Текст книги "Порождения ехиднины"
Автор книги: Татьяна Апраксина
Соавторы: Анна Оуэн
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 20 страниц)
Рауль де Сандовал, директор коррекционной школы для подростков при флорестийском филиале корпорации «Sforza С.В.»
16 декабря 1886 года, Флореста, Терранова
Над горами стоял оранжевый полукруг с короной. Корона – полупрозрачные лепестки сначала желтого, потом бирюзового, потом светло-синего, тянулась до зенита и за зенит, на другую сторону неба. Приглядевшись, можно насчитать полторы сотни разных оттенков. Сто пятьдесят шесть, если быть точным. Лет в восемь Рауль узнал, что большинство людей всей этой роскоши попросту не видит и не различает – и огорчился. Вот такое, каждый день – и почти никто не то, что не ценит, не может оценить... Он тогда решил, что когда умрет, обязательно найдет ту боттегу, которая делает рассветы, и скажет им спасибо, чтобы они знали, что их труд не пропал зря. Впрочем, они наверное знают – в основных цветах рассветы тоже выглядят неплохо.
Выехал утром, без шофера, поехал не по скоростной трассе, через город, а по туристской: вдоль побережья. Дорогу где успели отремонтировать, а где и не очень – да еще и ограничения скорости. Водителю нужно быть очень внимательным, особенно если он на самом деле сильно торопится. Все напряжение, весь заряд злости уйдут в это внимание. И к главному зданию он доедет свежим и спокойным.
В ситуациях, когда ты выбираешь даже не то место, где от тебя больше пользы, а где без тебя легче обойдутся, есть свое мрачное очарование. Привычные обстоятельства, удобные и свободные, сходятся в бутылочное горлышко, в игольное ушко, и чтобы сквозь него просочиться, верблюду нужно выкинуть все лишнее. Оставить только действительно нужное и важное. Скинешь груз, который привычно тащишь за собой – и чувствуешь легкость, которую можно немедленно пустить в дело.
То есть, улыбается водитель, набрать еще два десятка килограммов багажа.
Впереди неспешно, солидно, с достоинством ползет уборочно-поливальная машина. Втягивает пыль, прибивает водой то, что не заглотала. В первую секунду ее хочется протаранить. Секунд через тридцать уже можно любоваться тем, как переливается в воздухе прозрачное трепещущее крыло гигантской оранжевой бабочки. Спешить нужно. Торопиться совершенно не обязательно.
Школа несколько дней прекрасно обойдется без него. И Франческо-младший с братцем Пьеро прекрасно обойдутся без него. Если у тебя две проблемы – замкни их друг на друга. Старый рецепт, действенный. Так что сейчас школа самозабвенно пасет юных да Монтефельтро и учит их всему дурному, что только может вспомнить. А лицей святого Иеронима... лицей, решает Рауль, только выиграет. Вообще нет ни одного закрытого европейского учебного заведения, которое бы не выиграло от применения небольшого количества взрывчатки.
А дети... наверное, они, в первую очередь, ценят не близость родителей, а стабильность и спокойствие, которые родители обеспечивают, и если оные стабильность и спокойствие предоставляют другие, то папа и мама быстро превращаются из неодолимой потребности в удаленный источник удовольствия. Приедет, конфет привезет. Подобную смену отношения – когда детки, не сползавшие с рук, уже в автобусе по пути в спортивный или туристический лагерь превращались в очень довольных свободой негодяев, – Рауль наблюдал много лет подряд. Была бы минимальная доля уюта, спокойствия и понятного порядка в обстановке.
Даже Франческо-младший, в первые полдня изображавший выдержку по обязанности и любопытство из вежливости, не устоял перед открывшимися возможностями. Поскольку никому во всей школе – после строжайшего запрета – не пришло в голову утешать и успокаивать "бедных братьев", братья и не ощущали себя бедными, взволнованными и страдающими.
Ловкость рук и никакой магии. Со взрослыми так, увы, не получается.
Хотя взрослым тоже помогает порция уюта, спокойствия и понятного порядка. Который и следует им обеспечить. Не снаружи – тут-то персонала достаточно. Изнутри.
Полоса раздвоилась. Рауль подождал, пока струя воды переберется на его сторону – и обогнал поливалку. Машина въехала в радугу и еще какие-то доли секунды несла ее впереди себя. А теперь притормозить – и втянуться под радужное крыло снова.
Жалко, что рыжая собственность муниципалитета ползет так медленно – и с ней нельзя толком поиграть. Рауль вздохнул и нажал на газ. Водитель поливалки, хороший человек, проводил его фонтаном, заодно обдав водой большой зеленый знак. До поворота на столицу – меньше мили.
В главном здании – все почти как всегда. Нет, обычно в это время, без четверти восемь, здесь много тише, а воздух за ночь теряет оттенки и запахи – и еще не успевает набрать новые. Сейчас же в обеих приемных стоит типичная суета вокруг всего, начиная с секретариата, заканчивая столиком, на который только что поставили поднос со свежим кофе. Сегодня дежурят "три Марии", в быту – Ампаро, Консуэло и Пилар, девицы повышенной вредности и столь же повышенного обаяния.
– Господин Сфорца никого не принимает, – разводит руками Пилар.
– Его-то примут, – смеется Ампаро. – Спорим?
– Проиграете обе, – предупреждает Рауль. – Я сам пройду.
– Да, – кивает Мария дель Консуэло, Мария Утешительница, – он пройдет – и это даже хорошо. У нас тут было немножко шоу.
– Мне нужно знать? – Девочки могут и просто дразниться. Они хорошие девочки, стараются, чтобы все было как всегда. – Клото? Лахезис? Атропос?
– Клик! – щелкает невидимыми ножницами Атропос-Пилар. – Узнаете, судьба ваша такая. Только что максимовского референта прямо из кабинета в психушку увезли. С санитарами.
Кажется, выезжать нужно было вчера.
– Какого? Срыв?
– Карла этого, – отвечает Ампаро. – И сюда он своими ногами шел и выглядел нормально. Франческо его вином поил, но от этого с ума не сходят.
– Ну, конечно, бывает и белая горячка... – напоминает Консуэло. – Но духов он не ловил, он... ругался. – Девушка морщит носик. – Дурак он, одним словом.
– На что ругался-то? – Что тут вообще происходит?..
– Да на всех. На Франческо, на Максима, на эту новую докторшу...
Рауль качает головой, раздвигает волны жаждущих подписи, одобрения, разрешения, указания и прочего личного позволения Сфорца на что-нибудь экстренно важное, ибо менее важное решают руководители отделов, но понятно, что с пропажей Антонио обычные приемные часы сбились и теперь остается только пастись под дверью и пытаться добиться встречи ну хоть когда-нибудь. Толкает дверь. Тот референт был пятном... нечто подтянутое, с короткой стрижкой, невыразительное и довольно зажатое, что для новичка неудивительно. И с чего же вдруг Карл соизволил сойти с ума?
Рауль все-таки помнил его... смутно, но помнил. Тоже выпускник новгородского филиала и очень похож на самого Максима. Деловой, азартный, компетентный и костюм носит как доспехи. Вернее, как их раньше носили – в неудобных доспехах не очень повоюешь. Только, в отличие от Максима, Карл явно не стремился тут же навести максимум возможного ужаса на всех подряд... видимо, его дома хорошим манерам учили. Но не в этом же дело.
А дело, кажется, есть, потому что Франческо на звук открывающейся двери внимания не обратил – сидит, пригорюнившись, мимо экрана смотрит. И явно не экран и не работа на нем ему до такой степени не нравятся.
Сидит – сразу и криво, и боком, и по диагонали, и вообще являя собой корпоративный логотип в виде псевдоготической буквы S, изображающей родового "Змея". И противоестественных углов столько же. Как всегда. Эти стол и кресло выверены с точки зрения эргономики по миллиметру, идеальная конструкция. Но если уж человек хочет, чтоб ему было неудобно, вредно и больно, он найдет, как извернуться, являя собой очередную победу разума над природой.
На экране ползет, подвластный автопрокрутке, какой-то научный труд, где формул больше, чем текста. Держу пари, что его никто не читает. Разве что так, записывает внутрь себя.
Положить одну руку на затылок этому... изобретателю позвоночника Мебиуса, другую на подбородок, с удовольствием дернуть влево и вправо. До мощного хруста: все семь щелчков. Выругаться про себя, потому что, не воспринимая, кто пришел, с чем, зачем, страдание в кресле доверчиво и с удовольствием отдается в чужие руки.
– Тебе так когда-нибудь по-настоящему голову свернут.
– Хорошо бы... – вяло отзывается Франческо.
Черт бы побрал этого Эулалио и все Сообщество его. Черт бы их побрал совсем. Раньше у Франческо хоть этой болячки не было. Раньше он за близких беспокоился, конечно – но одновременно был уверен, что случайности, если она вздумает клюнуть в темя, не помешаешь ничем. Нет таких мер безопасности, чтобы защитили от всех проявлений энтропии, а значит и дергаться нечего. И тут пришел чертов иезуит и подстрелил Алваро – и на элементарном примере объяснил нашему обормоту, что пора взрослеть и хоть за что-то отвечать. Только это хорошо, когда ты можешь что-то сделать. А если предел твоей помощи – сидеть и не лезть под руки профессионалам?
– Да, – говорит Рауль. – Вот только отсутствия тебя сейчас и не хватает всем до полного счастья.
Хотя это идея. Это даже очень неплохая идея, потому что в поисках – что есть Франческо, что нет его, все равно он понимает в происходящем раз в тридцать меньше, чем Максим, и то, что он визирует какие-то решения – пустая формальность, дань привычке. А для сестры это – не опора, какая это опора, это болото, наше любимое агрегатное состояние. Объяли меня воды – и растворили в коллоид. Хотя человек по природе и так коллоид. Но этот – без оболочки. И безоболочечному коллоиду совершенно бесполезно предлагать заняться текущими делами, посетителями и прочей жизнью корпорации. Поскольку брать себя в руки при необходимости он не умеет. Никогда не умел.
И нечего тут брать в руки, кроме шейного отдела позвоночника.
– А давай я тебя украду, – предлагает Рауль. – В конце концов, ты меня крал.
Во всяком случае, именно это Франческо когда-то заявил отцу Рауля в ответ на вопрос, где находится младший де Сандовал. "Я его похитил, – сказал Франческо. – Но на вашем месте, я бы не обращался ни в полицию, ни в прессу, ни в вашу собственную службу безопасности. Потому что тогда я, как умеренно честный человек, буду обязан на нем жениться".
Прозвучало это красиво, и оба восемнадцатилетних балбеса-первокурсника очень гордились остроумием, смелостью и находчивостью Франческо. Потом, разумеется, оказалось, что ответ нанес отцу тяжкую черепно-мозговую травму через ухо. Внутрь головы проник, но целиком разместиться там не смог. Отчего-то папаша выделил в качестве основной информации слово "жениться". Видимо, в то, что наследник Сфорца может кого-то всерьез похитить, он поверить не мог, а вот тут...
Если бы кто-нибудь знал наперед, что из остроумия выйдет примерно лет десять напряженных муторных объяснений насчет репутации семейства и банковского дома (что совершенно одно и то же), что именно Франческо окажется виновником "беспутного" образа жизни Рауля, богемой, растлителем, наставником во всем самом дурном, что изобретено в подлунном мире, наркоманом, заразным безумцем...
"Папа, – как-то спросил Рауль, пользуясь безопасностью телефона и расстояния в пару тысяч километров, – откуда у тебя такие неприличные картинки? Я половины того, что тебе приходит в голову, в жизни не видал, не пробовал и не собирался!". Не помогло.
Впрочем, сейчас дела обстояли немногим лучше. Начиная с инцидента в Лионе папа стал считать Рауля не угодившим в дурную компанию балбесом, а состоявшимся в этой дурной компании политиком и интриганом... и доселе не подававший признаков жизни Томас – старший брат и зеница отцовского ока – уже шесть раз звонил рыдать, что Рауля теперь ставят ему в пример. Оказалось, что добиться родительского уважения очень просто: нужно всего-то решиться предать семью, попытаться стать ловким игроком, пролететь в этом начинании со свистом, сделаться виновником самого обширного вооруженного конфликта за десять лет, наполовину уронить отцовскую банковскую систему и едва не подвести всех под национализацию.
Впрочем, самое главное – оказаться на правильной стороне. Папа проникся до глубины диафрагмы и признал, что Рауль выбрал верный образ жизни. Двадцать лет спустя, просто аурелианский роман.
– Не надо меня красть, – не менее вяло возражает Франческо. – А то без меня их тут всех паразиты съедят. Знаешь, такие... – Франческо пошевелил пальцами.
Вытряхнуть из пиджака – куда проще, чем просить раздеться, и куда быстрее. С рубашкой то же самое. Навык чистки этого горького лукового горя отработан еще с тех самых времен порока и разврата, то есть, студенческих лет. Когда-то Франческо ухитрялся приходить в состояние заболоченной недвижимости от всего на свете, начиная с похмелья, заканчивая страхом перед экзаменом, а уж ссора с очередным предметом чувств... И кто его, спрашивается, сначала укладывал отдыхать, а потом поднимал на ноги? За первый же год Рауль набрался навыков больше, чем санитар в приемном покое.
Это не шея, это не плечи, это не позвоночник... это нечто противоестественное, куда более противоестественное, чем фантазии папаши. Поскольку от процессов в его фантазиях, будь они правдивы, всем делалось бы только приятно, а от застоя в плечевом поясе – ровно наоборот.
– Такие паразиты бывают у овец. В мозгах. Ценуроз называется, а в народе – "вертячка". Рассказывай, что у тебя тут был за баран, что натворил...
– Да это я его привел. А натворил он раньше. – Франческо вздыхает. Пока еще – неосознанно. Чтобы он вернулся в тело, тело придется долго приводить в порядок. – Вернее, натворил-то Максим. Взял на работу... то, за что ты поначалу принял его самого. И оставил старшим на хозяйстве.
Это Карл? Да он же тихий был...
Руки делают работу сами, они к голове, к счастью, не прикреплены, а то быть бы уже Франческо без головы.
– И тот решил опередить начальника?
– Хуже. Начал его подставлять. Вплоть до полуутечки в прессу.
Такого у нас не было, кажется, с основания филиала. Если не считать резидента Совета в охране, но Карл явно не подарок врагов. Подставлять руководителя – это паршиво даже в рутинной ситуации, но сейчас?
– У меня класс естественников еще ни одного трупа не препарировал... Столько печенок всем выклевали, а как они выглядят – не знают. Можно, я его убью и тело отдам на урок?
– На урок деловой этики разве что, и не труп, а запись. Понимаешь, Карл этот виноват не больше лакмуса, который синеет или краснеет. Он же не голос с потолка услышал, что можно и нужно подставлять и пользоваться критическими ситуациями для роста. И не во сне ему приснилось. Он тут увидел, да?
– Что? – Нет, ну полный бред на марше. Если некого обвинить – точнее, если кое-кого обвинять не хочется, то хотя бы себя назначить виновным. Надо было мне еще вчера устроить детей и приезжать.
– Он тут, в этом кабинете мне про Габриэлу напоминал. Как я Максима через ее голову командовать назначил. Мол, можно начальство обойти, и награду получить. Он хотел еще сказать, что и убить можно, позволить убить, подставить Совету – и смерть потом использовать. – Франческо мотает головой, – Не сказал, сообразил, что до конца фразы не доживет. А жить ему хотелось.
– И что, – интересуется Рауль, – и правда – можно?
– Издеваешься?
– Нет. – Голову эту дурную к одному плечу, к другому, вперед, назад... – Слушай, если этому выродку так показалось на пустом месте, то при чем тут ты и все остальные?
– Да не на пустом...
– О, – до де Сандовала медленно доходит. – Я твоему любимому заместителю теперь могу объяснить, почему нехорошо нарушать правила. На примере, на пальцах. Почему именно нехорошо. Не потому что очередное абстрактное "нехорошо", а потому что круги по воде идут, такие вот – в том числе. Вот теперь до него дойдет, почему. И себе заодно пример утащу. Я только опять не понимаю, почему это должны делать мы и на что тратятся средства налогоплательщиков. Почему в этом их бедламе никто не может объяснить умному парню такую простую вещь...
– Двум, двум умным парням. Этот карьерист-недоучка, он не дурак, просто у него туман вокруг, да? А все остальные видят. А Максим не видит – но у него почему-то все равно получается. А тому завидно. Он тут чуть от злости не умер, представляешь? Я ему вина с лимонником налил – он решил сначала, что это наркотик правды, потом – что яд. Он в этом заведении отличником был, Рауль... Ты понимаешь, что мы себе на голову посадили, да?
– Ничего особенного. Это заведение и все четыре его филиала так работают уже лет пятьдесят, я интересовался. Правда, это обычно проблемы структур Совета – но за Совет я с некоторых пор не волнуюсь и тебе не советую. Там водятся скорпионы. А мы как утаскивали из заведения годное нам, так и дальше можем утаскивать. Только годное, отобранное. Максим твой просто, наверное, увидел что-то похожее на себя раньше, пожалел, решил отчистить. Хорошее, в общем, начинание – но ты ему напомни, что богадельня – это у меня и для подростков, а у него – служба безопасности, и туда надо брать не как в химчистку. Не для того отдел создан, черт его побери с его руководителем... проснулось деточко, жалостью прониклось! Вовремя... – ворчит Рауль. – А систему, конечно, надо менять на корню – потому что открывать свой университет безопасности нам все-таки выйдет дороже. Это не автошкола.
– Водятся... так пусть просыпается. Позвоню ему сегодня и ультиматум поставлю. Это образовательное учреждение, да? Вот пусть берут и образовывают. Пусть Сообщество берет и образовывает.
– Ты себе последствия представляешь? – интересуется Рауль. Вот что значит – прилив кислорода не туда и невовремя.
– Представляю, – злорадно отзывается Франческо. – И пусть не жалуются, что персонала нет. Мир завоевывать, так персонал есть, а один университет в порядок привести – уже нет?
– Встань и руки за голову заложи. – Прогнуться, поднять, встряхнуть оживившуюся тушку. Клиент на полголовы выше, это минус, но весит столько же – это плюс. – Кстати, как супруга?
– В антитеррористической операции, вся, с головой. – Франческо изображает работающую Джастину. Получается что-то вроде Кали за компьютером. Ожерелья из черепов пока нет, появится по результатам операции.
– Рассказывай теперь, что с поисками.
– С поисками хорошо и плохо. Хорошо – Максим почти с самого начала понял, кто это. Доктор Моро, да. Еще хорошо, он сразу нашел специалиста по делу, очень милая женщина и очень толковая, но нервная какая-то. Ее местная полиция на плоскогорье сплавила, чтобы она им триумф не портила. Напомни мне Аболса убить. Я его специально сюда зазывал, чтобы у нас такого – ык, – последний рывок, – не было. И плюс отдел. И плюс Королева. Максим говорит – если все так и пойдет, вопрос суток. Это все хорошо.
А "плохо" переводить не нужно. Плохо, что это Доктор Моро.
Вопрос суток? Это уже будут третьи сутки, и если все трое суток Моро будет заниматься с Антонио тем же, чем со всеми предыдущими жертвами... Фотографии и описания прокрутили по всем местным каналам, да и в Европу скандал – точнее, пока еще триумф флорестийской полиции – дополз. В Европе, правда, материалы беспощадно цензурировали по всем осям: и по возрастному цензу, и в отношении подробностей. Считают – и обоснованно – что детали сообщать нельзя, во избежание маскировки убийств под действия серийных убийц и для того, чтобы не провоцировать потенциальных психопатов. Только нашей прессе море по колено.
Самое отвратительное тут, что нужно, должно, необходимо желать счастливого исхода – беда только в том, что не очень уже понятно, какой именно исход будет счастливым. Потому что кадры выразительные. Наверное, даже после такого можно жить, можно даже хотеть жить... чудеса случаются, но нам бы другое чудо. А еще о таких мыслях нельзя никому говорить, потому что нужно и должно надеяться на спасение, не сомневаться и не давать сомневаться другим.
– Если Максим говорит, что вопрос суток, значит, осторожничает. Кстати, как получилось, что он твоему шурину так вовремя челюсть сломал? – Вот это едва ли не главная удача во всей этой гнусной истории: Антонио-старшего в картине нет, а Максим есть. – Все, можешь одеваться.
Уф-ф, неужели закончил? Можно сесть и размять руки. И позвонить Мариям – и попросить горячего шоколаду... и даже не нужно говорить, что без сахара, здесь все и так знают.
– Он не только челюсть. Еще ребра, сотрясение спинного мозга и что-то в том же духе. Но через неделю Антонио будет прыгать, как раньше. Вот боевую подготовку в университете можно оставить в покое. А вышло у них черт знает что, потому что параллельно они в столовой смотрели интервью с тем несчастным, которого полиция выдавала за Моро. Антонио на этом фоне разглагольствовал и договорился до внесения под шумок корректив в образовательные программы, а заодно решил Максима похвалить за то, что тот победил свой эгоизм и начал воспитывать в себе волю к добру. Это Антонио какого-то славянского мыслителя начитался, понимаешь ли. Ну вот три фактора сошлись и надавали шурину по чему попало.
– Какая жалость, – щурится Рауль, – что я этого не видел. Или наоборот, как хорошо.
Хорошо, потому что чувство долга заставило бы разнимать – поскольку он мог бы это сделать, не очень пострадав в процессе.
Шоколад точно такой, как нужно. Очень горячий, очень горький – и совершенно несладкий.
– Кстати, – говорит совершенно оживший Франческо, – ты, если можно, потом доктора Камински найди – а то она тут ходит как привидение. Паулу напугала.
– Чем именно и что она из себя представляет, эта доктор? – Вот только напуганной Паулы нам и не хватает.
Хорошо еще, что два отпрыска надежно заперты в интересном месте. Хорошо ли, что Антонио обезврежен – трудно сказать, с ним еще сидеть надо, с другой стороны – это много лучше, чем просто маяться в ожидании, а персонал в здешней больнице такой, что на него и положиться можно, если устанешь. Не оставят бедного раненого пирата томиться от жажды... но зато он никуда, черт его побери, влезть не сможет, ровно потому, что розысками руководит Максим. Мы еще не проверяли, приходит ли к Антонио благоразумие, если речь идет о жизни его сына. Не приходилось до сих пор.
– Серая была совершенно. И очень вежливая. – Франческо обвел руками в воздухе нечто замысловатое. – В нормальном состоянии она желтая и на всех бросается. Максим, кажется, влюбился.
Желтая? На всех бросается и поиск поставила на ноги за сутки – не одна, конечно, но все-таки – само собой, Максим влюбится. Он и от чертова иезуита нашего оторваться не мог – когда шарахаться от него перестал. Это такая эротическая серия "Максим и аналитики".
Франческо поводит плечами, удивляясь, что они работают.
– Наверное, дело в том, что до сих пор они только тела находили. И то с опозданием.
***
Тогда, почти двадцать лет назад, все началось с того, что дед по материнской линии подарил Раулю в честь завершения службы в рядах ССО яхту. По справедливости яхту нужно было дарить той части ССО, где он служил, поскольку именно в силах самообороны его научили не тонуть даже в шторм и нырять почище японских ныряльщиц за жемчугом, обращаться с парусными и моторными плавсредствами, да и вообще обеспечили замечательный веселый год между лицеем и поступлением.
Месяца через три на яхте оказалась симпатичная ехидная девчонка по имени Паула – никакого Антонио да Монтефельтро тогда еще на горизонте не было, он служил в ССО второй год, – но и никакого романа не возникло, просто некогда было. Паула Росси язвила, когда не спала, а когда спала – язвительно улыбалась во сне. Чтобы ее хотя бы поцеловать, нужно было прервать поток острот и ехидства, а прерывать его было жалко. А следом за студенткой свалился ее сводный брат. Рауль тогда претерпевал особо тяжкий приступ родительского гнева – на тему того, куда поступил отпрыск потомственных банкиров, – и обитал на яхте, и был рад компании, которой было интересно что-то, кроме прелестей загорания, выпивки и секса. Оказалось, что эта компания – надолго. Практически навсегда.
Вот так, пустишь на борт черт знает кого, и внезапно узнаешь, что у тебя есть довольно большая семья – совершенно не та, что при рождении, профессия – которую ты не представлял себе даже в особо страшных снах, обязательства – на которые не хватит и жизни, и двух жизней, политическая платформа и слава одного из лидеров мировой революции. И все это – само собой.
Паула нашлась в кабинете у Максима за разграблением его... нет, не сейфа. Видимо, аптечки. Будем надеяться, что на поверхности он ничего особо вредного не держит.
– Ты что тут ищешь?
– Гуарану. И пальмовый сахар.
– А. Надеюсь, не все съели. – Гуарану потребляет все местное население от 5 до 105, и за века и тысячелетия с ними ничего дурного не сделалось, включая тех, у кого европейские или азиатские корни, стало быть, этот стимулятор куда безобиднее того же гашиша. Пусть себе. С другой стороны... – Но скажи мне, на кой тебе сейчас сдалась гуарана? Положи всю эту химию... – Интересно, этот деятель обычную еду ест? Судя по запасам, ему хватает травок и таблеток. – Положи и садись.
Какая тут гуарана, когда на всей фигуре, в складках у губ, во взгляде отпечатано только "Я боюсь". Что стимулировать, этот страх?
– Мне сдалась... – Паула честно садится рядом, но найденный пакетик из рук не выпускает. – Понимаешь, я от нее не только просыпаюсь, но и злюсь. Побочный эффект. А когда я злюсь, все остальное в меня уже не помещается.
Вот кого надо было напускать на Карла вместо Франческо. И женщине полезно, приятно и хорошо, и брату ее не возиться с тем, чего он органически не переносит. Хотя она, конечно, тоже не любит превращать кого-то в отбивную. Еще сильнее не любит, но может и умеет при необходимости, и не особо портится от этого, а в некоторых случаях даже наоборот, чинится.
– Я тебя могу разозлить без всякой гуараны. И даже на пользу, между прочим.
– Референтом? Я уже знаю. Тебя вчера здесь не было... ты бы сразу разобрался. Я просто не поняла. Мы приходим с Франческо, он спрашивает – а где Максим? И этот мальчик отвечает сдавленным голосом – "приводит в порядок нового специалиста". И краснеет нарочно. И ждет чего-то... а мы его поняли буквально – приводит и приводит. До меня только потом дошло, что он имел в виду и чего от нас ждал.
– Что? – Вот тут Рауль удивляется всерьез. – Он, что решил, что вы решите...
Действительно спятил парень.
– Он так расстроился, что мы не поняли, – говорит Паула. – Когда Максим эту Камински приволок, она идти без помощи не могла и на стены натыкалась, мне Джастина рассказала. А минут через сорок примчалась – хвост пистолетом – и всех тут разогнала и обхамила.
Рауль наливает из чайника остывшую воду, разбалтывает в стакане порошок. Господи, спрашивает он у потолка, может, Ты знаешь, чему их там учат? Сколько ему лет, этому идиоту – да больше двадцати точно, и он, как говорят, отличник, и вот этот великовозрастный отличник всерьез верит, что подобная жалоба возымеет здесь эффект. Сколько он проработал? Не меньше полугода ведь? И до сих пор был уверен, что вот эта вот... жалоба в духе семилетки, доносящего на сестру, которая с кем-то целовалась и не купила ему леденец за молчание, подействует? Фантастика. Полная законченная фантастика. Хотя за этой фантастикой стоит железная логика – и какая же женщина не возмутится и не устроит скандал, если тут дело горит, речь идет о жизни ее сына, а руководитель поисков, видите ли, приводит в порядок специалиста при помощи всего себя. Вот если бы в медпункт сдал и там сидел – простительное дело, верно? Тьфу...
Однако чертовски интересно, как за сорок минут можно добиться подобного результата. Это уже не эротическая серия, это какое-то колдовство. И вряд ли дело в этом, конечно. Но звучит достаточно забавно для шутки при встрече.
– Пей свой озверин. А вообще я имел в виду напустить тебя на местную прессу. Им там не помешает хороший сеанс людоедства.
– Людоедства? – Паула склоняет голову на бок. – Это хорошо звучит. Рассказывай, что и у кого мне следует отъесть. Хотя, ты знаешь, прежде чем есть журналистов, нужно доктора Камински позвать. А то в прошлый раз мы тоже пресс-конференцию затеяли – пришлось все переписывать в последний момент. И хорошо, что успели.
– Я имел в виду общий курс воспитания, – машет рукой Рауль. – Ибо вульгарность достигла, объяла и утопила. Алваро ругается.
– Да. – Кажется, озверин начинает действовать. – Это значит, что мы дошли до крайности.
Звать или искать доктора Камински не приходится – доктор вырисовывается на пороге, недоверчиво смотрит на гостей. Почему серая, почему желтая? Очень бледная, в синеву, невысокая, не больше полутора метров, женщина. Иссиня-черные волосы и такие же полоски бровей оттеняют лицо так, что ничего, кроме "бледная как смерть" на ум не приходит, а волос этих, крупно вьющихся, столько, что кажется шея сейчас переломится как стебелек. Рауль щурится. Нет, иллюзия. Из тех хрупких с виду дамочек, которых лучше оглушать сзади, предварительно накинув сеть – и то не обязательно поможет. А вот здоровья там – отрицательная величина, это понятно сразу.
– Здравствуйте. Я Рауль, директор спецшколы корпорации. – Препроводить в кресло, наболтать в другую кружку остатки гуараны, попутно как бы ненароком задев руку выше локтя – кожа холодная и липкая, без тонометра ясно, что давление там куда ниже, чем полагается. Интересно, а лист коки для чая у Максима в коллекции есть? Сейчас бы больше пригодился. – Мы вам не помешаем?
Глаза у нее тоже черные, не карие даже – черные. Острый нос, острый подбородок, славянские скулы – если бы не эти скулы, то можно было бы сказать, что это Юлиана, мать Франческо, с чего-то решила перекраситься из родного пепельного.
Рауль сглатывает. Кажется, он неправильно понял, когда Франческо сказал "влюбился". Кажется, его следовало понимать буквально. Замечательное все-таки место – никогда не знаешь, от чего умирать раньше: от страха, от злости или от хохота.
Паула, кажется, думает о том же. Еще она явственно думает о своем отце, который проработал полжизни в Африке, после смерти жены решил вернуться в Европу с дочкой, устроился к Сфорца, увидел синьору Юлиану, к тому времени вдову, старательно гробившую остатки жизни об работу – и пропал. Это тенденция, традиция или попросту две такие крайности обязаны сходиться?
– Нет, не помешаете... – дергает ртом доктор, даже не пытается скрыть, что врет. – Королева все равно только два новых яйца снесла. Теперь третью серию гоняет, но там тоже много не будет.
Нам всем придется к ней привыкать. Потому что Максим от этой дамы отстанет только если она его собственноручно надежно пристрелит. Я его знаю. И я нечто похожее уже видел. Впрочем, если она его пристрелит, он будет витать вокруг дружелюбным привидением и говорить, что так даже удобнее – и спать не надо, и просочиться можешь куда угодно.
