Текст книги "Порождения ехиднины"
Автор книги: Татьяна Апраксина
Соавторы: Анна Оуэн
сообщить о нарушении
Текущая страница: 16 (всего у книги 20 страниц)
Максим Щербина, заместитель по внешней безопасности руководителя флорестийского филиала корпорации «Sforza С.В.»
16 декабря 1886 года, Флореста, Терранова
– Я его убил, этого человека? – спросил Франческо.
– Нет, – ответила Кейс. – Ты его пока не убил.
– Надеюсь... – параллельно сказала Паула.
Лестница летит мимо, дверь летит мимо, потому что тень легла на жалюзи, потому что Хуан, который вообще-то Шон, сказал – "два" – и выдохнул, и выдох прошел над стволом снайперки, видимый даже жарким днем...
– Ты молодец, – говорит сыну Паула.
Звук из рабочего центра нужно отключить, сейчас он будет только отвлекать.
Максим не собирается ломиться первым и затруднять людям работу, если там еще есть работа. Но группа шла с первого этажа, а не со второго, у нее и так фора. В сравнении с ним. С ними. Горбоносый человек слева на бегу слегка поворачивает голову, смотрит на звездчатую дыру в стекле, кивает.
Выстрел – но кто знает, куда, может, и мимо, может, Моро... Голдинг сейчас метнулся вниз или припал к стене под окном с оружием, второе – прекрасно, замечательно, только не вниз. Куда угодно, только не вниз, не к мальчику...
– Медиков вперед, – командует Иларио в наушниках. Молодец. Но слова "готов" еще не прозвучали, еще не...
Сдвоенный выстрел – и Максим уже без всякого шлема слышит голос:
– Чисто.
Дверь летит внутрь. Дурацкая планировка. Вход прямо в гостиную. Чудесная планировка, спасительная. Человек лежит на полу под окном. Лицом вниз.
Если ничего не случилось, если у него нет аллергии, если одна из иголок не угодила в жизненно важный орган, он жив. И будет жить еще некоторое время. Персональный подарок Кейс и местной криминологии.
Боец, это Хесус, стоит, широко расставив ноги, держит добычу на прицеле. Пистолет. Обычный.
– Нет, – машет рукой Максим. – Он нужен нам живым.
Теперь вниз, по узкой лестнице с одной площадкой: три прыжка. Темно. Хорошо, что есть фонарик. Если свет выключен давно, то его и не стоит включать. Пахнет паленым, несильно, кровью – тоже слабо, зато воздух насыщен необычным запахом, словно здесь перегорел крупный электроприбор. Озон, горечь, искры...
Мальчик лежит у дальней стены, все как на звуке, как видел Одуванчик – а он рядом, прямо за спиной, зачем сюда-то полез? Глаза открыты, щурится, улыбается разбитыми губами. На полу под ногами – телефонная трубка. Короткие гудки.
Глохнут. Да их и не было. Провод вырван из стены "с мясом". Моро дернул, наверное, когда бежал наверх.
Поздравляю вас, друг мой Щербина, до звуковых галлюцинаций допрыгались. Придется сегодня врачам сдаваться. Уже можно.
Вот и врачи – но пока что еще не к Максиму. От бойцов отличаются только наличием чемоданов и носилок, все вооружены. Отпихивают с дороги, и правильно: застыл столбом, глядя на розетку, даже к мальчику не подошел. Времени больше нет, цифры на панели внутри головы замерли. То ли секунду протоптался – то ли шестьдесят.
Медики над Антонио. Экспресс-оценка. Множественные повреждения кожных покровов, простые и электрические ожоги, вывихи, сломанное ребро... обезвоживание, потеря чувствительности, передозировка чего? ЛСД?
В общем и целом... чудо.
Кто-то уже включил свет, накрыв мальчику лицо бумажным щитком. Под ногами замызганный телефон – трубка тянется к Максиму как щупальце, – медицинский ящик с разбросанными инструментами, опрокинутый столик на колесах, пластиковые флаконы, одноразовые шприцы...
Деметрио слушает очень внимательно, навострив рысьи уши с жесткими хрящами. Качает головой, удивленно фыркает. А у него вполне развитая мимика – видимо, раньше предбоевое напряжение сказывалось.
– Сходил на танцы, поел "кислоты" и подрался. Слегка. – Деметрио подводит итог. Прав, разумеется. Примерно к этому результат двух с половиной суток пребывания в этом логове и сводится.
Мальчик пытается что-то сказать. Хрипит. Пробует снова. Умный Иларио достает запасной микрофон, сует медику.
– Артикулируй, – говорит Максим. Громко говорит, чтобы его точно поняли.
Пусть там, дома, сразу услышат, что все в порядке.
– Мы опыты ставили, – довольно внятно объясняет Антонио. – Это... вот – это недавно совсем, с утра. И это тоже был опыт, только я не понял.
Нет, думает Максим, выдергивая провод из разъема. Вот без этого мать ярко выраженного да Монтефельтро как-нибудь пока что перебьется. Пусть потом объясняет про опыты. Максим нажимает кнопку на шлеме, говорит:
– Жив, почти здоров, почти цел. Все очень хорошо.
Иларио прислушивается к рации, качает головой.
– К нам сюда просится журналистка.
– Кто? – спрашивает Максим. Вот только прессы сейчас... и когда, и как пронюхали?
– Тирунеш Бати.
Господи!.. За что?! За что именно эти полтора метра эфиопского темперамента, невероятной цепкости, ума, дотошности и отвратительного, великолепного профессионализма? Единственная приличная политическая журналистка во Флоресте. Ходячий страх и ужас. Максим представляет себе, как независимый репортер-международник Бати берет интервью у Кейс и мечтательно жмурится...
Потом открывает глаза. "За что?" – это неправильный вопрос. Правильный вопрос – почему? А самый правильный был задан вторым – как? Если бы отслеживали машины компании... да если бы кто-то до такой степени обнаглел, его засекли бы на второй минуте.
Максим поворачивается к человеку у стены. Командир третьей бригады, способный по свисту поставить под ружье около двух тысяч человек только во столичном регионе – по расчетам Анольери – сам Максим был более консервативен и делал ставку на полторы... был совершенно не похож на одуванчик. На сову он был похож, если бывают раскосые совы. Амаргон попал под перекрестный огонь – корпорация могла обвинить его в похищении, Алваро ему даже этим пригрозил, а свои – в сотрудничестве с корпорацией. Ведь действительно отличное объяснение для удивительной Одуванчиковой живучести... Но при этом он не боялся. Совсем.
Пить минеральную воду уже бесполезно, Бати уже тут. Если ее не пустить, она во-первых, пролезет, найдет тот самый проходчик и пролезет, во-вторых, сделает акцент на том, что мы что-то скрываем. А мы скрываем? Нам нужно что-то скрывать? Если она полезет к Антонио, я собственноручно сверну ей шею. Но она не полезет, она не шакальей породы.
Одуванчик же окажется в том еще положении. Он сотрудничал не просто с корпорацией, со службой внешней безопасности. В деле поисков ребенка, в пропаже которого обвинили радикалов Бригад. Амаргон не радикал. Амаргон, по мнению Франческо – единственный годный на что-то боевик в этом гадюшнике. Со стороны нашей подтасовки все безупречно чисто, не прикопаешься. Звонок был настоящий, и дурак был настоящий, свой собственный, наш только провокатор...
– Бригадир, – говорит Максим, – тут решать вам.
– Это очень любезно с вашей стороны, – улыбается Амаргон. – С учетом того, что я ей и позвонил. Через час после программы новостей. Когда я еще – вашей милостью – думал, что ищу идиота с нашей стороны. А когда стало ясно, что это скорее всего посторонний, я предложил ей сделку века. И взял у нее камеру. Мне, господин Щербина, надоело, что вы решаете свои внутренние проблемы за наш счет.
Я говорю на камеру, напоминает себе Максим. Вот, между прочим, и камера – чтобы присмотреться, надо знать, к чему присматриваться, а она на груди, притаилась среди прочих ремешков, датчиков и наушников.
За это не мне ему пенять. Помнится, некий предприимчивый курсант-третьегодок в качестве курсовой по средствам наблюдения сдал на кафедру аккуратно, по всем правилам оформленный отчет, из которого следовало, что в качестве объекта для разработки были выбраны непосредственно помещения кафедры и находящееся там учебное – вполне действующее – оборудование. Вот записи, в предписанном качестве и количестве. Все согласно заданию. Датчики, звук, изображение, требуемое разрешение, возможность голосового анализа... В граничных условиях не сказано, что подключение должно проводиться с разрешения и согласия, верно?
И тем более в граничных условиях, как и в правилах внутреннего распорядка, не сказано, что запрещается установка веб-камеры впридачу к датчикам – а заодно и трансляция обсуждения курсовой "этого гада", происходившего, естественно, при закрытых дверях, на студенческий веб-портал. Этот пункт появился в правилах днем позже и немедленно получил прозвище "третья поправка Щербины". Всего их было пять. По одной на учебный год.
– До вашего второго звонка, бригадир, мы были уверены, что ищем именно идиота с вашей стороны. Собственно, его до сих пор ищут, и я думаю – найдут. Наказание за ложную информацию никто не отменял. Но мы очень рады, что Бригады готовы сотрудничать с нами хотя бы в экстремальных ситуациях. Надеюсь, ваши коллеги последуют вашему примеру... потому что во Флоресте вся жизнь – одна экстремальная ситуация, – улыбается он в ответ. – Госпожу Бати, конечно же, немедленно пропустят, поскольку корпорация очень высокого мнения о ее профессиональных качествах и беспристрастности. Приятного всем аппетита.
Амаргон может попытаться меня опровергнуть. Но я уверен – он не станет этого делать. Иначе бы он не сказал мне про камеру сейчас, пока я еще мог вывернуться. Бригадира-3 интересует его выигрыш, а не наш проигрыш. Как раз поэтому с ним можно иметь дело.
– Удачно добраться домой! – говорят ему в спину. – Да, я попросил бы часть ваших людей задержаться – вместе с похитителем. Я рассчитываю покинуть этот дом до приезда полиции, но мне хотелось бы предъявить госпоже Бати нечто вещественное.
– Иларио, извините, вам придется устроить госпоже Бати экскурсию. Ничего не скрывайте. А вот что касается похитителя – это решат медики, простите, бригадир. – Через плечо, но тут все слышно. И вверх по лестнице, вслед за носилками, на которых лежит Антонио. Тут больше делать нечего, а аккумулятора внутри осталось... почти уже не осталось. Только дойти до машины, скинув по дороге броник, сесть там и закрыть глаза. Все. Все, все...
– А какого все-таки черта он вылез? – спросил Шон над его головой.
– Потом узнаем. Наши что-то придумали. Они всегда что-нибудь придумывают, – отозвался кто-то...
А потом темно стало не только под веками, но и везде.
Хуан Алваро Васкес, секретарь руководителя флорестийского филиала корпорации «Sforza С.В.»
16 декабря 1886 года, Флореста, Терранова
Алваро смотрел в экран, крутил в ладонях пустой стакан из-под – страшно сказать – молока и думал о том что Франческо Сфорца руководит не той корпорацией. По всем законам, он должен бы владеть не химико-биологическим концерном, а Чинечиттой. Что мы ни делаем – из всего получается шоу. И шоу, надо сказать, первый сорт. Его собственный голос в записи звучал так, что услышь такое сам Алваро – остолбенел бы от страха.
– К чести корпорации, – заметила за кадром Тирунеш Бати, – эта угроза осталась только угрозой, да и вызвана была, скорее всего, страхом, что непрофессиональные действия спасателей могут повредить ребенку.
И далее. И далее, и далее...
По всей операции, от начала – Одуванчик, редкостная сволочь, связался с журналисткой намного раньше, чем позвонил Алваро. И все, что происходило – происходило в прямом эфире. Даже удивительно, что все выглядит так прилично. В полиции все как будто заранее знали про камеру, сама операция – вообще какой-то постановочный боевик высшего разряда, Максим в доме – как будто тридцать раз репетировал все это с хорошим режиссером. Как это у нас так все аккуратно получилось? Никто же не знал, пока Одуванчик сам не признался. Ну мы даем, однако! Даже как-то слегка неприятно. Конечно, шоу устроил чертов Амаргон, никого не спросив, но все равно – дурацкое ощущение скребется в желудке. И Антонио спасли, и маньяка взяли живьем, и среди Бригад теперь будет... ой, что будет, но хорошее, правильное – и даже эта старая ищейка еще ничего дурного не сказала. Но невкусно.
Как будто за тобой подглядывают в душевой. И делать ты там ничего дурного не делал, и смотреть не так уж и неприятно – и даже видно, как исправилась осанка и какие мускулы от тренировок наросли... а все равно противно. Но не пожалуешься. Максим и Анольери в своих играх с "Черными" таким не ограничивались, больше стрельбой и стравливанием перебивались.
А Максим, кстати, всего этого счастья не видел еще. И сдавать его врачам не пришлось. Он как сел в автобус – так и выключился как перегоревшая лампочка.
Теперь его к телевизору еще не скоро подпустят, а наши добрые медики вообще никого не хотят в интенсивной терапии видеть. Паулу выгнали, Франческо-старшего выгнали, младших велели до следующего утра не приводить. "Радуйтесь, – изрек доктор, – что в обоих случаях можем обойтись своими силами. Это показатель!". Ну, наверное, показатель.
Алваро вспоминает, что его самого положили в столичный госпиталь и еще раз пытается убедить себя, что все хорошо. Относительно получается. Просто нервное напряжение еще не отпустило.
Антонио жив – и даже почти цел. И в первые же минуты всю группу спасателей едва до инфаркта не довел своим объяснением происшедшего – это Иларио всем желающим в красках рассказывал, с жестикуляцией. Доктор Моро больше никого не убьет. Максим не допрыгался ни до чего серьезней отека на поврежденном участке и списка осложнений – по латыни звучит страшно, но встать он должен раньше Антонио-старшего. И никто ничего не скажет – Алваро со врачом поговорил. Объяснил ему, что пациенту будет очень плохо, если все остальные узнают, с каким диагнозом он тут бегал и какие меры принимал. Врач подумал – и согласился. Тепловой удар и сосудистый криз. С белыми в этом климате, да летом, да под такую нагрузку, да с недосыпа – сколько угодно, особенно если человек здоровый и на первые признаки внимания не обращает.
Все хорошо. И даже то, что корпорацию публично ткнули мордой в песок – тоже хорошо. В песок же. Не в грязь. Через прессу – а не самодельной бомбой. И если Бригады и правда начнут доказывать, что они превратно понятое политическое объединение – как это там только что выдал этот гад "Да, мы признаем адресный террор как метод. То же самое можно сказать и о Мировом Совете" – все от этого только выиграют.
Шелест, шорох, скользнувший по щеке воздух. Франческо, то есть, феодал, потому что так удобнее. Все-таки Паула что-то странное придумала, назвав двоих старших в честь ближайших родственников. Два Франческо, два Антонио в одной семье, а был бы жив ее отец, так было бы три Антонио. Все время приходится как-то уточнять.
Франческо-феодал опускается на широкий поручень мягкого кожаного кресла, в котором устроился Алваро, машет рукой – нет, сиди, мне и тут нормально, косится в телевизор. Телевизор смотрят все – и Паула, и Рауль, и доктор Камински. Одна Ливия бегает туда-сюда, ее теперь и с пресс-конференцией достают, а смена у нее сутки, как у врачей, а до пяти утра еще ой как далеко. Доктор Камински ест мороженое. Очень большую порцию, наверное, на килограмм. Осталась примерно половина. Смотрит в телевизор и мерно работает ложечкой. Комбайн какой-то.
Может, это из нее так пар выходит – сколько она за этим Моро гонялась, пока ей с нами не повезло. А может, просто любит сладкое. А на экране разбирают на части флоридскую полицию. Предварительно разбирают, без подробностей еще. Но уже ясно, по содержимому дома и находкам на побережье, что Голдинг – это Доктор Моро и что арестованный ранее Эугенио Гонсалес таковым не является. Уже известно, каким было особое мнение доктора Камински. Уже установлено, кем был психолог, расколовший Моро... Да, под такое и ведро съешь.
Доктор Камински гоняет ложечку по эллипсоиду и смотрит в экран, словно не про нее говорят. А там, между прочим, сообщают душераздирающие подробности. Такое впечатление, что эфиопке проплатили мощную рекламную кампанию Камински... интересно... нет, у Максима времени не было. Когда Бати-то успела? Наверное, она на всех мало-мальски примечательных людей ведет досье.
Женщина без интереса смотрит в лирическое отступление, посвященное ей. Родилась и училась в Кракове, закончила образование в Бостоне, доктор права, доктор психологии, автор более 200 статей и монографий, научных работ, посвященных... и так далее, и так далее. В качестве специалиста Бюро расследований участвовала в поимке Закарии Роуза, более известного, как... кто? Бостонский Убийца?.. Ничего себе!
Бати переходит к служебному конфликту и полету Дельгадо по рабочему помещению. Никаких оценок, только факты. Но мнение составить несложно – вот вам специалист, а вот отношение к нему, а вот Моро, и кто его поймал?..
– В этом деле, как и во многих других, "Сфорца С.В." показали, что они – незашоренные люди, которым нужен результат. Я предлагаю корпорации задаться вопросом – нужна ли им такая криминальная полиция?
Ну это-то уже перебор, думает Алваро.
– А если вы считаете, что я сужу по одному случаю... я готова предоставить материалы для десяти следующих передач. Того же объема.
– Вопрос к тебе, – кивает Паула брату. – Ну как, нужна тебе такая криминальная полиция?
– Эта женщина спятила, – уверенно говорит Франческо. – Начисто. Вместо того, чтобы спросить, какого черта местная криминальная полиция не ловит мышей, она спрашивает меня, нужна ли мне криминальная полиция? Нет, конечно, я буду сам ловить всех, от карманников до серийных убийц. Как Нат Пинкертон и Путилин, да? Потом дойдет до медицинской системы, закроем местные школы... что дальше? Нет уж. Через полгода оккупационное законодательство перестанет действовать – и это будет их криминальная полиция. Так что придется участвовать. И никак иначе...
Франческо раздраженно дергает головой.
– Кстати. Доктор Камински – я не буду говорить вам, как мы все вам признательны. Но ваш обязательный контракт с полицией истек год назад. Как я понимаю, в месте, где с вами так... возмутительно неправильно обращались, вас удерживал только Доктор Моро. Вы не думаете сменить место работы?
Камински аккуратно ставит на столик перед собой пластиковую лоханку мороженого. Втыкает в него ложечку. Выпрямляется, откидывает с лица волосы.
– Господин Сфорца, – говорит она. Алваро сжимается в своем кресле, это не голос, это скорострельный автомат с хорошей кучностью. – Вам корона голову не жмет? Вы правда считаете, что я соглашусь работать в заведении, где с людьми обращаются в сотню раз хуже, чем в Управлении?!
Франческо едва не соскальзывает с подлокотника. Алваро давится воздухом. Вот этого обвинения, кажется, тут не ждал никто.
– Доктор Камински... – говорит Паула, – неужели вас как-то обидели?
– Не будь это ваш сын, синьора, я сказала бы, что вы не лучше своего брата! – взрывается Камински. Нет, не автомат, осколочная граната. Или мина-"лягушка", как наступишь, так все осознаешь. – Но вам-то простительно... а вот господину Сфорца! Да вы что думаете, я слепая? Вы... вы заставили работать человека в таком состоянии... да у нас в Управлении есть понятие "больничный", а у вас паши, пока не сдохнешь! И вам еще в холопы продаваться?!
– Доктор Камински, – кажется, Франческо задели за живое. – Мы вам и правда обязаны, но есть же пределы, да? Конечно, здесь мало кто спал последние двое суток... но если вы думаете, что мы кого-то заставляли – как говорят у вас в Винланде, подумайте еще раз.
– Вы, – задыхается Камински, и, кажется, вот-вот расплачется, причем от чистой злости, – просто дрянь! Вы держите этого мальчика на поводке, он ради вашего одобрения готов... да он себе по литру всякой химии заливал, допрыгался до неотложки! Хорошо, если инвалидом не выйдет! Вы не заставляете, факт! Вы хуже! Вам даже все равно, что думать для него – жить...
– У Максима же тепловой удар? – непонимающе смотрит Рауль. – Врач сказал...
Сейчас, думает Алваро, меня будут убивать. Сейчас они во всем разберутся – и будут меня убивать. Коллективом.
– Да мне плевать, что сказал врач, это же ВАШ врач! У Щербины тяжелое сотрясение мозга, и господин Сфорца в курсе с самого начала! Да он ему на штурм запретил идти ровно поэтому! – разворачивается к Раулю крупнокалиберный гранатомет.
– Позвольте... – растерянно говорит Франческо. – У него в самом деле был ушиб – тогда, после драки. Его охрана стукнула слегка, решила, что слишком увлекся. И я его отправил к врачу. И он пошел, да. И больше я об этом не слышал.
– Он не дошел до врача, – спокойно объясняет Паула. Очень спокойно. – Потому что в коридоре встретил меня. С новостями.
– Ушиб?! – Камински упирает руки в бока. – Хотите аналогичный, на распробовать?
И ведь стукнет, не сомневается Алваро, и никто ее не удержит – и вряд ли успеет остановить. Исключительно взрывоопасное и легковоспламеняющееся существо, и если посмотреть с ее стороны – все так и есть, как она кричит. Потому что Максим ей что-нибудь соврал на ходу. А я... нет. Я пока все-таки посижу молча. Они все равно сейчас разберутся. А пока пусть пошумят. Им всем полезно.
Паулу страшная загонщица маньяков то ли не слышит, то ли никаких претензий не имеет.
– Головы, а не мозга, – поясняет Франческо... – С ушибом мозга даже Максим бы не разгуливал... Паула, с какими новостями? Это, что, все в один день было?
– Да, – отвечает не Паула, а вовсе наш цербер, которого, между прочим, в здании тогда не было. – Это все в один день.
Это, думает Алваро, все было не то что в один день. Это все было почти подряд. От побивания синьора айсберга до пропажи его сына прошло часа от силы три-четыре. Пока разняли, пока отправили да Монтефельтро к медикам, пока нажаловались Франческо на инцидент... в это время младший решил поставить интересный опыт на маньяке. Куда папа, туда и сын. Буквально.
Но Франческо – это Франческо. Это для нас, простых смертных, три часа – это три часа, и события идут одно за другим. А у него...
У эфирного нелинейного существа лицо такое, словно он сейчас тоже свалится с каким-нибудь фальшивым ударом. Бело-мраморное, изумленное и пустое.
– То есть он вот с этим... он меня до рассвета разбудил криком, что это – ваш маньяк.
– Кончайте дурочку валять! – Столик летит в одну сторону, кресло в другую, Франческо съезжает с подлокотника вниз, его счастье, потому что удар проходит мимо... никто ничего не успевает. – Вы ему запретили идти с группой захвата! Все вы знали!
Алваро очень быстро оказывается на ногах перед доктором... и вновь в кресле. Дышать нечем. Дышать совсем нечем. Хорошо, что под дых. А то у нее еще и ноги есть... но хорошо, что пришлось все-таки по нему, а не по Франческо – и плохо, что хватило только на один удар.
Но страшную женщину уже держит Рауль. Очень крепко, захватив сзади, отступая назад, и при этом что-то ей очень мягко на ухо говорит.
– ...тихо, да перестаньте же, пожалуйста... – слышит Алваро, когда делает четвертинку вздоха. – Сейчас мы во всем разберемся, ну разве вы не видите?
– Я вам сейчас так перестану, – шипит Камински, – вы забудете, как "забывать"! Себя вы можете гробить как хотите, но выжимать насмерть, а потом мне тут глаза закатывать? Дрянь...
– Докт-р К-мински, – старательно выговаривает Алваро. – Фр-нческо н-кому н-чего н-запрещал. – Вдох. Ну вдох же. Ну хоть половинку. – Это я запретил. От его имени. Никто не удивился – я же секретарь. А я все знал, Максим меня шофером таскал, чтобы никто не понял, как ему плохо.
– Что?.. – хором выдыхает коллектив, включая Камински, которая перестает брыкаться.
– Алваро, – добавляет цербер, отпуская доктора, – мне кажется, что ты очень хочешь нам все рассказать.
– Хочу, – еще как хочу. – Сейчас вот я смогу – и все будет. Сейчас.
Выпутаться из Франческо. Встать. Подумать. Сесть на пол рядом с креслом.
– Максим еще той ночью сообразил, кто это. Но у него доказательств не было, вообще ничего не было, одни умозаключения. И даже если он прав – он же не полицейский, а контрразведчик... разные специальности. Он свалил на Карла основную линию – и начал эту разматывать сам. Но он никого не хотел с собой брать, потому что не хотел, чтобы кто-то узнал заранее. Вдруг он ошибается? Так он мне объяснил. Я-то все равно посреди всей кухни, секретом больше, секретом меньше. Я и тогда не очень поверил, а когда поездил с ним чуть-чуть, понял, что он только на лекарствах держится. Ему тогда в столовой, видно, крепко так вломили. Но уже в полиции стало ясно, что он правильно копает. И что мы уже время сэкономили – часов сорок, не меньше. Если его уложить – что будет? И что с ним будет, если его уложат, а Антонио живым не найдут? Он бы умер. Вы его после прошлого раза не видели, а мы видели...
Это хорошо, что Франческо решил, что вопрос закрыт – и забыл о нем. Потому что если бы он этого дурака отстранил сразу, дурак решил бы, что это даже не наказание, а полное недоверие и изгнание.
– Ах ты, капибара!.. – доктор Камински стоит, слегка пригнувшись, и явно примеривается к носу или глазу Алваро. Напрасно Рауль ее отпустил. И почему "капибара"? Сама она... гарпия. Намеревается вот закогтить, утащить и сожрать.
– Он заметил, что Франческо не заметил... – Ладно, я не на уроке, и не эссе пишу. – А я решил, что вот как все кончится – я тут же его заложу, но не раньше. Потому что ладно, если он меня убьет за такое, но он же сам... убьется. А вот с группой захвата – понимаете, если бы хоть что-нибудь пошло криво, ему бы потом все святые и Дева Мария не доказали бы, что он не виноват, а если уж запретили – ну что тут сделаешь, виноват тот, кто его отстранил. То есть, я. Понимаете? А с врачом тоже я дого...
Его поднимают за рубашку. "Вздергивают вверх" – будет точнее. Невысоко – доктор ему макушкой до подбородка не достает... и вообще куда-то достает, только потому что волос много. Вздергивают – и швыряют об стену. С таким... хлопающим звуком. Больно все-таки.
– Говорить надо. Идиот.
Алваро сползает по своей стенке, а вокруг опять вскипает штормом океан.
Нет, не вскипает. Гигантская волна поднимается, доходит до зенита, раскрывает капюшон как у кобры, зависает – самолетом в фигуре высшего пилотажа, грозит обрушиться – и замирает.
Потому что перед докторшей образуется Паула, видимая снизу, из угла между полом и стеной, как крайне решительные ноги в сандалиях. Паула образует совершенно непроходимую защиту. Проще убить, чем пройти через нее. А должно быть наоборот, с досадой думает Алваро. Это я должен ее защищать. Потому что весь этот шторм – из-за меня. Странно, а я был уверен, что это будет не Камински, а Франческо...
– Доктор, – четко, внятно и спокойно говорит она. – Этого мальчика нельзя, повторяю вам, нельзя так ронять. А если вам нужно кого-то бить, то мы с вами одного пола и примерно одной весовой категории. – Ну, это перегиб... – Да и ситуацию создала я. Пожалуйста, обращайте свои претензии по адресу.
– Вы ничего не создавали, – столь же вежливо, внятно и спокойно отвечает волна, истребитель и змея, – Вы – мать похищенного ребенка. Вы не знали и половины, а остального не заметили, и никто бы на вашем месте не заметил. И почему его нельзя бить? По-моему – нужно.
– Потому, – отвечает Паула, – что он год назад получил пулю в спину, закрыв меня. Позвоночник ему спасли... чудом.
Змея, волна и истребитель вздрагивает. Алваро уже поднял голову, поэтому ему видно лицо. Ни на что не похожее зрелище: одна половина женщины стремится свалиться в тот же полуобморок, в котором – к счастью, тихо и мирно – пребывает Франческо, а другая половина эту первую трясет за воротник и тычет носом в слегка разгромленную комнату, шокированную публику и собственной персоной Алваро. А он бы рад сказать, что все хорошо – но врать не хочется. Не очень хорошо, хотя и вряд ли опасно. Но больно.
– Ну откуда она знала... – говорит Алваро. Это она из-за Максима так разоралась. Гарпия, но правильная гарпия. Если бы все было так, как ей показалось, я бы просто с гранатометом пришел.
Но все-таки хорошо, что там еще и Рауль сзади. Второй раз он так не ошибется.
– Из газет, – говорит доктор Камински. – И из телевизора. Извините, пожалуйста, Васкес. Я – злобная дура. Но вы все равно идиот. С таким сотрясением – и с тем, что он себе колол, он до чего угодно доиграться мог. Он умереть мог... пока там в своем бронежилете прыгал.
Как бы ей объяснить? Нет, ну как бы ей объяснить-то? Ладно, она хоть усвоила, что Франческо тут ни при чем, и вообще никто, кроме меня, не виноват, ну еще сам Максим... второй маньяк – и тоже с лекарствами. Маньяк и доктор поймали маньяка-Доктора. Шутка для избранных.
– Мог. Я же понимаю. Да я полгода сам по струнке ходил. Но он же решил, что во всем виноват уже потому, что избил Антонио. Старшего. Потому что в такой момент и вообще. Нельзя так сделать – и на больничный. Даже если на ногах не держишься. И что если он ребенка не найдет, он... он это еще прошлым утром себе в голову вбил... – Вот пусть сама попробует перепрограммировать танк. Нет, ледокол. На полном ходу. Сейчас-то он поймет, не вопрос. А вчера – ха...
– Вам всем, – качает головой истребитель, змея и волна, нет, просто крайне замученная женщина, – нужен... психолог!
– Да, доктор Камински, – говорит откуда-то тоже снизу, с пола Франческо, – нам всем очень нужен психолог. Так я повторяю свой вопрос – пойдете к нам психологом?
– Я вас сейчас убью, – делает профессиональный вывод доктор Камински.
– Не убьете. Это... разрешено только служащим корпорации, – констатирует Рауль. Потом думает и добавляет. – И членам семьи.
– Вам? Психолог? – спрашивает от двери заглянувшая Джастина. – Да на вас мешок пестицидов нужен, порождения ехиднины!..
