Текст книги "Алхимия желания"
Автор книги: Тарун Дж. Теджпал
сообщить о нарушении
Текущая страница: 18 (всего у книги 35 страниц)
Я запомнил и другие вещи.
Когда я остановился испражниться после Гаджраула – и мне пришлось долго ждать, чтобы успокоить свою кровь, – Физз показала на волны марихуаны, поднимающейся вдоль дороги. Можно было собрать ее, прилежно тереть на ладони несколько часов и сделать черные пластины жевательного табака мира и нирваны. Или можно было растереть ее и добавить в молоко, чтобы видеть счастливые галлюцинации. Физз сорвала несколько сочных стеблей и положила их на заднее сиденье джипа, чтобы высушить. После этого я нюхал зеленое растение и парил в более высоких королевствах.
Наконец, всю дорогу великолепными всполохами встречались горчичные поля, буйно цветущие и представляющие собой полоски ошеломительного желто-золотого цвета, на которые тяжело было смотреть, куря марихуану.
К тому времени, когда мы добрались до первой развилки после Джеоликоте и понеслись вверх по крутым изгибам к дому на холме, я был похож на голодного человека, которого сотню раз сажали за обеденный стол и каждый раз уводили назад голодным. Во время путешествия ему давали немного восхитительных сладостей, но отказывали в главном блюде.
Физз дала мне главное блюдо позже этой ночью. Это был пир, который мог бы поразить короля.
Мой голос, должно быть, наполнила прощальная глубина.
Когда мы сидели на подоконнике – далеко за полночь – был только еще один волнующий момент за последние несколько месяцев, который я мог вспомнить. Мы были голыми; горы дня – люди и машины – спали, горы ночи – животные и грузовики – были в движении; и мы знали, что то, что только что случилось, не случится позже. Потому что большую часть времени наши дни были заполнены делами жизни. Интересными, огорчающими, удовлетворяющими, полными новых открытий, но только делами жизни.
Физз и я никогда не жили этим.
Мы жили волшебством нашей кожи.
Мы начали паниковать, когда утратили это.
Но, честно говоря, дела в нашей жизни шли хорошо. Мы сделали множество открытий.
Вскоре мы нашли нужных рабочих.
Вскоре мы открыли бесконечные достоинства Ракшаса.
Вскоре мы решили проблему с созданием ванной.
И таким образом вступили на дорогу, ведущую к разгадке наших жизней.
Ключевым человеком, который попал к нам на службу, был Бидеши Лал. Он был профессиональным плотником и имел команду мальчиков, младшему из которых было всего шесть. Егo звали Доинчи, он держал своими маленькими ручками деревянные доски, когда их приколачивали и строгали; а позже, когда все отдыхали, он собирал стружку и складывал ее в мешки для ночного костра. Порой старшие мальчики вырезали ему что-нибудь, напоминающее военное оружие, – меч, пистолет, гранату, похожую на бутылку. Когда никто не смотрел, он практиковался в умении сражаться, атакуя грушевое дерево рядом с верандой и кидая гранату далеко во вражескую траву.
Дерево атаковалось с криком «Диш! Диш! Диш!» Граната взрывалась со звуком «Буммм! Буммм!» Позже, когда Доинчи отдыхал от шума битвы, Ракшас спрашивал его:
–Сколько пакистанцев ты убил сегодня?
С усмешкой мальчик отвечал:
– Сто десять.
Ракшас хлопал по нему здоровой рукой и говорил:
– Арре, я могу сделать это одной рукой! Завтра ты должен убить двести двадцать пакистанцев!
Бидеши и его мальчики были родом из Бахери, расположенной у подножия холмов. Бидеши было тридцать пять, у него было десять детей – девять дочерей и десятый – сын. Старшему работнику в его команде из восьми человек было двадцат один. Они могли сидеть на рассыпающихся балках и наклонных крышах часами и стучать безостановочно. Несколько месяцев я ждал, что один из них упадет, но они были естественны и аккуратны. Состав команды менялся все время. Знакомое лицо исчезало, а новое появлялось. Но один мальчик был постоянным, ему не позволяли лазить по стенам и крышам, хотя он умел пилить, строгать и приколачивать кусок дерева так же хорошо, как и остальные.
Он был самым сильным, с большими мускулистыми руками, и его звали Шатур – «ловкий» – Лал. Он всегда ходил боком носил с собой коричневую курицу. Мальчики называли ее Бегам. Когда он приходил на работу, то нес курицу под мышкой; пока он работал с деревом, словно машина, выравнивая нежно каждую шишку, то привязывал свою Бегам длинной веревкой за лапу. Когда они садились обедать, развернув свои ротис и ачаар, он держал Бегам на коленях, позволяя ей есть все, что она хочет, из его руки. Я никогда не слышал, как он разговаривает. Но порой в сумерках или ранним утром я слышал, как Шатур бродил по поместью, крича «аа ааа, аа ааа, аа ааа», когда искал потерявшуюся Бегам. Порой, когда он близко прижимал ее к себе, я думал, чте он ей что-то шепчет, но я никогда не мог разобрать, что именно.
Бидеши Лал рассказал, что Шатур – сын его старшего брата. Когда ему было пять, ему на голову упал кусок каменной кладки, и контузия проходила медленно. Он мало что понимал, но был нежным и терпеливым и мог разговаривать с животными. Я посочувствовал ему, и Бидеши сказал: «У некоторых бог забирает мозги, у других – тело». Оказалось, что у сына Бидеши, десятого ребенка после девяти дочерей, больная полиомиелитом нога, и он с трудом может ходить.
Бидеши привел к нам из Бихара Дукхи Рам, главного каменщика, который был таким огромным, что, казалось, его щеки касаются друг друга внутри рта. Было трудно определить его возраст. Ему могло быть где-то от сорока пяти до шестидесяти пяти. Он разговаривал на диалекте, многое из его слов было непонятно мне и Физз. Если Бидеши Лал разговаривал, прикидывая возможности и варианты, Дукхи Рам ненавидел, когда его о чем-то спрашивали. У него было простое правило: объясни, что нужно сделать, и уходи. Он носил белые маленькие дхоти и всегда сидел на корточках. Я никогда не видел его во весь рост, кроме того времени, когда он ходил.
Его группа мальчиков была из района Мадхубан. Четверым из них было за двадцать. Пока мальчики Бидеши курили биди, мальчики Дукхи постоянно жевали лайм и табак. Один из них – темноволосый приземистый парень с толстыми губами и кудрявыми волосами – обладал прекрасным голосом, и порой по ночам можно было услышать, как он поет звонкие народные песни, полные страстного желания. Мальчики Бидеши были игривыми – они дразнили друг друга и смеялись. Мальчики Дукхи были печальными. Я чувствовал, что мальчики Бидеши жили со счастливой уверенностью тех, чьи корни и дома рядом, в то время как мальчики Дукхи были в многих днях пути от дома, на чужой территории, часто замерзая от холода; они несли на себе печать изгнания.
Дукхи и его мальчики работали только с кирпичом и цементом. Они могли строить стены, замазывать их цементом и выполняли сложные задания по отливанию крыши; делали железные украшения, выравнивали ставни, заливали цементом, но они ничего не умели делать с камнем, шлифованным или нет.
Настоящего каменщика привел Ракшас. Он был из местечка Бхумиадхар вверх по дороге. Это был старый человек, который всегда носил кепку Ганди – как Пратап, отец Абхэя. В отличие от Пратапа, у него это не было связано с политикой, просто он однажды работал в правительстве работником четвертого класса и никогда не нарушал порядок ношения кепки. Ракшас называл его Голи, но в знак уважения к его возрасту мы называли его Голиджи.
Услышав, Ракшас засмеялся и сказал:
–Голиджи! Мы зовем его Голи, потому что он почти убил половину деревни, раздавая редкие таблетки, когда работал охранником в санатории!
Было удовольствием наблюдать за Голи, когда он работал. Его руки были сильными. Уверенными ударами топора и стамески он отбивал камень и придавал ему форму. Это была медленная утомительная работа: возведение стены всего в три фута могло занять у него и Ракшаса несколько дней. Мастера по кладке кирпичей, в отличие от него, работали быстро. Чуть цемента – бац. Чуть цемента – бац. Целые стены могли вырасти за день.
Часть армии работников состояла из временных людей. Электрик, водопроводчик, маляр, решеточник, полировщик по дереву и камню – все они приходили по вызову из Халдвани и Найнитала и уходили. К тому же из деревни приходили рабочие, желающие выполнять любую работу за шестьдесят рупий в день.
Постоянными работниками были только мальчики Билдеши и Дукхи, Голиджи и Ракшас. Они жили в поместье: Ракшас во флигеле у нижних ворот, а остальные – в двухэтажном здании у верхних ворот. Все они по-хозяйски относились к поместью и были заняты тем, что создавали дом. Можно было услышать, как они яростно спорили в свои свободные часы о возведении стен, углах крыши, размере окон, ширине балок, расстоянии между стропилами, расположении септических ям, качестве сосны из Новой Зеландии и сосны из Кумаони, о деревянных петлях и скользящих рамах, керамической плитке и белом мраморе, рифленой железной крыше и резной крыше, которые возводили в Найнитале.
В армии был один главнокомандующий и один генералиссимус.
Главнокомандующим был размахивающий обрубком своей руки, словно дирижерской палочкой, Ракшас.
Он вел армию в битву каждое утро, махая обрубком, сражался с ними плечом к плечу, ругался безжалостно. По вечерам он согревал отряды дружеским вниманием и шутками.
Генералиссимусом была Физз.
Она чертила планы, руководила поставками и делала ежедневные подсчеты.
Физз, с ее обстоятельным подходом и отсутствием агрессии, быстро покорила их ряды. Вместо властного мемсахиб, они любовно называли ее «диди». Я, конечно, был сахибом, глупцом с деньгами. Вообще-то, именно простая реконструкция дома, которую придумала Физз, чтобы сделать несколько ванных комнат, заставила их упасть на колени и признать ее превосходство.
Она решила проблему однажды вечером, сидя под гималайским кедром и глядя на дом. Мы оба были там, на каменной: скамейке красного цвета, которую поставили у границы наших владений. Была середина лета, и несколько часов назад мы пережили бурю, которая происходила каждый день между двумя и тремя часами и началась позади дома. Ревущий звук раздавался со стороны Джеоликоте и направлялся в Бхумиадхар. Все оставленное на улице – одежда, стулья, книги – улетало прочь, и его приходилось искать в разных частях имения. Если встать лицом к буре, то она могла толкать тебя назад дюйм за дюймом. Если открыть глаза, то твои веки могли облезть, словно банановая кожура. Первый резкий звук, первый предупреждающий порыв – и рабочие опускали свои инструменты, брали биди, лайм и табак, садились на корточки в линию под защитой дома и слушали завывание ветра. Через полчаса она пройдет, соберет свою развевающуюся мантию и унесется прочь. Наступит тишина. Не пошевелится ни одна травинка.
Затем Ракшас скажет, показывая своим обрубком: «Все в порядке, она закончилась. Она ушла. Шевелите своими сухими черными задницами и возвращайтесь к работе!»
Ракшас говорил, что буря была духом гор, который спал сорок девять недель каждый год, а проснувшись, бушевал на дороге три недели. Его целью было напомнить людям, что они все еще чужие природе. Он рассказал, что иногда люди становятся такими высокомерными, что не обращают внимания на его предупреждения. Тогда начинает скользить земля. Ракшас объяснил, что духи горы добрые, но если относиться к ним с пренебрежением слишком часто, они начинают сеять дождь и разрушение.
Глядя вверх из-под Тришула, Физз сказала:
– Веранда. Ответ – веранда. Нам следовало подумать об это раньше. Ответ – это всегда веранда!
Она скинула меня со скамейки, взяла известняк и начертила свой план на красной плитке. Физз нарисовала один большой квадрат – основной дом. Затем она прибавила по два маленьких квадратика с каждой стороны. Правый квадрат был сараем для коз – сейчас это пристройка с разрушенной оловянной крышей, половиной двери и запахом козлиного дерьма, глубоко въевшегося в каменные стены. Квадратик с левой стороны был большой пристройкой к другой стене – наша ванная с дырой в полу. Затем скрипучим концом камня она нарисовала полукруг, который соединял внешнюю стену сарая для коз с внешней стеной туалета с дыркой в полу. Линия касалась углов передней веранды, расширяя ее. Она торжественно протянула мне камень и спросила:
– Что ты скажешь, мистер чинчпокли?
– Это хорошо, – сказал я. – Так мы будем использовать веранду как ванную?
– Да, благородный господин, – подтвердила Физз. – Вы будете использовать веранду в истинном духе чинчпокли, пока я буду пользоваться ванной.
Забрав назад у меня камень, она решительно выровняла косые крыши сарая для коз и ванной с дырой в полу. Затем Физз положила меньшие кусочки камня на вершину эти плоских крыш. И на них она нарисовала косые крыши.
– Почва у нас под ногами. Чинг Чоу говорит, что человек не может срать на косой пол.
– Ой! – воскликнул я. – Это идея!
Внизу своего чертежа она подписалась «Физа», сделав закорючку под именем. Затем Физз бросила камень через плечо.
Это был великолепный план. Разместить веранду вокруг всего дома, сделать бетонную крышу над ней, а сверху расположить ванные, убрать стены комнат на втором этаже и присоединить эти ванные к ним. Это было органично и просто. Этот план кардинально не менял старую конструкцию. Веранда будет бетонным поясом, который защитит старое дерево и каменный дом. Она также даст нам много места на обоих этажах, которое можно использовать во время плохой погоды. Когда мы начали разрабатывать план в деталях, то поняли, что благодаря этому у нас появится три лишние спальни.
Ракшас сказал, с энтузиазмом вращая своим обрубком:
– Если бы у всех женщин в мире были такие мозги, как у диди, все мужчины в мире были бы счастливы.
Глядя на меня искоса, Бидеши Лал заметил:
– Некоторым боги дают мозги, другим – деньги.
Сидя на корточках на земле, Дукхи Рам спросил:
– Мы начинаем?
Его печальная команда смотрела на него мрачно.
На заднем плане Доинчи взорвал грушевое дерево, напав на него с гранатой. «Думмм».
– Со всеми вами позже, – сказала Физз. – Сначала Голиджи.
Физз не возражала против создания новых комнат и облицовки кухни и ванных кирпичом – потому что они были отштукатурены – но она хотела сделать цоколь веранды в камне, чтобы она сочеталась с первоначальным видом дома. Утром Голиджи в своей кепке Ганди взял моток белой веревки, обвязал ее вокруг большого камня и, равняясь на внешнюю стену сарая для коз, вытянул ее на двадцать футов прямой линией. Затем он обернул ее вокруг другого большого камня – его ориентиры были на месте. Ракшас проверил веревки, перебирая, словно гитарную струну. Остальная армия стояла вокруг и смотрела.
Ракшас и Голиджи, которым помогали работники с подневной оплатой, выкопали небольшую канаву под натянутой веревкой. Верхний слой почвы был десять дюймов в глубину, и мотыги и кирки начали отскакивать от камня. Ракшас порылся в своем кармане и вытащил старую монету с дырочкой в ней и моток проволоки, сделанной из меди. Он связал их вместе несколькими нитками красной маули, затем почтительно закопал их в начале ямы. Зажглась дюжина агарбатис – сильный запах ладана чувствовался даже на улице, – все поклонились, чтобы умиротворить духов дома. Была открыта коробка влажных оранжевых ладу, все положили одну себе в рот.
Затем Голиджи выбрал большой камень из кучи, лежащей рядом с участком для строительства и обработал неровные края мягкими ударами мотыги. Шатаясь под его весом, он поднял и кинул его в конец канавы у сарая для коз. Встав на колени, каменщик поворачивал его, пока он не встал прочно. Затем Голиджи вернулся к куче и, словно разборчивый покупатель фруктов, начат крутить и вертеть камни, пока не удовлетворился формой и размером одного из них. Он нежно отколол несколько кусков. Затем Голиджи наклонил цементную смесь – для камней использовалась густая смесь с песком, а для кирпича – жидкая – и вылил на первый камень, с нежной заботой прислонил к нему второй камень. Осторожными ударами молотка он сделал из двух камней почти совершенное соединение.
Ракшас начал такой же процесс с другого конца веревки; работая одной рукой так же быстро, как Голиджи, но не так искусно.
Физз и я сидели и наблюдали за ними весь день. К вечеру над землей выросла стена, и мы обнаружили, что камни неправильной формы обладают присущей им симметрией, как и кирпичи со сборочного конвейера.
Установили рисунок. Мы начинали новую сторону в одни выходные, а вернувшись в следующие, видели, что нужно уже закупать сырье и выкладывать другую. Пока Ракшас и Голиджи строили длинную веранду, мальчики Дукхи были заняты тем, что восстанавливали из кирпичей флигель рядом с верхними воротами. Камень был редким товаром, даже если приходилось покупать его законно, он был разорительно дорогим. Поэтому мы просто брали камень из верхнего флигеля и использовали его в основном строительстве, а флигель восстанавливали менее дорогим материалом – кирпичом.
В отличие от кавалерии каменщиков по кирпичной и каменной кладке, которые присоединились к битве с наименьшими приготовлениями, мальчики Бидеши были похожи на лучников, которым приходилось готовить сотни стрел с превосходным оперением, прежде чем они вступали в бой. Без устали от рассвета до заката мальчики пилили, строгали и складывали доски из сосны и шишама, которые покупались в переполненном складе лесных материалов. Они установили свои столы в гостиной и, как огромное насекомое, весь день делали шик-шик-шик. Вечером, когда нужно было идти спать, в доме воцарялась странная тишина. Тогда Доинчи своими маленькими пальчиками набивал два мешка битком светлой стружкой, и слабоумный, но сильный Шатур – с курицей на поводке – относил их во флигель.
Ночью их бросали в костер, и когда армия садилась вокруг, мальчик Дукхи с толстыми губами иногда пел свои тоскливые песни, и, сидя на задней террасе, мы слышали его, и его песня нас трогала.
Иногда мы отправлялись в путь вечером в воскресенье, но чаще всего уезжали до рассвета в понедельник и были на окраине Дели к девяти. Дорога домой – в зависимости от движения – могла занять от часа до двух. И всегда было тяжело возвращаться, хотя спускаться с вершины горы было приятно.
Дороги на холмах были пустые, холмы все еще спали, звезды совершали свои последние бомбардировки, и часто луна висела допоздна, волшебным светом озаряя долину. В это время можно было выключить фары и ехать несколько километров в серебристой тьме, забыть на минуту, кто ты, где ты, слиться с природой. Однажды на мосту Биирбхатти, на пивной бочке большего размера, чем наш кедр, мы мельком увидели, как хвост леопарда исчез в кустах. Это дало нам тему для разговоров на несколько дней.
К тому времени, как мы добирались до районов Дели, мы были в отчаянии. Наступала жара, пыль поднималась облаками, последний участок дороги после Хапура был таким узким, как чуридар, в который пыталось попасть несколько ног сразу. Автобусы неслись на нас, словно летучие мыши из ада; обломки после недавних аварий – смятые консервные банки, словно сжатые огромной рукой, – всегда лежали в стороне.
Когда дорога вскоре после поворота на Газиабад успокаивалась, становилась в четыре линии, появлялся страх другого рода. Все путешествие по обе стороны от дороги поднимались незаконченные здания. Торчащие железные прутья, наполовину законченные полы, неоштукатуренные стены, без дверей и окон, недоделанные балюстрады балконов. Судя по открывающемуся придорожному пейзажу, никто больше не хотел заканчивать строительство – все хотели иметь возможность бесконечно что-нибудь добавлять. Как говорят индусы, мы живем всегда: не нужно спешить, чтобы что-нибудь закончить. По обе стороны от трассы на последнем участке появился наполовину построенный огромный городской район. Суровый, без следа зелени. Маленькие голые дома, их кирпичи были соединены вместе уродливым цементом, чтобы получить немного воздуха. Большинство домов были двухэтажными коробками, почти без окон. Дорожки между ними были не замощены; грязь заполняла открытые канавы, кучи мусора вырастали там, где могли найти место; черная волосатая свинья рылась в них в поисках еды; маленькие черно-зеленые водоемы были усеяны людьми и быками.
Это была сумеречная зона. Здесь жила бессмысленная смесь современности и древности.
Жизнь без достоинств деревни и без возможностей города.
Старый талисман возрождающейся земли остался далеко позади.
Новый талисман разума и ловкости рук был далеко впереди.
Немногие могли миновать эту сумеречную зону и закончить путешествие.
Очень немногие. Очень немногие.
И даже те, кто это делал, приезжали в город песка.
Сосиски в огромных машинах с водителями, охранниками, рабочими, официантами, кули, офис-мальчиками, посудомойками, дхоби, уборщиками, нищими.
Путешествие пилигрима из наименьшего ада в наибольший.
Оставь надежду всякий, кто приезжает сюда.
Путешествуя месяц за месяцем, мы видели, как унылое настроение стремительно распространялось. В город и из города, на дорогу и с дороги. Пейзаж без надежды. Кожу сдирает до крови, несмотря на утешения и помощь. Даже дожди – которые спасают все на континенте – не могли отбелить его. Не было зелени, которая могла бы пробиться. Голые кирпичные коробки, пыль и грязь, просто становились более унылыми в сырости, отряды комаров садились на все, довершая адский пейзаж. Днем ветер дул на дорогу, запах испражнений забивал ноздри и оставался там часами, несмотря на воду, мыло и одеколон.
Глядя на этот район, было трудно представить, что какой-то мститель за потерянные души спасет их.
Даже Ганди пришлось бы копать глубоко для адекватного ответа.
Становилось лучше, когда мы покидали Дели. Насыпь скрывалась в темноте или тумане, и мы могли смотреть исключительно на ожидающие нас горы. Единственными проблемами, которые нас беспокоили, были железнодорожные переезды и змеи, вырастающие по обе стороны от них.
Не было никаких сомнений, что горы поддерживали нас даже в Дели. С моим писательским кровоизлиянием я стал ужасной компанией. Но, пока мы посещали магазины скобяных товаров и предметов гигиены в Котла Мубачакпур и Хауз Кхаз маркет, или торговцев камнем на дороге Мехраули, я был в порядке. Физз брала на себя роль ведущего, а я подчинялся ей.
Мы разговаривали о доме часами: об архитектуре, материалах, видах, деревьях, наших планах уехать из Дели на несколько лет и осесть там. Мы откроем курсы для взрослых в нашем флигеле, мы будем содержать клинику, привезем наших друзей врачей, чтобы ухаживать за жителями деревни, устроим ежегодный лагерь искусства для артистов, комнату, выходящую на темную долину, сделаем убежищем писателя, посадим на террасе кусты лантаны, которую мы купим. Наши девочки родятся под Найниталом и вырастут в доме. Свободный дух для них будет обозначать дерево, а не персонажи мультиков.
Фикус религиоза до Порки Пига.
Зеленый бородастик до Йосемито Сэма.
В этом месте Физз сказала: «Но я не буду учить их дома! Они пойдут в обычную школу, им будут давать наставления о морали поющие монашки!»
«Вот именно! Мы продадим дом!»
Мы были счастливы в горах, сидя на террасе все время, потягивая чай или виски. Мы снова открыли для себя скраббл снова через пятнадцать лет. Вскоре мы настолько в этом преуспели, что стали расцветать слова из семи букв. Мы проводили много времени, ухаживая за растениями, которые Физз продолжала добывать и сажать с невероятной плодовитостью.
Мы были счастливы, находясь там, мы были счастливы разговаривать об этом, но когда дом вышел за эти рамки, я замкнулся в себе и ничего не смог предложить ей. Много месяцев я не думал, что однажды захочу пойти в кино, на обед или посетить кого-то из друзей. Когда это предлагала Физз, я иногда соглашался, а порой отказывался, храня молчание.
Я оглядываюсь назад – когда все кончилось – и ужасаюсь своему поведению. Сколько раз я поднимался посередине вечера с друзьями и говорил, что хочу идти домой. Сколько раз я вставал во время фильма и говорил, что не могу больше терпеть. Сколько раз я даже настаивал уйти с обеда, потому что еда была несъедобной или ресторан потерял свое очарование. Когда мы возвращались домой, я находил убежище на террасе, под гулмохаром, а она погружалась в объятия Си-эн-эн. Иногда она спала, когда я приходил, но чаще всего бодрствовала. Когда выключался свет, мы тянулись друг к другу, подчиняясь старой привычке, и мы собирали паззл из кусочков сердца, волос, жары, влаги, твердости, мягкости, запаха, вкуса, памяти и желания, и в этом находили удивительное удовольствие и спокойствие.
Физз старалась не падать духом из-за моих перепадов настроения, она знала, что я сражаюсь со странными демонами. Но иногда она выходила из себя – и мы бросались друг на друга, не зная пощады: я называл ее пустой сукой, она меня – великим писателем чинчпокли. Я говорил, что мне нечего больше ей предложить, что я на грани безумия. Физз отвечала, что я становлюсь совершенным неврастеником, что нужно проверить мои мозги, чтобы выяснить, где они начинаются, а где заканчиваются.
Тогда мы держали друг друга на расстоянии, пока наши тела не возводили мост перемирия или не требовалось обсудить строительство дома на холме.
Я попытался несколько раз уединиться в кабинете с «Братом», но ничего не получилось. Абсолютно ничего. Я прочитал то, что написал о средневековом сардаре, это показалось мне фальшивым – дерьмо в зерне. Я сосредоточенно изучал каракули в моем блокноте, там не было ни единой идеи или образа, чтобы добавить жизни в эту историю. Я пытался придумать одно новое предложение, которое напомнило бы мне, что я умею писать, и я не придумал даже фразы. Я ходил взад-вперед по маленькой комнате, Девятый концерт Бетховена играл без устали на заднем плане. Когда я покидал комнату несколько часов спустя, я был всегда в худшем настроении, чем когда входил туда. Еще более неуверенный в себе, готовый к еще худшему.
Физз бросала на меня один взгляд, когда я появлялся из кабинета, и понимала, что я похож на евнуха.
Я думал много времени, но сегодня я даже не могу вспомнить, о чем я тогда размышлял. Сегодня я знаю: я не был уникален в этом. Многие – очень многие – люди живут так, мучаясь сознанием, что они находятся не в том месте, но не могут выяснить, где их место. Крабы без воды, которые не могут плыть н не могут умереть. Справляясь с событиями жизни, барахтаются изо всех сил. И у большинства из них нет Физз, чтобы помочь все это пережить.
Я продолжал работать, но сделал себя достойным жалости созданием. Я знал, что люди смеются надо мной все время, но не хотел защищать себя. Мне было непонятно, что именно защищать. Я мог бы уйти с работы, но этого шага я боялся. Думаю, я чувствовал, что рутинная работа офиса была тем канатом, который привязывал меня к земле; если его отрезать, я улечу навсегда. Туда, где никто не сможет до меня добраться, откуда я бы никогда не вернулся. Странным образом зарплата была важна для меня. Она создавала видимость, что я сам себя содержу. Потому что, несмотря на наши рациональные мысли, деньги все еще стояли между нами.
Пять миллионов семьсот тридцать две тысячи семьсот сорок рупий. Или то, что осталось от них. Незаработанные деньги, которые было весело тратить.
Это проникло нам под ребра.
Я думаю, что в основном по той же причине Физз не бросила свою работу. Она продолжала брать глупые тексты у Дум Арора и готовить их для быстрой дороги в черную книжную дыру и проводить интервью для «ее величества». С течением времени выяснилось, что эта женщина ведет себя так же грубо, как выглядит; она врезалась в жизнь со своим продолговатым лицом.
Фамильярность не улучшила их отношения. Каждый раз, как Физз встречалась с ней, «ее величество» злилась на весь мир и надевала презрительную маску морализатора. Словно она знала какую-то патетическую истину о других, которой они не знали. Физз никогда не могла точно определить источник ее беспокойства. Она предполагала, что это, возможно, имеет отношение к тому, что ее муж был никудышным богачом, который использовал социальную сцену для связей, а ее подкармливал витаминами феминистки. Собственный образ «ее величества» не соответствовал ее месту в жизни. Она была похожа на джазовую группу на пятизвездочной дискотеке. Эта дама не хотела покидать роскошный отель, но понимала, что у ее музыки там нет слушателей. Покопавшись в себе, она решила, что слушатели не важны, поскольку отель, в котором она была заточена, мирится с ее презрением.
Мир – это жестокое место. Относиться ко всем как к цикадам.
Физз, с ее обычной склонностью к сочувствию, не так уж не любила ее. Она старалась смотреть сквозь суровый каркас и заниматься работой. Ее мужа Физз нашла отвратительным с его масляным очарованием и взглядом, прикованным к ее заднице. Она заметила, что «ее величество» относится к нему с холодной любезностью – типа «приятно видеть тебя, грустный ублюдок». Каждый раз, когда Физз выходила из ворот с аккуратным конвертом в руке, она говорила мне: «Поскорей отсюда ― мне хватит на неделю этого ужасного зрелища».
Сведения, которые Физз собирала об онанизме, продолжали радовать нас. Она научилась красноречиво анализировать эту тему. Она обнаружила, что у мужчин есть воображение, которое никто не ценит. Что только мужчины не делали с собой! Обнимали стиральные машины, пока они вибрировали. Врезались между подушками на софе. Вставляли проволоку в себя и медленно поворачивали. Получали страшное удовольствие от толстого языка собаки. И небольшой шок от штепсельных вилок с низким напряжением. Набрасывались на широкие краны, из которых шла горячая вода. Терли плоть под одеждой в переполненных автобусах. Они насиловали пироги, сдобные булочки, дыни, пудинг. Раздевались, подкрадывались и щипали женщин; использовали одежду, туфли, носовые платки, простыни, полотенца, фантазировали о друзьях, коллегах, учителях, кузинах, горничных, тетях, соседках, нянечках, детях, мачехах, кинозвездах, спортсменах, звездах телевиденья, моделях, рекламирующих зубную пасту, женах других людей, дочерях других людей, матерях знакомых, даже братьях друзей, дядях, отцах, Один даже представлял себе золотого лабрадора.
Приверженцы онанизма приобрели удивительные доспехи практики.
Онанизм вознаграждал их всякий раз, как они приносили жертву на его алтарь.
– Позволь сказать мне, что Король онанизма богаче короля Омана! – сделала вывод Физз.
– Потому что собственное удовольствие получить сложнее, чем добыть нефть? – спросил я.
– Не будь жестоким, – сказала она.
– Прости. Так кто в твоем важном исследовании Король онанизма?
– Вообще-то, Король онанизма на самом деле его раб, – ответила Физз. – Тот, кто уступает онанизму при каждом порыве, и есть король. Подчиняясь, он побеждает. Капитулируя, он побеждает страх, предубеждение, суеверие, похоть, жадность.
