Текст книги "Их любовник (СИ)"
Автор книги: Татьяна Богатырева
Соавторы: Ирина Успенская
сообщить о нарушении
Текущая страница: 16 (всего у книги 19 страниц)
29. Дружба народов
Москва, конец октября
Роза
Репетицию начали без нас. Мы проспали. Нагло, подло и с удовольствием. Ну а что вы хотели? Шахерезада рассказывала сказу до четырех утра, а гениям тоже надо спать.
Кстати, прийти на репетицию позже оказалось очень полезно. Особенно прийти тихо и посмотреть, а что это Петров с Гольцманом делают без нас?
Как ни странно, они репетировали. Не ждали у моря погоды, не искали с собаками волшебника с волшебными матюками, а увлеченно вкалывали. Петров уже взял следующую сцену, еще не пройденную с Бонни, и творил нечто…
– Слушай, а неплохо, – одобрил Бонни минут через десять тайного наблюдения из темного угла. – Из парня выйдет толк.
– Смотри не скажи это вслух, мистер Джеральд. Он же помрет от счастья.
Бонни в ответ только фыркнул и прижал палец к губам, мол, давай еще посмотрим. Обожаю смотреть, как другие работают!
Само собой, он выдержал в тишине и покое чуть меньше четверти часа. Что-то там Петров не то наваял, где-то споткнулся – честно, я не очень поняла, почему спасать его понадобилось именно в этот момент. Ну не режиссер я, не режиссер! Короче, Бонни вылетел на сцену с родными и понятными итальянскими матюками, объяснил всем, какие они кривоногие каракатицы и как надо делать, чтобы было не унылое дерьмо, а шоу, мать же вашу!.. И понеслось.
Честно говоря, мне на этой репетиции уже и делать было почти нечего. Весь сценарий я дописала, обязанности помрежа и переводчика исполняла в основном Ирка Гольцман. Так что я с чистой совестью открыла ноутбук. У меня ж новая история сочинилась! Я ее уже рассказала Бонни. Вкратце. Типа обкатала на публике идею. Но сценарий-то за меня никто не напишет! А фильм может получиться офигенский. Впрочем, и повесть тоже ничего так… Повесть. Да. Это будет повесть, я еще немного расширю сюжет, введу парочку новых персонажей, добавлю внешнего конфликта…
– Великий писатель обедать собирается или как? – раздался голос Бонни.
Я вздрогнула и сердито фыркнула:
– Будет. Потом. Вот, отвлек меня, я мысль потеряла-а… – и я от души зевнула.
Бонни тихонько засмеялся, нажал кнопку быстрого сохранения, закрыл ноут и меня поцеловал. Нежно. В скулу. А потом поставил на закрытый ноут коробку с половинкой горячей пиццы.
Я непроизвольно сглотнула. Пицца так пахла! О, боже мой, как она пахла!!! Грибочками, сыром, курочкой и ананасами! А, смерть прозаика!
– Приятного аппетита, моя прекрасная леди, – хмыкнул Бонни, когда я с наслаждением откусила почти треть первого куска. И подал мне салфеточку. – Что это будет, фильм?
– Угу, – пробормотала я с набитым ртом. – Будет.
– Вот и отлично. А пока у тебя перерыв, посмотри-ка на сцену. Мне кажется, что-то не то с репликами Ван Хельсинга.
– Хельсинга?.. – не сразу поняла я, о чем это он.
И только когда Бонни заржал, залилась стыдливым жаром. Мы же ставим «Дракулу»! А сказку про дракона я еще не написала, ее мы будем ставить потом… может быть, сделать из нее мюзикл? Взять на роль лорда Гюнтера, драконом Мартина… ой, о чем это я?..
– Вернитесь к нам, о королева! – не переставал ржать Бонни. – Пицца остынет!
– Пицца?!
Вот да. Бонни знает рецепт писательского счастья. Пицца, большущий стакан латте и еще пицца. И на закуску похвалить гениальную идею и не менее гениальное воплощение. Тогда я даже прощу негодяя, посмевшего сказать «что-то не то» на гениальные реплики Ван Хельсинга!
Собственно, реплики я и в самом деле немного переделала. А ноут открыла, глянула написанный кусок – и закрыла. Хватит на сегодня, и так две главы уже написала. Шутка ли, четыре часа подряд писала! А показалось – минут десять, не больше.
Еще одну порцию писательского счастья (пиццу с креветками, мидиями и осьминогами) мы умяли вместе с Катькой, у нее как раз был перерыв. Заодно я узнала, что Олежек переехал к ней, безо всяких штампов в паспорте и прочих обещаний. Просто так, на правах временного любовника.
– Да ну?
– Не хочу за него замуж, из него муж… – Катька поморщилась. – И вообще, сейчас не время для серьезных отношений. Если мы будем репетировать и дальше в таком режиме, придется уйти с работы.
– А ты еще не ушла? – я искренне удивилась. – Кать, что-то мне не верится, что в левом хоре пусть и центрального храма платят больше, чем тут.
– Меньше там платят, но… слушай, там – стабильный кусок хлеба всегда, а с мюзиклом пока непонятно что получится.
– Слушай, Либман, нельзя же быть таким деревом, а? Если ты поймешь, что мюзикл – не твое, сделаем что-нибудь доброе и вечное с вашим ансамблем «Барокко». Снимем вам нормальный репетиционный зал, Фил организует концерты и гастроли, будете работать, как белые люди.
– За твои деньги? Тишка, это как-то неправильно… – вздохнула Катька.
– Не за мои, а благотворительного фонда Говардов. Слушай, пока я не была замужем за Ирвином, ни тебя, ни меня не напрягало брать у него бабло на искусство. Сейчас-то что изменилось?
– Не знаю, – пожала плечами Катька. – Просто… ну… я всегда как-то сама.
– Ты и сейчас сама, – я протянула ей предпоследний кусок пиццы. – Если бы ты плохо пела или была на сцене бревном, я бы тебе не предложила пробоваться на роль. Заметь, только пробоваться! Решил все Бонни, а он тебя первый раз видит.
Вот тут Катька покраснела, как заря коммунизма, и потупилась. А я не сразу поняла, что не так-то? Зато когда поняла – заржала. Ну да. Первый раз Бонни ее видел не в Гнесинском зале, а в «Касабланке», когда танцевал стриптиз на столе.
– Катька… ы-ы… – я утерла скупую слезу бумажной салфеточкой. – Ты что, смущаешься? Или думаешь, что Бонни взял тебя на роль поэтому?! Ой, мама…
Катька поежилась и опять отвела взгляд.
– Как-то неловко получилось.
– Да вижу, что неловко, – я вздохнула, доела последний кусочек пиццы и отставила пустую коробку. – Так, Катерина, выкладывай, что именно тебе неловко, о чем сплетничают господа артисты и вообще. Все выкладывай.
Она и выложила. Чутка повздыхала и раскололась.
Я слушала и умилялась. Родная, любимая гнусная тусовка! Бонни был на все сто прав – господа артисты, а с ними педагоги и прочие мимокрокодилы упоенно обсуждали, долго ли лорд Говард будет терпеть мои наглые измены прямо под собственным носом. Ну и, разумеется, какая же я дура, рисковать миллиардами и титулом ради интрижки! А главное, вот так открыто, да лорду Говарду только ленивый не расскажет! То есть не имярек, конечно, ну как вы могли подумать, он/она же не дерьмо какое… Вариант, что я безумно влюблена в Бонни Джеральда, и потому крышу унесло нафиг, тоже рассматривался. С обсасыванием последствий – как я буду плакать и кусать локти, когда Бонни меня бросит, а муж со мной разведется. И что зря я надеюсь этим мюзиклом кого-то задобрить и заткнуть рты, все равно мои потрахушки с Джаральдом выплывут.
– Кать, совсем честно, как на духу. Ты думаешь, твоя роль и Олежека – чтобы вы не сдали нас Ирвину?
Катька отчаянно замотала головой, а потом…
– Все девчонки так думают, даже Алеська. А я никогда! Ты же… если ты его любишь… – она тяжело вздохнула, явно не одобряя измен даже по великой любви, и вообще не понимая, что я не вышла за Бонни, когда у нас такая безумная страсть. – Кто-нибудь все равно доложит.
– Ясен пень, держать язык на привязи это не наш метод, – кивнула я. – Я правда люблю Бонни.
– Это заметно, – хмыкнула Катька, кинув короткий взгляд на сцену, где Бонни вдохновенно трахал мозги Петрову, пока Мина и Ван Хельсинг пели нечто душещипательное. – Но я все равно не понимаю. Они же друзья, Роз. Тебе не жаль, если они из-за тебя рассорятся?
– Не рассорятся. Кать, почитай «Бенито», это лучше, чем объяснять.
– Я почитаю, конечно. Прости, это не мое дело, конечно…
Что там не Катькино дело, я уже не узнала. Потому что на весь зал прозвучало:
– Браво! – и хлопки в ладоши.
Бонни обернулся и просиял:
– Британия!
А потом спрыгнул со сцены и бросился к Кею обниматься.
Катька рядом со мной ойкнула, а я… ну, я могла бы сразу побежать к ним, но мне хотелось сначала посмотреть. И на моих мужчин вместе, и на реакцию зала.
Реакция была что надо. Народ замер, как мыши под веником. Еще бы! До них вдруг дошла простая истина: если лорд Говард сейчас узнает о шашнях жены с другом, плакало финансирование их мюзикла. Денег-то он дать еще не успел, а я точно не дам, если меня сдадут. Упс.
А Британия с Сицилией радостно обнимались, хлопали друг друга по спинам, Сицилия что-то рассказывал с горящими глазами.
Катька рядом со мной тихонько шмыгнула носом. Такая трогательная встреча! А какая сейчас будет трагедия, ведь лорд не дурак и чует напряжение зала-то!
Мне очень хотелось заржать. Трагедия, да уж. Сейчас кто-нибудь прямо со сцены объявит: о, неверная жена, покайся! Ага-ага. И я ка-ак покаюсь! А Кей ка-ак зарядит «молилась ли ты на ночь, Дездемона?». Хотя, конечно, мне жуть как интересно: кто решится стать сукой? Был бы тут Бурцев, поставила бы на него, как на первого обиженного кандидата. Еще может быть Света, которую Бонни подвинул с роли Люси в пользу Катьки. Остальным совсем невыгодно, хотя когда речь идет о возможности сделать гадость, разум люди теряют только так.
Эх, ладно. Что-то я сегодня пессимистка. Может быть, все будут молчать, как партизаны? Сплотят ряды ради своего великого режиссера! Короче, не будем их искушать дольше необходимого.
Я уже встала и сделала шаг к своим мужчинам, когда повисшая в зале подозрительная тишина лопнула, как мыльный пузырь. Этаким дружным обалделым выдохом. Отчего обалделым? Ну, я бы могла предложить три попытки на угадайку, но тут довольно и одной.
Бонни поцеловал Кея. В губы. Наверняка сказал перед этим что-то безумно трогательное, он умеет. И по счастливым глазам Кея заметно, что у него получилось.
Да, и Кей поцеловал Бонни в ответ, очень горячо и совершенно недвусмысленно. Перед ним-то давно не стоит вопрос «ой-ой, что скажут родители».
– Упс, – за моей спиной выдохнула Катька.
А я обернулась и ей подмигнула:
– Я ж говорила, не поссорятся.
И побежала к ним. Мне, может, тоже хочется!
– Наконец-то, я ужасно соскучилась! – вклинилась я в трогательную сцену «не прошло и десяти лет, как Бонни плюнул на дурацкую конспирацию, даешь любовь и дружбу народов».
– Раша! – Кей протянул ко мне руку, Бонни тоже, меня обняли и расцеловали сразу оба…
В общем, трогательная сцена любви народов состоялась. Не знаю, насколько это успокоило брожение умов на тему моего предстоящего развода, но наверняка дало повод для какого-то еще брожения. Мне было плевать. Кей приехал, Кей с нами, и все будет хорошо!
По крайней мере, сегодня.
Потому что завтра – двадцать девятое октября, Бонни ждут на Сицилии. И ему придется самому решить, летит он один или мы летим вместе. Семья мы, в конце концов, или нет.
30. Люди в черном
Нью-Йорк, некоторое время назад
Клаудиа
Ее мир рухнул. В тот самый момент, когда она сказала Бенито об их ребенке, и он ушел. Ничего не объясняя, просто собрал свои вещи и уехал в гостиницу, а потом и вовсе из Нью – Йорка.
Клаудиа не понимала, что происходит. Одна, в чужом городе, в огромной пустой квартире, которая оплачена всего на месяц вперед, беременная… как? Не могла же она настолько ошибиться в Бенито! Наверняка Бенито опять сорвался, сдался пагубной привычке. Наверняка все дело в этих Говардах! Все такие с виду благовоспитанные, а внутри – гниль! Не могут нормальные люди вести себя так… делать в постели такое…
Взгляд Клау упал на широкую кровать. Ту, где они с Бенито занимались любовью. Он бы таким нежным и внимательным, ему было хорошо с ней, без всяких извращений. Он – нормальный! И если бы не Говарды, у них бы все получилось. Он почти справился!
Но появились они, и Бенито словно с ума сошел. Он так смотрел на эту Розу, что Клаудии впервые захотелось кого-то убить.
Ужасно. Отвратительно. Она – и такие мысли! До чего она докатилась? Как?
После звонка Бенито стало еще хуже. Он отказался с ней говорить, и она по голосу чувствовала – он с этой проклятой леди Говард, и ему совершенно нет дела ни до Клаудии, ни до их ребенка. Почему? Ведь он же хотел, он сам сказал, что хочет детей! И дон Джузеппе…
Клаудиа подошла к темному окну, взглянула на свое отражение. Растрепанная, глаза наверняка красные и опухшие, настоящая брошенная клуша, как в фильмах. Отвратительно.
На такую клушу ни Джузеппе, ни Бенито бы не посмотрели второй раз.
Пригладив волосы руками, Клаудиа дотронулась до своего отражения, словно до незнакомки. Она никогда не хотела быть такой – одинокой, брошенной растрепой. Ее жизнь всегда была аккуратной, логичной и правильной. Не зря же она в колледже изучала психологию, пусть и не как основную специальность. Она – прекрасный стилист, она разбирается не только в моде и красоте, но и в людях.
Ей казалось, что разбирается.
До недавнего времени.
В чем она ошиблась? Понять бы… Но сначала привести себя в порядок. Плакать два часа от того, что Бенито не захотел с ней говорить, глупо. Глупейшее занятие на свете!
Всхлипнув, она зло прикусила губу и отправилась в ванную, умываться холодной водой. И думать. Вспоминать, как ее угораздило влюбиться в Бонни Джеральда.
Все началось с Джузеппе. Сенатора Джузеппе Кастельеро и его предвыборной кампании. Она подала резюме, не слишком рассчитывая, что ее возьмут – она лишь два года как закончила учебу, еще не успела заработать себе имя, но все равно попыталась. И ей повезло, сенатор выбрал ее – как он сказал, чтобы лучше понимать молодое поколение, тех, для чьего будущего он сейчас работает.
И они начали разговаривать. Много. Интересно. Она узнала столько всего нового! Самым удивительным ее открытием стало то, что сенатор в самом деле помогал людям. Не законами, не комиссиями и выступлениями в сенате, а конкретным обычным итальянцам, попавшим в сложную ситуацию. Детям, потерявшим родителей. Студентам, которым не на что было учиться. Он и Клаудии помог, порекомендовал ее кое-кому из знакомых, уже после выборов, и у нее стала появляться совсем другая клиентура.
Но самое ценное было – разговоры. Доверие. Джузеппе расспрашивал ее о семье, рассказывал о своих детях. Поделился сокровенным, тревогой о племяннике, которого любит как родного сына. Бенито, невероятно талантливый, невероятно одинокий человек. Сложный. Раненый. Отказывающийся от помощи.
Джузеппе показывал ей фотографии, и она удивлялась, как же они похожи. Почти одно лицо! И мимика, и жесты, только у Бенито нос когда-то был сломан, и татуировки…
Сначала татуировки казались ей некрасивыми. Вот у Джузеппе татуировок не было, он и так уверен в собственной привлекательности. Правильно уверен. Джузеппе… если бы он был немного младше, и не был женат… одно время Клаудии казалось, что она готова в него влюбиться. Они даже однажды занялись любовью – в день, когда Джузеппе выиграл выборы. Он радовался, пил шампанское, принимал поздравления и говорил речи, а Клаудиа помогала ему выглядеть счастливым и бодрым. Хотя на самом деле ему было очень тяжело и одиноко. Он почти ничего не рассказывал о своей жене, но это было и не нужно. Всегда видно, любят мужчину или нет, заботится о нем родной человек или прислуга. Синьора же Кастельеро сопровождала мужа на все официальные мероприятия, блистала и сияла улыбками в камеры, но любовью там и не пахло.
Клаудиа все равно жалела, что поддалась общему адреналиновому помешательству и алкоголю. Спать с женатым мужчиной – путь в тупик. И хорошо, что Джузеппе тоже это понимал. Он так трогательно извинялся за несдержанность, целовал ей руки и просил остаться его другом, и опять рассказывал о Бенито. Не только рассказывал, но и с гордостью показал видео с его спектакля – то, где Бенито пел.
Клаудиа не слишком разбиралась в мюзикле, но как всякая итальянка, могла по достоинству оценить и голос, и талант. Наверное, именно тогда она и влюбилась. Когда он пел на экране, а Джузеппе рассказывал, как нелегко Бенито пришлось в юности. Как он сам добился всего, отказавшись от поддержки семьи. Гордый, как дьявол, говорил Джузеппе с отеческим теплом. Гордый, глупый, запутавшийся мальчик.
Историю с Сиреной, едва не сломавшей Бенито, он тоже рассказал. И о зависимости, оставшейся Бенито на память. И о том, как он обожал возиться с младшими братьями и сестрами, но до сих пор не может завести детей, потому что никому не доверяет. Да и кому? Американская богема – не та среда, где истинный сицилиец может встретить достойную девушку. Ту, которая поймет его, станет опорой и поддержкой, поможет вернуться к собственным корням. Что за мужчина без корней, без семьи? Он уже созрел, ему пора, достаточно будет лишь небольшого толчка, чтобы он осознал – он плоть от плоти Сицилии, он сможет быть счастливым, только приняв себя настоящего, а настоящий он – вовсе не то, что о нем говорит пресса. Даже не то, что он сам себе придумал.
И Клаудиа захотела ему помочь. Ради его таланта и ради его дяди. И ради себя тоже. Ей нужен был именно такой мужчина, как Бенито…
Или как Джузеппе, только моложе и не женатый? Может быть, именно в этом была ее ошибка? Они же так похожи внешне, и голос похож, и даже прикосновения…
Но Джузеппе ни за что не бросил бы своего ребенка. Никогда. Для него нет ничего важнее семьи. И когда-то Клаудии казалось, что для Бенито все так же.
Она ошиблась. Боже, как сильно она ошиблась! И теперь совсем не понимает, что делать. Пытаться вернуть Бенито ради ребенка – глупо. Если мужчине не нужна семья, он не станет ни хорошим мужем, ни хорошим отцом. Может быть, он даст ребенку свою фамилию, деньги и даже станет с ним иногда видеться, но это не семья. Совсем не то, о чем мечтала Клаудиа…
Звонок в дверь раздался, когда она смывала с лица маску. То, что она дома и одна – не повод выглядеть бродяжкой! И когда позвонили в дверь, она обрадовалась тому, что успела привести себя в порядок. Может быть, это Бенито? Он же сказал, поговорим, как вернусь в Нью-Йорк, так если он был где-то недалеко, то… почему бы и нет? Клаудии очень хотелось надеяться. Так хотелось, что она даже не спросила, кто там. Ведь звонок в квартиру, а не в домофон. Консьерж абы кого не пропустит.
А когда она открыла дверь и увидела троих прилизанных людей в черных костюмах и лаковых туфлях, спрашивать было уже поздно.
– Добрый вечер, синьорина. Прошу вас, не волнуйтесь, – сказал один из них на чистейшем сицилийском диалекте. – Шеф велел нам позаботиться о вашей безопасности. Будьте добры, выключите ваш телефон.
Вот тут Клаудиа поняла, что ошибалась не только в Бенито, но и в сенаторе Кастельеро. И что слухи о том, что Джузеппе – глава мафиозного клана, вовсе даже не врут.
31. Ураган «Селия»
Палермо, 30 октября
Бонни
Искушение провести эту ночь в Палермо было нестерпимым. И если бы Бонни в аэропорту, где они приземлились в седьмом часу вечера, сказал «едем в гостиницу», Кей бы ни слова не сказал против. И у них было бы еще часов двенадцать на тихое семейное счастье. А утром Бонни бы непременно нашел еще одну причину не ехать домой, не разговаривать с мамой, а лучше вообще удрать в Японию. На эту тему Кей бы тоже выразительно промолчал, а Роза бы его поддержала.
Только трусом быть надоело. Отмазка «я забочусь о репутации Кея» перестала работать еще в баре на Пятой, а поцелуй на глазах у русской труппы только подтвердил: Кею на хер не сдалась конспирация. Наоборот, надоела до чертиков.
При воспоминании о том поцелуе и обо всем, что за ним последовало, на сердце потеплело. Роза права, он – настоящий сицилиец, и семья для него важнее всего. Главное было понять, кто его семья, а не пытаться чему-то там соответствовать. В конце концов, от того что он не заведет «правильную» семью, ничего с репутацией родителей не случится. Они с Кеем и Розой в любом случае не собираются эпатировать публику и устраивать большой пиар-скандал. Никому из них это не нужно. Они просто могут быть счастливы вместе. Вот как сегодня.
Ведь мама же его поймет! Непременно поймет!
В таком солнечном, несмотря опустившиеся на Палермо сумерки, настроении он позвонил маме. Прямо со взлетно-посадочной полосы, пока они шли от «Спайка» к ожидающей их машине.
– Наконец-то! – мама нервничала. – Бенито! Где тебя носит, мальчик мой?
– Мы уже Палермо, мама. Через час будем.
– Слава Пресвятой Деве! Как Клаудиа перенесла полет? С ней все хорошо? Почему ее телефон третий день не отвечает?
Бонни невольно поморщился. Объяснить маме, почему он оставил беременную Клау, будет непросто, даже если он скажет, что она ждет не его ребенка. Но он справится. Обязательно справится. Только не по телефону.
– Все хорошо, мам, не волнуйся, – не то чтобы он соврал, просто был уверен: с Клау все в порядке, просто отключила телефон, чтобы ее не дергали за нервы.
Наверняка на его звонок она ответит. А он позвонит ей, как только выяснит все с мамой. Черт. Надо, надо будет обязательно поговорить с Клаудией. Хватит уже откладывать.
Ответ мамы заглушил нарастающий гул от взлетающего неподалеку самолета. Очень вовремя.
– Извини, здесь слишком шумно. Скоро приеду! – почти прокричал он в трубку и отключился.
Выдохнул. Пообещал себе не быть трусом и ни в коем случае больше не врать и не юлить. Ни хера «ложь во спасение» не помогает, только все запутывает.
– Поедете со мной или в гостиницу? – потом, когда уже дошли до машины, спросил он у Кея с Розой. – Мама не будет рада новостям.
Кей хмыкнул.
– Синьора Селия милейшая дама, вряд ли она выгонит нас на улицу или станет кидаться тарелками.
– Еще как станет. Может и сковородками. Это Сицилия, детка.
– Подумаешь, сковородки, – Кей теснее обнял Розу, всем видом показывая, что от летающих сковородок свою леди он уж как-нибудь прикроет. – Мы хотим быть рядом. По крайней мере, если об твою голову разобьют супницу и выпнут из дома, будет кому тебя подобрать…
– …а то мало ли на Сицилии добрых самаритянок, – с такой же нежной и теплой смешинкой поддержала его Роза. – А ты еще и с ударенной головой, неспособный к сопротивлению. Нет уж. Вместе.
Это «вместе» прозвучало так, что предстоящее объяснение с мамой стало казаться уже не мировой катастрофой, а так, локальной. Типа урагана «Катрин» над Новым Орлеаном. Или урагана «Селия», совмещенного с извержением Этны.
По дороге к родному дому Бонни удалось ни разу не подумать о надвигающемся урагане. Конечно, в темноте никаких прекрасных сицилийских пейзажей видно не было, ну и черт бы с ними. Зато можно было целовать и обнимать Розу, притворяясь, что они прячутся от ревнивого мужа на переднем сиденье. А ревнивый муж сурово хмурился и то и дело переспрашивал: что это леди так вертится? Что это леди так раскраснелась? А что это рука дорогого друга делает на коленке леди? На что леди и дорогой друг делали невинные глаза и отвечали всякую чушь, после чего все трое от души ржали. Где-то под конец пути, когда уже ржать не было сил, ревнивый муж мечтательно пообещал как-нибудь вернуться из командировки совсем-совсем неожиданно и в самое подходящее время. Идея нашла бурную поддержку среди жены и любовника. Правда, Бонни наотрез отказался прятаться под кроватью, это негигиенично, а Роза пообещала по такому случаю надеть чулочки со стрелочками, чтобы уж точно было к чему ревновать…
В общем, Бонни благополучно забыл и о Клаудии, и о грядущем скандале.
Встречали их перед старым домом Кастельеро, по счастью, не всей семьей. Только человек восемь, не больше, во главе с мамой. По ней сильно было заметно, как она нервничает за папу – осунулась, побледнела, даже морщинки около губ появились. Но плечи не опустила, и оделась как всегда, элегантно и строго. И Росита, как всегда, казалась не ее дочерью, а всего лишь младшей сестрой.
– Познакомьтесь, мое семейство, – Бонни представлял их Розе, Кей-то был с его семьей знаком уже давно. – Синьора Селия Кастельеро, моя мама. Роза Говард.
– Просто Селия, моя дорогая! – они с Розой обнялись, мама чуть не прослезилась. – Я так за вас рада, так рада!
– Этот важный синьор, – Бонни ткнул младшего в наметившееся пузико, – Энзо, отец вон тех двух… или десяти… чертенят.
Шестилетние чертенята уже прыгали вокруг машины Кея, пытаясь то ли что-то отколупнуть, то ли разрисовать, то ли угнать покататься вместе с шофером.
– Очень милые чертенята, – сказала Роза и тут же ойкнула: маленькая ручка метнулась к ней и схватила за волосы.
– А это Агата и Паола, – Бонни отцепил ручку годовалой Агаты, сидящей у матери на руках, от волос Розы. Агата тут же захныкала, но Энзо всучил дочери резиновую лягушку, и девочка принялась ее увлеченно грызть. – Паола – жена Энзо, Агата – еще один чертенок.
– Не наговаривай, Агата прелестный ребенок, – это подошла Сита, старшая из сестер. – Рада с вами познакомиться.
– Ага, верь Росите, верь, – хмыкнул Бонни, целуя сестру в щеку. – У нее четверо, и все такие же оторвы, как ее Микеле!
– На себя посмотри, – фыркнула Сита, – и посмотри на свою младшую сестру!
Вытащив вперед жующую что-то розовое (в цвет торчащих волос) Джульетту, Сита развернула ее спиной и, не обращая внимания на сестрино недовольное бурчание, задрала ее футболку с какой-то металлической группой. Между острыми лопатками, прямо посреди худющей спины, обнаружился разноцветный монстр, отдаленно похожий на китайского дракона, и под ним иероглифы. Кажется, японские.
Бонни заржал, а Джульетта, вывернувшись из рук Ситы, показала ей язык и бросилась к Бонни обниматься. А заодно рассказывать, что у них тоже концерт, и Лаура говорит, что Бонни Джеральд – отстой, он старый как мамонт и вообще все она врет, никакой он ей не брат, а ты же пойдешь со мной, правда, ты же им докажешь, да?!
В общем, дома – как дома. Привычный и знакомый бедлам. Разве что мама и Кей не носятся и не орут, а почти спокойно разговаривают: Кей по обыкновению целует маме ручки, мама смущается и по-матерински гладит его по голове, наверняка называя обормотом. Чихать она хотела на то, что он лорд Говард, миллиардер и прочая, прочая. Для нее лучший друг Бонни – такой же мальчишка, как и сам Бонни. Да и о том, что Кей – лорд, она узнала даже не в их первую встречу.
Но бедлам бедламом, а сбить маму с толку пока еще никому не удавалось.
– Бенито, а где же Клаудиа? – строго спросила она, едва Бонни направляющим шлепком по месту, которое когда-то да станет мягким, отправил Джульетту в дом.
– Не с нами, мама. Давай уже зайдем в дом, становится прохладно.
– Бенито! – мама нахмурилась, а все остальное семейство уставилось на него с любопытством, даже Агата перестала сосать лягушку, а чертенята-близняшки высунулись из-за капота «Бентли».
– Если ты хочешь шоу для соседей, мама, кто я такой, чтобы с тобой спорить.
Мама нахмурилась еще сильнее, но сдержалась. Даже сумела улыбнуться Кею и Розе.
– Простите, мои хорошие, что держу вас на пороге! Проходите, чувствуйте себя, как дома! Джульетта, проводи гостей в комнату! Сита, поставь чайник! Паола, не пускай мальчишек в столовую!.. Джульетта, да куда ж ты делась, скверная девчонка?! А ты куда, скверный мальчишка?! – последнее относилось к Бонни.
– Сейчас приду, мам. Не бойся, не сбегу по крышам, – чувствуя себя таким же пойманным на горячем шестилетним чертенком, как Марко и Гвидо, ответил Бонни.
И плевать мама хотела, что он великий режиссер, знаменитый артист, миллионер и прочая, прочая. Это же мама.
Мама ждала его на кухне, указывая младшим, что носить на стол. Скалкой.
Бонни невольно улыбнулся: ничегошеньки не изменилось за двадцать лет, что он живет в Америке, разве что семейство стало еще больше. Мама все так же грозит обормотам скалкой, а обормоты все так же «боятся».
– Ну, и куда ты дел Клаудину? – мама уперла руку со скалкой в бок.
– Оставил в Нью-Йорке. Мам, я не женюсь на ней, я уже состою в браке.
– Что?! Ты!.. Бенито, ты шутишь над бедной мамой, скажи, что шутишь, скверный мальчишка!..
Быстро подойдя к маме, Бонни обнял ее, прижал к себе.
– Нет, мам, не шучу. Я не хотел тебе говорить…
– Почему это ты не хотел мне говорить? – мама оттолкнула ладонью в грудь и заглянула в глаза. – Бенито, я же твоя мать!
– Я знаю, ма. Я тебя очень люблю, но… – Бонни вздохнул. – Ты иногда так нервничаешь… В общем… ну… ты же поняла, что той моей невестой была не Клау, правда?
– Твоя мать не слепая, Бенито, хотя ты иногда держишь нас с отцом за идиотов.
– Мне стыдно, ма, – сказал он чистую правду.
– Значит, ты женат. И кто же она?
Глубоко вдохнув, Бонни бросился в омут. Вниз головой.
– Кей и Роза.
На мгновение мама замерла, не понимая, верить ей или нет. А через мгновение…
– Ах ты, негодник! – на всю кухню крикнула она, замахиваясь скалкой. – Ты за кого меня держишь? Совсем с ума сошел, нести такую ерунду родной матери?!.
Бонни не очень разбирал, что именно кричит мама, кидая в него все, что под руку попадется. Смысл сводился к тому, чтобы беречь голову, время от времени вставлять «прости, мама» и по возможности ловить то, что бьется, и ставить на стол – который, по счастью, все еще был между ними. Все мелкие, разумеется, сбежали и подслушивали из-за двери. Правда, половником Энзо все же прилетело, чисто за компанию. А нечего засовывать голову в кухню, когда тут ураган! Наконец, в Бонни полетело любимое мамино блюдо, расписанное красными и желтыми цветами – было поймано… и мама остановилась, выдохнула и велела:
– Оставь в покое мое блюдо, Бенито!
– Конечно, мама, – он тоже выдохнул и поставил блюдо на стол, даже стряхнул с него невесть откуда взявшуюся муку.
– Бенито, зачем ты сказал мне эту чушь?
– Это не чушь, ма. Послушай, а? – он поднял открытые ладони, словно это могло остановить маму, у которой в руках уже оказалась кружка. Папина, между прочим. – Я знаю, ты видела газеты и все такое… мы не официально женаты, кто б нам дал обвенчаться втроем. Просто… ну… это была Роза.
– Что Роза? Не путай меня, Бенито.
– Моей таинственной невестой, про которую писали газеты, была Роза.
– Я ничего не понимаю, Бенито. – Мама присела на табурет и поставила кружку. – Если Роза была твоей невестой, то почему она – Говард?..
– Потому что я идиот, мам, – пожал плечами Бонни и, подтянув еще один табурет, сел рядом с мамой, обнял ее за плечи. – Я ее очень сильно обидел, и она бы ушла от нас обоих… ну… мы оба ее любим. А она нас, обоих. Так получилось, что женился Кей, но… ты же понимаешь… мы бы все равно были втроем.
– А сказать маме с папой, чтобы мама с папой не выставляли себя полными придурками, никак нельзя?
– Прости, мам. Я боялся вас расстроить, вы так ждали моей свадьбы…
– Обормот, – мама положила ему голову на плечо и всхлипнула. – Какой же ты обормот, Бенито!
– Обормот, ага. Я хотел как лучше, а получилось…
– А получилось как всегда… Так, Бенито! Не заговаривай мне зубы! – опомнилась мама, утерла слезу салфеткой и обвинительно уставилась на него. – Клаудина беременна! Ты сделал ей ребенка! Что за безответственность! Мой сын не может бросить своего ребенка, иначе это – не мой сын!
