Текст книги "Алхимия желания"
Автор книги: Тарун Дж. Теджпал
сообщить о нарушении
Текущая страница: 24 (всего у книги 35 страниц)
Сиед впал в глубокую печаль. Он тосковал по своему любовнику каждую минуту днем и лежал без сна ночью, страдая от желания, воспоминаний о мускусном запахе Арифа и его губах, руках, волосах, тугой плоти и трепете, которые мучили его. Он ублажал себя, чтобы добиться облегчения и немного поспать. Через какое-то время мальчик снова просыпался. Несколько ночей он бежал по этому кругу шестьдесят семь раз. Когда рассвет опускался на башни дворца, он был утомлен этой борьбой с демонами желания.
Наваб был человеком мира. Он понял обоих мальчиков и их желание.
Вскоре он привел нового учителя из соседнего с Дхампуром города. Его звали Икбал, и он был похож на Адониса. К пятому дню руки Сиеда и Икбала продолжали свое занятие под столом, когда они пели вслух. Боль от разлуки с Арифом утихла, Каждые два месяца наваб приводил нового учителя.
Наваб знал, что в юности любовь и желание не должны смешиваться. Это ведет к опасным – часто смертельным – наваждениям.
В своей книге он написал: «Хороший петух, который любит есть слишком быстро, убивает себя».
Сиед, конечно, обнаружил, что новое тело может изгналть боль любви.
И на восьмиста двадцати пяти квадратных километрах Джагдевпура каждый молодой учитель начал жить в надежде на приглашение из дворца.
Стратегия наваба оправдалась только отчасти. Правитель княжества посчитал, что его сын скоро обнаружит, что в мире есть и другие радости, кроме мужчин. Он оставит этот путь, как делал каждый мужчина, которого он знал. Каждый из них наконец приходил к женщине и не покидал ее, используя мужчин для случайных развлечений. Но Сиед продолжал пренебрегать своей женой. Наваб пытался устроить ему второй брак. И этот раз его сын, достигший девятнадцати лет, восстал против этого.
Через много лет Сиед перестал изучать любую математику, но в ожидании своего учителя-любовника он прочитал достаточно литературы, поэзии и философии – на урду, арабском, английском, чтобы сделать из себя мужчину и королевского неудачника. Он обнаружил мир идей и идеализма; противореча своему происхождению, Сиед стал чувствительным к пpaвам других.
Сиеда мучило чувство вины по отношению к Бегам Ситара, его молодой жене, но он ничего не мог с этим поделать. Он не мог прикасаться к ней; и разговор с ней был похож на разговор с избалованным ребенком, мир которого слишком узок и похож на золотую клетку, чтобы вообще занимать. Сиед не собирался позволить другой молодой женщине принести себя в жертву на алтарь его жизни.
В отношениях наваба и его сына перемежались периоды мрачного молчания и яростных ссор. Джагдевпур, как любой царственный штат в Индии, не привык к скандалам во дворце, но ежедневное запугивание наваба подрывало его авторитет. Он решил отправить сына за границу – надеясь, что белые женщины, белое образование и воздух белых закалят его и излечат. Сиед по крайней мере обладал одним достоинством, которое могло пригодиться ему в Оксфорде: он был превосходным игроком в крикет с поставленным высоким ударом ноги, который обычно отправлял мяч за пределы королевской площадки. Оксфорд оказал противоположное действие. Он заставил Сиеда еще лучше понять большую разницу между обычными людьми в Англии и обычными людьми дома. Сиед понял, как обманывают и предают народ те, кто им правит. У белых людей по крайней мере были верность и долг перед их народом, закон чести и ответственность. Дома все прекращалось у дверей дворцов. Народ был пищей, чтобы поддерживать невероятную жизнь королевской знати.
В Оксфорде Сиед постоянно читал, заводил друзей-радикалов и начал путешествовать. Он стал коммунистом, прежде чем в мире появилась мода на это; он скрывал свое королевское прошлое; и к концу первого года учебы, поразив всех своими успехами в университетском крикете, он бросил это занятие, заявив, что это легкомысленная прихоть колониальных британцев и индийских принцев-эгоистов. В последние годы он говорил: «Если эта игра придет в наш народ, они станут ленивыми и бесполезными, как королевская знать. И пусть все знают, что индийская история не может зависеть от счета в игре».
Как и в занятиях по математике со своими учителями, Сиед преуспел в философии с белыми людьми. Он нашел там немного радости. Прикосновение к белой плоти, запах белого человека ничего не значили для него – так отличались они от свежевымытых, цвета почвы, натертых маслом гибких тел, которые заполняли его мысли в юные годы. Но он вступал в связи, скорее по необходимости, частично из любопытства и иногда из-за привлекательности.
Сиед верил, что можно полюбить кого-то, почувствовав к нему притяжение. Если тебе кто-то нравится, то делиться с ним своим телом – не очень сложно, хотя для тебя это ничего не значит. Все, что нужно было Сиеду делать, – это закрыть глаза и думать о красивых учителях в Джагдевпуре, распевающих таблицы умножения.
Когда он впервые покинул Оксфорд, он обезумел. Страстная необходимость тела оказалась сильнее утонченности книг и идей. Он больше не был мальчиком. Теперь он был мужчиной, который много путешествовал, обладал большим опытом и уверенностью, чтобы искать то, что он хочет. Мужчины приходили в его покои на час, оставаясь без всякого внимания. Без стыда он сделал своих помощников сводниками. Ему нравились мужчины немного мускулистые, не очень властные. Eму хотелось, чтобы им овладевали. Ему всегда было мало. Иногда за день он развлекался с десятью разными жеребцами – мужчинами, чьи имена не запомнились ему; но чьи тела врезались в его память.
К тому времени, как он был готов вернуться домой, Сиед устал физически и морально, а внутри него зрело чувство пустоты, происходящее от слишком многих слабостей. Измученный ― как многие хорошие люди – настойчивыми сомнениями в своей уместности, он захотел снова заполнить пустоту более важными смыслами. Поэтому он был рад уехать, но едва он покинул Оксфорд, как боль и страстная тоска по мужчинам Джавгедпура снова наполнили его тело. И он топил их единственным знакомым ему способом – постоянно читая и сочиняя.
Все повторялось снова и снова. Идеи, книги и утонченность в Оксфорде, а затем дома – разгул и распутство. Трагично, потому что Джагдевпур решил, что их отверженный принц – как большинство других навабов – был всего лишь созданием плоти. Они не смогли постичь врожденное благородство его идей и чувств; они не смогли понять риторику его речей и мыслей; все, что они видели, – это удовольствие его тела.
Наваб страстно желал держать своего сына подальше от княжества. Он просил Сиеда устроиться в Англии или Европе и обещал ему большие денежные переводы. Когда это случилось, у вице-короля министерства внутренних дел сложилось свое мнение по поводу опасных взглядов Сиеда. Индийские чиновники министерства в Лондоне прикинули в уме: юноша распространяет сердитые памфлеты и открыто ведет недовольные разговоры. О недовольстве министерства внутренних дел навабу сообщил политический агент, подполковник Син Броснан. Гнев немного смягчило решение наваба сместить Сиеда и назначить младшего сына своим наследником, но он знал, что глаза правительства пристально наблюдают за его государством, и Джагдевпур может пропасть в желудке английского господина при самом незначительном поводе. На языке базара: «Он даже не отрыгнет».
В своей книге наваб написал: «Король, который владеет небольшой пушкой, должен научиться сидеть тихо в замке».
Но Сиед не желал быть изгнанником. Он хотел помочь поднять дух своего народа и обладать их телами. Ему хотелось проводить больше и больше времени в Джагдевпуре, а в Европе все меньше и меньше. Наваб был обижен. Вскоре все шлюхи в его государстве будут гулять вокруг дворцовых стен, и его народ будет шептаться, насмехаясь над королевской семьей. Еще хуже было то, что не было способа узнать, могут ли радикальные взгляды Сиеда настроить против его государства Броснана и Британию. Время от времени наваб сопротивлялся попыткам Сиеда вернуться. Отец и сын спорили, сражались, ругались, проповедовали, называли друг друга «тираном» и «гомосексуaлистом» и, наконец, пришли к компромиссу.
Сиед должен построить новый дом вдали от главных дворцов и жить там.
Он заведет себе жену, которая будет жить с ним, чтобы сдерживать общественное недовольство.
Он будет проявлять благоразумие в количестве и выборе своих любовников.
Он не будет публично ругать наваба или британцев. В свою очередь наваб оставит его в покое и позволит вести такую жизнь, как он пожелает.
Вce расходы Сиеда будут оплачиваться. И ему отдадут в пользование превосходную библиотеку Джагдевпура – с ее собранием классической арабской и персидской литературы и превосходными средневековыми манускриптами школ Мугхала, Раджпута и Кангра.
Сиед поставил серьезное условие: если наваб когда-нибудь совершит жестокий тиранический поступок, их соглашение будет расторгнуто.
Наваб предупредил сына: «Если ты устроишь скандал, который будет угрожать благополучию королевской семьи, то будешь содержать себя сам».
Большинство из этих условий было легко выполнить. Наваб предоставил деньги, и Сиед сам построил английский коттедж. Библиотеку он забрал немедленно и начал реорганизовывать и переписывать книги. Он поместил их в превосходные переплеты, привезенные из Лондона, чтобы спасти тысячи непереплетенных страниц и потренировать местных мальчиков в мастерстве.
Самым сложным условием их договора оказался пункт, касающийся жены. Сиед не мог жить с Бегам Ситара, потому что кроме ее ужасного тела, она отпугивала его своей глупостью; ему не хватало бессердечности, чтобы унижать ее, отвергая каждый день. В Джагдевпуре не было ни одной женщины, которая хотя бы немного нравилась ему; и, если бы он взял себе фиктивную жену из простого народа, он не только приговорил бы невинную женщину к жизни без любви, но и мог бы навлечь на королевскую семью беду.
Поэтому Сиед был в отчаянии. Он жил в Париже и, обедая с друзьями, которых пригласил сладострастный, подающий надежды художник, увидел привлекательную женщину в другом конце зала и удивился амулету у нее на шее. Этот амулет определенно не был дорогой вещью и данью моде, но Сиеду захотелось узнать о его происхождении. Ему показалось, что женщина не вписывается в шумную компанию за столом. Она посмотрела на него так таинственно, что ему стало интересно.
Повинуясь какому-то инстинкту, он вернулся туда на следующий вечер.
После того как они провели вместе третий вечер подряд, oн вернулся в Гранд отель, зная, что был ближе к тому, чтобы влюбиться в женщину, чем когда-либо. В самом деле, это была первая женщина в его жизни, которая его заинтересовала. Она была не похожа на тех женщин, которых он знал. Она думала по-другому; она приехала даже из более отдаленной страны, чем он; и у нее был более открытый разум, чем рот проповедника.
Эта женщина никогда не спрашивала о его положении, жене и состоянии; он никогда не слышал, чтобы она говорила о драгоценностях или платьях.
И ему нравилось разговаривать с ней. Она обладала умением слушать, которое позволяло говорить выразительно, с глубоким и чувственным удовольствием.
Таким образом, без всякого умысла и секретов, он решил взять ее с собой в Джагдевпур, чтобы она жила там с ним, стала его компаньоном. Чтобы она смогла разделить его жизнь, если не постель. Слушать его, понимать, что им движет. Бунту принца нужен был свидетель; идеализму требовался зритель; при жертвоприношении должна присутствовать толпа. Если бы он только мог взять Катерину с собой… Она помогла бы ему что-нибудь сделать для своего народа – и самого себя – это ему было необходимо.
А думал ли он о ее желаниях?
Да, он думал. Да, он думал. Он будет исполнять любую ее прихоть, а если будут желания, которые он не сможет исполнить, то он найдет другой способ, чтобы удовлетворить их. Катерина сидела неподвижно, погрузившись в поток информации, который вылился на нее.
Сиед все еще ходил по кабинету, глядя на покрытый ковром пол. Пока они разговаривали, наступила ночь, беззвучно вошли слуги и зажгли лампы. Нетронутое вино в бокалах отражало свет и казалось темно-красным. Можно было услышать, как лают на разные голоса собаки в холодных конурах в другом конце дворцового комплекса. Наваб был помешан на этих животных и содержал стаю почти из трех сотен собак разных пород, цвета, размера. На второй неделе октября он проводил ежегодный собачий фестиваль среди всех любителей собак Индии, какие устраивали среди сводников и разносчиков. Ни одно собрание в Индии не считалось законченным без секса.
В Чикаго ее мать, наверное, гуляет, читает, старается спасти мир, возводя высокую гору добродетели. Ее тело оставалось равнодушным, ее сердце оставалось холодным – и, основываясь на собственном опыте, она делала сомнительные выводы относительно добра и зла. Ее отец тоже гуляет, выплывая из тумана алкоголя и собираясь в магазин. Его тело слабо и измучено, на сердце у него тяжесть. И он подсчитывает количество испытанных им удивительных наслаждений и упущенных прекрасных возможностей.
Одна готовится к будущему; другой мрачно отмечает свое прошлое.
Прожитая жизнь против жизни, состоящей из подсчетов добрых дел.
Что ее просили делать? Жить или считать?
Катерина встала с софы, подошла к Сиеду и обняла его. Первый раз она сделала это, и это было сделано из чувства глубокой привязанности. Сиед закрыл глаза, он был переполнен благодарностью и любовью.
Сиед женился на Катерине; это вызвало волнения и проблемы в его семье. Все в королевской семье Джагдевпура были ортодоксальными мусульманами, которые женились только на аристократках. Белая американка смущала возбужденные умы. За дело энергично взялись Индийское министерство внутренних дел и подполковник Броснан, которые поддерживали недовольство: британская политика была против таких браков: такие союзы опровергали тезис о превосходстве белого человека. Но наваб знал, как управлять напыщенными муллами и чиновниками Раджа: он постоянно указывал на факт лишения своего сына наследства.
Катерина спросила Сиеда, не хочет ли он дать ей какие-нибудь советы, как ей вести себя, чтобы выбраться из лабиринтов королевской знати Индии и его семьи.
Сиед дал ей только один совет.
Никогда не быть слишком почтительной. Индийцы любят хозяев: они грубы со слабым, но пресмыкаются перед сильным, боятся жестокого человека и проявляют жестокость по отношению к трусу.
Она последовала веселому совету Сиеда и создала вокруг себя панцирь. Катерина не могла заставить себя быть властной и твердой, но она могла стать невозмутимой. Это выход для многих людей, которые не хотят быть жестокими и страдать от жестокости других. Невозмутимость.
Это сослужило ей хорошую службу. Такое поведение принесло ей уважение и сдерживало недовольных. Невозмутимость также позволила ей оставаться на островке одиночества. Она очень нуждалась в уединении, предоставленном ей необычными домочадцами.
Все индийские дворцы строились по принципу невоздержанного излишества, но дом Катерины и Сиеда обладал уникальным эгалитарным духом. По прошествии нескольких лет эти двое – муж и жена – научились разделять радости тела вместе, даже если и не друг с другом. Отдавая должное гармонии, которая господствовала в их отношениях, отдавая должное их взаимному доверию и любви, они позволяли друг другу наблюдать за своими сексуальными удовольствиями. В темном углу спальни Сиеда Катерина садилась в кресло и наблюдала за тем, как он, лежа на огромной постели, достигал невероятных границ удовольствия.
Сиед выглядел хрупким, когда был обнажен, с узкими плечами и бедрами. И, поскольку у него было так много секса, он никогда не возбуждался, пока кто-нибудь не приходил, чтобы помочь ему в этом. И тогда Сиед был неутомимым. И даже, хотя в этом не было необходимости, дарил столько же удовольствия, сколько получал. Катерина видела множество мужчин, прошедших через его спальню, и каждый уходил пресыщенным.
Это было дело чести: он позволял демократии тела процветать. Сиед не контролировал свои поступки. Как хороший любовник, в постели он позволял гостям брать инициативу в свои руки. Он вел и был ведомым. Он давил, и на него давили.
Катерина поняла, что мужчины любят друг друга с такой же страстью и нежностью, с какой они любят женщин. Они так же изобретательны, как и непредсказуемы. В бухгалтерской книге отца, спрятанной под стойкой в магазине, она читала о бесконечном разнообразии женских тайных мест. Теперь она поняла, что мужчины от них нисколько не отличались. Секрет тел был даже более загадочным. То, что мужчина показывал, сняв свою одежду, не имело никакого отношения к тому, как он выглядел. Не было одинакового размера, формы, цвета, волосяного покрова.
Она видела тщедушных мужчин, одаренных, словно короли, и могучих – очень скромно наделенных. Катерина видела у тощих мужчин фаллосы толстые, словно запястье, и у толстых мужчин – тонкие, словно пальцы. Она видела прекрасных мужчин с изогнутыми корнями и уродливых мужчин с прекрасныи стволами деревьев. Катерина видела мужчин с упругими телами, которые очень мягко о себе заявляли, и дряблых мужчин, которые на поверку оказывались твердыми, словно кость, видела огромные увертюры, которые заканчивались несколькими разочаровывающими нотами, и маленькие интродукции, достигавшие размеров симфонии.
Катерина также поняла, что рука творца сильнее дрожала, когда он создавал мужчин: редко встречался экземпляр, который великий мастер смог слепить прямо и правильно.
Большинство были изогнутыми и кривыми, раздутыми и заостренными, западали направо и налево, делали зигзаги, были так непонятно сделаны, что замысел их создателя было трудно разгадать.
Многие из мужчин, которые переступали порог комнаты Сиеда, любили женщин. Они просто приходили, чтобы услужить хозяину. Но все они покидали комнату совершенно изможденными. Был один особенный любовник Сиеда. Его звали Умэд. У него был острый нос и широкие плечи, большие баки и длинные густые волосы. Умэд содержал конюшни Сиеда и мог заставить его стонать, как никто другой. С Умедом – и только с Умедом – Сиед медлил, после того как все было закончено, нежно исследуя его мускулистое тело кончиками пальцев, с любовью лаская его уставший орган.
Когда Катерина спросила его, как он мог любить Умеда физической любовью, а ее – платонической, и все еще хотеть других мужчин, Сиед ответил:
– Только один яд может сгубить всех людей – желание обладать. Он убивает желание, убивает любовь, убивает дружбу, убивает родственную связь. Этот яд уменьшает необъятность мира до размера стен, пригоршни серебра, пары рук. Я отношусь к желанию как к праздничной церемонии, а не как к ритуалу владельца. Желание всегда похоже на праздник. Больше ни на что. Никакого «эго», никакого контроля, никакой собственности. Поэтому я веселюсь с Умедом, а другие приходят ко мне, потому что я не хочу обладать никем из них. Я хочу Умеда, потому что я не владею им. Я не хочу достичь власти и поплатиться желанием. Я отдаю себя необъятности мира. Нет богаче королевства, чем королевство желания.
Катерина увидела мудрость в его словах. Она подумала об отце Джоне и печальной Эмилии. Желание обладать испортило душу отца. И душу печальной Эмилии с ее грустными друзьями, которые занимались бесконечными подсчетами своих поступков на земле и на небе, с их скучными жизнями и действующей на нервы моралью.
Саму Катерину сильно возбуждала возможность наблюдать за сексуальными удовольствиями Сиеда, когда она сидела в тени, а ее руки скользили между бедер. Она знала, что Сиед и его партнер достигают безумного возбуждения из-за того, что знают, что за ними наблюдает женщина, к тому же белая.
Много раз, после того как все было кончено, Сиеда охватывал какой-то стыд. В попытке скрыть его он приходил в себя вместе с ней в кабинете, открыв бутылку вина и буднично обсуждая встречу с любовником. Что ему доставило иаслаждение, что ему не понравилось. Он проводил сравнение. Играл в цинизм. Она часто сообщала ему о своих наблюдениях. Порой онa была неискренней, замечая красоту двух мужчин, которые любят друг друга.
Даже несмотря на то, что он красноречиво защищался, Катетина знала, что Сиед чувствовал себя униженным из-за своего гомосексуализма. Он часто повторял ей: «Я не хочу умереть, как Вильде – умный парень, который много говорил, но ничего не изменил в своей жизни». Катерина знала, что Сиед испытывает чувство вины из-за того, что он не сделал для своего народа. Но, снедаемый желанием, он заключил сделку Фауста со своим отцом – под давлением совести, чтобы выполнять требования плоти.
Запертый внутри своего английского коттеджа, он изливал энергию, которую ему нужно было употребить на совершение добрых дел, в доставляющие ему удовольствие тела.
Много раз он пытался с этим бороться. Проходила неделя, Сиед не позволял своим слугам впускать ни одного мужчину. Он садился в кабинете, изучая манускрипты, взятые из библиотеки, переписывая их изящной рукой в книгу с кожаным переплетом, сдерживая себя усилием воли.
Сиед писал напыщенные сочинения, такие как «Законность удовольствия: желание и эксплуатация», в которых он защищал свою позицию и осуждал политику наваба. Другие многословные размышления затрагивали идеи равенства, гуманизма, колониальное чудовище, грехи религии и добродетели разума.
Он был ироничным животным – высокообразованный мужчина, который хотел отождествлять себя с невежественными людьми. Однажды Сиед написал любопытное сочинение: «История фаллоса в сельской местности: эволюция коварной мести». В нем он утверждал, что крестьянин, не способный проявлять открыто свое чувство превосходства перед господствующей элитой, тысячелетиями делал это тайком, будучи наделенным мужским достоинством большего размера и особенной мужественностью.
Но Катерина видела, что творчество не было для него безопасным выходом. Он мог быть упорным и суровым, только yвеличивая собственную рану. Каждый раз болт закручивался еще сильнее. Постепенно Сиед погружался в молчание, у него пропадали слова. Он переставал писать, разговаривать. Однажды болт закручивался на свой последний оборот, он освобождался и падал со звоном на пол; и когда Катерина приходила в поисках Сиеда в кабинет, то он лежал в своей спальне, занимаясь геометрией с еще одним прекрасным юным телом, обретая удовольствие и свой утраченный голос.
Благородные устремления отходили на второй план.
Катерина чувствовала себя менее связанной, чем Сиед. Ей не Ипжно было охотиться постоянно, и она могла выбрать мужчину, которого хотела, из тех, кто оказывался в постели Сиеда. Иногда он сам рекомендовал ей кого-нибудь. Затем все перемещалось в ее комнату: Сиед сидел в кресле в темном углу, а она получала удовольствие, насколько могла. Молча и непринужденно.
В отличие от Сиеда, она не чувствовала необходимости давать столько, сколько могла. Катерина просто брала, брала и брала, а когда все заканчивалось, она хотела остаться одна. Пока они отдавали, ее партнеры были свободны брать то, что могли. Но однажды, ощутив невероятную дрожь и издав один-единственный крик, она пришла к безошибочному выводу, что это было хорошо и по-настоящему. В лучшем случае, у мужчины было несколько минут, чтобы закончить то, что он мог. Мужчина уходил, Сиед появлялся из тени, обнимал ее за голову и нежно напевал ей ласковые слова.
Странно, но это имело для нее больше значения, чем связь с мужчиной. Сам акт был всего лишь освобождением, вариацией на темy чувственного массажа Банно и только незначительно лучше, чем облегчение от ее собственных рук. Не было настойчтвого желания до и после; медленное удовольствие, которое Катерина обнаружила в последние годы, было наградой за истинную страсть.
Отряд королевских слуг Сиеда отбирал, готовил, награждал и наставлял отряды мужчин. Верный своим убеждениям, Сиед был невероятно щедр по отношению к своим слугам, и в разговорах с мужчинами впоследствии слуги ручались, что будут вести себя благоразумно и хранить молчание, что их хозяин защищен от чрезмерных слухов.
Катерина могла не беспокоиться.
С годами она научилась находить удовольствие, не оглядываясь через плечо. Полностью усвоив урок Сиеда по поводу благоразумного отчуждения, которое обеспечивало свободу в контексте Индии, она обрела уверенность. Катерина скакала по лесам, полям и веселилась на просторах дикой природы сельской местности, которая впервые захватила ее воображение в «Редких вещах с Востока Джона», когда она была ребенком. Несколько раз в неделю она уезжала по собственнв инициативе, сбегала из тесного коттеджа. Иногда она гуляла по полям пшеницы, которые тянулись на целые мили, пробегая пальцами по колючим колосьям; иногда она сидела часами у Банганга, кидая маленькие камешки в поднимающиеся волны, а иногда она отдыхала под огромным фикусом у древнего храма Деви, слушая бесконечные гимны, которые звучали внутри.
По земле стали ходить слухи о ее эксцентричности, магической силе, тайных делах.
Ее это не волновало. С годами ее стало страшить поведение королевского дома. Все, что она и Сиед делали, было чепухой по сравнению с этим.
Охота за легкомысленными удовольствиями наполнила жизнь правителей Джагдевпура. На кухне наваба было пятьдесят два повара, каждый из них специализировался в одном-единственном блюде. Все повара должны были готовить свое блюдо каждый день. Наваб откусывал от них иногда кусочек, а остальную еду отправляли во дворец собак, где ее выкладывали в посуду для животных.
За каждой собакой ухаживал отдельный человек, и, если с собакой что-то случалось, это могло стоить слуге работы и подвергнуть его жизнь опасности. Из-за преждевременной смерти любимой собаки наваба Великой Дэйн, Гулбадана, человека, который за ней ухаживал, Имтиаза, публично пороли, пока его кожа не стала свисать со спины маленькими кровавыми клочками. Гулдабану устроили королевские похороны, принеся в жертву одиннадцать белых павлинов, и солдаты с золотыми лентами и красными ремнями маршировали туда-сюда, когда собаку опускали в могилу в отполированной тиковой шкатулке.
Наваб в самом деле любил своих собак и каждый день брал одну из них с собой в дом, чтобы спать вместе с ней
В своей книге он написал: «То, что может сделать собака, человек никогда не может».
Это ставило в тупик молодых студентов в течение нескольких поколений.
Женская половина была похожа на дворец собак, отличающийся несметным количеством представительниц прекрасного пола и еще большей роскошью. В первый раз, когда Катерина посетила это место, у нее захватило дух от огромного количества прекрасных женщин, переполнявших дворец, – их было больше сотни. «Ни у одного мужчины, – подумала она, – нет права обладать столькими женщинами». Они столпились вокруг нее, их кожа блестела от благовонного масла, их уши, носы и пальцы сверкали бриллиантами и рубинами, их тела были завернуты в шелка и в парчу. Но их глаза были пусты; даже любопытство к ней было тусклым. Сиед сказал, что это потому, что никакое количество информации о внешнем мире не сможет помочь им изменить их жизни. Атмосфера излишества испортила их души. Некоторых из них приводили к навабу последний раз несколько лет назад. Они должны найти выход для себя и своих тел за блестящими стенами женской половины
У наваба был специально оборудованный трон, достаточно широкий, чтобы вместить его мясистые ягодицы и несколько подушек сзади. Он стоял в большой комнате на широкой платформе, к которой вел пролет из двенадцати широких ступеней. Слева от него был столик с мраморной крышкой для кубков и тарелок. Справа – пять стульев с пишущими ручками для официальных представителей. Наваб сидел на своем троне долгие часы, борясь с запором и принимая просителей, которые толпились на лестнице, сложив руки в мольбе. Дело государства зависело от слабого пищеварения наваба и его ректальных взрывов.
Излишества наваба поражали. У него было четыре роскошных дворца, наполненных французской мебелью, абиссинскими коврами и редкими картинами – пейзажами и портретами, которые когда-то висели в самых прекрасных французских салонах. Ванные были такими большими, как спальни, а спальни как залы, а залы – словно поля для поло. В королевском гараже мурлыкало шесть сделанных на заказ роллс-ройсов, которые Катерина видела, когда они проезжали мимо, но в которых она никогда не сидела. В конюшнях била копытами сотня арабских скакунов.
Сокровищница наваба в основном дворце, которая открылась перед ней однажды, была завалена драгоценностями: золотыми слитками, жемчужными и бриллиантовыми ожерельями и украшениями, золотыми доспехами, кольцами с бриллиантами размером с камень, сундуками серебряных монет. Там хранилась бесценная изумрудная тиара в отполированной и заново укрепленной оправе, которая была увешана бриллиантами и жемчугами. Эта тиара, как говорила королевская семья, была подарена их предкам императором Шахджаханом за помощь в создании Тадж-Махала.
Сиед сказал, что налог на продукцию в Джагдевпуре колеблется между пятьюдесятью и семьюдесятью пятью процентами. Он был введен с профессиональной жестокостью, без сострадания. Для большинства землевладельцев лучшим исходом в любой год было крепко держаться за свои земли, довольствоваться двумя приемами пищи в день и спасать поголовье скота от голода.
Вся земля в Джагдевпуре принадлежала королевской семье.
Крестьяне занимали ее благодаря их щедрости.
Сиед говорил, что иногда его отец, сидя голым в сокровищнице и надев все драгоценности, тиару, доспехи, сережки, ожерелья, звал женщин из гарема, чтобы они ходили мимо него и восхищались. Его фантазия заключалась в том, что это нужно было делать с полной эрекцией, как, он слышал, мог сделать магараджа Патиала. Но наваб был слишком истощен, слишком пресыщен, и все знали, что у него были проблемы с эрекцией в самое лучшее время.
Дюжина аптекарей, алхимиков и знахарей в государстве смешивали и составляли травы и зелье весь день, пытаясь найти секрет мужской силы. Королевское бессилие было делом не первостепенной важности. Ненормальные исследователи сводили друг друга с ума своим варевом. Язвы в их желудках, тошнотворное варево и опухоли лишили их волос, развили частичную слепоту, прочистили их кишки, сгноили их гениталии и даже лишили разума.
Их девиз гласил: «Nawab ka loda banayenge hatoda». «Фаллос наваба будет крепким, словно деревянный молоток».
В то время как наваб был просто никудышным человеком, его младший сын, наследник, брат Сиеда Зафар был разрушителем. Он был тщедушным – поколения браков между родственниками привели к ряду проблем – и склонен к демонстрации мстительной силы. У него была больная левая рука – она бесполезно висела у него сбоку, а правую он всегда использовал для побоев и подзатыльников.
