добавил привычное «Британия», он даже почти искренне улыбнулся… почти улыбнулся… словно на миг почувствовал себя комфортно рядом с теми, кого любит и кому доверяет. Но тут же осекся и закрылся. Чертов придурок. Зачем ты мучаешь нас и себя? Скажи уже: все кончено. Сними чертово кольцо. Будь мужчиной, в конце концов!.. Или ты, Кей, хоть ты – расставь точки над «i», скажи ему!..
Но нет. Кей слишком сильно его любит и ни за что не сделает больно. Смешно звучит после того, как я видела Бонни на коленях у его ног, да? Слышала, как Бонни кричит под плетью? Касалась искусанных губ и рубцов на его коже…
Нет. Боже, о чем я опять думаю? Зачем снова представляю их вместе? Дура, какая же я дура! И какой же Бонни козел! Он не может не понимать, каково сейчас Кею. И не может снова прикинуться, что между ними лишь настоящая мужская дружба, ничего больше. Такого совершенства в самообмане не достиг даже Бонни Джеральд!
– Я должен был сразу сказать вам, что мы с Клау собираемся пожениться. Я сожалею, что так неловко получилось.
Слова извинений давались ему тяжело и звучали неискренне. То есть он сожалел – да, без сомнения. Ему было стыдно – опять да. Должен был – да, сто раз да. Должен был хотя бы позвонить, объяснить, что с ним происходит. Откуда такая внезапность? А главное, какого черта он всего месяц назад… всего месяц… нет. Только не разреветься от обиды. Я – леди. Леди не плачут, когда их бросает любовник. Леди улыбаются и желают ему счастья.
– Очень неловко, – холодно кивнул Кей и накрыл ладонью мою руку.
На несколько мгновений повисло молчание. Неловкое, напряженное, благословенное молчание, давшее мне возможность вздохнуть и взять себя в руки. Все же у меня нет двадцати поколений аристократических предков, и покерфейс дается мне не так легко и естественно, как Кею.
– Видимо, это была безумная страсть, – я так же холодно улыбнулась Клаудии и скользнула взглядом по ее великолепному декольте.
О да. Она определенно красивее меня. Ярче. Моложе. Фигуристее. Настоящая итальянка с огромными томными глазами, полными губами и высокими скулами, с гривой натуральных смоляных кудрей – как у Бонни, если бы он позволял им расти ниже лопаток. И голос у нее был именно таким, о каком я мечтала: богатое грудное контральто. Вот только Бонни не касается ее. Не бросает взгляды украдкой. Не продолжает ее фраз. Не улыбается одновременно с ней каким-то своим – их общим! – мыслям.
– Я не мог отказать родителям в знакомстве со своей невестой, – вот теперь Бонни сказал чистую правду, и в ней прозвучало столько всего…
Моя невеста вышла замуж за моего друга, прозвучало в ней.
Моя невеста беременна от моего любовника, прозвучало в ней.
Я не мог разбить сердце мужчине, принявшему меня, как своего сына.
Я не мог разбить сердце моей матери после того, как мой отец изнасиловал ее – но она всегда любила меня и не упрекнула ни словом.
Я не мог опозорить их на всю Сицилию признанием, что я – ваш любовник.
Я не мог признаться им, что сам лишил себя возможности иметь детей.
И теперь моя бывшая невеста беременна от нашего любовника, а я…
– …Я должен жениться. Семья это самое главное. Единственное, что имеет значение.
А вот тут Бенито Кастельеро соврал. Семья – это единственное, что должно иметь значение, но это не так. Не так для тебя, Бонни. Твое сердце раскалывает от боли так же, как мое. Твой пульс рвет твои вены, твоя кровь – раскаленный яд предательства. В твоих глазах тоска и одиночество. Я вижу. Я знаю. Потому что чувствую то же самое, здесь и сейчас.
И ничего, ничего не сделаю, чтобы помочь тебе. Может быть, это – моя ошибка. Может быть, я сейчас должна сказать: остановись, Бонни, не шагай за край. Не из всякой бездны можно вернуться, Бонни. Не каждое предательство – простить.
– Ты прав, семья важнее всего, – отозвался Кей, и в его фразе тоже звучало очень много чего.
Ты – наша семья, а мы – твоя, сказал он.
Еще не поздно все исправить, сказал он.
Мы любим тебя, мы не отступимся, сказал он.
Ты можешь вернуться прямо сейчас. Просто встать и пойти домой. Пожалуйста, Бонни. Прошу тебя, – не сказал он, он Бонни услышал. Не мог не услышать.
Услышал, но ответил совсем не то.
– Я рад, что ты меня понимаешь, – и посмотрел на меня.
Зачем, Бонни? Ты хочешь, чтобы я попросила тебя? Хотя знаешь, что этого не будет. Я обещала тебе, что если ты уйдешь, то я не позову тебя обратно.
Не позову.
И плевать, что сейчас я больше всего на свете хочу шепнуть: «Бонни», – и запустить руку в твои волосы, сгрести в горсть и потянуть к себе, на себя, и пусть весь мир идет к черту…
– Мы слишком хорошо друг друга знаем, Бонни, чтобы не понимать, – продолжая смотреть ему в глаза, сказала я. – Надеюсь, твоя невеста понимает тебя так же хорошо…
Она знает, чего ты хочешь прямо сейчас? Она может дать тебе это?
Нет. Не может. Не хочет. Я не хочу, – кричали его глаза.
Зато я могу, Бонни. И ты знаешь, чего я хочу сейчас. Чего ты хочешь.
– …и может наказать больного ублюдка, – я чуть отодвинулась от стола и выставила ногу вбок, не отпуская горящего взгляда Бонни. – Если только он не попросит прощения…
Он вздрогнул, тяжело сглотнул… и, все так же не отрываясь от моих глаз, стёк со стула. На колени. У моих ног. И медленно начал склоняться к моей туфельке.
Боже, сколько отчаянной надежды, сколько недоверия, голода и счастья было в его взгляде, в его приоткрывшихся губах, в его частом дыхании, в упрямом развороте его плеч! Он словно ломал себя, словно шагал в пропасть с открытыми глазами, не зная, развернулся ли крылья за его спиной – или он упадет на далекие острые камни.
А я… я почти не дышала, так остро и сладко было снова чувствовать его. Моего Бонни. Его наслаждение на грани агонии. И, наконец, касание его губ – и захлестывающую волну… о, боже!..
– Я прекрасно понимаю Бенито, – ворвался в наваждение отвратительно скрипучий голос. – Вместе мы справимся…
Я вздрогнула. Мы оба вздрогнули. Глаза в глаза. На своих местах за столом в чертовом пафосном «Гудвине». В миллисекунде от оргазма.
Наваждение. Всего лишь наваждение, одно на двоих. И его сердце сейчас так же разгоняет по венам ядовитый жар неудовлетворенного желания, как и мое.
– …с любыми трудностями, – под трудностями явно имели в виду нас с Кеем.
Нет, я была не права. Одно наваждение на троих. Кей все прекрасно видел и чувствовал, и сейчас прижался ногой к моей ноге, просто чтобы дать понять: он рядом. Мы – вместе. Даже если мы только вдвоем, а не втроем.
С трудом оторвав взгляд от Бонни, я перевела глаза на Кея. Улыбнулась ему. Дотронулась до его руки. Мы – вместе, даже если чертов ублюдок никогда не будет с нами.
Наверное, если бы сейчас Бонни хоть взглядом, хоть жестом намекнул, что хочет вернуться, мы бы…
Неважно.
Он не намекнул.
Напротив, он закрылся, став будто на десяток лет старше, и принялся ей подпевать. Честно говоря, суть беседы от меня ускользала, и слова Клау о зависимости, с которой успешно справляется Бонни с ее помощью до меня не сразу дошли, а когда дошли – то я все равно не смогла принять их всерьез. Для Бонни наша любовь и наша игра – зависимость? Дурная привычка, как курение? Нет, как наркотик? И святая Клаудиа помогает ему стать нормальным? О, боже. Это не может быть реальностью.
Да нет, мне это приснилось. Я этого не помню. Нет.
Я помню только, что мы говорили о родителях Бонни, об их планах на свадьбу и детишек, о переезде в ЛА и новой постановке… Наверное, Бонни что-то сказал о деньгах на постановку, потому что моих ушей коснулась знакомая фраза:
– Это твое бабло, – сказанная именно таким тоном, как где-то в Восточной Европе, десять лет назад.
На месте Бонни мне бы стало стыдно. Но то я, а не козел сицилийский. Я готова была его убить – не за себя, мне уже было все равно, а за то, что он делает с Кеем. Я никогда раньше не видела Кея настолько потерянным. Какой к чертям лорд Непрошибаемое Совершенство? Его боль отдавалась во мне, словно это меня оставил человек, которого я беззаветно люблю вот уже десять лет. Тот, кто был смыслом моей жизни, делал меня саму живой.
Я не помню, что отвечала Клаудии на вопросы о моих книгах. Ей повезло, что она не решилась спросить о «Бенито», хотя стопроцентно его читала – уж слишком она хорошо понимала, как манипулировать Бонни. Да и приснившиеся мне слова Бонни о зависимости… он что, в самом деле с ней согласился? Да нет, мне померещилось…
Зря я написала тот роман. Не подумала, что выкладываю в общий доступ инструкцию по пользованию Бонни Джеральдом. Что кто-то возьмет и применит ее. Возможно, она только прикидывается правильной девочкой с традиционными взглядами, а на самом деле дает Бонни то, в чем он нуждается.
Неважно.
Все неважно, кроме семьи. Кроме нас с Кеем.
Я не помню, как мы прощались и уходили из ресторана. Помню только намертво приклеившуюся к лицу улыбку и руку Кея, поддерживающую меня.
И последний взгляд Бонни. Темный, пронзительный и чужой.
8. Наваждения и осколки
Нью-Йорк, вторая половина октября
Бонни
Она смотрела на него, как на пустое место. И она была права. Он получил то, что хотел – сжег мосты. Он же за этим позвал Кея на ужин, да? Именно за этим. Чтобы не отступить. Чтобы не думать каждый вечер после спектакля: Кей с Розой уже дома? Занимаются любовью? Или она читает Кею вслух, пока он лежит головой на ее коленях? Его место в их кровати все еще пусто?
Он проклинал себя за эти мысли, за желание сбежать от своего долга. Он сам выбрал Клау и традиционную семью, так какого черта страдает фигней?
Это зависимость, сказала Клау и сунула ему под нос несколько статей по психологии. Он не стал их читать, слишком много умных слов… ладно. Он болен. Он зависим. И да, он хочет стать нормальным и здоровым. Хочет ради своей семьи, ради всего, чему его учили с детства. Он добрый католик и… Дальше он думать не мог, да и не надо было. Милая Клау понимала его и так. Понимала лучше, чем он сам. Да и зачем? Он не разбирается в психологии, его дело – сцена.
Каждый вечер он надеялся, что они придут. Так просто, посмотреть спектакль. Чтобы ему было для кого петь.
Через неделю он понял, что петь ему не для кого и неинтересно. Его дело – постановки, ими он жил, ими дышал десять лет, и так будет впредь. Да и для семейной жизни так намного лучше. Они с Клау непременно заведут детей, и сделают это как можно скорее! Папа совсем сдает, и он так хочет внука… хочет убедиться, что Бонни – его сын, нормальный мужчина, а не выродок… Надо как можно скорее сделать операцию по восстановлению фертильности. Бонни уже консультировался с врачом, шансы больше семидесяти процентов. А если даже тут ничего не выйдет, в медцентре осталась его сперма, сданная перед операцией. Тогда он считал это правило дурацким, но теперь понимал его мудрость. Люди растут, и некоторые даже становятся умнее. По крайней мере, Бонни очень хотелось верить, что он поступает мудро и правильно.
Сейчас это не получалось. Никак. Потому что Роза смотрела на него, как на пустое место – и внутри него тоже была пустота. Лишь на миг он позволил себе поддаться наваждению, на короткий миг! И его хватило, чтобы полностью потерять контроль.
Спасибо Клау, что вовремя его остановила. Еще бы мгновение, и он забыл обо всем на свете, опустился бы перед Розой на колени, прямо здесь, прямо в чертовом пафосном «Гудвине», и…
И им обоим было бы невероятно хорошо.
Дерьмо, опять он сходит с ума!
Не было бы хорошо, не было! Все это – зависимость, наркотик, и он справится, он станет нормальным.
У него уже почти получилось.
Почти…
И сейчас получится не смотреть вслед Кею и Розе. Он должен. Ради семьи. Он должен…
– Идем, подышим воздухом, – Клау легко дотронулась до его руки.
– Идем, – согласился Бонни и улыбнулся ей.
Клау… наверное, он сможет полюбить ее. Не так безумно и жарко, как Розу. Не так восторженно и самозабвенно, как Кея. А как-то нормально. Спокойно. Как любят все люди. Как папа любит маму…
Не очень удачный пример, конечно. Папа ради мамы творил те еще безумства.
Ладно, как Люси любит своего Зака. Они уже двадцать с лишним лет вместе, отлично друг друга понимают и принимают, как есть… Почему только Зак не спасает Люси от зависимости? Ведь она тоже, получается, больна. И Кей с Розой больны – а Бонни…
Бонни совсем запутался.
Но Клау ему поможет. Клау его понимает и заботится о нем. Клау станет прекрасной женой и матерью его детей. Надо уже сказать, что он договорился о приеме у врача завтра. Операция занимает не больше часа.
Бонни не очень помнил, как они спускались в лифте и выходили на улицу. Видимо, Клау права и тут, он просто переутомился. Турне, ежедневные спектакли, журналисты – тут кто угодно начнет съезжать с катушек. Надо все же проконсультироваться с мистером Хадсоном из клиники Сандерса. Хадсон отличный мозгоправ, наверняка он посоветует, как легче пережить ломку.
Бонни вынырнул в реальность, только когда какой-то тинэйджер пролетел мимо на скейте. Он машинально попытался закрыть идущую рядом Розу, ведь она беременна, ее нельзя толкать!..
– Он тебя не задел? – начал он, оборачиваясь… и вздрогнул, увидев совсем другое лицо.
– Все в порядке, Бенито, – Клау мягко улыбнулась и погладила его по щеке. – Рада, что ты вернулся.
– Я не… – попробовал спорить он, но тут же махнул на это дело рукой. Ни к чему и не о чем тут спорить. Он неадекватен, это медицинский факт. Ему очень повезло, что с ним Клау, она любит его и поможет справиться. – Отличная погода сегодня. Надо нам чаще выходить просто так.
– В Нью-Йорке холодновато. Думаю, в ЛА мне понравится гораздо больше. Я, как и ты, люблю теплое море.
– Не такое уж и теплое. Когда приедем домой, океан уже остынет. Зато у меня… у нас есть бассейн. Ты же любишь плавать.
– Конечно, – она плотнее закуталась в тонкий норковый палантин и увлекла его дальше по тротуару. – Смотри, какие красивые платья! Тебе нравится?
Бонни поднял глаза на вывеску свадебного салона: «Вера Вонг». Тут же вспомнилось, как облегал Розу стальной шелк. Строгая изысканная леди со стеком в руках и улыбкой мадонны… Езу… он вообще может думать о чем-то другом?
– Великолепные платья, – кивнул он скорее сам себе, чем Клау.
– Я думаю, стоит заказать платье здесь. Это же не слишком дорого для нас?
– Не слишком.
– Я бы хотела зарабатывать больше, но вряд ли у меня получится, – вздохнула Клау.
Бонни пожал плечами. Какая к черту разница? У него столько денег, что не потратить за три жизни. Кей с Филом позаботились об этом.
– Не парься. Я не хочу, чтобы ты работала. Когда у нас будут дети, тебе и так найдется чем заняться.
Дети, да. Надо сказать ей о завтрашней операции. А в витрине нет ничего похожего на платье Розы. Наверняка сшито на заказ, по индивидуальным лекалам. Кей обожает одевать Розу в красивые платья, а потом их снимать.
Вместе с Бонни, в четыре руки.
А Бонни когда-то обожал ее причесывать, это был так интимно, как будто она доверяла ему не свои волосы, а свою жизнь. Езу, почему все так глупо получилось? Почему его счастье оказалось обманом и болезнью? Нет, не может такого быть, просто не может.
Но мама… мама согласна с Клау, что в «Бенито» описаны нездоровые отношения. Что ее Бенито не может в самом деле быть настолько больным ублюдком…
– Бенито?
Опять Клау. Езу, опять Клау! Он что-то прослушал.
– Ты что-то сказала, дорогая?
Он сам поморщился от того, как фальшиво прозвучало «cara mia». Совсем не так, как говорила Роза. У нее получалось нежно и властно, как будто она этим словом брала его в руки… Черт. Он опять возбужден, как какой-то подросток!
– Я сказала, что хочу уехать в ЛА как можно скорее. Здешний климат плохо подходит для детей.
– Да, ты права. Я тоже хочу в ЛА и очень хочу детей.
– Очень? – Клау счастливо улыбнулась и прижалась к нему.
– Очень.
Перед глазами снова мелькало стальное элегантное платье, струящееся по чуть выступающему животику. Самую капельку, почти незаметно, но ее походка и осанка уже изменились. Она вся стала словно мягче, взрослее, и сама не замечала, как ее рука то и дело касается живота, а на губах расцветает мечтательная светлая улыбка.
– У нас будет малыш, Бенито. Через восемь с половиной месяцев.
До Бонни не сразу дошло, что именно он услышал.
– Малыш?.. – переспросил он, все еще не отпуская видение Мадонны с младенцем. Его Мадонны с их младенцем.
– У меня задержка в неделю, похоже, еще в Милане, – Клау сияла и явно ждала радости.
Да. Конечно. Он бы очень радовался, но…
– Ты уверена, дорогая?
Он внимательно вгляделся в нее, словно впервые отмечая чувственный изгиб губ, точеные скулы и голубоватые тени под изумительно выразительными глазами. И что такая красавица делает в гримершах, если ей не нужна роль в мюзикле? Странно, что он не подумал об этом раньше.
– Я сегодня сходила к доктору, и он подтвердил, что я беременна. Примерно две с половиной или три недели.
– Ты уверена, что это мой ребенок, Клау? – не то чтобы он не хотел ей верить, но после вазэктомии самопроизвольное возвращение фертильности случается крайне редко…
И если это произошло – то чьего ребенка носит Роза?!
От этой мысли сердце оборвалось – и забилось где-то в горле, мешая дышать. Мадонна и младенец. Его Мадонна и его ребенок. Езу, может ли такое быть?! И что он тогда делает здесь, с этой безгранично понимающей и сочувствующей, но совершенно чужой женщиной?!
– Конечно же, уверена. Бенито, ты мне не доверяешь. Мне казалось, мы вместе…
Клау прижала руку к животу таким знакомым жестом – в точности как Роза, в точности как делала мама.
– Прости, Клау, это было очень неожиданно. Я… я рад, правда.
Неправда. Он рад, но вовсе не тому, что Клау беременна. Но… но она тоже беременна! И что ему с этим делать?
Так. Опять он запутался. Стерилен он или нет? Его ребенок или нет?
– Я вижу, ты мне не доверяешь, Бенито, – в ее голосе сквозила неподдельная обида. – Мы можем сделать генетический анализ, и он точно покажет, что ребенок – твой. Я не была ни с кем больше.
– Ты уверена, что готова на такой шаг?
– Разумеется! – ее глаза зло сверкнули, но она тут же вздохнула и прижалась лбом к его плечу. – Бенито… я люблю тебя и готова ради нашего доверия и нашей семьи на все. Я понимаю, ты привык к совсем другим отношениям, но… пойми и меня. Мне непросто, я изо всех сил стараюсь помочь тебе.
Ему стало стыдно. Не своих сомнений, а потому что на самом деле ему стыдно не было. Должно было быть – но нет. И все ее слова о зависимости, поддержке и семье почему-то звучали иначе. Не так хорошо, как раньше.
Потому, что он вдруг задумался о ребенке Розы? Или потому что усомнился в своем отцовстве в случае с Клау – и, следовательно, в ее честности.
Дерьмо собачье. Если она врет насчет ребенка, то почему так легко соглашается на анализ? Блефует? Он не распространялся о том, что стерилен. И Роза не писала об этом в своем романе – на самом деле она многое оставила за кадром, все, что не готов был показывать посторонним он сам, все же у нее потрясающее чутье и такт.
– Прости, Клау. Поехали домой, уже поздно. Я верю тебе.
– Но я все равно сделаю анализ, как только это будет безопасно для ребенка. Не хочу, чтобы что-то стояло между нами!
Ох, Клау. Чтобы ничего не стояло между нами, тебе придется убить Кея и Розу – но тогда тебе будет не нужно то, что от меня останется.
Разумеется, он не сказал этого вслух. Как и того, что сегодня сдал анализы, и завтра будет знать точно, могут у него быть дети или нет.
