Текст книги "Алхимия желания"
Автор книги: Тарун Дж. Теджпал
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 35 страниц)
Мы провели день в Дели, как туристы, переезжая на местных автобусах, перекусывая в придорожных забегаловках, ожидая в офисах снаружи. Встречи прошли хорошо. Между ними мы отправились на фильм в «Регал» на Коннаут Плэйс. Это бьи плохой фильм на хинди. Зал был пустой. Но нас все волновало. Мы занимались новыми делами. Мы были вместе. Мы были счастливы.
Мое резюме выглядело хорошо. Но мое видимое отсутствие амбиций смущало редакторов.
Я был репортером, который не искал работы репортера. Это было очень необычно. В то время, в восьмидесятые, целью молодых журналистов было стать репортером. Быть репортером значило быть журналистом – с этим было связано количество строк, путешествия, связи, слава, продвижение по карьерной лестнице, деньги. Но я искал работу редактора. Это место было ниже помощника редактора, внизу карьерной лестницы. Я не хотел нести никакой ответственности. Я не хотел ничего, что могло бы занять мой разум и отнять время.
Я обдумал это – в те долгие дни после гибели «Наследников», когда Физз была в школе и моя жизнь снова стала свободной. Я был уверен, что не хочу снова работать репортером. Я не хотел больше разговаривать со скучными политиканами, бесполезными бюрократами, готовыми стрелять по любому поводу полицейскими. Я не хотел больше писать репортажи о новостях, сообщающих, кто сказал, кому и о чем. Любой мог заниматься этим, и все так и поступали. Я не хотел больше сочинять истории, фальшиво описывающие атмосферу и краски мира. Я не хотел придумывать новые имена рикш и хозяев магазинов, в чьи уста я мог вложить слова, которые придумал сам.
Я не хотел предлагать новые теории.
Я не хотел притворяться, что знаю, что происходит.
Я не хотел притворяться, что не знаю, что происходит.
Я не хотел упрощать сложные вещи.
Я не хотел усложнять простые вещи.
Я не хотел больше играть в прятки.
Любой мог заниматься этим, и все так и поступали.
Я хотел затеряться в фальшивой журналистике.
Я хотел сохранить себя для других вещей.
В душе я хотел быть ответственным только за точки, запятые, за язык, время, факты и заголовки.
За точную передачу формы. Не за содержание.
За это я хотел немного денег и много свободного времени. Абхэй, Пратап и Пандит теперь были кормом для рыб, но меня ждала другая история, и мне нужны были все мои силы, чтобы найти ее.
И я не хотел больше быть вдалеке от Физз.
Это была одна из самых тяжелых вещей в работе репортера. Постоянные разъезды.
Я хотел быть пехотинцем дела, легионером, сипаем, человеком, который заставляет армию двигаться, но спокойно спит, не беспокоясь о потерях и продовольствии, человеком, на которого не давит груз смертей и болезней.
Фальшивая журналистика.
Помощник редактора.
Быть робким, нервным чтецом книг, заикой. Мальчиком в классе, который все знает, но не умеет разговаривать. Человеком в офисе, который анализирует мир, но не может его преображать.
Как Геродот из Геликарнасса, который писал, я хотел быть помощником редактора, который писал. И, наконец, чтобы меня читали больше, чем императора.
Моя позиция ставила в тупик редакторов, но упрощала их задачу. К тому времени, как мы с Физз вернулись к автобусному терминалу вечером, у меня были обе работы. Если у тебя хорошо с английским языком и ты не хочешь много денег, то для тебя всегда найдется дешевое место в газете. Двигатель журналистики работает на горючем, которое поставляет страстная молодежь.
Мы приехали домой за полночь. Когда мы закончили заниматься любовью и выключили свет, Физз закурила свою первую и последнюю за день сигарету, затянулась и сказала:
– Мы никогда не вернемся в Чандигарх. Я чувствую это сердцем.
Я знал, что она была права.
Мы никогда не вернемся назад.
Чего я не знал, так это того, как далеко мы зайдем. Так далеко, что будет трудно сказать, кто мы есть на самом деле.
КНИГА ВТОРАЯ
Карма: Действие
При дворе Короля шестаСобрать вещи было легко. Я выбрал работу в современной газете, и они дали мне две недели на переезд. Физз уволилась из школы и с курсов английского языка. Ее студенты подарили ей открытку со словами: «Мы будем скучать, прекрасная госпожа». Один из них нарисовал ее черным карандашом – ее острый нос, копну волос и губы бантиком. Она выглядела очень гламурно.
Мы взяли несколько картонных коробок у друзей и у Сиржи. Мы осторожно завернули их в полиэтилен, бросили кучу жареных листьев, чтобы вывести насекомых и тесными рядами уложили в них книги, убедившись, что ни одна страница не загнулась. Вскоре мы упаковали четырнадцать коробок – разных размеров и таких тяжелых, что было невозможно их переносить и при этом устоять на ногах.
Было и еще кое-что. Кухонную утварь мы положили в большой стальной чемодан. Постельное белье и занавески – тоже с хрустящими листьями нима – пошли в маленький стальной чемодан. Музыкальная система поехала в своей собственной упаковке. Кровати принадлежали владельцу квартиры. Обеденный стол и стулья мы продали. Единственный предмет мебели, который мы взяли с собой, было кресло для двоих, с которого мы и начали. Мы поставили «Брата» с красными внутренностями на него, теперь мы были готовы.
Владелец квартиры – грубовато-добродушный полковник армии в отставке, который первым делом утром надевал накрахмаленный тюрбан и костюм и туго заплетал бороду, чтобы не выбился ни один волос, – щедро предоставил нам место в своем гараже, где мы смогли сложить вещи. Мы обещали ему, что вернемся через две недели и заберем их. За это время мы найдем себе жилье.
– Постарайся, сынок, вернуться до того, как здесь будут китайцы! – радостно воскликнул он.
Полковник участвовал в страшной Индокитайской войне 1962 года, и это его постоянно мучило.
Я пообещал, что мы постараемся.
В Дели мы остановились у старого друга, у которого была квартира в Васант Кунже. Это был триумф бедности. Квартира была большая – три спальни и гостиная-столовая. Мой друг, Филипп, снимал ее по действительно низкой цене. Возможно, он даже ничего не платил за нее. Она принадлежала члену парламента из его родного города в Керале и не представляла ценности на рынке жилья, сдаваемого в аренду.
В то время Васант Кунж был почти на краю света. Чтобы добраться сюда, нужно было выехать из города и проехать через заросшую местность – горный колючий кикар, Кутуб Минар фаллической формы поднимался слева от тебя – и ты попадал в кошмарный лес бетонных кварталов. Это было порождение безмозглых правительственных чиновников. Эти здания были созданы, чтобы заполнить их телами; упорядочить норы; установить коробку какого-то толстого подрядчика. Если ты не носишь внутри себя жизнь, бездушие гарантировано.
Квартира Филиппа находилась на втором этаже одной из таких бетонных коробок; коробки были так похожи друг на друга, что требовалось время, чтобы найти нужную. Там была одна скрипучая кровать с неровным матрасом и серой простыней. Также там имелось два плетеных стула, деревянный стол и спиралевидный нагревательный прибор, чтобы готовить. Он по-царски стоял один в кухне, раздавая горячую воду, чай и еду. Его керамическая поверхность и спираль были покрыты черно-коричневыми листьями заваренного чая и какими-то желтыми остатками еды. Провод был без вилки, и обнаженная проволока была вставлена прямо в розетку и держалась на месте с помощью спичек. Все это хитроумное приспособление выглядело как сильно пострадавшая от огня вещь. Если потянуть за выключатель, оголенные соединения искрили и шипели – опасно ― и тогда спираль медленно начинала мерцать. Сначала – с дымом, звуками и запахом – затем загорались последние витки спирали, от прибора начинал исходить сильный жар.
Единственной личной вещью в квартире был большой железный сундук в комнате, в которой спал Филипп. В нем были сложены все его пожитки. Все шкафы в квартире были пусты. Все, от носков и зубной пасты до книг и презервативов, он доставал из сундука. У сундука был большой золотистый замок. Этим замком можно было проломить череп. На сундуке было также написано имя Филиппа и адрес в Керале, вплоть до почтового индекса, выбитого на крышке. Можно было забросить его в почтовый ящик, и он отправился бы домой.
Когда я впервые увидел квартиру, я подумал, что он мог бы покинуть ее за пять минут, и никто бы не узнал, что он здесь когда-либо был. Возможно, это было условие, которое политик поставил ему.
Филипп позволил нам выбрать одну из двух оставшихся спален, и мы выбрали ту, что с ванной. Мы купили дешевый матрас из кокосовых хлопьев, веник, швабру и бутылку финила. Вечером я взял далроти из дхабы неподалеку. После еды Филипп хотел посидеть подольше и поговорить. Мы сослались на усталость и исчезли. Я гладил Физз по предплечью, и она медленно начала краснеть.
Мы достигли вечером того момента, когда больше не могли разговаривать друг с другом. Нам нужно было коснуться тел друг друга, чтобы снова обрести способность вести диалог. Желание лишило нас всех слов. Нам нужно было зажечь огонь, потом потушить его, прежде чем у них появится место, чтобы вернуться назад.
У нас было какое-то странное чувство от того, что происходило. Мы находились в странном городе и нуждались в утешении тем, что было нам знакомо лучше всего остального. Мы совершили большой переезд и страстно желали единственную награду. Я бывал здесь раньше. Каждый раз, как наша жизнь менялась, наше удовольствие от прикосновения друг к другу усиливалось. Матрас на полу был превосходным. Это делало безумие возможным. Я держался из последних сил до того момента, как закрыл дверь и снял одежду. Физз ждала. Волшебный момент. На старте перед пробегом к всевозможным удовольствиям.
В комнате был полумрак. Физз накинула полотенце на плохо работающую лампу. Она села на матрас, прислонившись к стене, ее обнаженные руки были спрятаны под футболкой – слабый намек на ее влажное потаенное место. Ее волосы были распущены. Физз выглядела невероятно красивой.
Когда я лег, она открыла свою влажную плоть и накормила каждую часть моего тела ею. Мой нос, мой рот, мои пальцы, мою боль. Мускусный запах ее любви затопил все мои чувства, и вся моя жизнь тотчас ограничилось одним словом. Физз.
Отложив все на потом, я отправился искать туда, где начинались ее волосы, и проложил себе дорогу по мускусным тропкам туда, где никого не было. Найдя ее горящую сердцевину и напившись из нее, я оставил ее и блуждал по ее телу, чтобы вернуться к ней за пропитанием.
Мы начали подниматься на горные вершины и падать с них. Мы делали старые вещи по-новому. И новые вещи по-старому. В такие моменты мы были похожи на мастеров сюрреализма. И это закончится шедевром. Кончики пальцев и язык. Соски и пенис. Палец и бутон. Подмышка и рот. Нос и клитор. Ключица и gluteus maximus. Холм Венеры и фаллос.
«Последнее танго Лабиа Минора». Около 1987 года. Васант Кунж. Сальвадор Дали.
Авторы проекта: Физз и я.
Физз молча кричала все это время – сквозь сжатые зубы, открытым ртом – и только те, кто знает женщину, молчаливо кричащую в состоянии оргазма, знает, как это громко. Этот крик пронесся по комнате и побудил меня к безумию.
Она поднималась на такие высокие вершины, что ее не было видно, и мне приходилось терпеливо ждать, пока она спустится вниз, прежде чем касаться ее снова.
Иногда она возвращалась, только чтобы подняться вновь. Порой казалось, что она слабеет, и мне приходилось готовить ее заново. И не было способа узнать, как высоко она поднимется в следующий раз. Я пытался следовать за ней, следить за ней, но это не всегда было возможно. Нет сомнений, что в сексе мужчины – это примитивные создания: они могут наслаждаться многими удовольствиями, взбираясь на гору, но головокружительные вершины не для них. Им не хватает воздуха, воображения, несдержанности, анатомических особенностей. Их задача – подготовить настоящих альпинистов, женщин, мастеров высоких вершин. Скалолазов, которые прыгают с отвеса на отвес, с вершины на вершину, пока наверху ничего не остается, кроме бесконечной вечности.
Мужчины боролись с этим знанием тысячелетия. Со знанием того, куда они не смогут попасть. Нелегко быть чужаком.
Нелегко жить среди газелей и быть кабаном.
Умные мужчины ждут и остаются чужаками Они создают порнографию и замещают чувство радости. Они поощряют альпинистов, смотрят издалека и довольны этим.
Глупые мужчины заковывают альпинистов в оковы. Они придумывают социальные классы, создают религию, мораль, иконы, возводят садики и закрывают горы. Никто не может идти туда, куда они не могут. Высокие земли потеряны навсегда.
Мы любили друг друга часами, и вскоре маленькая комната начала заполняться запахом секса. И тогда кожа Физз начала пахнуть сексом, приобретала его вкус. Куда бы я ее ни целовал – от лица до груди и спины, – витал все тот же сводящий с ума запах мускуса. Как страстный проповедник, я путешествовал по ее телу и распространял аромат ее расплавленной сердцевины.
Наконец, глубокой ночью, я понял, что она поднялась на свою последнюю вершину. Я карабкался за ней, отчаянно стараясь придерживаться ее шага, и мы шли выше, выше и выше, но моя кровь уже не могла сдерживаться, мои легкие разрывались, мои колени подгибались, и я потерял ее из вида, кончив в никуда.
На следующее утро мы это повторили. Это не была такая тщательная экспедиция, как ночью, но наше соитие было полно любви и желания.
Я отправился на работу, и это было странно приятно. Это было связано с пуританской этикой – работать целый день и зарабатывать себе на жизнь. Быть человеком искусства в течение шести месяцев великолепно, но возвращаться к ежедневной скучной работе было неожиданно приятно. Этим вечером я чувствовал удовлетворение от работы руками. Я брал плохой материал, плохую мебель, плохие слова – плохие изобретения других людей – и превращал их в прекрасные вещи. Эти вещи выйдут в мир, чтобы их поглотили жадные читатели. Они будут служить благородной цели. Я был частью цепочки, которая выпускала что-то важное.
Я заработал свой обед.
Проблема искусства состоит в том, что приходится иметь дело с его видимостью, когда никакого искусства не создается. Это может вызывать отвращение. Глупые люди продолжают придерживаться эстетики. Сентиментальные люди ждут великой идеи. Когда я пришел в комнату Амреша, исписанную цитатами, меня сильно затошнило.
Видимость искусства, когда его самого не создается.
Я не рассказывал всего этого Физз. Какие-то иллюзии никогда нельзя развеивать. Они поддерживают твердую реальность. Мы собирались заниматься другими вещами. Это приходилось терпеть.
Физз сделала нашу комнату уютной. Она купила два плетеных кресла – чтобы можно было сидеть не только на кровати. Физз постелила резиновый коврик флуоресцентного зеленого цвета. Она повесила в черно-белой рамке портрет Эзры Паунд, который нам кто-то привез из Англии, и маленький рисунок золотой краской, на котором был изображен Рабиндранат Тагор. И она аккуратно сложила стопки книг, которые всегда путешествовали вместе с нами, рядом с нашим матрасом, чтобы сохранить нам тепло. В мрачной ванной она прибила веселый календарь, на котором были изображены пляжи Гоа зимой – на нем загорала белая женщина – и расставила разноцветные пластиковые стаканы и мыльницы, чтобы нарушить однообразие.
За пределами спальни мы снова оказывались па помойке. Скатывались шарики пыли, оседая по углам. Слой серо-коричневой пыли в полдюйма толщиной лежал на всем, начиная с пола и заканчивая подоконниками. Паутина висела по всему дому, словно гирлянды: между железными решетками, на стенах, в шкафах и в неиспользуемой ванной на горшке и на кранах. Квартира была новой, но краска уже осыпалась. Краска попадала в паутину, создавая беспорядок и лишая все даже вида зловещей красоты. Любопытно, что я никогда не видел паука. Паутина, как и пыль, казалось, размножалась сама. Гуляя по комнатам, приходилось быть осторожными, чтобы не вляпаться во что-нибудь, нас всегда подстерегал приступ астматического кашля.
В первый день Физз, как и следовало ожидать, произвела много шума и, закатав рукава, убрала квартиру. Я принял твердое решение. Я видел, что это была бесполезная попытка. Я вспомнил притчу, в которой кустарник постоянно мешал попыткам белого человека прибраться. Против Филиппа, пыли и невидимых пауков у Физз не было шанса. Старый порядок вернулся в тот день, когда Физз уменьшила свои старания. Ей проще было заботиться о своем маленьком угле и закрыть дверь в помойку, царящую в квартире.
Филипп был еще более безнадежным. Когда я знал его раньше – на моей первой работе, мне нравился его образ мыслей, и мы проводили целые дни, разговаривая о писателях, политике, кино и спорте. Он, как и я, был почитателем Али и, как и я, в свои школьные годы собирал материал о Кассиусе Клэе, Мухаммеде Али и следил за его боями по небольшим статьям на страницах ежедневных газет, посвященных спорту. В отличие от меня, он верил в манифест коммунистов.
Тогда Филипп был худым, почти тощим. Но теперь, в двадцать шесть, у него уже был живот, и его лицо начало заплывать жиром. Он бросил журналистику и вернулся к телевидению. Один из его дядей в Кемале был известным режиссером, прославившимся своими фильмами в стиле арт-хауз, которые демонстрировали проявления социальной несправедливости и кризис личности. Фильмы никогда не показывались за деньги за пределами Кемалы, но ими сильно интересовались студенты, изучающие серьезное кино. У Филиппа была утонченная манера избавляться от многих вещей – это всегда сопровождалось резким взмахом правой руки, и он прогнал своего дядю тоже, как неуместного. Но я знал тайну: великий режиссер был путеводной звездой Филиппа, и Филипп думал, что страсть к кино в нем родилась только благодаря дяде. Не желая признавать это, он был вынужден выбрать другой путь. Филипп выбрал телевидение, щупальца которого только начали проникать в жизни индийцев.
Когда мы поселились у него в Васант Кунж, он сказал, что набрасывает черновик сценария большого сериала. После нашей совместной работы он вернулся к себе домой в Бомбей, а затем приехал сюда, чтобы писать. В Бомбее он проработал год в телевизионной продюсерской компании и усвоил лексику окружающих. Он говорил, что телевидение собирается изменить Индию – оно собирается изменить наш образ мыслей, жизни, вкусы в еде и сексе. Филипп уверял, что оно собирается изменить наше общество и политику. Он не сомневался, что придет день, когда сотня телевизионных каналов будет разговаривать с нами весь день.
Филипп сказал, что мы будем лежать на спине и позволим телевидению взять нас.
В миссионерской позиции. Наши ноги будут закинуты за уши. Наши мозги будут у нас между яиц.
Мы не будем слушать ничего, кроме телевидения.
Мы не будем ничего смотреть, кроме телевидения.
Мы будем заниматься этим до самой смерти.
Меня и Физз не интересовало ничего из этого. Мы думали, что все это неправда и дико; мы слушали его скептически, с нетерпением ожидая того момента, когда окажемся в нашей комнате и сможем придавить матрас.
Наше постоянное желание сбежать в свою комнату бесило его.
Каждый вечер он повторял: «Вы, педики, приехали в Дели, чтобы спать или для чего другого?»
Сам Филипп, казалось, жил без всяких правил – в плане сна, одежды или работы. Он носил брюки и рубашку – и толстый кардиган, который доходил до середины бедра, и не снимал их целыми днями. Он спал в них, просыпался в них, выходил на улицу. Если ему не нужно было выходить, Филипп бродил, словно растрепанный медведь, его длинные волосы болтались и беспорядке. Если ему нужно было куда-то идти, он приглаживал водой волосы, выравнивая их влажными пальцами. Затем Филипп рассматривал свой профиль в маленьком грязном зеркале над умывальником в столовой, взбивал волосы, засовывал руки в карманы и уходил, ссутулившись.
Однажды вечером я увидел, как он стоит напротив умывальника, подняв всю свою одежду до шеи ― рубашку, кардиган и майку. Филипп открыл кран, наклонился над умывальником и начал мыть свои подмышки. Он намыливал влажные волосы, затем промывал их водой. Сначала одну подмышку, затем другую. Вода забрызгала все вокруг. Пол, ноги, одежду. Когда он закончил, то распрямился и понюхал подмышки. После этого Филипп пошел в свою комнату, подняв руки, – одежда была собрана под подбородком – толстый мужчина, которого вели на казнь. Он взял грязное полотенце и яростно вытер волосы. Затем он достал из сундука розовую банку с пудрой Кутикура и яростно посыпал под мышками. Пудра разлетелась в разные стороны. На пол, на его ноги, на одежду. Он согнул пару раз руки, как борец перед боем. Затем одним движением Филипп опустил свою одежду – теперь он был готов к выходу. Вероятно, у Филиппа была какая-то любовь всей его жизни, о которой он никому не рассказывал.
Не было случая, когда бы он помылся и поменял свою одежду. Прошло много дней, и однажды вечером мы увидели, как он старательно кипятит кастрюли на мерцающем огне. Он надолго исчез в ванной и вернулся завернутым в полотенце. Новая одежда и гладковыбритая кожа завершили его преображение. Филипп застенчиво улыбался и выглядел смущенным. Мыться – это так буржуазно. По его мнению, это следование правилам брахманов.
Полдня от него пахло одеколоном «Олд Спайз», и было возможно сидеть рядом с ним. Затем процесс гниения возобновился, и порой было так плохо, что его кардиган покрывался коркой и пятнами. Когда он разговаривал, от него пахло едой.
Филипп ел, как собака. Казалось, что он никогда не пользуется руками, просто вгрызается ртом в еду. Но его ногти были желтыми и грязными.
Однако еда не была его проблемой. Его проблемой был ром.
Я никогда не видел никого, кто пил бы, как Филипп. Он выпивал бутылку в день. Толстые бутылки «Олд Монк» стояли вдоль стен в его комнате, выстроившись там, словно солдаты, которые защищают опасную границу. Весь день в его стакане плескалась янтарная жидкость, которую он наливал из бутылки, смешивал с водой и пил; наливал, смешивал с водой и пил. Филипп работал все это время: сидя на постели, прислонившись спиной к стене, писал на белых листах и складывал их лицом вниз. Он пил глубоко ночью, и последнее, что он делал перед сном, – это смешивал напиток в темном стакане и ставил его под кровать. Проснувшись, прежде чем надеть свои толстые очки, он тянулся к стакану и выпивал его залпом. Затем Филипп вставал с постели, шел в ванную, чистил зубы и снова возвращался к работе.
Это было замечательно. Протест против буржуазного поведения.
Он повторял, словно заклинание: «Ром в животике лучше, чем дерьмо в заднице». Я не понимал, что это значит.
Действие большого сериала, над которым работал Филипп, начиналось в первые годы двадцатого века и заканчивалось в наши дни, это была история трех поколений и становления Индии. Это был эпос, сага. Поворот истории и его парадоксы. Он писал свою первую часть.
«Наследники» медленно разлагались на дне озера Сукхна.
Мне было интересно, ответил бы он, если бы чибисы летали над ним и спрашивали: «Ты это сделал? Ты это сделал?»
Филипп по непонятным причинам нравился Физз. Ей нравилось его аморальное безумие. Намного больше, чем, скажем, набожный психоз Амреша. Она находила точку зрения Филиппа интересной, и они болтали о всевозможных вещах. Он, конечно, нежно кружил вокруг нее и пытался вовлечь ее в свои ужасные разговоры. Филипп всегда предлагал выполнить ее поручения; даже помочь с готовкой. Предупредительность, которой я никогда в нем не замечал раньше. Вскоре он зашел так далеко, что предложил нам неограниченный совместный найм квартиры. Но Физз просто не могла переносить грязь его тела и дома. В ней боролись отвращение и нежность, и мы обсуждали его позже ночью, отдыхая в лагере перед следующим восхождением.
Наконец, мы решили не оставаться здесь. Грязь была только одной из причин. Более важно было то, что я хотел жить в городе. Я проводил много часов на работе и не хотел, чтобы Физз находилась на другом конце мира. В Васант Кунже было плохо с автобусами и трехколесными «Доджами». Была и еще одна причина. Мы хотели жить сами по себе. Наше желание приставать друг к другу было постоянным и острым. И я хотел слышать, как она громко кричит, когда поднимается на эти последние вершины.
Мы связались с несколькими агентами по недвижимости. Большинство из них вешали трубку, узнав о нашем бюджете. Мы продолжали звонить, пока наконец не договорились с двумя потрепанными парнями. Они оба оказались пенджабцами, с брюшком, лысеющими и очень льстивыми. Эти парни складно говорили, но были неуклюжими агентами. Через много лет мы поймем, что этот стиль поведения характерен для Дели. Физз окрестила их Нетпроблеммадам и Оченьхорошомадам. Дело было в том, как они разговаривали, потирая руки и улыбаясь, расшаркиваясь и обращаясь только к ней.
Мы хотели снять квартиру на первом или втором этаже. Но отдельную.
«Нет проблем, мадам».
Никаких проблем с владельцем жилья. Отдельный вход.
«Очень хорошо, мадам».
Должна быть терраса или, по крайней мерс, балкон.
«Нет проблем, мадам».
Идеально, если бы вокруг дома были бы какие-нибудь деревья.
«Очень хорошо, мадам».
За первые несколько дней они показали нам две дюжины домов, и ни один нам не подходил. Они все больше стали напоминать обманщиков, притворяющихся агентами по найму жилья. Мы оказывались у запертых домов, и они начинали энергично ссориться друг с другом на пенджабском языке.
– Я просил тебя поговорить с ним и позаботиться о ключах.
– Если все делаю я, то что делаешь ты? Становись туристическим гидом в Тадж-Махале!
– Нет, я согрею постель твоей матери!
– Сначала прекрати греть постель своей матери!
Затем они оба поворачивались к Физз и начинали потирать руки, улыбаться и пресмыкаться.
– Никаких проблем, мы покажем вам дом намного лучше.
Следующая квартира оказывалась в квартале прислуги; вторая – слишком большой, и это в четыре раза превышало наш бюджет; в третьей не было ни террасы, ни балкона; в четвертой владелица квартира – визгливая старая карга… И каждый раз они набрасывались друг на друга, крича на пенджабском языке:
– Тупица, ты вообще что-нибудь нашел или нет?
– Если я все делаю, что будешь делать ты? Приходить, как король Георг на торжественный прием?
Мы ждали, пока они ругались, отпуская сексуальные оскорбления в адрес сестер, матерей, жен, дочерей друг друга; обвиняя друг друга в оральном сексе, содомии, скотоложстве. Закончив с оскорблениями, они поворачивались к Физз, сияя и потирая руки:
– Никаких проблем, мадам. Очень хорошо, мадам. Мы покажем вам место намного лучше.
Вскоре мы начали понимать невроз Дели. Было недостаточно, чтобы место нам нравилось и мы хотели за него платить. Мы были в конце списка. Владельцы расспрашивали нас и задавали личные вопросы. О нашей работе, о биографии, о нашия друзьях, о нашем браке, о нашей религии, о буднях и праздниках. Мы проигрывали по многих счетам.
Мы приехали не с юга Индии, а с агрессивного Севера. Владельцы собственных домов в Дели всегда воображали, что они могут запугать нанимателя с юга Индии. Вероятно, болыпинство из них не слышали о Велупиллаи Пирабхакаране.
У нас не было детей. Они, кажется, придавали нанимателям респектабельность и успокаивали владельцев квартир. Филипп рассказывал мне о друзьях, которые обычно одалживали детей других людей, когда отправлялись на поиски жилья.
Мы были смешанной парой. По крайней мере, два владельца спрашивали наших агентов по найму, не мусульманка ли Физз. Они хотели знать, не сбежали ли мы. Один даже сказал, что хотел бы посмотреть на наше свидетельство о браке.
Проникшись доверием к нам, Охм и Нпм жаловались на владельцев квартир: «Это придурки, которые испортят страну! Они сдают дом или выдают дочь замуж? Скоро они начнут спрашивать гороскоп!»
И, конечно, мы не работали на иностранную фирму или международную корпорацию, поэтому не могли воспользоваться арендой компании. Аренда компании. Этой фразы я никогда нe слышал, пока не начал искать дом в Дели.
Они хотели депозит. Гарантию. Хотели закрепить законы жизни.
Расспросы злили меня. Я не привык давать объяснения. Поэтому я отходил в сторону и предоставлял Физэ вести переговоры. Но меня также бесила грубость Эббота и Костелло. Однако Физз это не смущало. Она была веселой и терпеливой. И, как всех других, она разоружала их. Они разговаривали только с ней и даже не смотрели на меня, опасаясь, что я могу в раздражении разрушить все. Наши агенты носили старые коричневые костюмы и ездили на старинной «Ламбретте» цвета зеленого лайма, такой тяжелой, что им вдвоем приходилось ставить ее на стоянку. Каждый раз, как они занимались этим, Охм, который водил мотороллер в жестяном шлеме, говорил:
–Тупица, ты снова не съел свой завтрак?
И каждый раз Нпм, вечный козел отпущения, отвечал:
– Ты хочешь, чтобы мой ботинок сделал дыру в твоей заднице как Буланд Дарваза?
Их туфли тоже были не в очень хорошей форме. Они держались с помощью сооружения из кожи и резины. Некоторым из них, по-моему, пришлось иметь дело с тормозами ламбретты. Тормоза работали плохо: я замечал, что каждый раз, останавливаясь, парням приходилось опускать ноги и скрести ими по земле, пока мотороллер не останавливался. Пару раз они даже врезались в стены и машины. Громыхая жестяным шлемом, Нпм тотчас набрасывался на Охм.
– Ну и что? Ты хочешь трахнуть меня? – отвечал Охм.
И Нпм, освободившись, кричал:
– Маадерход, это чертов мотороллер или бешеная лошадь? Почему ты не можешь зафиксировать тормоза?
Мы ехали за ними на трехколесном рикше, что увеличивало дыру в наших карманах. Два раза во время этих поездок – по дороге из офиса меня охватывало возбуждение – я избавлялся от раздражения, прижав Физз к стене, после того как отсылал сумасшедших к владельцу квартиры с вопросами. Однажды я спустил ее джинсы на ступеньках дуплекса и поцеловал ее в сердцевину. Это закончилось тем, что она оказалась на самой верхней ступеньке, закинув ноги мне на плечи. Под таким углом она почти сломала мне шею. Мы обнаружили, что у пустого дома есть своя эротическая энергия – мрачный вакуум, который нужно было заполнить.
Но ни секс украдкой, ни шалости не могли сдерживать меня бесконечно, и я начал уставать от поисков. Физз поддерживала ее вера. Она не только находила своих агентов по найму забавными, но и одобряла их коттеджно-индустриальный подход, их неуклюжий дух предпринимательства. Эти костюмы и модный стиль доставляли ей проблемы. Но моя терпение иссякло; я сказал Физз, что мы или сами найдем новых агентов или я бросаю все, и она будем сама заниматься этим. В любом случае я только что начал работать и не мог отсутствовать по несколько часов каждый день.
