Текст книги "Порождения ехиднины"
Автор книги: Татьяна Апраксина
Соавторы: Анна Оуэн
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 20 страниц)
Максим Щербина, заместитель по внешней безопасности руководителя флорестийского филиала корпорации «Sforza С.В.»
15 декабря 1886 года, Флореста, Терранова
Ты не руководитель, говорит Максиму его отражение в зеркале. Говорит уже в четвертый раз – ровно столько, сколько он оказывается в небольшой ванной за кабинетом, чтобы сунуть голову под холодную воду. Помогает ненадолго. Справедливые проповеди из зеркала не помогают вовсе.
Да, не руководитель. А специалист сферический в вакууме. В полном вакууме. Сколько у тебя заместителей? Два. Сколько референтов? Три, из них в наличии двое. Может быть, это плохой персонал, негодный? Нет. Этих людей ты набрал сам, когда Франческо с характерной феодальной щедростью сказал "берите кого хотите, кто нравится, на любых условиях – только Антонио не грабьте". И вот они есть, отобранные лично. Один из референтов – даже выпускник того же новгородского филиала. И тоже отличник. И даже не с общевойскового факультета, а с факультета особых операций.
Так отчего бы одному сферическому руководителю в вакууме не отправиться спать – тут же, в оборудованном после достопамятной сессии Мирового Совета гнезде, и не проспать 3-4 часа? Потому что одному сферическому руководителю – голова по ощущениям напоминает шаровидный аквариум с нитроглицерином, – нужен мозгоправ, и этого добра у нас тоже есть, есть прекраснейшая миссис Дас, но не сейчас же?! Не в три утра, не в разгар операции по розыску младшего да Монтефельтро?
А почему не сейчас? От тебя толку ноль, меньше чем ноль, только людей пугать. И никто не завалит дела, нечего заваливать пока. Если случится прорыв или просто придет новая информация, разбудят же.
Не помогает. Совсем. Внутри поперек головы стоит стеной уверенность, что стоит только сомкнуть глаза – как все пойдет прахом. Проводки разойдутся, координация посыплется, люди наделают ошибок, ребенка убьют... а пока Максим не спит, не убьют. Почему-то.
Крепко так стоит, даже в зеркале отражается. Вместе с зубной щеткой.
И вообще – очень страшно засыпать. Пока ходишь, все в относительном порядке. Не хорошо, а именно в порядке: знаешь, где что валяется. Знаешь, что пока сидишь тихо и смотришь на монитор, все почти нормально, если не очень – так в ящике стола есть недогрызенная еще пачка анальгетика, если не подпрыгивать с места, то ничего перед глазами не плывет, а если совсем невмоготу – так вот, кран с ледяной водой, и так стоять, пока уши не начнет колоть словно льдом. Можно работать. А – отрубишься, и что из этого выйдет? А если не ты – то кто? Вот этот вот безупречный во всех отношениях, включая отношения с деканатом университета, референт? Почти что твой клон? Да что ему Гекуба...
С этим уже только к врачу. Хорошо, к врачу, но потом, после. Если Франческо за такие дела не запрет в клинику намертво – до полного излечения всего. Ну спасибо, что паранойя перестала хотя бы орать, что выгонит. Это явный прогресс в сравнении с прошлым годом.
Вытираем голову. И лицо тоже. Берем наушник.
– Векшё? – референта половина сотрудников зовет по имени, как и самого Максима. Но Карлу Векшё приятно, когда его хоть кто-то выговаривает. – Я отключусь часа на три. Передаю штурвал вам. Если что – будите, как хотите.
– Да, шеф.
В голосе то самое здоровое хулиганство пополам с гордостью, которое Максим отлично помнит и узнает по себе. Доверили. Пустили к рычагам управления. Заметили, обнаружили, что годен, способен, может. Да, конечно же, может. Мальчик, ты не виноват, что пошел работать под начало психа с манией контроля...
Вылезти из панциря одежды. Вылезти, вылезти – иначе завтра это будет не костюм, а типичная жвачка, отнятая у коровы. Да, у нас есть еще, прямо здесь в шкафу и есть, но и этот незачем приводить в негодность. Так что нужно выбираться. Преодолеть идиотское предубеждение, что ослабить узел на галстуке – утратить контроль над ситуацией...
И вот тут вот терминал в "гнезде" тихим звоном сообщает о входящем вызове.
А поскольку все звонки уже переключены на Карла... либо это Франческо, либо рабочая группа что-то поймала, либо в дверь стучится ответ на письмо.
– Собирались спать? – говорит мистер Грин. Выглядит он как обычно. Впрочем, он всегда выглядит одинаково, что бы ни происходило. Вот как бы это перенять? – Это хорошо. Я вас, к сожалению, задержу ненадолго.
Ненадолго. К сожалению. Значит, в Лионе глухо. Ничего не слышно и намеком.
– Я проверил все, что мог. С использованием всех ресурсов. – В переводе это значит "включая ресурсы Сообщества Иисуса". – Пусто. Я, в общем, этого и ожидал, поскольку в нынешних обстоятельствах похищать ребенка да Монтефельтро – это просто очень трудоемкий способ самоубийства. Мои прежние контакты во Флоресте очень качественно мертвы. Кроме того, пока я был консультантом компании, – а вернее необъявленным военнопленным необъявленной же войны, – мы с синьором Анольери приняли меры, чтобы сделанное мной невозможно было повторить впредь.
– Жаль, – за последние часы Максим почти отучился качать головой. Почти. Будем надеяться, что собеседник свяжет факт сожаления и выражение лица, а не выражение лица и отсутствие жестикуляции. – Было бы спокойнее.
Поскольку профессионал с политическим мотивом – это гарантия неприкосновенности заложника. А вот местные инициативы, чьи бы они ни были, от остатков бригад до бандитов-одиночек, ничего подобного не обещают. Даже наоборот, здесь считается хорошим тоном прислать какие-нибудь части заложника в доказательство серьезности своих намерений. Если речь вообще о заложничестве, а не о похищении для нужд подпольного борделя или порностудии по внешним данным, а не по фамилии.
– Мне тоже. Что говорит синьор да Монтефельтро? И что случилось с вами?
Не свяжет. Этот собеседник... Действительно голова не работает.
– Синьор да Монтефельтро ничего не говорит. Он в реанимации. Это было еще до похищения, он просто высказал мне очередную философскую идею, а потом тут же решил воплотить ее в жизнь.
– Странно, – мистер Грин демонстрирует легкое недоумение. – Я пытаюсь представить себе ту философскую концепцию, на которую вы ответили бы рукоприкладством по собственной инициативе... и не могу. Или дело в воплощении? Синьор да Монтефельтро проповедовал за обедом каннибализм и перешел от теории к практике?
– Да нет. Он хотел школьную программу изменить, чтобы там учили правильному настрою на добро, с детства... но какое это имеет отношение к делу?
– Какое-то, определенно, имеет. С вашего позволения, я украду еще минут десять вашего отдыха. – Мистер Грин хочет сказать, что ему безразлично наличие позволения и что, с его точки зрения, плюс-минус десять минут на качестве этого отдыха не скажутся. Прав. И как глава своего антикризисного комитета имеет право задавать самые дурацкие вопросы в самое неудобное время. – Расскажите подробнее.
Максим вздыхает и начинает рассказывать подробнее. Про передачу, про радостного маньяка Доктора Моро, про волю к добру и воспитание этой воли в себе, про смерть судебной психиатрии, рождение новой школьной программы и использование его, Максима Щербины, в качестве аргумента и экспоната – на чем и произошел взрыв. Рассказывать не хотелось. Смысла за действием не просматривалось. Но просто так, без задней мысли, ему не стали бы приказывать, значит, исполняем распоряжение буквально.
– Вас самого ничего не удивило?
– Удивило, – признается Максим. – Собственная безалаберность и отсутствие контроля меня удивили. По голове мне все-таки дали позже, а по моему поведению получается, что до.
– И это все? – щурится собеседник. – Еще забавнее. Максим, обычно в подобных ситуациях вы ведете себя несколько иначе. Учитывая, что вы услышали в комплименте да Монтефельтро прямое оскорбление.
Ах, это был комплимент? Кто бы мог подумать. И в чем же он состоял? В том, что я – злостный баклан, который годами предпочитал доводить всех до истерики по причине лени и нежелания сделать над собой усилие и взглянуть правде в глаза?
– Возможно, я повзрослел.
– И это тоже, – кивает историк-экономист-террорист-но-ни-в-коем-случае-не-священник. – У вас появился некий центр, который вы готовы защищать. Но вот убивать ради него вы не готовы – и вряд ли до этого вообще дойдет. К тому же, я только что оскорбил вас куда сильнее, чем синьор да Монтефельтро. И что вы сделали? Как обычно, проглотили обиду и принялись искать в моих словах рациональное зерно.
Проглотил, разумеется. Как очередное тыканье носом в могилку Личфилда и все маргаритки на ней. Улыбаемся и машем. Не подаем виду, что нам очень приятно. Не подаем виду, в каком восторге пребываем от того, что мистер Грин, человек и пароход, педагог и террорист, только что с присущей ему деликатностью обозначил, что я есть существо, способное проглотить все, что угодно. Нам обоим известно, почему.
– Вы выбрали негодное время для опытов. Я нерепрезентативен.
– О. Опять. Я рад, что вы научились обижаться, но сейчас, пожалуйста, бросьте это занятие и подумайте, что вас тогда сорвало с якорей. Сядьте, спокойно открутите все назад и попробуйте выделить фактор. Возможно, он и правда не имеет отношения к похищению. Но он должен быть. Вы что-то почувствовали, поймали, увидели – и начали обрабатывать. А когда вмешался синьор да Монтефельтро со своими разглагольствованиями, смесь стала гремучей.
– Хорошо. С вашего позволения?.. – Я не хочу переставать обижаться. Ни на опыты, ни на экспериментальные комплименты. Не хочу. Я хочу спать. Хотя бы лечь и положить на голову пресловутый холодный компресс. Хотя бы это. И последовать совету, потому что он-то, в отличие от оценок, и нужный, и не ядовитый.
– Да, конечно же. И, пожалуйста, скажите мне, когда вспомните. Или если не вспомните, – и не нужно быть телепатом, чтобы понять, что если ничего не прояснится, он попытается сорваться сюда – посмотреть на ситуацию вблизи.
Совет оказался хорош. Слишком, невероятно, невозможно хорош для случайного совета. Нереально просто.
Заснуть так и не удалось. Или все же это была не полудрема, похожая на медитацию, впадать в которую его научили еще на втором курсе, а обычный сон? Просто очень яркий и образный. Даже слишком яркий, пожалуй – поскольку чувствовать себя во сне серийным убийцей в действии... уточнение: двумя разными серийными убийцами в действии – это развлечение то еще.
Оказывается, ты напрасно издевался над Раулем. Оказывается, и у тебя есть предел не целесообразности, а попросту терпимого и выносимого. Даже вне ощущений жертвы или преступника. Само по себе "недолжное". Растем над собой – или теряем хватку?
– Франческо, наша доблестная полиция поймала не того!
– Сейчас пять утра, – говорит работодатель. Очень отчетливо. Изображения на экране нет. – И четверть часа назад я лег спать и даже заснул.
– Они поймали не того маньяка, – говорит Максим. – Тот, что признавался – это не Доктор Моро. Это просто какой-то педофил... – Чуть не сказал "левый", удержался, пришлось бы объяснять, почему именно "левый" и что это слово значит. – А Доктор Моро охотится на подростков. На мальчиков-подростков, хорошо развитых, из обеспеченных семей.
– И... – Франческо на мгновение затыкается – есть подозрение, что глотает все подходящие для пяти утра и подобной новости оценки, грубости и гадости, потом задумчиво хмыкает несколько раз подряд. Соображает, что к чему. Сразу понимает, что имеет в виду Максим. – Так. Для начала – извините. Теперь еще раз извините – но вы можете это чем-то, кроме своих ощущений, доказать? Вы же понимаете, да?
Да. Максим понимает. Если он пустит розыск по ложному следу, если отвлечет ресурсы на то, что ему показалось, подумалось и озарило – выйдет... таких слов нет, таких дураков и таких ошибок тоже не бывает.
– Я могу работать по этой версии параллельно основной?
– Вы открыли способ одномоментного клонирования? – интересуется Франческо.
– У меня, – спасибо, мистер Грин, кстати, не забыть позвонить и ему тоже, – компетентная команда. Я набирал ее сам.
В каком-то смысле они – это я, господин Сфорца. Как я – это вы. Но я не настолько сильно ударился головой, чтобы произносить это вслух.
– Делайте, как считаете нужным.
У других это значило бы "...хоть вешайтесь, только в пять утра не будите, урод!". У Сфорца значит только "добро", ничего больше.
– Я посплю часа полтора – и начну.
Если Максим прав, дело плохо. Но если он прав – сон ему необходим. Те самые полтора часа, очнуться. Потом можно добавить стимуляторами сверху, но без основы – никуда.
И главное – теперь он сможет заснуть.
Ровно в 7 – взлететь по первому писку будильника; душ – напор в степени массажной, контрастный, одеться, завязать галстук, синий, в мелкую, очень приятную наощупь синюю же полоску другой фактуры, набить рот горьким шоколадом, ибо есть необходимо, но при мысли о какой-нибудь котлете тошнит, выплыть, всему в командирской нежности... отставить литературный бред, обласкать взором и улыбкой Карла.
– Векшё, вы назначаетесь старшим по основному направлению. – И – прочь отсюда, распевая на ходу, что, мол, la donna Х mobile qual piuma al vento, и держа голову по возможности неподвижно... За дверью сейчас должны гадать, пьяно начальство или злоупотребило наркотиками. Пусть гадают.
Начальство злоупотребило исключительно служебным положением. И уже успело установить, что господин капитан Парис Дельгадо, руководитель особой следственной группы лежит в больнице корпорации с большим количеством швов на нем, а вот его зам, госпожа Анна Суарес, тоже местная, на рабочем месте и вполне доступна к потрошению.
Но сначала нам жизненно необходим шофер и личный помощник. Причем личный помощник, который в курсе происходящего и понимает, о чем нужно непременно молчать. А шофер... ну какой из парня, который три месяца назад получил права, пусть его учили лучшие люди филиала, шофер? Никакой. Но Максиму придется работать по дороге – это хорошая, годная отмазка. И будем надеяться, что машине корпорации дорогу уступят просто из уважения.
И что мы не попадем в аварию – ни вдвоем, ни поодиночке.
Хуан Алваро Васкес, секретарь руководителя флорестийского филиала корпорации «Sforza С.В.»
15 декабря 1886 года, Флореста, Терранова
Алваро было... правильное слово «страшно». Страшно, тошно и нехорошо. Он так не боялся даже в прошлой жизни, когда шел убивать господина Сфорца. Да ему потом в подвале было проще, от него меньше зависело. Было хуже, сейчас ему не хотелось упасть, раствориться, вообще не быть – но не так страшно. Настоящий страх – это когда ты оступишься, а упадет кто-то другой.
А нужно следить за дорогой впереди, и за зеркалом, и за приборной доской, особенно за спидометром, будем считать, что это – тренажер, даже не тренажер, а игрушка, из детских – дешевенькая электроника, которая булькает и пищит, выдавая тебе очки, и играет похоронный марш, выключаясь. Вот похоронный марш мы вычеркнем – и все в порядке. Даже кожаная оплетка руля под руками запахла старым пластиком и перестала казаться слишком толстой.
Он никогда еще не попадал в настолько сложную и мутную ситуацию. Во-первых, непрестанно нужно всем врать. Пауле, Франческо №2 и шестилетнему Пьеро – больше и чаще прочих. И помнить, не путаясь, что именно, как, каким тоном, с каким лицом врешь. Ни Паулу, ни Номера Второго пугать нельзя особо. Женщину – потому что за нее держатся трое детей и беспомощный муж. Младшего Франческо – потому что он здорово похож на Франческо-старшего в те же одиннадцать лет: "ну очень нервная система". Прекрасно понимает, что творится что-то много хуже, чем говорят, не хочет никого пугать и отвлекать, но глаза на мокром месте со вчерашнего вечера. Вот Пьеро – им можно гвозди забивать, тут всем повезло.
Врать – и успокаивать, успокаивать – и врать. Какое счастье, что синьору айсбергу свернули челюсть, и с ним можно разговаривать, но он в ответ молчит. И еще неделю точно будет говорить мало и редко, а питаться через соломинку. Молчащий Антонио – почти человек, его даже жалко по-настоящему: сына похитили, а отец только и может, что валяться и разговаривать при помощи рук – и ведь по дури своей...
И Максим не в кондиции – из-за него же, из-за Антонио. Это что ж нужно было ляпнуть, чтобы Максим сорвался... Алваро уже и ребят из охраны выспрашивал, говорят, не слышали толком. Вроде не врут. А насколько Максим работать не может, Алваро понял, только когда зам по внешней безопасности его в шоферы позвал. Формально-то причины понятны: самому машину вести – время от работы отрывать, а Алваро уже столько секретов корпорации знает, что еще парочка или даже пара десятков положения не изменят. На самом деле, а на самом деле Максим головой едва шевелит... и если он возьмет с собой кого-то из подчиненных, то подчиненный его расколет за полчаса-час.
Я, думает Алваро, его сдам через полчаса после того, как он найдет Антонио-младшего. Через полчаса – это чтоб успел собрать первую порцию аплодисментов, а то обидится. Я бы тоже обиделся. Но не позже.
Хм, следом думает Алваро – интересно, а если я сегодня на него настучу, он меня убьет или только положит на соседнюю с синьором да Монтефельтро койку в травматологии? Проверить нет никакой возможности: спросишь – соврет, но очень любопытно. Я бы убил. Или нет? А если бы я был Максимом – а если бы из-за меня не нашли ребенка, ой, а это-то откуда? – я бы не убил. Мне бы было все равно уже.
– Ну ты и ведешь – я по клавишам не попадаю, – говорит пассажир. Да-да, я так и верю, что дело именно в моей неловкости.
– Ха, – усмехается Алваро, который на самом деле изо всех сил старается вести машину плавно, как только может. – Захочу – въеду вот в этот грузовик. Ты не знаешь, к кому в руки попался. А я тебе все припомню. Это моя Паула, ясно тебе?
– Твоя, твоя, – соглашается Максим. – Но ей нужно кого-то опекать, кроме детей и мужа, она так успокаивается, а тебя не было. Кстати, если тебя это утешит, я влип куда хуже, чем ты думаешь. Паула теперь знает, где я держу свой запас гуараны.
Алваро пытается возразить, что кабинет заместителя по внешней безопасности – охраняемая территория, потом вспоминает, что Паулу-то пропустят куда угодно.
А потом вспоминает, что он за рулем и смеяться, стучась головой об этот руль, ему сейчас нельзя.
– Гуарана тут растет, на севере. Тоже мне, сокровище. Ты еще матэ и тростниковый сахар заныкай в сейф.
– Вряд ли, – вздыхает Максим, – Паула поедет за ними на север. Даже если очень попросить. И вряд ли я ее отпущу. Алваро, я тебя кое о чем должен предупредить. Ты мне будешь помогать разбираться, и если хоть кто-то узнает, в чем именно...
– Я уже понял, – говорит Алваро. – Я уже понял, что я здесь не как шофер или секретарь, а как... – он думает и выговаривает: – член семьи. Потому что я могу не отвечать, если спросят.
Максим смотрит в экран, а кивок изображает левой рукой. Очень такое... журавлиное движение.
На парковке для посетителей почему-то почти пусто. То ли у тех, кому нужно в полицейское управление, редко есть машины, то ли жители столицы не любят здесь парковаться, то ли день удачный. Или время.
– Ты со мной, – говорит Максим. – И, если что-то заметишь, а до выхода оно ждать не сможет, пошли мне сообщение.
В 8:25 в полиции сотрудники уже кишмя кишат. А, вспоминает Алваро, это я в корпорации избаловался, это у нас рабочий день начинается по-европейски, не раньше 9, а у Франческо и компании – вообще не раньше 14. А здесь с 6 или 7, зато с 12 до 15 – перерыв, потом еще 3 часа на работу, и все. Говорят, в Толедо тоже так, и на юге Винланда, и в Африке... а в корпорации вместо этого кондиционеры в каждом углу.
Госпожа следователь Анна Суарес, полтора с небольшим метра разнообразных оттенков кофейного цвета, сначала гневно привстает в кресле, а потом поднимается, будучи очень любезной. Слегка близорука – щурится и шею тянет, не различила, кто к ней пришел вне графика и вошел без стука. Как разобралась, так сразу превратилась в гусыню.
Что ж она очки не носит... неловко? А может и хорошо, что не носит. Потому что Максим ей врет и Алваро это видно, а ей наверняка нет. Врет как на работе, объясняет, спокойненько так, что в ходе текущего расследования обнаружилось, что за одним из детей сотрудников корпорации некоторое время следили – и вообще выглядело все это нехорошо. Кое что из виденного навело Максима на мысль о Докторе Моро, а потому он хотел бы поговорить с кем-то из следователей и обязательно ознакомиться с материалами дела, потому что если его выводы подтвердятся, то целую ветку расследования можно будет просто закрыть и сосредоточиться на более перспективных вариантах.
Сидит, чуть ладонью поводит. Свеженький такой, разве что на сгибах не хрустит. Не вписывается в кабинет: здесь все что не дешевый, уже выстарившийся пластик – то дешевое полированное дерево, поцарапанное и залапанное. Папки – и те какие-то захватанные, с обмятыми корешками, с пятнами на наклейках. У самой госпожи Суарес такой вид, будто она только что поднялась из спортзала, а там впахивала на тренажерах прямо в своем костюме. Пахнет спитым кофе, окурками, залитыми водой и настоявшимися до бурого цвета, подгоревшим хлебом от стоящей на подоконнике мини-печки. Рабочая, в общем, обстановка...
Когда-то давно Максим перевел для Алваро очередную шутку – о женщине, у которой от постоянного вранья глаза сошлись к переносице. Глупости. Они от постоянного вранья расходятся от переносицы и стремятся спрятаться за ушами. Госпожа офицер Суарес являет тому наглядный пример. Дело она отдавать не хочет: говорит, запрещено. Ага, запрещено – одному из высших руководителей филиала корпорации? Взятку вымогает – не может быть, не дура же она? Копии снимать и то не стремится как-то: секретность. Интересная у них тут секретность – сначала восемь интервью у Доктора Моро взять позволили и по всем каналам прокрутили, а теперь ни-ни, великая тайна.
Так, стоп. А зачем Максиму сейчас материалы по Доктору? Ах, это он мне полчаса назад угрожал, вполне всерьез – мол, застрелю и скажу, что так и было. А у него самого основная версия... э... а... я сейчас этой неперелетной гусыне все перья повыщиплю, если она все срочно сама не принесет!
– Госпожа Суарес, – журчит Максим, – я, признаться, вас не понимаю. Вернее, я вас прекрасно понимаю, но почему вы не сказали мне сразу? Ваш непосредственный начальник запретил вам выдавать материалы – он был в своем праве, а вы не можете нарушить его распоряжение. Ну так скажите мне, к кому мне обратиться, чтобы этот приказ отменить – я во всем полицейском управлении знаю только господина Аболса да нескольких сотрудников отдела по расследованию убийств.
– К нему самому, к капитану Дельгадо – ну или к господину Аболсу, коль вы к нему вхожи. Я без их распоряжения не могу вам ничего выдать.
– Госпожа Суарес, – любопытствует Максим, смакуя поданную газировку со льдом. Алваро с удивлением вертит свой стакан: стерильный, как из автоклава и скрипящий под пальцами. Напитки приносила секретарша. – А как вышло, что эксперт по делу выкинул старшего следователя, ведущего дело, через перегородку в общую комнату?
Если бы глаза госпожи Суарес могли, то они бы сбежали с ее лица вообще, как в рисованном фильме. И зарылись в узел волос на затылке. И засели бы там, подрагивая.
– Доктор Камински – превосходный специалист, – цедит она, – Но отличается вспыльчивым характером. А капитан Дельгадо не всегда сдержан на язык, особенно когда устает.
В переводе "наш капитан обругал нашего психолога, а психолог в ответ пробил им стенку. И дело это настолько обычное, что даже не вызвало шума". Вроде и правда. А все равно вранье.
– А что на сей раз сказал капитан Дельгадо доктору Камински?
– Не знаю, – врет офицер Суарес. – Какую-нибудь грубость, как обычно. Капитан Дельгадо иногда так шутит, что не знаешь, дать ему пощечину или выброситься в окно. Все давным-давно привыкли. Иногда ему действительно дают оплеухи или кидают через стену. Господин Аболс в курсе особенностей характера лучших сотрудников. Выйдет из больницы, извинится, капитан извинится. Да и Камински остынет.
И опять врет. Не остынет их эксперт, что-то там посерьезнее грубой брани проскочило.
– А где сейчас доктор Камински?
– В Веракрус де Санта-Мария, – любезно сообщает офицер Суарес. – Это на плоскогорье. По личному распоряжению господина Аболса. У них там свой маньяк объявился. Как говорит господин Аболс, плоды просвещения.
– Спасибо. Так вы мне дадите материалы – или мне ехать к господину Аболсу за разрешением?
– А чего, – встревает Алваро, – давай доедем? Я его месяц не видел.
Чистая правда. Хотел сказать "у нас уже месяц никого не убивали" – но постеснялся.
– Может быть, – вдруг говорит офицер Суарес, – я ему позвоню?
Кажется, поняла, что материалы мы добудем все равно – и не хочет быть тем человеком, который нам мешал.
– Это очень любезно с вашей стороны, – отзывается Максим.
Я бы на его месте здесь бы уже все разнес. А если голова болит, помощнику поручил бы. Мне. Мало что с делом что-то нечисто, мало что они эксперта в глушь к лягушкам закатали – на плоскогорье сезон дождей, оттуда не выберешься же, и связи наверняка нет... так еще и нам голову морочат.
Промолчать или вякнуть? Вякнуть или промолчать? У Максима изумительно получатся быть безупречно вежливым, тихим, почти неживым. Не человек, а функция корпоративной системы. Место в штатном расписании. Не обижается, не злится и не сердится, ибо не умеет. Ставке не положено.
– А что они там не поделили – мы самого Дельгадо спросим, – "напоминает" Алваро. – Может, ему заодно и средство от хамства назначат...
– Васкес, госпожа Суарес пытается нам помочь.
По фамилии. Да, мол, да. Это тот самый Алваро Васкес, которого вы сравнительно недавно видели в прямой трансляции. Боевик "Черных Бригад", выкормыш иезуитов, участник государственного переворота, а ныне – личный секретарь господина Сфорца. И вакансию он получил, осуществив покушение на господина Сфорца. Практически удачное. Высоко оцененное. Вы все еще думаете, что табель о рангах вас защитит?
Тот самый Васкес робко так улыбается. Невинное оклеветанное дитя, да и только. Это почему-то всех пугает куда больше, чем угрозы и искушенный вид. А госпожа офицер несколько ближе к начальству, нежели обычно принято между коллегами, и с похвальным героизмом думает не о себе – о любовнике. Сообразила, поймала улыбку ангела – и "поплыла"...
– Да ничего там не было интересного. Гонсалеса, то есть, Моро, сняли с очередной жертвы. Буквально. И без малейшего участия доктора Камински, по наводке информатора. Доктор, конечно, величина – но тут Парис... капитан Дельгадо сам обошелся. И доктору апломб ударил в голову – это у вас не тот псих. Гонсалес поет, как соловей – а не то, видите ли. Дельгадо и высказался на тему зависти и гордыни.
– И вылетел в трубу. Но это вопиющее совершенно поведение. – Максим не поясняет, чье. – Почему же господин Аболс не принял меры?
– Потому что Гонсалес не последний. И убийство это не последнее. А других толковых экспертов у нас вообще нет! Камински из Винланда выписали.
Госпожа Суарес кивает сама себе, снимает трубку. И докладывает. Потом кивает еще раз.
– Я покажу вам все, что у меня есть, – говорит она. – И копии сделаю.
– И не забудьте про координаты доктора Камински. Телефон, электронная почта, – тихо напоминает Максим. – С вашего позволения, мы подождем внизу, в буфете. – Офицеру вручаются визитка и прямоугольник накопителя данных. – Пригласите нас, когда закончите копировать бумажные материалы. И большое вам спасибо за содействие.
Глаза у офицера Суарес никуда не бегают, не прыгают и не порываются даже. Смотрят в одну точку. Офицер Суарес, кажется, думает, что только что счастливо разминулась со смертью. Это мы еще посмотрим, разминулась или нет. Юный ангел в белой рубашке элегантно кланяется с порога. Может быть, я сюда еще вернусь.
– Максим, – спрашивает по дороге Алваро, – с чего это ты вдруг такой добренький?
– Потому что у меня нет сил быть злобненьким, – честно отвечает спутник. – А ты можешь свирепствовать, только голос при мне не повышай.
– Это как же свирепствовать-то? Шепотом?
– Ну, значит, не свирепствуй.
– Слушай, а у тебя всегда так... внутри?
– Что?
– Плавает все. Одни пятна и полосы, хуже, чем у Антонио.
– Это я так выгляжу, если меня стукнуть. Знаешь такое слово "синяк"? И вообще – сгинь, нечистая сила. Знаешь, как ты обычно выглядишь?
– Знаю, как хамелеон. А кто тебя стукнул? Старший Антонио?
– Удавлю, – тихо обещает Максим, и по совершенно бесцветному взгляду ясно: и правда что удавит. – Дай я хоть проверю, что у нас там – потом уже болтать будем.
– А что у вас там может быть? – смеется Алваро, для приличия и снижения громкости прикрывая рот ладонью. Смех, правда, выходит очень злобный. – Безупречный порядок под руководством твоего клона и никакого прогресса.
– Я бы предпочел прогресс, – говорит Максим.
Алваро вспоминает, что за версию они разрабатывают, сглатывает порцию почему-то очень сухого полицейского воздуха и думает, что он бы тоже предпочел прогресс.
Но тот человек, которого вчера и позавчера показывали по телевидению, куда больше похож на чокнутого клоуна, а также обыкновенного... вежливо выражаясь, педофила из-под забора, которым во Флориде несть числа, и которых Алваро вечно лишал душевного равновесия, нежели на умного и опасного маньяка. Типичный такой урод, который будет за тобой волочиться через пять улиц, плести всякую чушь, а когда в темном переулке получит кастетом по зубам, пообещает обратиться в полицию с жалобой на кражу...
– Но нам же придется сказать.
– Франческо дал мне добро. Остальным пока не нужно. Добро пожаловать! – Куда, Максим не говорит.
– Мне не нравится этот их Камински, – говорит Алваро. – Почему он не пошел к Аболсу или сразу к нам? Раскидался тут...
– Сначала, – назидательно говорит Максим, – мы возьмем дело и посмотрим, какие яйца несет этот Камински. И только потом будем решать, как к нему относиться.
